Текст книги "Гений Одного Дня (СИ)"

Автор книги: Алиса Плис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

 – Разве я сказал, что ваши суждения неправильны? – продолжали смеяться глаза серба. – Я лишь выдвинул свою гипотезу. И кому, как не мне, суждено на практике узнать, права она или нет.

 – Но… – хотел было начать Альберт, но неожиданно запнулся.

 – Господин Альберт Эйнштейн! Вы ошибаетесь! Эфир существует!

 Николас поднялся со скамьи, медленно подошёл к мосту, ещё раз взглянул на бесконечно уносящиеся вдаль воды, и тогда позволил себе обернуться. На скамье по-прежнему сидел этот странный и необычный человек, мгновенно привлёкший внимание серба. Эйнштейн смотрел на него. Ему в глаза. Но уже ничего не говорил.

 – Это великое время. Время подлостей и доброты, время величия и бесславия! Куда оно нас ведёт, мы ведь даже не знаем, кто мы. Господин, забудьте мои слова и думайте только о своей теории, может, она нужна людям. В ней – ваш путь. У меня своя дорога – и именно ей я сейчас и пойду.

 Высокая тощая фигура человека скрылась за углом, полная новых впечатлений и мыслей. В дневнике появилась скромная запись: «Господин Эйнштейн уводит людей в сторону своей теорией относительности. Они пойдут все за ним, уходя от истины. Может, это и правильно. Так и надо. Истина – она такая, её надо сначала назвать ложью и вывалять в грязи, чтобы она потом выходила оттуда с большим триумфом, освещая всем людям дорогу к знаниям. Тот путь, на который становлюсь я, может привести человечество к катастрофе. Но это мой путь – и мне предстоит идти этой тропой…» Ему недавно исполнилось двадцать три года.

 Забегая вперёд, скажем, что в своей общей теории относительности, Альберт Эйнштейн поправил свою ошибку, тем самым доказав существование эфира. Он признал это. Теория его изменила кардинально физику – как, об этом мы узнаем далее…

 Сияют звёзды над одиноким мостом в Швейцарии. Таким же одиноким, как и этот высокий человек, стоящий на нём. Тот самый человек, который обрекает себя на сомнения и мучения, бросается в объятия несчастьям и изгнанию, и всё ради науки. Одна, одна всепоглощающая страсть! Наука, наука, и уже ничего кроме неё. Куда он идёт? Куда ведёт его тропа жизни? Что его ждёт за поворотом? Он этого не знает. Он идёт по тропе вслепую. Но веря в себя. И эта вера подогревает его.

 Над рекой раздаётся громкий возглас высокого человека, обращённого к небу:

 – Так кто же я?!

 Но небо молчит. Ответит время…

 Эта встреча даром не прошла для Николаса. Вингерфельдт сразу приметил припозднившееся возвращение своего «неблагодарного приёмыша» и поспешил узнать, в чём тут собственно, собака зарыта. До конца открывать свою тайну серб не стал, ограничившись вполне общими фразами. Вингерфельдт слушал с удовольствием, а его хитрые глаза то и дело бегали по комнате. Он сложил пальцы в кулак и расплылся в улыбке, как Чеширский кот.

 – Поздравляю, дорогой друг! Ты встретил всемирную знаменитость! Такое не каждому удаётся в течение всей жизни, не то, что в студенческие годы. Конечно, этому башковитому парню явно что-то предназначается впереди, и это его теория только шаг к открытию, но тем не менее, каких-то успехов он уже добивается.

 – Так что же там с этой теорией относительности? Каковы её принципы? Что это вообще такое?

 – Терпение, друг, терпение. Не надо убегать вперёд паровоза. К тому же, я не договорил до конца первую часть своего монолога, представляешь? А ты уже вперёд лезешь и давай тараторить!

 Вингерфельдт облокотился на ручки стула и сложил руки под подбородком. Его глаза блистали какой-то таинственностью, ему нравилось держать в интриге своего собеседника. Дождавшись, пока Николас полностью переключит своё внимание на этого полноватого мужчину, король электричества кивнул головой и начал издалека, чем ещё больше подлил масла в огонь столь внимательному его слушателю:

 – Заметь, какой сегодня прекрасный солнечный день. Давненько я уже не замечал подобной красоты, совсем в потёмках своей лаборатории не вижу света…

 Он помолчал и о чём-то ещё грустно вздохнул, словно бы утерял что-то важное, но что именно, он ещё вспоминает.

 – В этот прекрасный тёплый солнечный день мы, по моей инициативе, ожидает очень, очень важных гостей! И знаешь, кто будет в их числе?

 – Не уж-то Альберт Эйнштейн? – недоверчиво прищурился Николас.

 – Правильно мыслишь, друг, – подмигнул правым глазом Вингерфельдт. – Этим вечером ты можешь узнать много нового. Главное, чтобы твоя несчастная башка, в которую я столько всего пихаю в течение столь долгого времени, выдержала сегодняшний мозговой штурм!

 – Уж ей не привыкать. Выдержит, – смущённо улыбнулся Николас.

 – А это значит только одно – пора готовиться к приёму наших высокочтимых гостей, не так ли?

 Сказано – сделано. В этот день больше никуда уходить не надо было, поэтому его всецело посвятили приготовлениям по поводу столь прекрасной встречи, причём главный виновник торжества – дядя Алекс, сам заражал всех своей никогда неиссякаемой энергией, и это здорово у него получалось! Вскоре к ним присоединились ещё одни знакомые Вингерфельдта, и все заодно решили привести гостевую комнату в порядок, потом жена одного из этих знакомых позаботилась о столе в этой комнате. Дело осталось за гостями.

 И гости поспешили не разочаровывать тех, кто их так ждал и вскоре явились. Здесь, в дверях этой небольшой квартирки, столпился весь цвет науки Швейцарии, и видно было, что скоро здесь станет пахнуть атмосферой новых открытий и деловых разговоров. Людей пришло много, что сначала даже Николас испугался, что может не хватить места для того, чтобы разместить всех тут. Однако, опасения были напрасные. Всё уже было продумано до него.

 В числе самых последних из гостей как раз и пришёл тот, кого ждал Николас. Эйнштейн рассеяно осмотрел новую квартирку, нахмурился, увидев, что здесь слишком много людей, затем посмотрел прямо и увидел знакомую высокую фигуру серба. Он долго смотрел на него, потом многозначительно кивнул ему и произнёс холодно одну-единственную фразу вслух:

 – А, это снова вы!

 Многое осталось без слов, и просто отразилось в его глазах, затем Эйнштейн прошествовал далее, к своему местоположению за столом, решив долго не стоять в дверных проёмах. Серб проводил его долгим взглядом, после чего тоже вошёл в комнату. Много противоречивых чувств смешивались в его голове, но он решил выкинуть их все, оставив лишь одну всепоглощающую страсть к науке, которой и должен был быть посвящен весь этот вечер.

 Вингерфельдт занял место в центре стола, как хозяин банкета. Эта встреча стала немного походить на салон, за тем лишь исключением, что эти люди презирали все эти изысканные манеры высшего света, а дяде Алексу даже нравилось показывать себя таким неприятным, колючим и наглым. Вот рядом с ним и сел Николас – давно уже прозванный знакомыми местным аристократом за многие из своих многочисленных привычек.

 – Ну что ж, предлагаю открыть эту нашу замечательную встречу!

 Он демонстративно постучал вилкой по тарелке, как судья после сказанной им фразы «встать, суд идёт!». Все взгляды устремились на него и сосредоточенного соседа по правую от него руку.

 – Пусть этот вечер будет полностью подарен науке, и я надеюсь, он пройдёт не зря!

 После этого тоста, все принялись с каким-то неистовством за еду, успевая одновременно разговаривать. Приятная атмосфера быстро воцарилась за этим маленьким столом. А Николас заметил, что один лишь Вингерфельдт пока ничего не ест, а скорее внимательно осматривает собравшихся за его столом. Его охота за слушателями не оказалась напрасной.

 – А вот вы, молодой человек, в синеньком пиджачке, вот вы скажите, кто вы и какой путь держите?

 Человек обернулся и благодарно взглянул на короля изобретателей. Видно было, что он польщён столь большим вниманием со стороны великого человека.

 – Я молодой электротехник, в Швейцарии лишь мимоходом. Я прибыл сюда всего лишь на несколько дней.

 – А, так вы приезжий! – усмехнулся Вингерфельдт. – и как вам здешняя обстановка?

 – Швейцария слишком велика, чтоб её можно было обойти в одну неделю, – любезно ответил он. – Но честно скажу, меня не покидает лишь одно впечатление: куда бы я не поехал, всюду попадаются люди из моей Родины, работающие по моей специальности!

 – Ну, – рассмеялся Вингерфельдт. – Все изобретатели в основном кучка эмигрантов!

 – Именно изобретателей, – уточнил собеседник. – Хорошо хоть, тут такое приятное общество! Не то что там, где я работаю. Мои знакомые и друзья то и дело тратят деньги по всяким там театрам. Мне кажется, стыдно тратить столько денег подобным образом.

 – И почему же? – встрял в разговор Николас.

 – Там платят больше, чем оно на самом деле всё стоят. Платят за показной шик. А в это время кто-то умирает с голоду в трущобах. Меня никогда не влекло к богатству, да и до сих пор не влечёт. А тем более нет у меня желания тратить деньги таким путём.

 – В самом деле? И почему же всё-таки? – заинтересовался разговором Николас.

 – Как почему?! Какая от этого польза? Разве в этом счастье человека?

 Серба вполне удовлетворил этот разговор. Но больше он понравился Вингерфельдту, мгновенно почувствовавшего в этом человеке родственную себе душу. Так и не притронувшись к еде, он вынул из кармана небольшой клочок бумаги и разборчиво вывел свой адрес, после чего вручил этому собеседнику:

 – Вот. Здесь вы меня можете найти!

 – Какое совпадение! Я же буду на следующей неделе в Праге! Да, кстати, меня зовут Эмс.

 – Очень приятно, – Вингерфельдт запылал любезностью. – Так на кого вы работаете?

 – Официально на компанию Генри Читтера (глаза Алекса округлились). Нет, вы не удивляйтесь! Талантливые люди есть по всему миру, и не только у вас! Я обязательно к вам загляну.

 После этого внимание Вингерфельдта окончательно переключилось в другую сторону. Он взглянул на Николаса и решил нужным вывести на чистую воду его старого знакомого Альберта Эйнштейна, занявшего место в конце стола, однако отнюдь не обделённого вниманием от этого. Алекс улыбнулся ему и поспешил поинтересоваться:

 – О вашей теории я слышал лишь слегка, не могли бы вы восполнить мне здесь этот пробел? Рассказать что-нибудь интересное?

 – Вам, наверное, интересно узнать, с чего вообще всё началось? Вот был подросток. Звали его Альберт Эйнштейн. И думал он о пространстве и времени, как все нормальные подростки во всём мире. Шло время, рос этот подросток. Но он неизменно думал об этом. Он думает об этом и сейчас, и именно эти думы, но уже с точки зрения взрослого человека натолкнули его на столь грандиозное открытие – теорию относительности.

 – Так вы сделали это открытие или лишь на шаге к нему? – задумался Николас.

 – Открытие я сделал. Но я на пороге чего-то более грандиозного! Чего именно, пусть покажет время. Вот смотрите, – он окончательно разговорился. – По Ньютону, тела притягивают друг друга, даже если их разделяют огромные расстояния. Гравитационная масса служит мерой силы притяжения. А ещё есть инертная масса этого тела, которая характеризует способность тела ускоряться под действием данной силы. Меня заинтересовало, а почему же эти две массы совпадают.

 – И? – в один голос сказали Алекс и Николас.

 – Допустим, один наблюдатель находится в кабине лифта небоскрёба, другой снаружи. Внезапно канат, поддерживающий кабину, обрывается, и она свободно падает. Экспериментатор вынимает из своего кармана платок и часы и выпускает их из рук. Относительно него падают он, часы и платок. Внутренний наблюдатель описывает это так: пол постепенно уходит из-под ног. Платок движется быстрее, чем часы вверх. Т.е, все тела к земле движутся с разным ускорением. Вывод – система неинерциальная. Внешний наблюдатель: Все четыре тела: лифт, человек, часы, платок, падают с различным ускорением вниз. Вывод совпадает с выводом внутреннего наблюдателя: система неинерциальная. А мы рассуждаем так: внешний наблюдатель замечает движение лифта и всех тел в нём, и находит его соответствующим закону Ньютона. Для него движение тел не равномерное, а ускоренное. Однако, физик, рождённый в лифте, думает совершенно иначе. Он уверен, что обладает инерциальной системой, и соотносил бы все законы природы к своему лифту. Для него было бы естественным считать свой лифт покоящимся и свою систему координат – инерциальной.

 – И всё? – с надеждой продолжить разговор опять спросили оба.

 – Нет, – усмехнулся учёный. – Представим себе дальше: если луч света пересекает кабину лифта горизонтально, в то время как кабина падает, то выходное отверстие находится на большем расстоянии от пола, чем входное, т.к. за это время, которое требуется лучу, чтобы пройти от стенки до стенки, кабина лифта успевает продвинуться на какое-то расстояние. Наблюдатель в лифте понял бы, что луч искривился. Это значит, что в реальном мире лучи света искривляются, когда проходят на достаточно малом расстоянии от массивного тела. Тела не притягивают друг друга, а изменяют геометрию пространства-времени, которая и определяет движение проходящих через него тел. Вот так-то, товарищи!

 Воцарилась небольшая пауза, в течение которой каждый старался переварить всё только что услышанное из первых уст первооткрывателя. Такой мозговой штурм вполне пришёлся по душе всем сидящим за столом – ибо таких умных разговоров на улице редко когда и услышишь. Но Николас так и не мог простить этому чудаковатому человеку с усами отрицание существования эфира, поэтому дальше что-либо делать или говорить он не стал.

 Вингерфельдт перешёл к своим давно наболевшим проблемам. Он не нашёл общества и времени для их решения лучше, чем здесь и сейчас. Его взгляд опять вызывающе упёрся на Альберта Эйнштейна.

 – Вот, послушайте, я думаю, вы поймёте меня. Вы ведь знаете, как я принимаю к себе людей на работу, не правда ли? Я до сих пор не могу найти себе идеального помощника, который мог бы заменить меня в случае какой-либо беды… Ежедневно приходит множество молодых учёных, но не один из них не может подойти для моей работы.

 Такая ситуация показалась Эйнштейну (изобретателю Теории Относительности!) крайне маловероятной, поэтому он попросил своего великого знакомого подробнее познакомить его с условиями работы в «лаборатории Вингерфельдта». Изобретатель не задумываясь, протянул листок с перечнем вопросов для кандидата в помощники.

 «Каково расстояние от Нью-Йорка до Чикаго?» – с удивлением прочел Эйнштейн первый вопрос. Немного поразмыслив, физик ответил, что для ответа на этот вопрос можно просто заглянуть в железнодорожный справочник.

 «Из чего делается нержавеющая сталь?» – второй вопрос не показался Эйнштейну более простым. – «А ответ на этот вопрос можно получить из справочника по металловедению», – скорее, для себя самого пробормотал он.

 В легком недоумении, Альберт Эйнштейн пробежал глазами по остальным вопросам. С каждым пунктом его вера в свои знания уменьшалась, а удивление росло.

 Не успев дочитать последний вопрос, основатель современной теоретической физики, почетный доктор множества университетов, член различных Академий наук и просто блестящий физик Альберт Эйнштейн отбросил листок с вопросами Вингерфельдта и сказал:

 – Пожалуй, я не буду дожидаться Вашего отказа и сниму свою кандидатуру сам.

 Алекс хорошенько призадумался, но уже ничего не ответил. Значит, – подумал про себя гениальный изобретатель, идеального помощника можно искать вечно. Вечно и безрезультатно, поэтому надо подумать о хорошем. Альберт Нерст был уже давно у него на примете…

 На этом, можно сказать, и завершилось путешествие в Швейцарию, но есть одна деталь, без которой наше повествование было бы просто неполным.

 … Злость и досада мелькнули в глазах высокого худощавого человека, стоящего над мостом. Он чувствовал, что проигрывает. Но он ещё не был побеждён окончательно!

 – Нет! Я справлюсь! Я создам этот генератор, чего бы мне это не стоило! Я докажу свою правоту!

 Глава двадцать четвёртая

 «Меланхолия» авторства Гая раздавалась на всю округу. Прохожие с немаленьким любопытством смотрели снизу вверх на худого парня с гитарой, сидящего на подоконнике и распевающего свои шедевры. Гезенфорд вообще не стыдился никого, поэтому его песни слышались на другой улице – он позабыл уже всё на свете. В Париже стоял запах осенних цветов, и всё предвещало лишь одни положительные эмоции. Всё, но не для всех.

 Сам автор песни, скромно посиживая на своём подоконнике, безучастно смотрел на мир. Тот самый мир, который так давно его отвергнул. Этому миру он был не нужен, этот парень из уэльских трущоб. Да и сейчас, кому он нужен? Пора бы уже осознать, что эту жизнь он проживает только для себя, и не факт, что всё может поменяться к лучшему.

 Здесь он окончательно убедился в том, как тесно ему в этом мире. Он был одинок, и это одиночество так давило ему на сердце, так сковывало душу, что иногда хотелось просто взвыть от досады. Но он никогда не признает своего поражения. Не, этот капиталистический мир ещё сильно заблуждается относительно всего произошедшего! Он не сдастся никогда. Не, не на того напали!

 Палец скользит по струнам гитары, сам Гай качает в такт своей песне головой, пытаясь хоть на чуть-чуть уйти от своих проблем. Но проблемы не уходят, они всё продолжают лезть в голову. Противное состояние – когда чувствуешь себя таким уничтоженным… Ну что, что полезного сделал он за эту жизнь, что уходит безвозвратно? Есть ли ему какой-то смысл продолжать путь свой далее? И есть ли у него этот путь?

 Раздаётся на всю округу песня. Одинокая, с печальным мотивом. Как будто её писал человек, потерявший всякий смысл существования. Ещё никогда ему не было так плохо. Это как последние стихи Ницше… Человек, которого окончательно охватило отчаяние. Который разучился верить людям, которого общество выкинуло за борт, который одинок, так одинок. Для которого нет спокойного места в любом уголке этого бренного мира. Для которого любая дорога ведёт в никуда.

 «Меланхолия» продолжает напеваться, но постепенно затихает, затихает. Нет, так ела никуда не пойдут! Надо что-то менять. Пока ещё не стало слишком поздно. Сколько лет тебе, парень? Мно-ого! Двадцать семь лет. Молодость куда-то уходит, и ты даже ничего не можешь сделать. Ты лишь песчинка, управляемая ветром! Твоя судьба и обрела тебя на столь жестокое поражение. Она стала кидать тебя с самого детства в замкнутый круг всего этого людского коварства и лицемерия.

 Но круг не должен быть замкнутым. Где-то должен быть выход. Знать бы только – где? Сколько будет продолжаться этот бессмысленный путь через множество проб и ошибок. Он ведь даже не знает, что такое радость или счастье. Одинокая, брошенная на лоно судьбы жизнь. Никому не нужен, никому. И мир нисколько не изменится без него. Всё те же лицемерие, коварство, подлость…

 Он знал всю эту подковырную сторону блестящего общества. Добродетель, любовь, все эти слова звучат как жалкая насмешка! Но разве кто-то из этих людей задумывался о бесполезном мальчишке в оборванной одежде, который спал в трущобах и голодал? Они презирают таких людей. Они недостойны их внимания. Жалкие отбросы общества.

 Гай в задумчивости провёл рукой по гитаре, после чего опустил свой музыкальный инструмент вниз, полностью разочаровавшийся в этом мире. Грусть и одновременно злость вспыхнули в его глазах. За что, за что он обречён на эти страдания? Кому он сделал плохо?

 Взгляд скользил по улицам этого города. Все куда-то спешат, суетятся. Один он здесь сидит, и никуда не торопится. Словно бы у него вообще не осталось дел в этом мире. Мысль… Что там говорил этот Николас про мысли? Ах да, все мы лишь мысли, приходящие в этот мир в одиночестве, и уходящие тоже в одиночестве. И наша цель зачем-то блуждать по пространству.

 А ведь он даже не знает ничего толком о себе. Какая-то Мораль... мораль общества...что это такое? Кто ее придумал? Каждый волен жить так, как считает нужным. Почему человек должен отказывать себе в чем-то ради общества? Мы живем только раз. И каждый сам решает как прожить ему этот один единственный раз. Но зачем нам дан этот один раз?

 Гай Гезенфорд встал с подоконника, в конце концов, придя к выводу, что уже ничего не изменит в этой жизни, если будет и дальше продолжать так сидеть и гнуть свою печальную линию жизни. Ему было с сегодняшнего дня явно как-то не по себе. Что так повлияло на смену его настроения? С чего это он стал искать свой жизненный путь? Нет, пора кончать со всем этим. Эта жизнь никуда не убежит и найдёт тебя всё равно без чьей-либо помощи. Надо просто жить и заниматься своими делами. Куда-нибудь его тропа выведет. Жаль, люди не могут предвидеть будущее.

 Не могут? Гай слегка усмехнулся и взглянул на часы. Что ж, его кажется, уже давненько заждались. Нельзя заставлять ждать людей, решил он. Решение его было абсолютно верным, как выяснится впоследствии. Через некоторое время свершится то, ради чего он вообще оказался в этом городе, этой чужой стране, которой он, естественно не был нужен. Вот и думай что хочешь – он сейчас пытается как раз предсказать будущее, говоря о своих планах. Парадоксы – они повсюду.

 Вылив всю свою злость и бессилие в песне, теперь Гай окончательно успокоился, собрался с мыслями, и вышел в этот новый мир, на этот раз уже полный надежд и чувствуя, что ему суждено стать свидетелем чего-то грандиозного и великого. Не каждому человеку выпадает такое счастье в жизни. Хватит ныть! Пора вспомнить о своих бутербродах и забыть уже обо всём плохом в этой мерзкой гадкой жизни.

 Судьба, она такова, ей надо плевать порой в её длинную мерзкую бороду.

 Генри Читтер важно восседал на своём стуле. Злорадство мелькало на его лице, в этот день он чувствовал себя богом. Простучав на столе пальцами свой победный марш, он окончательно успокоился, и стал радостно потирать руки. Наконец-то среди всех этих грозных грозовых туч мелькнул луч солнца в его сторону и осветил его! Может, всё, что он делал, не так уж и напрасно на самом деле.

 Грайам в весёлом расположении духа, с которым он не расставался никогда, особенно тогда, когда писал что-либо в свою газету, которая имела свои отличительные особенности. В то время, как все нормальные редакции отличались самой серьёзностью, этот славный малый любил размещать эпиграммы и пародии. Любил выдумывать. Может, именно поэтому вся его литературная деятельность так плачевно оканчивалась?

 – Нет, ты только прочти! – лицо Читтера светилось так, словно бы оно было освещено электрическими лампами. – Я всё-таки добился того, чего так жаждал и хотел, представляешь?

 Берг не спеша взял в руки газету и на первой же полосе прочёл такой заголовок, который без внимания он оставить просто не мог.

 – «Александр Вингерфельдт – мистификатор и шарлатан!» Ты это хотел услышать?

 – Да-да! – загорелись глаза Читтера. – Мы растоптали его авторитет. Но!

 И на столе появилась ещё одна пачка газет. У Илайхью, что сидела рядом, округлились от удивления глаза. А Генри Читтер уже ничего не видел кроме своего триумфа. Триумф над Вингерфельдтом, победа над домом Моргана, а значит, хорошее положение дел. Просто, как дважды два. Поэтому Читтер себе позволили даже в этот день положить свои книги не строго по линейке. Оно того стоило!

 – «Флайер или лайер», – это про финансирование авиации, «Шарлатанство века», – он ещё долго перечислял в своей радости названия различных статей, но особенно заострил внимание на самой толстой газете в пачке. – Обратите внимание! «Вингерфельдт наживается на состоянии своих спонсоров, которые уже учатся не верить в его фееричные мечты». Это из лекции того самого профессора. А вот ещё: «Вингерфельдт в темноте». Никакого освещения в поле зрения! Надежды на электрический свет утопают в темноте. А этот твой любимый учёный сходится во взглядах: «Вингерфельдт – обманщик!»

 Последнюю газету он повернул так, чтобы оба его товарища увидели этот говорящий о себе заголовок на газете. После этого дикий смех сотряс маленькую комнату на Уолл-стрит!

 Смех и одновременно грусть доносились с другого конца этой улицы тоже.

 – Что я тебе говорил, электрическое освещение невозможно! – вздохнул Морган. На него давила совесть за те самые деньги, которые он отдал так беззаветно в проект. – Как я мог поверить в это!

 Великий магнат в задумчивости разложил колоду карт на такой же стопке газет, которой обладал и Читтер, но заголовки так пестрели перед глазами, что он был вынужден удалить их с глаз посредством сбрасывания на пол. Тогда он остался один со своими картами. Именно в эти минуты он мог что-то решить, когда мешал свои карты и раскладывал их.

 В этот день решения не последовало. Вернее, оно просто заключалось в бездействии. Надежда. Она осталось единственной после всех этих вынесенных решений. И ей единственной поверил Морган, находящийся сейчас в далеко не лучшей позиции. Он чувствовал себя обманутым, и его стала немного подогревать злость от бессилия.

 Лишь бы не оплошал этот парень из Праги. На него все надежды. И деньги.

 Рокфеллер как всегда ответил молчанием, никуда не вмешиваясь, но, как всегда оказываясь в центре внимания любой ситуации. Он продолжал копать яму для своего соперника, не забывая, однако же, следить за событиями на Уолл-Стрит и во всём мире. Ведь это касалось всё его в первую очередь! Правда, Читтеру было уже явно не до него…

 – Сегодня журналисты допросят нашего прекрасного дядю Алекса, после чего мы все тут будем явно счастливы, – возвестил Читтер, или как сам он себя называл, «оракул наших дней» (кстати, именно так и называлась газета Берга). – Представляю, как чувствует себя мой старый коллега из банкирского дома, когда читает ту же стопку газет, что и я! Какое же счастье наверное испытывает он. Я хочу, чтобы Вингерфельдт публично признал своё поражение. Тогда одной пешкой в игре будет меньше. И мне будет легче поставить свой коронный мат некоронованному королю!

 – Королям, – поправила было Илайхью.

 – Эти двое для меня одно и тоже лицо: лицо врага! А какая прекрасная сегодня погода нынче!

 И он зло расхохотался. Это был смех дьявола! Сегодня был воистину его, королевский день! И вероятно, день бы так и остался бы в его принадлежности, если бы не Рокфеллер, который упрямо гнул свою линию, несмотря ни на какие события вокруг. Берегись, Читтер! Жизнь на пороховой бочке не самая лучшая в этом свете, поверь!

 Зато для Моргана день ожидания плавно перетёк в ночь. Дождаться бы утра, а там будет видно, что делать, и куда девать свои резервы. Дождаться бы!

 События развивались просто стремительно. И даже бешеной скоростью. Так эта волна зла, охватившая Америку, докатилась и до Европы, а именно – до маленького домика в пригороде Праги. Именно этот дом сейчас находился в эпицентре самых важных событий, можно даже сказать, в нём решалась судьба мира!

 Сегодня здесь необычайно шумно. Очень много всяко-разных людей. Они здесь стоят перед этим домом и чего-то ждут. Вернее, кого-то. Наверное, никогда ещё этому дому не уделялось так много внимания. Один из этих господинов, самый сварливый, оборачивается назад, и грозит фотографу заготовленной заранее ручкой:

 – И попробуй только пропустить этот момент для фотографии! Я тебя уже давно знаю, противный!

 Фотограф приводит своё оборудование в порядок и ждёт. Но он недолго ждёт. Вскоре из дома показывается грандиозная фигура великого изобретателя, на лице которого светится явное недовольство и гнев. Он дышит злостью, при этом внешне оставаясь спокойным. Момент истины наступает. Журналисты, все, как один, достают свои блокноты, куда что-то спешат записать, после чего снизу-вверх смотрят на мировую легенду, вокруг которой уже соткана невероятная паутина легенд и слухов.

 – Господин Вингерфельдт! Господин Вингерфельдт! Вы читали вчерашние газеты?!

 После утвердительного кивка дяди Алекса, который здесь чем-то напоминал Зевса, готового метать молнии, журналист развернул принесённый с собой экземпляр этого печатного издания и громко прочитал:

 – «Вингерфельдт – хвастун и подлец, который надувает спонсоров, верящих в его достижения, сотканные из лжи и шарлатанства! И в его наивные мечты» – журналист, ожидая реакции, взглянул на Вингерфельдта, и чуть не был поражён громом из его глаз.

 Алекс просто дышал лютой ненавистью ко всему вокруг него происходящему! О да, сейчас он был похож на громовержца. Все журналисты резко уткнулись в свои блокноты, чтобы не видеть этого злобного взгляда, который щедро раздаривал в их сторону стоящий на крыльце Вингерфельдт.

 – Этот Читтер! Он уже успевает везде, куда только может сунуть свой нос! Какое коварство тут вокруг меня… – он собрался с мыслями, выкинув все эмоции в дальний угол своей души и приготовился произнести здесь свою решающую фразу. Он произнёс её, как и ожидалось. – В канун Нового года я освещу это место двумя тысячами электрических огней!

 Тихий ропот прошёлся не только по толпе журналистов, но и по тем товарищам, что стояли позади своего босса. Такого поворота явно не ожидалось в этой ситуации. Но Вингерфельдт ещё не закончил свою фразу, добив журналистов окончательно:

 – … Тогда и встретимся! Тут!

 После этого он развернулся, выразительно хлопнул дверью, показывая, что ни с кем не желает общаться. Тучи сгущаются. Всё сильнее и сильнее. Приняв задумчивую позу, он принялся думать о том, чтобы его могло ждать к тому самому кануну Нового Года. Он начал в себе бороть все сомнения, явно злой на всё. Но постепенно злость спала, уступив место умственной деятельности. Надо было решать что-то. Вингерфельдт чувствовал, что это уже вопрос жизни и смерти! И если он его не решит, то уже никто не возьмётся за эту проблему! Время…

 – Но Алекс, ты мало дал нам времени, – тихо произнёс Альберт Нерст.

 – Нам оно и не нужно. Если Бари достанет нам насос!

 Лёгкий намёк на торжество засветился в глазах Вингерфельдта. Должно было свершиться что-то великое, он это чувствовал всем сердцем!

 Париж. Снова этот печальный город. Вернее, печальный для него, для Гая Гезенфорда. Ему уже не терпелось отсюда уехать. Но сначала надо завершить то самое дело, ради которого он приехал сюда из Австро-Венгрии! Но что же всё-таки это за город, в котором суждено состояться чему-то воистину грандиозному и великому?

 Как это и случалось в большинстве крупных городов Европы, его сплошь стали заселять эмигранты. Ради образования, ради лучшей жизни. Кто для чего сюда шёл – лишь бы не оставаться в своих чахнувших деревнях! Эти эмигранты, начавшие своё движение сюда из девятнадцатого века, выходцы из деревень и маленьких городков, приехали в надежде получить работу. Но сейчас не то время!

 Люди ютились в подвалах и мансардах, по-прежнему сохранялся принцип: чем выше этаж, тем беднее семья. Город почти не менял свой облик до середины девятнадцатого века, и растущее население ютилось в узких рамках старого города. Затем Наполеон Третий приказал раздвигать границы этого города дальше – ибо, к слову сказать, вместе с растущим населением пришло и население, идущее на убыль – кладбища просто наступали на Париж, и надо было что-то делать.