Текст книги "Гений Одного Дня (СИ)"

Автор книги: Алиса Плис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

 Машина заработала, Нерст налил ртути в трубу. И пошло действие. Бари всё это время провёл на корточках возле указателя и внимательнейшим образом принялся следить за стрелкой на приборе, которая очень даже лихо поворачивалась в сторону. Он поднялся с колен с просветлённым лицом, словно бы открыл что такое, что ещё никто до него никогда не делал.

 – Работает, Алекс! В лампе не осталось и капли воздуха!

 – Завтра к этому времени мы все будем знамениты, – предсказал Альберт Нерст, внимательно следивший за ходом работы.

 – Лучше прикрыть глаза, – предупредил Вингерфельдт. – Свет очень яркий. Я не хочу лишних травм в своей и без того малочисленной когорте народа.

 Работа продолжилась. И всё внимание сосредоточилось на лампе накаливания. Если бы сейчас снимали фильм, то в такой момент обычно играет напряжённая музыка, и обязательно должно что-то произойти. Словно замечая эту связь времён, действительно что-то произошло. Вингерфельдт повернул рукоять выключателя, и лампа вспыхнула синим цветом.

 Она прогорела секунд десять и вновь выключилась. Резко поникли у всех плечи. Но не у Вингерфельдта. Он упёр руки в бока и поспешил произнести свою коронную фразу:

 – И мы снова на один вариант ближе к верному решению!

 Тут Алекс, сам того не зная, установил решающее значение вакуума. В апреле 1907 года он проделал следующий опыт: сначала накаливал платиновую нить в воздухе и получил силу света в 4 свечи. Когда же он нить такой же длины стал накаливать в вакууме, то получил силу света в 25 свечей. Собственно, это и описывалось выше, ниже же – наукообразные факты.

 Никто Вингерфельдту не ответил. Все прекрасно знали, что в этот раз его негасимый оптимизм начинает таять, поэтому эти слова скорее служат ему самому для своего собственного успокоения, чем говорят о его неколебимой вере в самого себя. Нерст взглянул на часы и кивком головы поспешил отметить, что рабочий день окончен. Несмотря на то, что рабочего расписания не существовало в принципе, тем не менее время как-то обозначалось. Даже не как-то, а таким вот способом: когда силы участников этой группы подходили к концу и они входили в тупик, то это означало, что нужен отдых.

 На улице уже давно была беззвёздная ночь, разом окутавшая мраком всё пространство. А значит, тем более, надо идти домой и высыпаться. Хоть раз за неделю! На свежую голову думать гораздо лучше, чем так, уже ни черта не соображая. Поэтому люди, повинуясь этому знаку Нерста, стали собираться домой.

 Выходя на улицу, было видно, что эти люди не довольны этим рабочим днём. Они были уставшие, поникшие, словно бы уже потерпели поражение. Из них выделялся один лишь Альберт Нерст, который со взглядом философа подходил ко всем таким вещам.

 – Ах, Аль, ты опять всё накаркал! – вздохнул Бариджальд, напоминая Нерсту про его гениальное пророчество относительно знаменитости.

 – Я-то тут причём? – брови Аля поднялись вверх.

 – Ну, ты же всегда такой пессимист! – стал объяснять ситуацию Авас.

 – Я тут вообще не причём, – он опустил голову, и теперь никто видеть выражения его глаз. Пенсне загадочно сверкнули во тьме ночи. Он взглянул на Бари и таким тоном, каким обычно произносит свой окончательный вердикт судья подсудимому, продолжил разговор. – Ты во всём виноват! Я назначаю тебя сегодня виноватым.

 – Аль, нам ведь и так не сладко. Что ты так нас всё развеселить пытаешься?

 – Я вам не клоун, чтобы вас веселить. Хотите – плачьте. У нас полная свобода! Просто мне не хочется портить себе настроение. Я не пессимист по своей натуре…

 – А кто? – насторожился Авас.

 – Своими репликами я подогреваю вас. Борьба противоположностей (меня и Алекса) должна вам помогать. Ведь она накачивает ионосферу особым воздухом, энергетикой, которая заставляет вас работать. Я вот скажу пару таких фраз, а потом у какого-нибудь Бари что-то переключится в мозгу, и он загорится таким желанием: «Хочу творить! Хочу работать!». Тоже относится и к воде, с которой я предварительно перед этим поговорил.

 – А, ты ещё и с предметами говоришь?

 – А иначе как бы я работал?

 Так они все посмеялись, и поспешили разойтись. Но гнетущее настроение всё равно осталось во всех их душах. Что-то неприятное, грызущее их изнутри. Как будто что-то не доделано до конца, как будто где-то они допустили чудовищную ошибку. Такое чувство осталось у Нерста, когда он побрёл в свою квартиру. Чувство вины. Знать бы только, отчего, и как это можно исправить?

 Из лаборатории в подвале доносились какие-то сильные звуки. Их слышали все трое, но они уже не обращали на них внимания. Обратить на них внимание надо именно нам.

 Александр Вингерфельдт, когда терпел какое-то поражение (вернее, находил способ, который не работает, – вспомним его же слова!), имел обыкновение отвлекаться куда-то в сторону. Как раз одним из таких предметов для отвлекания ему служил его собственный орган, поставленный в подвале. Это был его любимый инструмент. И когда он за него садился, то уже стремился забыть всё на свете, кроме музыки.

 Тогда музыка как-то приводит мысли в порядок, уносит далеко-далеко от прежних дум и страданий, и он может наконец-то отдохнуть за весь этот ужасно трудовой день. Но ведь он имеет на это право, наверное…

 В такие минуты к нему и приходит творческое вдохновение. Тогда он начинает творить, и тогда к нему приходят гениальные и простые мысли (ведь всё гениальное – просто!), до которых в нормальных рабочих условиях, он, естественно дойти не мог. Так и в этот раз произошло.

 Громко играет орган, наполняет очаровательной музыкой весь дом, отдаётся в ушах слабыми звуками (дефекты его слуха), и сливается с общей гармонией уюта. Иногда ему, Алексу Вингерфельдту, кажется, что в эти минуты предметы оживают. Каждый из них имеет свой неповторимый голос, свои слова, мнение. Но надо их только разбудить. Едва вся эта игра музыки и ярких красок прекращается, как все иллюзии растворяются, и он возвращается в мрачную действительность…

 Вот проблема, вот ты, а вот нерешённая задача. И всё вновь возвращается в свои прежние места. И ничего тут не поделаешь.

 В этот миг Вингерфельдт перестаёт ударять пальцами по клавишам органа, резко встаёт с места. Да, его опять осенила идея! Он взглянул наверх и увидел ту самую колбу с газом, что сейчас олицетворяла весь свет. Свет… Ведь его открытие способно изменить весь мир! Если бы только научиться управлять этим светом!

 Алекс очень внимательно глядит на эту колбу, поднимается на стул, чтобы достать её, прикасается к стеклу. После этого он стремительно опускает руку в карман и ищет платок. Найдя, спешит протереть им лампу, а затем и снять её (ведь стекло просто здорово нагрелось!). Сняв с помощью платка осторожно эту колбу, чтобы не потушить огня, он вновь опускается вниз с чувством выполненного долга.

 Теперь он всё понял! А завтра начнётся новый рабочий день…

 Глава двадцать пятая

 Величайший учёный столетия стоит на стуле, как на постаменте и вещает свою пламенную речь, подобно революционеру. В его руках зажата вместо знамени эта колба. Он держит её, как какую-то реликвию, словно бы боится, что она вот-вот рассыплется. Но его глаза горят одержимостью. Вот этого феномена, например, можно в людях встретить редко. Нет, этот Вингефрельдт точно не обычный человек! И не может быть им по определению.

 – Вот оно! – глаза Алекса сияют.

 Альберт Нерст, весь страшно сонный, стоит и непонимающе смотрит на своего босса, словно бы он пришелец с другой планеты. Бариджальд и Авас стоят примерно такие же, но они прекрасно понимают, что сейчас их заразят той животрепещущей энергией, которой у Вингерфельдта хватит как раз на то, чтобы осветить весь этот мир.

 – Что оно, дядя Алекс? – сонно спрашивает Нерст, понимая, что соображать на ходу он пока не в состоянии.

 – Альберт! Бари! Авас! – Вингерфельдт соскочил со стула, словно бы он был так страшно молод. Идеи его уже ослепили. Будет в этот день им всем работёнка!

 Все трое непонимающе уставились на Вингерфельдта, ожидая заветных слов, ради которых тот устроил такую страшную интригу.

 – Углерод! Вот что нам нужно!

 – О нет! – закрыл лицо рукой Альберт.

 – Он будет у нас, как диэлектрик! – Вингерфельдт разве что ещё не плясал, как ребёнок.

 А дальше должна была начаться работа. Не должна, а обязана. Вингерфельдт ещё некоторое время покрутил это стекло в руках, затем взглянул на Аваса со взглядом хищника. Значит, сейчас будут приказы. Не всё так уж печально и плохо, как казалось сначала.

 – Авас! Бери эту стекляшку, очисти её и готовь углеродный суп! Альберт! Собери все металлические предметы, что сможешь найти! Положи всё это в углеродный суп, что готовит Авас. Всё, что можно найти и положить к нему! Бари!

 Бариджальд, который уже окончательно вошёл в свою давнюю роль профессора математики, в этот момент перебирал какие-то книги. Выражение его лица говорило мало приятного. Он словно бы разочаровался во всех этих утопических проектах своего босса. Ремонтируя его машину, вероятно, он считал нечто иное. И представлял Вингерфельдта действительно, как культ личности, как великого изобретателя, а он… оказался простым человеком! Вот уж действительно коварство!

 – Алекс, я не думаю…

 – Что? – Вингерфельдт что-то не расслышал. – Я думаю, оно выдержит тепло, ведь оно послужит прекрасным реостатом. Всё, что мы должны сейчас сделать, это выбрать правильную нить!

 – Мы этим занимается уже третий год! – подметил Альберт.

 – Но мы ведь уже близки к окончанию этого нашего старого и древнего занятия, а?

 – Но тут сказано, что углерод… – начал опять бывший голландский рабочий, кивая в книгу. Алексу не понравилась такая идея с применением книги. Ему тоже казалось, что в своём старом обличие всё было гораздо лучше.

 – Ты слишком много читаешь! – отрезал Вингерфельдт, убирая у того из рук всю книгу, на которую так намекал Бари. – Хватит! Мы практики, а не теоретики! К тому же, в книге может быть ошибка. Как с платиной, например.

 – Ну, знаешь ли…

 – Знаю! Хватит стонать! За работу! Можешь подать объявление в газету, нам потребуется хороший стеклодув! Или кого-то попросить, например. Например, Надькевича! Пока ещё тот совсем не извёлся от скуки в моих подземельях, не видя света.

 Альберт показался со своего места. Его взгляд выражал очень многое, особенно, когда он услышал имя Морица Надькевича, на которое у него невольно слух навострялся. Нерст, как будто ничего не происходит, пробил пальцами марш по лабораторному столу, перерывая свои многочисленные записи, сделанные за весь этот период, что они занимаются лампой. Именно эта привычка держать всё в порядке позволила Нерсту заслужить огромное, почти безграничное доверие со стороны дяди Алекса. Мало того! Эти записи позволяли многое узнать и многое отсеять. Затем Альберт не выдержал и спросил, как бы невзначай:

 – Что-то Надькевича в последнее время у нас не видно! Куда он пропадает?

 – А, а тебе скучно без него, не правда ли? – усмехнулся Бари.

 – Приставать некому? – подал голос Авас, хитро ухмыляясь.

 – Он, – как ни в чём не бывало, продолжил Вингерфельдт. – Сейчас газеты вовсю продаёт, и к нам забегает не так часто. Дел у него полно. Он-то, в отличие от нас (лёгкая улыбка на напряжённом лице) работает! Так-то!

 – А-а, – понятливо протянул Альберт Нерст. – А то ведь совсем не видно парнишки-то. А может, это мне лучше сходить к Надькевичу? Я его быстро найду. Тем более, если он продаёт газеты, то идти с таким поручением нужно именно к нему, не правда ли? Может, нам с Бари поменяться местами? Я быстро!

 – С каких это пор тебя тянет к Надькевичу? – поддел Бариджальд его.

 – Иди, – усмехнулся Алекс. – Одна нога здесь, другая там! Как знаешь. Работа ведь нас ждёт.

 Проворчав что-то вроде: «семеро одного не ждут», Авас взглянул на Нерста и вновь вернулся к своей трудной работе. Отыгрываться пришлось другим. Альберт весь этот день мгновенно менял своё настроение, словно перчатки, но он был полностью собой доволен. На бегу он ещё успел крикнуть что-то типа: «Работа – не волк, в лес не убежит», после чего кинулся прочь из подземелья дяди Алекса, веря в этот новый день.

 – Нам нужна тысяча новых лампочек! – продолжил разговор Алекс с Бари.

 – Но это же не по-научному! – пытался возразить собеседник.

 – Да какое мне дело до науки, чёрт побери! – громко воскликнул Вингерфельдт, поднимая книгу голландца высоко вверх. Сегодня явно должно что-то произойти. Должно. – Мне нужен результат! Всё равно, каким способом я смогу его добиться! Всё равно!

 Что-то было в голосе и взгляде Вингерфельдта, что заставило поверить Бариджальда в это. Да и куда было ему деваться, кроме как не верить своему боссу, самому хитрейшему лису всей Европы, который в своём доме сделал то, что сделало его главной персоной всех боёв промышленников и магнатов! Это удивительного ума и таланта человек, – решил про себя Бари. Только такой человек, как Вингерфельдт, может ничего не зная, делать себе такую дорогу к знаниям, чтобы служить на благо всего человечества…

 Альберт выбежал из этого дома, ставшего мгновенно знаменитым, хотя за исключением того, что в нём проживал Алекс, он ничем знаменит не был. Не дом делает человека, а человек дом! – пронеслось в голове у Нерста, когда он бежал бегом куда-то в город. Расстояние было солидным. Но надо надеяться, вдруг Надькевич попадётся ему по пути, и где-нибудь рядом с пригородом. Хоть раз можно уж было явиться этому Морицу! А то – как что, так тут мы первые, как до дела дойдёт – так нас тут же нет.

 Погода была противная. Солнце иногда пробивалось сквозь огромную пелену облаков, но теплее от него не становилось. Сказывалось то, что есть – август. И ночи уже были холодными. И ветер становился всё злее да злее. Бежать по мокрым аллеям – удовольствия мало. Куда не ступишь, всюду лужи. Печально становилось. Ветер обжигал всё лицо, пронизывал насквозь даже плащ Альберта. Но тот, казалось бы, ничего уже не чувствовал.

 Разве это холодно? Смех! Люди ещё не знают, что такое настоящий холод, – пронеслось в голове у Альберта, когда он скользил по многочисленным улочкам, тротуарам, предпочитая ходить по бордюрам, чтобы не скакать по лужам. Да, в Праге ещё тепло. А вот есть на Земле такие места, где действительно не по себе может статься. Например, Аляска.

 Аляска! Словно бы молнией садануло по чистому небу! Зачем он её вспомнил? Альберт съёжился под тяжестью своих весёлых воспоминаний, пенсне блеснули нехорошим блеском в темноте. Нерст долго печалился по этому поводу. Он так хотел выкинуть из головы все эти плохие воспоминания, но ничего не получалось. Чем он старался от них скорее избавиться, тем скорее они атаковали его. Вид у Нерста мгновенно стал каким-то жалким.

 Проходя мимо одной из ярких витрин, он обратил внимание на какую-то яркую книгу, выставленную на показ. Увидев на её обложке что-то про Читтера, он кинулся бежать прочь. Расстояние летело быстро под его ногами. Такое ощущение, словно бы его вообще не существовало под шагами Альберта.

 Читтер! Снова он! Везде он! Бежать, бежать отсюда! И тут Альберт замер. Но куда бежать? Разве можно убежать от себя? Он и так уехал в другую часть света. Но эта ностальгия всё не давала ему покоя. По ночам ему снилась эта проклятая Аляска, с её кровавым золотом! Крики умирающих, хруст люда, упряжки собак, бесконечно несущиеся вверх по течению Юкона…

 Это было так давно, но как будто бы было вчера. Он помнил всё так, словно бы вновь переживал это печальное для него время. Он ненавидел эту старую жизнь. Она была для Альберта словно бы каким-то клеймом. Он боялся этих гнетущих воспоминаний…

 – Аль! Аль! – раздался крик откуда-то сзади.

 Нерст резко замер, почувствовав, что это зовут именно его. Ну кому он оказался нужен в этот час и именно в эту минуту? Кто посмел прервать его размышления? Ведь он даже не пришёл к какому бы то ни было выводу. Разве так можно? Он ведь к этому абсолютно не привык. С лицом не выспавшегося и раздражённого человека Альберт оборачивается назад и мгновенно наталкивается на Надькевича, стоящего прямо перед ним.

 – Ты что тут делаешь? – удивляется Нерст столь скорой своей находке пропажи.

 – Тот же вопрос я бы задал тебе, – съязвил Мориц, но в глазах его мелькали весёлые искорки. В руках его была целая стопка газет. – Ты зачем в такой холод в город пошёл?

 – Я не шёл. Я бежал, – поправил Нерст, словно бы это замечание было очень важным в этот момент. – Мне нужен был именно ты!

 – Какое совпадение! Ну, вот он я! В чём же проблема? В чём выявляется моя нужность? В какую аферу хотят меня впутать? – Надькевич насторожился.

 Альберт провёл рукой по чёрным волосам Надькевича, отливающих на солнце каким-то бурым оттенком, и наконец, сделав ему нужную причёску, встопорщив волосы, решил перейти к делу, чтобы о нём не подумали ничего плохого.

 – Это всё Вингерфельдт. Я тут ни при чём.

 – Ну конечно! Он всегда крайний, – пробурчал Надькевич и тут же, найдя жертву среди прохожих, поспешил сунуть в руки одному из них газету, получив выручку. Они так и шли вдвоём не спеша, словно бы на улице стояла ясная тёплая летняя погода (какой она, по идее, должна была быть в этот момент).

 – Нам нужен хороший стеклодув.

 – А я-то тут причём! Я просто газеты продаю! Не надо на меня так смотреть – я совсем не умею выдувать стекло. Хватит на меня кидать свои взгляды, коршун!

 – Я просто хотел сказать… что ты во всём виноват. Вингерфельдт поручил это задание тебе. Ты ведь связан с газетами – вот и разбирайся.

 – Эй-эй-эй! – закричал обиженный Надькевич. – Что это значит? На меня всё свалили – типа сам разбирайся во всей этой каше, заваренной, причём, не мной. Ну, господин хороший, и что же я должен по-твоему сделать?

 – Придти в издательство той газеты, что ты всё распродаёшь, и сказать им, как обстоят дела на самом деле. Ну не мне же идти, в конце концов? Это ведь такая мелкая работа – по крайней мере для тебя. У меня у самого работы выше крыши. Что, тебе язык кто-то проглотил? Ты что, не хочешь со мной разговаривать? А? Я тебя спрашиваю! – Нерст взглянул в удручённое лицо шустрого Надькевича, которое выражало некоторое время задумчивость и грусть. От такого внимания к своей персоне Мориц не растерялся и мгновенно расхохотался, оставшись довольным собой.

 – Будет сделано в лучшем виде, босс! Вы не пожалеете об этих минутах…

 На следующий день Надькевич нашёл хорошего стеклодува и дело было закрыто.

 Бариджальд в это время готовил спирали для лампы накаливания. Это работа Нерста – но Альберт ушёл, как всегда. И вся доля везения, тоже, как всегда, выпала на его счастье. Да, работёнка не из весёлых, и посему неудивительно, отчего Нерст так часто ворчит и даёт пессимистические прогнозы насчёт дальнейшего будущего. Глаза Бари быстро устали от этой нудной утомительной работы, но он и не думал её прекращать.

 – Давай, Бари! Давай! Нам потребуется очень много спиралей…

 Авас Бекинг выразительно сидел на столе, уже окончательно забыв обо всех когда-либо существовавших приличиях. Напряжённость мелькала на его лице. Рука плотно прижимала дощечку с прикреплённой к ней бумагой. На неё тот записал номера образцов. Голос его монотонно гудел над всей лабораторией, но так надо было.

 Бари ещё одну спираль немного очистил от угля, и стряхнул всё лишнее в пепельницу. Демонстративно положив спираль в коробочку, замер. Авас сделал кое-какие пометки на своём листочке:

 – Номер 9 348. Бор.

 – Мои пальцы! – взвыл Бариджальд, принимаясь к их разминке.

 Наверное, к его счастью, скоро пришёл Нерст. Но за эту нудную работу его посадили не сразу, и Бари, закидывая руки за голову, несколько секунд так отдыхал, пока не пришёл Вингерфельдт. Закрыв коробку крышкой, дядя Алекс нёс её в другой конец лаборатории для своих экспериментов. Он чувствовал, что рано или поздно что-то должно случиться хорошее. Должно!

 Безутешный мечтатель. В душе Вингерфельдта была какая-то искорка, у него была мечта, к которой он стремился, ради которой он бы отдал всё на свете. Все они довольно обычные люди порой плохо понимали этого сумрачного гения. А тот не ведал сна и отдыха, он был одержим довести своё дело до конца во чтобы то ни стало! И он это сделает. Не смотря ни на какие преграды. А таковых у него было много.

 Позднее пришёл Витус. Новости не утешительные – Уолл-стрит воспротивилась сему проекту. Кончаются деньги. Времени мало. А тут ещё и обещание Вингерфельдта по поводу последнего дня уходящего года… Только вот сам Алекс не расстраивался. Ему некогда. Ему до лампочки все события, что творятся в мире.

 До лампочки…

 Бари смотрит на нити и вздыхает. Он берёт железный прут и принимается вновь наматывать на него все эти нити. Лишь бы получилось. Да как можно поскорей! Лишь бы. Вышло. Голландец крутит и крутит онемевшими пальцами и забывает всё на свете в своей работе. Сзади подходит Вингерфельдт, что улучил одну небольшую минуту, чтобы проверить, как продвигаются дела, и даже не смотря на своего работника, он с воодушевлением говорит:

 – Продолжай, Бари! Я уже сам не понимаю, что делаю! Мы на грани открытия.

 И Бариджальд продолжает крутить. А куда ему деваться? В это время Альберт вставляет нити в стеклянный сосуд и по сигналу дяди Алекса включает лампу. Если бы всё было так просто! Оба – и Альберт, и Алекс смотрят с вожделением на эту лампу, словно бы чего-то ожидают от неё, а та никак не хочет поддаваться им. Даже Бари и Авас отвлекаются от своих работ и смотрят внимательно. Горит слабый свет от лампы. Он мигает то и дело, но пока ещё не взрывается сосуд. Все смотрят с надеждой. А вдруг…

 Взрыв!

 Стекло вновь разлетается по всей лаборатории. Надежда угасает на лицах всех ожидающих чуда людей. Вингерфельдт тихо призывает всех к работе и вместе с Нерстом они бросаются на пол подбирать осколки. Бари несёт следующие заготовки нитей накаливания. Для следующих опытов. Сколько их ещё будет? Скольким ещё суждено произойти тут?

 Вновь лампа накаливания. В неё вставляют нить и отходят. Ожидание чуда…

 Вновь взрыв. Вновь собирают осколки. И снова эти печальные лица, пребывающие в напряжении. Но эти люди не сдадутся! Нет, не на тех они напали. Уже близок тот час, когда их лампа загорится! Плевать на все предрассудки. Сейчас ты здесь – в лаборатории, а какая там разница, что творится за её пределами?

 Главное работать!

 Снова взрыв и грустный вздох мгновенно вырывается из всех присутствующих в лаборатории и мгновенно разлетается по всему пространству лаборатории. Опять неудача! Оптимизм угасает, но всё же ещё не гаснет. Сегодня Вингерфельдт удивительно помолодел, и в этот миг он не видит уже ничего кроме своего главного призвания. К этому он приучает всех остальных, и тем ничего не остаётся, как прекратить нервничать и жаловаться. Как опытный кукловод, дядя Алекс прекрасно руководит всей этой опереттой марионеток, управляя даже их настроениями. Главное, что даже рабочие не догадываются об этом.

 В этот же день стол напряжённой работы Алекс наконец смог увидеть результат. Пусть не им достигнутый, но всё равно полезный для всего общего дела. Вскоре явился запыхающийся Надькевич вместе с тем самым стеклодувом, которого так ждал Алекс. Потерев руки, великий учёный, пытаясь скрыть все свои эмоции, провёл столь высокопоставленного гостя в гостиную, где принялся договариваться о их совместных действиях. Этот договор вполне удался.

 Но стеклодуву как-то стало не по себе, когда, смотря в одержимые глаза этого молодого человека, он услышал столь странное заявление:

 – Мне ведь всего немного от вас надо. Всего пятьдесят таких вот колб в день!

 Лёгкое удивление мелькнуло на лице сего человека, пребывавшего уже в летах. Да, не каждый день у него были такие заказы. Но это же Александр Вингерфельдт! И хотя бы по этой причине можно забыть все предрассудки и сомнения и полностью повиноваться своей судьбе. Что и решил сделать этот человек, лишь рассеянно кивнув и тем самым согласившись со столь необычным предложением.

 Для чего этому молодому человеку нужно столько лампочек – он уточнять не стал, и сделал, вероятно, правильно. Всему своё время.

 Затем Вингерфельдт провёл человека вглубь своего дома и общей обстановкой, пахнущей скорее работой, нежели уютом, невольно удивил стеклодува. Повсюду стояли рабочие дяди Алекса. Бари рылся в книгах. Нерст готовил спирали. Авас что-то напряжённо записывал. Надькевич продолжал орудовать какими-то скляночками на одном из столов. Витус что-то разгорячено шептал на ухо Бекингу, явно злой на весь этот бренный свет и в ожидании поддержки со стороны принялся так яростно говорить, отчаянно жестикулируя.

 Первый этаж дома всё так же стал лабораторией Вингерфельдта. И подвал скорее продолжение этого небольшого сооружения сверху. По крайней мере, люди работали и там, и тут. Можно даже сказать, что тут было не протолкнуться от такого множества людей на столь узком пространстве. Все работали.

 – Мне нужны вот такие вот лампы!

 И Вингерфельдт указал рукой на дуговую лампу. Стеклодув важно закивал головой, словно бы понимая великого изобретателя. Но на самом деле вся его голова, которая по идее должна бы соображать в нужном направлении, вдруг дала сбой, и в итоге он не стал дальше развивать свои мысли, зачем всё-таки нужны эти лампы. Пусть это будет сюрпризом, – решил он.

 И вновь взрывы ламп, сотрясающие весь подвал. Вновь разбитое стекло, поднятые облака пыли, не успевавшие оседать здесь везде. В конце концов, произошло нечто новое. После очередного взрыва, Нерст вновь принялся вкручивать спираль в колбу. После некоторых нехитрых уловок, он вновь приготовил лампу к действию. Погасло газовое освещение, рука Альберта скользнула по рукояти выключателя и лампа слабо загорелась, издавая жужжание. Секнды две она боролась с собой, потом…

 Взлетела на воздух! Все мгновенно, словно по команде, кинулись вниз, чтобы их не задело этим опасным артиллерийским снарядом. Лампа (вернее, что от неё осталось) с разбегу врезалась в стену, и с шипением разбилась. Осколки разлетелись по всей лаборатории, едва не задев людей. Как этого не получилось – сказать трудно. Видать Бог хранил своих избранников.

 – Это уже что-то новое, – пробормотал Альберт, вставая с колен. Он убрал осколок стекла, слегка порезавший ему бровь. Вытерев кровь, он вздохнул. – Пожалуй, это опаснее даже Нобеля с его динамитом!

 – Ничего! Мы посмотрим, кто кого взорвёт! – в глазах Вингерфельдта мелькнули молнии. Он опять был одержим своей идеей.

 – Боюсь, что я уже не доживу до этого момента, – проворчал Нерст, подбирая стекло от разлетевшейся лампы.

 Вингерфельдт быстро достал следующий сосуд, Альберт так же быстро нашёл спираль и поспешил применить её к работе. Получилось это у них весьма слаженно, без единого лишнего движения. Профессионализм! Последующая лампа, которая так пугала Нерста своим действием (и который действительно высматривал себе укрытие на случай печального исхода событий), просто потухла. Вингерфельдт услышал за своей спиной вздох облегчения, исходивший от Альберта.

 Конец рабочего дня стал идентичен предыдущему дню. Силы всех работящих лиц зашли в тупик. В подвале атмосфера была накалена до предела. Бари без сил с видом угнетённого человека сидел на стуле, печально подложив руки под подбородок. Авас напряжённо всматривался в пол, словно бы там было написано решение этой волновавшей всех проблемы. Но пол молчал.

 Альберт Нерст, явно нервничая, теребил книгу. Лицо его было мрачным, как после похорон. Газовое освещение играло на стеклах его пенсне.

 – Алекс! Мы перепробовали уже 10 000 с лишним самых различных способов, – начал Бариджальд. – Может недаром во всём мире считается, что изобрести эту лампу невозможно?

 – Не говори глупостей, – возразил Вингерфельдт. – Я не верю, что нет пути к лучшему. Ты разве не знаешь, что невозможного для дяди Алекса не существует? Пока меня что-то не убедит в моём поражении, я не отступлю. Наоборот, я сейчас чувствую, что мы на верном пути. Нам просто чего-то не хватает.

 – Ума, чтобы осознать свой проигрыш, – уныло ответил Нерст.

 – Хватит ныть! И это говорят мне люди, которых жизнь так кидала, что не позавидуешь! Да как вы дожили-то до этих дней! Вы же терпели столько поражений, и несмотря на это, продолжали жить. Ведь всегда можно покончить жизнь самоубийством. Но почему-то вы этого не делали!

 – Алекс, нам никогда в своей жизни не приходилось изобретать лампочку, – просто сказал Авас.

 Вингерфельдт сейчас вдруг стал похож на святого, сошедшего с небес, чтобы указать своим сыновьям верный вариант пути и направить их всех по нему.

 – Фокус в том, чтобы найти верный исход событий. Мы испробовали тысячи способов, но ведь у нас впереди верный вариант. Мы ведь уже знаем тысячи способов, как не надо изобретать лампу.

 – Алекс! Это всё хорошо. Но: у нас нет денег, у нас ограниченное время, нет энтузиазма, и… – Альберт не закончил, что-то продумывая. – И мы никогда не сделаем того, что ты просишь!

 – Сделаете! – отрубил, как топором, Алекс. – Пойдёмте! Никаких перерывов.

 После этого он громко похлопал в ладоши, и они, словно стадо скота, пошло впереди своего пастуха, никуда не разбредаясь и абсолютно послушно ко всему. Вновь эти столы, не успевшие остыть стулья и забитые уже до отказа осколками урны. Но Вингерфельдт говорит… а работают все остальные!

 Раз Алекс сказал, значит так и будет. Арифметика проста, как никогда. И надо ей следовать. И даже забыть о собственной шкуре в этой пыльной и утомительной работе.

 За домом раздавалась песня Феликса, как-то навестившего это столь приятное ему здание, которая и воодушевляла всех работающих на подвиги. Рука властно и незаметно переходила от одной струны гитары к другой, а часовых дел мастер продолжал показывать себя во всём блеске певца и аристократа.

 -Свет придёт! Свет придёт!

 И эта фраза особенно чётко выделялась голосом этого молодого и ловкого парня. Он верил в них. Когда же они сами поверят в себя? Разве им мало Вингерфельдта с Феликсом? Хватит ныть. Свет придёт и ночь отступит прочь. Закончив игру на гитаре, загадочный певец в плаще и шляпе с пятилистным клевером (символом удачи), осторожно поднялся с колен и посмел сделать такое замечание, чтобы его слышал находящейся поблизости Вингерфельдт:

 – И не было в мире света. И увидел это Господь. И был в это время работящий и умный, недюжинного ума человек. И звали его Александр Вингерфельдт. И понял Господь, что нехорошо без света людям. И пришёл он к Вингерфельдту. И встал Вингерфельдт, и пошёл к себе в лабораторию, и изобрёл лампочку. И стал свет. И увидел Господь, что это хорошо. Аминь.