Текст книги "Дорога пыльной смерти"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Алистер Маклин
Дорога пыльной смерти

Глава 1

Харлоу неподвижно сидел на обочине гоночной трассы. День был жаркий, безоблачный, свежий ветерок ерошил длинные волосы Харлоу и они временами закрывали его лицо. Но он ничего не замечал, лишь крепко сжимал в руках золотистого цвета шлем, словно пытаясь раздавить его. Руки в автомобильных крагах дрожали, а тело порой сводило судорогой.

Перевернутая гоночная машина, из которой Харлоу в последний миг чудом выкинуло живым и невредимым, валялась теперь по иронии судьбы на ее собственной смотровой яме в боксе фирмы «Коронадо». Валялась вверх колесами и колеса еще продолжали крутиться. Болид, залитый пеной огнетушителей, слегка дымился, но было ясно, что  опасность взрыва бензобаков миновала.

Алекс Даннет, первым оказавшийся возле Харлоу, заметил, как тот оцепенело глядит не на свой собственный попавший в катастрофу автомобиль, а туда, где в двухстах метрах от него сгорал в белом пламени погребального костра Айзек Джету. Сгорал в пламени охватившем его великолепную гоночную машину. Шла гонка на «Гран-при» «Формулы-1». Пылающие обломки давали поразительно мало дыма, возможно оттого, что магниевый сплав колес выделял громадное количество тепла, и когда порыв ветра разрывал высокую завесу огня, можно было видеть Джету, сидящего прямо и неподвижно на водительском месте, единственном уцелевшем островке среди массы искореженной стали. Даннет знал, что это Джету, но узнать его в этих обугленных человеческих останках уже было невозможно.

Тысячи людей на трибунах и вдоль всей линии трассы безмолвно застыли от ужаса, не отрывая взоров от горящей машины.

Судьи яростно махали флажками, требуя прервать гонку, и неподалеку от бокса «Коронадо» остановились девять машин – участниц заезда, водители заглушили двигатели и вылезли из своих гоночных болидов.

Всеобщего оцепенения не смогли нарушить даже голос диктора и завывания сирены «скорой помощи», с визгом затормозившей поодаль от машины Джету, – свет ее фар словно растворился в белом пламени пожара. Команда спасателей в алюминиево-асбестовых огнеупорных одеждах ворочала огромные огнетушители на колесах, ломиками и топорами безуспешно пыталась вскрыть остатки машины, чтобы вытащить обугленный труп, но жаркое неукрощенное пламя заставляло их всякий раз отступать, словно издеваясь над тщетными усилиями людей. Попытки их были так же нелепы и бесполезны, как и появление машины «скорой помощи». Джету уже был там, где человеку помощь не нужна.

Даннет огляделся и слегка потряс за плечо Харлоу, но тот не обратил на это никакого внимания. Руки его, все еще сжимавшие шлем, по-прежнему дрожали, а глаза, устремленные на пламя, пожиравшее машину Айзека Джету, казались глазами ослепшего орла. Даннет, видя кровь на лице и руках Харлоу, поинтересовался сильно ли тот пострадал и не нужна ли ему помощь медиков. Харлоу шевельнулся, бессмысленно взглянул на Даннета и покачал отрицательно головой, что было удивительно, ведь Харлоу несколько раз перевернулся вместе с машиной, прежде чем вылетел из нее.

Два санитара с носилками торопливо подбежали к ним, но Харлоу, опираясь на руку Даннета, с трудом поднялся и отказался от их помощи. Однако он не отверг помощи Даннета, и они вдвоем направились в сторону бокса «Коронадо». Все еще ошеломленный и, судя по виду, до конца не понимающий происшедшего, Харлоу и Даннет – высокий, худой, черноволосый, с прямым пробором, с темной, словно очерченной по линейке, полоской усиков, похожий на конторского работника, хотя по паспорту он был журналистом.

Мак-Элпайн в испачканном габардиновом костюме и с огнетушителем в руке встретил их у входа в бокс. Джеймсу Мак-Элпайну, владельцу и менеджеру гоночной команды фирмы «Коронадо», было лет пятьдесят пять; это был грузный человек, с массивным подбородком, с изрезанным морщинами лицом и впечатляющей гривой черных с проседью волос. За ним маячили главный механик Джекобсон и два его рыжеволосых помощника, близнецы Рэфферти, которых неведомо почему именовали Твидлдам и Твидлди. Они возились возле перевернутого догоравшего автомобиля, а еще дальше за ними двое в белых халатах занимались своим не менее сложным делом, приводя в сознание Мэри Мак-Элпайн, черноволосую двадцатилетнюю дочь Джеймса. Мэри лежала на земле, держа в руках карандаш и блокнот, куда она вносила результаты каждого заезда. Врачи, склонившись над ней, осторожно разрезали ножницами от лодыжки до колена ее левую белую брючину, потемневшую от крови. Мак-Элпайн взял за руку Харлоу, и, стараясь заслонить собой бесчувственную дочь, повел его вглубь павильона за смотровые ямы. Деловитый, не теряющийся в самых трудных обстоятельствах, твердый, как и положено быть миллионеру, сейчас Мак-Элпайн проявлял доброту и чуткость, которые мало кто мог подозревать в нем. Он привел Харлоу к  портативному бару с холодильником, в котором стояли бутылки  безалкогольного  пива, и других прохладительных напитков – специально для механиков, работа которых под изнурительно жарким солнцем вызывала сильную жажду. Стояли там и две бутылки шампанского – для Харлоу, одержавшего уже  пять побед подряд на Гран-при, на тот случай, если он выиграет и в шестой раз.

 Харлоу открыл бар и, игнорируя содержимое холодильника, достал бутылку бренди. Горлышко бутылки так колотилось о край стакана, что на пол выплеснулось больше бренди, чем попало в стакан. Ему даже пришлось обхватить стакан обеими руками, чтобы поднести его ко рту, и зубы его также колотились о край стакана, как горлышко бутылки перед этим. Поэтому большая часть содержимого стакана, смыв кровь с подбородка, оказалась на его белом комбинезоне, окрасив комбинезон в цвет, почти такой же как на брючине пострадавшей девушки. Харлоу бессмысленно уставился в стакан, опустился на скамейку и опять взялся за бутылку.

Мак-Элпайн перевел взгляд с Харлоу на Даннета, по этому взгляду нельзя было понять о чем он в этот момент думает. А думал он о том, что его теория распространяется и на  Харлоу, весь его теперешний вид был тому подтверждением.

Харлоу за свою карьеру автогонщика трижды попадал в аварии. Последняя из них случилась два года назад и чуть не стала для него роковой: тогда, почти в агонии, он улыбался, когда его носилки загружали в санитарный самолет, чтобы доставить в Лондон, и левая его рука была тверда, а большой палец поднят вверх как знак победы, хотя правая была переломана в двух местах.

И вот сейчас Харлоу сидит с бутылкой в руках, хотя до этой минуты никогда  не брал в рот спиртного, за исключением глотка шампанского после очередной одержанной им победы. А теория Мак-Элпайна гласила, что почти все гонщики рано или поздно спиваются. И чем сильнее у гонщика выдержка и самообладание, тем быстрее он теряет контроль над собой. Мак-Элпайн знал, что из этого правила бывают исключения, но очень, очень редко. Лишь несколько замечательных гонщиков, победителей соревнований «Гран-при», завершили карьеру, сохранив свои физические и духовные силы. Мак-Элпайн знал, что среди нынешних гонщиков претендентов на «Гран-при» есть четверо или пятеро таких, которые пока еще не прикладываются к бутылке, но которым уже больше не выиграть ни одной гонки, ибо они потеряли самое главное – волю к победе, желание побеждать и продолжают участвовать в гонках исключительно ради одного – стремления сохранить фасад давным-давно опустевшего обиталища гордыни.

И все же Мак-Элпайн, к сожалению, был чаще прав, чем не прав, и об этом убедительно говорил вид дрожащей фигуры, сидящей на скамейке. Уж если кто и одолевал препятствия, достигая самых высоких вершин, минуя бездну распада и погибели, то таким человеком был, вне всякого сомнения, Джонни Харлоу, самый выдающийся среди гонщиков на «Гран-при» и до сего часа, по мнению многих, самый выдающийся гонщик нашего времени и даже всех времен. В прошлом году он стал чемпионом, лидировал в половине заездов нынешнего года, и мог повторить успех. Но, судя по всему и у Харлоу нервы и воля к победе оказались окончательно подорваны. Мак-Элпайн  понимал, что обугленный призрак Айзека Джету теперь будет мешать его карьере и преследовать его до конца дней, проживи он еще хоть сто лет.

Но в мире гонщиков имеются свои правила, и одно из них гласит: нельзя вычеркнуть человека из славного племени людей, борющихся за «Гран-при», потому только, что у него сдали нервы.

Нет сомнения, что всякий внимательный глаз мог и раньше заметить кое-какие признаки надвигающейся катастрофы, а у гонщиков и механиков на этот счет наблюдательности хватает. Такие признаки обнаружились уже после второй гонки этого сезона на «Гран-при», когда Харлоу легко и убедительно выиграл заезд, не зная еще, что его младший брат, тоже блестящий гонщик, на скорости двести пятьдесят километров в час был оттеснен с трассы и врезался в сосну. Не будучи общительным, никогда не участвуя в шумных компаниях, после этой катастрофы Харлоу стал еще сдержаннее и молчаливее. Он все реже улыбался, а если улыбка и появлялась на его лице, то пустая, как у человека, не находящего в жизни ничего из того, что стоило бы улыбки. Обычно самый хладнокровный и педантичный гонщик, сторонник безопасности, противник лихачества, ставка которому человеческая жизнь, он стал понемногу отступать от собственных правил и все меньше заботился о безопасности в своих триумфальных заездах на автодромах Европы. Теперь его путь к рекордам, к завоеванным один за другим трофеям «Гран-при» был путем рискованным как для его собственной жизни, так и для жизни его товарищей. Его начали побаиваться другие гонщики. При всей своей профессиональной выучке они больше не оспаривали у него повороты, как обычно делали прежде, а притормаживали, если видели в зеркале заднего обзора появившийся бледно-зеленый «коронадо» чемпиона. Откровенно говоря, подобное случалось редко, ибо Харлоу неколебимо был верен простой и четкой формуле – выскочить вперед со старта и лидировать.

Все чаще и чаще слышались громогласные заявления, что его дикая езда на гоночных трассах – не состязание с равными соперниками, а сумасшедшая борьба с самим собой за победу. Становилось все несомненнее, что эту единственную гонку, единственное сражение он никогда не выиграет; и последняя отчаянная ставка против собственных сдающих нервов не даст ему ничего: настанет момент, когда удача изменит ему. И вот это пришло, это случилось с Айзеком Джету и с Джонни Харлоу: на глазах у всего мира он проиграл свою последнюю битву за «Гран-при» на трассах Европы и Америки. Возможно, конечно, он еще останется на треке, возможно, будет опять стартовать, но одно уже становилось несомненным: лучшие дни его прошли, это было ясно и самому Харлоу.

В третий раз Харлоу потянулся к бутылке с бренди, руки его по-прежнему дрожали. Бутылка уже почти опустела, но лишь часть содержимого попала по назначению – слишком неверными были движения гонщика. Мак-Элпайн мрачно поглядел на Даннета, пожал неуклюже плечами, расписываясь в своем бессилии в данный момент чем либо помочь Харлоу,  и отправился туда, где медики  приехавшей «скорой помощи» как раз в этот момент забирали его дочь. Даннет продолжал заботливо обмывать лицо гонщика губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Харлоу никак не реагировал на это. В данной ситуации только полный идиот не догадался бы, что ему сейчас хочется лишь одного – выключить свое сознание, забыться в пьяном угаре.

Неудивительно, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не видели в этот момент то, как смотрел на Харлоу, стоявший рядом с Мэри Рори. Этот взгляд выражал желание помочь Харлоу выключить сознание, но выключить навсегда. Рори, сын Мак-Элпайна, смуглый кудрявый подросток, отличавшийся дружелюбием и доброжелательностью, сейчас с немыслимым для него злобным выражением лица глядел на Харлоу, хотя уже несколько лет и даже всего несколько минут назад считал его своим кумиром. Рори посмотрел на машину «скорой помощи», в которую внесли его окровавленную сестру, и бросил еще один взгляд на Харлоу: в этом взгляде горела страстная ненависть, впервые за свои шестнадцать лет он испытывал такое чувство. Что ж, мальчишку можно было понять.

Официальное расследование, проведенное сразу после несчастного случая, не смогло никому предъявить обвинение  в произошедшем. Официальные расследования таких катастроф, как правило, никогда не обнаруживают конкретного виновника, достаточно вспомнить хотя бы случившееся в Ле-Мане, когда погибло семьдесят три человека, а виновных не оказалось, несмотря на то, что всем было ясно, что причиной трагедии явился один и только один человек, теперь, по прошествии времени, тоже покойный.

И хотя виновник не был назван, но две или три тысячи зрителей на главных трибунах, которые своими глазами наблюдали катастрофу, без всяких колебаний возложили вину на Джонни Харлоу. Телевизионная запись аварии тоже  неопровержимо подтверждала это. Съемка велась телеобъективом с переменным фокусным расстоянием. Ролик длился всего двадцать секунд, но просматривали его пять раз.  Вот три машины гонщиков приближаются к боксам. Харлоу в своем «коронадо» нагоняет машину – старой модели «феррари», оказавшуюся впереди только по той причине, что она отстала на целый круг. В свою очередь, машину Харлоу нагоняет огненно-красный «феррари», который пилотирует бесподобный калифорниец Айзек Джету. Двенадцатицилиндровый двигатель Джету на прямой имеет значительное преимущество перед восемью цилиндрами Харлоу, и ясно было, что Джету захочет его обогнать. Харлоу, видимо, это понимает, включает стоп-сигналы и пристраивается за впередиидущим «феррари», чтобы Джету мог проскочить мимо. Но неожиданно огни машины Харлоу гаснут, и она резко идет на обгон впереди идущей машины, оказываясь на пути Айзека Джету. На скорости двести девяносто километров в час Айзек Джету не имел ни малейшей возможности ни затормозить, ни отклониться в сторону. Переднее колесо машины Джету ударяет сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для Харлоу последствия столкновения были, можно сказать, серьезными: его машина превратилась в неуправляемый волчок, а вот для Джету они оказались катастрофическими. Его «феррари», полностью потерявший управление, превратился в бездушного механического саморазрушающегося монстра. Он ударился о предохранительный барьер, опоясывающий трек, отскочил, изрыгая красное пламя и черный маслянистый дым, понесся поперек трассы, врезался задом в противоположный барьер, на скорости все еще больше ста шестидесяти километров в час, бешено вращаясь, пролетел по трассе еще около двухсот метров, дважды перевернулся и замер на всех четырех исковерканных колесах. Джету так и остался сидеть на водительском месте – заклиненные двери превратили машину в ловушку. Пожалуй, он был уже тогда мертв. И именно тогда красное пламя превратилось в белое.

Харлоу был непосредственным виновником смерти Джету, это несомненно. Однако Харлоу с его одиннадцатью победами на «Гран-при» считался лучшим в мире гонщиком. А осудить лучшего в мире гонщика не так-то просто. Потому трагическое событие списали на отказ техники и на этом расследование  было завершено.

Глава 2

Французы и в обычных обстоятельствах весьма эмоциональны – у них не принято сдерживать свои чувства. Обстоятельства же в тот день никак нельзя было назвать обычными. И когда Харлоу, опустив голову, плелся из зала, где расследовался инцидент, в направлении бокса «Коронадо», то из чрезвычайно возбужденной толпы, его сопровождавшей, раздавались яростные выкрики, сопровождаемые типично галльскими жестами. Настолько яростные, что казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы начался самосуд, расправа возбужденной толпы над Джонни Харлоу. Именно этого опасались полицейские Клермон-Феррана и подошли поближе к гонщику, чтобы показать толпе – этот человек находится под их защитой. Но симпатии полицейских были скорее на стороне бушующей толпы, на Харлоу они старались даже не глядеть.

В нескольких шагах позади Харлоу, вместе с Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, чувства которого были те же, что у полицейских. Нет, в этом отношении его можно было скорее отнести к одному из яростно кричащих  зрителей. Резко подергивая ремешок своего шлема, Николо Траккиа шагал в точно таком же комбинезоне, как и Харлоу. Он считался вторым номером среди гонщиков команды «Коронадо». Николо Траккиа был вызывающе красив. – Вьющиеся темные волосы, сияющий идеально ровный ряд зубов, как на рекламе зубной пасты, загар Николо был таким, что все остальные рядом с ним казались бледно-зеленоватыми.

Траккиа шел  озирая все вокруг своим хмурым взглядом. Этот  легендарный хмурый взгляд Траккиа был запоминающимся, постоянно им использовался и вызывал в окружающих различную степень уважения, благоговения и даже страха, но никого не оставлял равнодушным. Это было удивительно. Траккиа смотрел на людей свысока, относился к большинству из них,  а особенно к своим коллегам-гонщикам, как к задержавшимся в развитии подросткам. Его постоянно грызла черная зависть – как он ни старался, ему не удавалось ни то чтобы превзойти Харлоу, но даже сравняться с ним.

Разговаривая сейчас с Мак-Элпайном, Траккиа не пытался даже понизить голос, хотя в данном случае это не имело никакого значения: из-за рева толпы Харлоу все равно ничего не слышал. Правда, Траккиа не понизил бы голоса в любом случае.

– Несчастный случай! – с горечью в голосе произнес он. – Боже милостивый! Вы слышали, как определили случившееся эти кретины? Отказ техники?! А я называю это убийством.

– Нет, парень, нет. – Мак-Элпайн положил свою руку на плечо Траккиа, но тот в раздражении сбросил ее. Мак-Элпайн вздохнул. – Это было, скорее всего,  непреднамеренное убийство. Ты судишь слишком строго. Сам ведь знаешь, сколько погибло гонщиков в соревнованиях на «Гран-при» за последние четыре года из-за того, что машины оказывались неуправляемыми.

– Неуправляемыми? Неуправляемыми! – Траккиа на мгновение потерял дар речи, что было для него совершенно нехарактерно. Он закатил глаза, будто ожидая ответа свыше. – Боже мой. Ведь все ясно было видно на экране. Он умышлено преградил дорогу Джету. «Отказ техники»?! Конечно, конечно! Конечно это отказ техники, ведь у него одиннадцать побед на «Гран-при» за семнадцать месяцев. Ведь в прошлом году он стал чемпионом и собирается сделать то же самое в этом году.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! Он же чемпион! Он же лучший. Если его обвинить и снять с гонок, то что подумает общественность? Если таков чемпион, то каковы остальные? Вот как она подумает. Мы-то знаем, что это не так, но именно так подумают люди? К тому же многие влиятельные персоны хотели бы вообще запретить гонки на «Гран-при», им только нужно для этого найти предлог. Много стран только и ждут подходящего повода, чтобы отказаться от участия в них. Убрать кумира – вот он, предлог, лучше не придумаешь. Такой мировой скандал! А поэтому Джонни Харлоу обвинять нельзя, нельзя его отстранять от гонок, даже если он убивают людей.

– Я думал, он твой друг, Никки?

– Конечно. Конечно, он мой друг. Но моим другом был и Джету.

На эту реплику Мак-Элпайну  ответить было нечем и он промолчал. Траккиа высказался и умолк, сохранив свой хмурый взгляд. В молчании, и безопасности – полицейский эскорт к тому времени значительно возрос – все четверо дошли до бокса «Коронадо». Не глядя ни на кого, Харлоу без единого слова отправился прямиком к бару. Никто из присутствующих – здесь были Джекобсон и двое механиков – не попытался заговорить с ним, никто не попытался остановить его, никто не обменялся даже многозначительными взглядами: все и так было ясно.

Главный механик Джекобсон – гений в своем деле, худощавый, высокий, крепко сбитый, смуглое морщинистое, вытянутое, всегда неулыбчивое лицо – подошел к Мак-Элпайну и произнес:

– Ну что, Харлоу, конечно, оправдали?

– Почему конечно?! Не понимаю почему вы так говорите.

– Нам ли хитрить с вами? Осудят Харлоу и, как нам всем ясно, автоспорт отбросят на десять лет назад. Кто же позволит такое? Ведь в гонки вложены миллионы! Или это не так, мистер Мак-Элпайн?

Мак-Элпайн задумчиво поглядел на него, промолчал, скользнул взглядом по озлобленному лицу Траккиа, отвернулся и подошел к побитой, опаленной «коронадо» Харлоу, которую к тому времени уже подняли и поставили на колеса. Он задумчиво оглядел ее, постоял у водительского места, крутнул рулевое колесо и выпрямился

– Интересно, в чем же причина?

Джекобсон холодно взглянул на него. Глаза его умели быть такими же пугающе-грозными, как хмурый взгляд Траккиа:

– Эту машину готовил я, мистер Мак-Элпайн.

Мак-Элпайн пожал плечами и долго ничего не отвечал.

– Знаю, Джекобсон, знаю. Я также знаю, что вы делаете это лучше всех. И думаю, что с вашим опытом вы сможете докопаться до истины. Ведь с любой машиной подобное может произойти. Сколько времени вам потребуется?

– Хотите, чтобы я сразу начал?

– Именно так.

– Четыре часа, – сухо ответил Джекобсон, обиженный и расстроенный тем, что хозяин обвиняет машину, а не пилота. – Самое большее шесть.

Мак-Элпайн кивнул, взял Даннета под руку, хотел было уйти, но внезапно остановился. Траккиа и Рори тихо разговаривали между собой, их не было слышно, но угрожающие жесты и красноречивые злобные взгляды, посылаемые обоими в сторону Харлоу с бутылкой бренди в руке, свидетельствовали достаточно ясно о предмете разговора. Мак-Элпайн, держа Даннета под руку, отвернулся и вздохнул.

– Друзей у Джонни сегодня не прибавилось, не так ли?

– Их не прибавлялось уже давно. А вон, кажется, и еще один, который едва ли увеличит их число.

– О, Боже! – Вздохи, судя по всему, становились второй натурой Мак-Элпайна. – Похоже у Нойбауэра в голове что-то недоброе.

Фигура в небесно-голубом комбинезоне, шагавшая к боксу, выглядела и в самом деле так, что сразу заставляла насторожиться. Высокий блондин с совершенно нордической внешностью Нойбауэр был на самом деле австрийцем. Гонщик номером один в команде «Гальяри» – «Гальяри» было вышито на груди его комбинезона – он завоевал блестящими победами в гонках на «Гран-при» право называться крон-принцем гонок и наследником Харлоу. Он так же, как и Траккиа, был холоден, недружелюбен, не терпел болванов, каковыми считал всех вокруг. Как и у Траккиа, его друзья и приятели были немногочисленны. И хотя они с Траккиа были постоянными соперниками на гоночных автотрассах, но были близкими друзьями.

Нойбауэр шел сжав губы, холодно поблескивая бледно-голубыми глазами. Когда путь ему преградил массивный Мак-Элпайн, Нойбауэр помимо своего желания остановился: хоть и крупный он был человек, но Мак-Элпайн оказался еще массивнее. Гнев застилал Нойбауэру глаза и не разобравшись, кто это перед ним, он произнес он сквозь зубы:

– Прочь с дороги!

– Вы что-то сказали? – Мак-Элпайн поглядел на него с кротким удивлением.

– О, простите, мистер Мак-Элпайн! Где этот ублюдок Харлоу?

– Оставьте его. Он и так скверно себя чувствует.

– Скверно себя чувствует, он? А Джету как себя чувствует? Не понимаю, отчего все носятся с этим Харлоу, просто ума не приложу. Он же маньяк, свободно разгуливающий на свободе. Бешеный. И вы это знаете. Мы все это знаем. Сегодня он дважды оттеснял меня с трассы, я также мог сгореть заживо, как и Джету. Предупреждаю, мистер Мак-Элпайн, я подниму вопрос в ассоциации гонщиков и добьюсь, чтобы его сняли с дистанции.

– Вы последний из тех, кто может поднять такой вопрос, Вилли. – Мак-Элпайн положил руки на плечи Нойбауэра. – Вы последний из тех, кто может указать на Джонни пальцем. Если Харлоу уйдет, кто станет чемпионом?

Нойбауэр изумленно уставился на него. Злости на его  лице слегка поубавилось, с удивлением и недоверием он смотрел на Мак-Элпайна. Когда же заговорил, то это был, тихий, неуверенный шепот:

– Вы думаете, я пошел бы на это из-за этого, мистер Мак-Элпайн?

– Нет, Вилли, я так не думаю. Просто хочу предупредить, что другие могут так подумать.

Наступила долгая пауза, за время которой ярость Нойбауэра, казалось, совершенно улетучилась и он уже совершенно спокойно произнес: – Он ведь убийца. Он может еще кого-то убить, – потом, мягко сняв руки Мак-Элпайна со своих плеч, повернулся и вышел из боса.

С задумчивым видом глядел ему вслед Даннет:

– Возможно, он прав, Джеймс. Да, Харлоу выиграл пять «Гран-при» подряд, но после гибели его брата на гонках в Испании…

– Пять побед на «Гран-при»! Разве он мог такого достичь, если, как ты утверждаешь, у него сдали нервы?

– Я этого не утверждаю. Я не знаю, что с ним произошло, но в последнее время его езда стала настолько самоубийственной, что другие гонщики его просто боятся. Они, чтобы остаться в живых, перестали с ним бороться, пытаться выигрывать у него метры дистанции. Вот почему он продолжает выигрывать.

Мак-Элпайн внимательно посмотрел на Даннета и сокрушенно покачал головой. Мак-Элпайн сам был признанным экспертом, но относился к Даннету и его мнению с глубоким уважением, считал его незаурядным, тонким, интеллигентным человеком и исключительно талантливой личностью. Даннет был уже весьма известным журналистом, когда сменил профиль своей работы и превратился из политического обозревателя в спортивного комментатора лишь по той простой причине, что стал находить политику весьма скучным занятием. Твердую принципиальность и аналитические способности, которые сделали его заметной фигурой в парламентских кругах, он с успехом теперь использовал в своих обозрениях с мировых гоночных трасс. Являясь штатным корреспондентом центральной английской еженедельной газеты и двух автомобильных журналов, английского и американского, при этом постоянно сотрудничая со многими другими изданиями, он быстро приобрел репутацию одного из ведущих в мире журналистов по автогонкам. Всего за два с небольшим года он, бесспорно, добился незаурядного положения. Успеху его завидовали многие из пишущей братии, а кое-кто из неудачников открыто злобствовал в его адрес по всякому поводу.

Ему ставилось в вину то обстоятельство, что он тесно сошелся с командой «Коронадо. Вообще-то на этот счет не было никаких законов, писаных и неписаных, но так не поступал еще ни один журналист. И его коллеги теперь брюзжали по этому поводу. Его и их работа, утверждали они, заключалась в добросовестном и беспристрастном изложении всего, что связано с машинами и гонщиками, борющимися за «Гран-при», на что он вполне убедительно отвечал, что именно этим и занимается. Но недовольных оттого не уменьшалось. На самом деле недовольны они были тем, что Даннет информацию о команде «Коронадо», команде наиболее процветающей и самой яркой на общем фоне, черпал изнутри, из первых рук. Действительно, написанные им статьи о команде «Коронадо» и частной жизни Харлоу могли составить внушительный том. Подогревала страсти и созданная Даннетом в соавторстве с Харлоу книга.

– Я боюсь, что ты прав, Алекс, – сказал Мак-Элпайн. – Даже убежден в твоей правоте, но самому себе в этом не хочу признаться. Он всех заставил бояться себя. Даже меня.

Оба взглянули одновременно туда, где на скамеечке сидел Харлоу. Не придавая никакого значения тому обстоятельству, что его могут видеть, он в очередной раз наполнял стакан уже из следующей бутылки бренди. Можно было на расстоянии разглядеть, что руки его при этом по-прежнему дрожали. Хотя протестующие крики поутихли, но разговаривать в таком шуме было все еще нелегко, а вот как горлышко бутылки выбивает дробь о стакан, было даже очень слышно. Харлоу сделал приличный глоток, уперся руками в колени и бездумно уставился на свой искалеченный автомобиль.

– А ведь еще пару месяцев назад он даже запаха крепких напитков не переносил. Что вы намерены предпринять, Джеймс?

– Сейчас? – Мак-Элпайн слабо улыбнулся. – Я собираюсь повидать Мэри. Надеюсь, мне позволят увидеть ее. – Он окинул взглядом бокс: Харлоу вновь поднимал стакан, у близнецов Рэфферти был почти такой же подавленный вид, как и у Даннета, Джекобсон, Траккиа и Рори с одинаково недобрыми лицами бросали гневные взгляды в сторону чемпиона. Мак-Элпайн в последний раз уныло вздохнул, повернулся и тяжело направился к выходу.

Мэри Мак-Элпайн шел двадцать первый год. Лицо у нее было бледным несмотря на то что девушка подолгу пребывала на солнце, большие карие глаза, волосы блестящие зачесанные назад черные как ночь. У нее была самая обаятельная улыбка из всех, когда-либо сиявших на гоночных трассах. Она вовсе не старалась улыбаться обворожительно, это получалось само собой. Все члены команды, даже молчаливый и  вспыльчивый Джекобсон не могли устоять перед ней и были влюблены в нее, не говоря о многих других поклонниках, не менее примечательных людях, не входящих в команду. Мэри понимала это и принимала как должное, без всякого апломба, насмешки и снисходительности, чуждых ее натуре. Восхищение собой она принимала с детской непосредственностью как само собой разумеющееся признание ее достоинств – девушка толковая и сообразительная, она во многих отношениях была сущим ребенком.

Этой ночью, лежа в безупречно чистой, стерильной палате, Мэри Мак-Элпайн выглядела даже моложе, чем всегда, что, учитывая ее болезненное состояние, было вполне понятно. Цвет лица ее был бледнее обычного, а большие карие глаза, выражающие боль, она открывала с трудом и неохотой. Боль отразилась и в глазах Мак-Элпайна, едва только он взглянул на дочь и на ее забинтованную левую ногу, лежащую поверх простыни. Мак-Элпайн наклонился и поцеловал Мэри в лоб:

– Выспись сегодня получше, дорогая. Спокойной тебе ночи.

– После всех этих таблеток, какие мне дали? Да, я постараюсь. Но, папочка…

– Что, дорогая?

– Джонни не виноват. Я знаю, что не виноват. Это всё его машина. Я уверена в этом.

– Мы во всем разберемся. Джекобсон занимается машиной.

– Ты увидишь. Ты попросишь Джонни, чтобы он повидал меня?

– Не ночью же, дорогая. Мне кажется, он не совсем в порядке.

– Он… он не совсем…

– Нет, нет. Шок. – Мак-Элпайн улыбнулся. – Его тоже напичкали таблетками, как и тебя.

– Джонни Харлоу? В шоке? Я не верю в это. Трижды попадал в смертельные ситуации и никогда…

– Но он видел тебя, моя дорогая, видел, что с тобой. – Мак-Элпайн сжал руку дочери. – Я еще вернусь попозже.

Мак-Элпайн вышел из палаты и отправился в регистратуру. Доктор у стойки разговаривал с медсестрой. У него были седые волосы, лицо аристократа и очень утомленные глаза.

– Вы наблюдаете мою дочь? – спросил его Мак-Элпайн.

– Мистер Мак-Элпайн? Да, я. Я доктор Шолле.

– Она выглядит очень скверно.

– Нет, мистер Мак-Элпайн. Ничего сложного. Она просто находится сейчас под воздействием обезболивающих лекарств. Это чтобы снять боль, понимаете?