Текст книги "Гений Одного Дня (СИ)"

Автор книги: Алиса Плис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

 «Алекс Вингерфельдт выше среднего роста с тёмно-рыжими волосами со значительной проседью: он не носит бороды, и у него свежее лицо совсем молодого человека, что составляет замечательный контраст с его начинающими проявляться сединами. Под массивным высоким лбом сверкают поразительные глаза, которые, кажется, пронизывают Вас насквозь, особенно тогда, когда он задумывается.

 У него от природы общительный характер, он приятный собеседник; особенно он любит разговаривать с людьми, которым интересны его изобретения, и которые понимают их. Благодаря его добродушию и простоте, у него много друзей и знакомых, он обладает особым юмором и не прочь при случае подшутить над своими друзьями. Он хороший семьянин, нежный отец и муж шестерых детей; домашние его уже привыкли к его несколько оригинальному образу жизни, когда он несколько дней подряд не показывается домой и пропадает в своей лаборатории».

 – Что это ты там катаешь, Нерст? Что за пасквили? – удивился Витус.

 – Я пишу воспоминания о нас для потомков. Хочу. Чтобы Альберта Нерста все знали как гениального писателя. А ещё он хочет стать биографом великого изобретателя, который является кавалером Ордена Почётной Ложки, некоронованным королём электричества и прочая, прочая, прочая, – Альберт захлопнул свою тетрадь, в которую вносил только самые сокровенные записи. – Наконец, куда пропал сам наш Отец, Старик, и Святой дух, каждый день побуждающий нас к работе?

 – У него совещание, – вздохнул Бекинг. – Там и Николас. Умные они все… Типа Официального приёма, что ли.

 – Ну, долго он там не просидит, – мягко заключил Витус.

 – Вот-вот! Всё равно сбежит в нашу тёплую компанию! Давно лампы не взрывались, непривычно тихо что-то стало. Пора приняться за работу…

 Действительно, официальный приём заставил повременить со своими делами в лаборатории, которых у господина Алекса Вингерфельдта, конечно же, было немало. Но свет есть свет, и опять же это тот самый треклятый Морган. Он ещё сомневается в его способностях… Попробовал бы сам что-нибудь изобрести. Хорошо же сидится всем этим миллионерам на Уолл-Стрит!

 Алекс ненавидел эти выходы в свет. Он жалел ещё, что полностью не потерял своего слуха. Всюду неслась великосветская болтовня ни о чём, все пытались показать что-то, сделать так, чтобы на него обратили внимание. Всюду фальшь, смех, иллюзии. И он. Чопорный, грубый изобретатель с лицом волка и глазами хищного, голодного орла. Рядом с ним был и Николас. С ним они-то и пошли на приём.

 – Один я не могу пойти, – объяснял Алекс сербу. – Ибо всегда нужен тот, кто сможет меня сдерживать. Если я разойдусь, это плохо кончится.

 – Для банкета? Я надеюсь, страшных случаев в практике не появлялось?

 – Ну почему же. Например, из-за этого света я сделал себе печальную репутацию человека, который ест, как канарейка.

 Николас глухо рассмеялся и глубоко задумался. Как канарейка… Это ему хорошо напомнило о нём самом! Когда Николас жил у своей тёти и учился в Реальной гимназии, ему круто доставалось за свой вид. Его попосту не кормили. Когда же дядя хотел что-то скинуть существенное ему на тарелку, тётя всё видела и отвергала это: «Нико слишком деликатен для этого». Бедный Нико голодал, и его муки голода были сравнимы разве что с муками Тантала. В его дневнике так и попадается запись: «Я ел, как канарейка».

 Они пришли на банкет с заметным опозданием. Идя по улице прогулочным шагом, они так живо увлеклись беседой о технике, что Николас вполне смог простить даже тот недавний инцидент со своей идеей по поводу нового индукционного мотора. Разговаривали о разном, ибо оба были людьми на редкость начитанными. Как ни странно, в этих беседах и Алекс так же потерял свою привычную неприязнь, которую имел в той или иной степени ко всем своим товарищам по работе. Так прошёл весь путь, а перед тем, как войти, Николас взглянул на часы и усмехнулся.

 Тем не менее, их выгонять за опоздание не стали, даже место приберегли. Неважно, что какой-то другой финансист лишился его из-за прихода этих двух важных особ. Да и не заслуживает он этого почётного места. Людей здесь было много, даже слишком много для такого помещения и такого стола.

 Локоть Николаса беспрепятственно мог задеть локоть соседа, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Ничего, как-нибудь усядутся. Так и уселись все на своих местах. Пошли долгие беседы ни о чём. Но ведь, наверное, так и надо – любое празднество просто случай всем встретиться и обсудить последние новости. Здесь вышло тоже самое. У Николаса медленно стали увядать уши от всего шума, производимого тут. Разговоры, звон вилок, тарелок. Меньше всего наверное, здесь нравилось Алексу.

 Ещё бы! Пропадают драгоценные часы в его лаборатории! А он тут, засиживается… И всё из-за того злобного коррупционера и мецената со здоровенным носом, работающего напротив Читтера! Но надо терпеть. Хочешь пятьдесят тысяч долларов – сиди и не рыпайся. Своё недовольство Вингерфельдт выплёскивал в свою крохотную порцию салата.

 У Николаса была психология устроена несколько иначе. Раз уж привели в гости, чтобы время зря не пропадало, можно потихоньку есть. Неважно, с какой скоростью, главное – какое количество. Он съел один салат, положил себе второй и с некоторой усмешкой стал наблюдать за своим единственным знакомым коллегой, который, как решил серб, решил повторить азбуку Морзе, выстукивая вилкой то короткие, то длинные сообщения. Но тем не менее беседа, которую поспешили развязать хозяева банкета. Помешала дальнейшим планам Николаса положить себе немного курицы на тарелку.

 – Не случайно мы все здесь сегодня собрались. Главные гости нашего празднества – вот они: величайший учёный столетия и изобретатель-промышленник Александр Вингерфельдт и его подмастерье Николас Фарейда!

 Ни один мускул не дрогнул на щеке Алекса при этом обращении, и он по-прежнему продолжил своё нелёгкое дело тыкать салат. Наконец, до кого-то дошло, что если изобретателя не вывести из транса, он и не подумает возвращаться, и Николасу выпала честь толкнуть его в бок.

 – А? Что? – словно пробудился от долгого сна Вингерфельдт. – Наверное, я должен что-то сказать?

 Николаса это обращение застало как раз в тот миг, когда он потянулся через весь стол за курицей, и теперь все могли воочию посмотреть на длинного тощего серба, растянувшегося на скатерти. Однако, сделав задуманное, он поспешил возвратиться в первоначальное состояние, с интересом наблюдая за Вингерфельдтом, которого пытался разговорить сидящий напротив него сосед.

 – Господин Вингерфельдт, ведь это вы изобрели говорящую коробку, не правда ли? (вопрос был задан намеренно на английском языке, дабы польстить изобретателю)

 Алекс, по-прежнему не теряя достоинства, и так же продолжая исполосовывать салат вилкой, выстукивая кому-то (уж не себе ли?) длинные послания, ответил на вопрос, так и не подняв головы от своей тарелки, словно бы это занятие представилось ему крайне интересным, гораздо лучшем, чем смотреть на какого-то собеседника.

 – Я? Вы же знаете, говорящую коробку(chatterbox) изобрёл Бог из ребра Адама…

 После этого он умолк, видя что вся его речь попадает к кому-то на блокнот. Так ведь и договориться легко – чуть что, сразу в газеты попадёт. Хм, а куда же делся этот самый умник, агент Моргана? Что-то не видно главного виновника всего затеянного торжества! Впрочем, он нисколько не важен. Какая разница. Главное, чтобы были деньги. Нелёгкое это дело – изобретать. С такими грустными думами Алекс смотрел в свой пустой стакан, нисколько не тревожась о его заполнении.

 Николас, всё это время наблюдая за ним и его стаканом, сам попал в повышенное поле наблюдения, когда стал накладывать себе очередной салат.

 – Что, вас совсем не кормят ни на работе, ни в университете?

 – Кто вам сказал такую ересь? – удивился Николас, и невольно засмущался, когда увидел несколько прикованных к нему взглядов.

 – Просто вы пришли, как голодающий из лондонских трущоб, – глаза человека смеялись. – Вы над чем-то работаете тоже?

 – Над собой, – откликнулся Николас, посмотрев куда-то в сторону, и резко прервав все попытки затеять с ним разговор.

 Все попытки выведать что-то у изобретателей успехом не увенчались. Затем Вингерфельдт дождался, пока большая часть еды уйдёт в известном направлении, и принялся слушать разговоры вокруг. Они были полны чувства такта, изысканности, как и положено высшим слоям общества. Это мало того, что приводило в сон великого изобретателя, так ещё и раздражало. Он искренне ненавидел себя за то, что глух на одно ухо, а не на два. Когда ему предложили поучаствовать в одной из великосветских бесед, он сослался на свою вновь обострившуюся глухоту.

 Его тарелка так и осталась нетронутой. Затем Алекс обернулся к Николасу и поспешил узнать, сколько времени. Узнав, он пришёл в ещё большие страдания, и просто стал выжидать. Разговоры приняли самую интересную форму, и наконец, представился чудесный случай улизнуть отсюда. Впрочем, изначально сюда ни Николасу, ни Алексу, тащиться не хотелось. Обстоятельства! Они всегда такие коварные и зловредные!

 Осторожно встав со стульев, оба поспешили выйти, медленно, осторожно пробираясь к выходу из частной квартиры. Где и проходил этот прекрасный ужин. Главное, чтобы никто не заметил. Но как не заметить худущую высоченную фигуру серба и тучного Алекса с щегольскими усами? Наверное, так посчитал хозяин, который как раз застал их совсем недалеко от выхода. Оба мгновенно притворились, что что-то ищут, стали копошиться в своих карманах. Осталось только ждать наилучшего случая для того, выйти из этого ада, и не упускать его.

 Хозяин, однако, отнюдь не стремился их выпускать.

 – Мистер Вингерфельдт, скажите, пожалуйста, а над чем вы работаете сейчас?

 – Над проблемой выхода, – неожиданно сам для себя сказал изобретатель.

 Сославшись на острую выдуманную боль, Алекс всё же решил свою «проблему выхода» и они, наконец вырвались из цепких объятий света, который держал их, словно в Бастилии. Оказавшись на улице, Вингерфельдт облегчённо вздохнул. На улице было уже темно, но это не могло сравниться с радостью их освобождения.

 – Ну как, Николас, что ты думаешь о банкете?

 – Искусственно созданное хорошее настроение, – отозвался серб.

 – Пожалуй. Пойдём что ль? Может, сегодняшний день ты переночуешь у меня – а то шарахаться по темноте до дома Гая, стоящего в другом конце города, не совсем приятное занятие. Опять же, ходют тут всякие, а потом вещи пропадают…

 На том и порешили. Вдоволь набегавшись по кочкам, они пришли в дом Алекса, где Николас без сил рухнул на приготовленную ему кровать, мгновенно выпустив всё из головы…

Глава двадцать первая

 Читтер зол. Читтер недоволен. Сейчас он будет метать! Было бы, конечно, в кого только… А так разве что в ни в чём не повинного котёнка, сидящего у него на столе. На долю этого несчастного животного то и дело падало ответственное задание – снимать стресс хозяина. А Читтеру в его ни к чему не нужной войне только этого и надо было. Поглаживая животное по спине, он стал вести беседу, даже не оборачиваясь назад, к собеседнику:

 – Опять этот Морган! Он перепутал мне все карты! Как хорошо стояли мои фигуры на шахматной доске! А этот обладатель самого большого носа в мире взял и украл инициативу. Но ничего, мы сделаем ход конём и спасём короля! – заключил Читтер.

 Затем всё же дали знать обстоятельства, с ним произошедшие, после которых он принялся вновь рвать и метать. Он просто выплёскивал всю злость наружу. Он долго изрыгал проклятия, плюясь на пол пережёванным и дешёвым (и это с его-то возможностями!) табаком. Наконец, он успокоился, и как ни в чём ни бывало, продолжил строить свои козни века против всего этого глупого и гнусного мира, к которому, он естественно, себя не причислял.

 – Они мне просто… надоели! Конечно, это весело, когда взлетают одни, падают другие, а о нас потом пишут статьи в газетах. Но, всему же есть предел! Мне уже истинно надоели все эти старики вроде Рокфеллера с Морганом, такие старые скряги, страшно скупые и злобные. Зрелость бывает часто не справедлива к юности, не правда ли? Так ведь говорит Вингерфельдт? А старость ещё хуже к ним относится. Им жалко для меня места под солнцем! Их старые кости, наверное уже не воспринимают солнечного света, столь необходимого для нашего роста, правда, Грайам?

 – Если бы они от этих бесед прекратили свои притязания, – вздохнул обречённо его собеседник. – Знаешь, Генри, какое тут дело интересное: кто-то из тех, кого ты перечислил, подкупил журналистов и историков, теперь они все копаются в дебрях твоей биографии. И все самые интересные факты легко могут всплыть на поверхность.

 – Всё зависит от того, кто даст им больше денег. Побеждает тот, кто бьёт противника его же собственным оружием! Все эти мешки с деньгами страшно скупые, и ни копейки не дадут. Мы же поступим по-хитрому: я, такой значит, щедрый, дам солидную взятку всем этим умникам, и пусть они копают уже против них. Но почему, почему? – никто не может пойти по стопам Генри Форда? Тот вроде сидит себе, да и не вмешивается ни в какие денежные интриги. Мало того, этот умник умудряется поддерживать хорошие отношения со мной, Рокфеллером, и даже чародеем из пражской деревеньки! Но мы их перехитрим.

 Читтер очень важно потёр руки. В такие минуты его осеняло вдохновение, которое он спешил реализовать как можно больше и быстрее. Он подошёл к своему шкафу. Открыл его, что-то там повозился, всё просмотрел и вернулся с солидной пачкой денег.

 – Ничего, я думаю, не случится, если я себя лишу роскошного обеда на месяц? В конце-концов, я уже так свыкся с пельменями, с которыми познакомился на Аляске, что жизнь мне порой кажется малиной.

 – Да, ты прав. Там мы были обречены на весьма скудное и никому не нужное существование. Мы ели всё подряд. Но даже наши достижения по сравнению с двумя другими товарищами кажутся просто детским лепетом!

 – Ты конечно же, имеешь в виду Илайхью и этого умника, как там его, Альберта… Не…Неп…

 – Нерста, – закончил фразу за своего друга Грайам Берг. – А ведь тоже неплохой парень был!

 – Все они неплохие, а теперь работает против меня. Так что, с выражениями тут надо быть весьма и весьма осторожным, – заметил Читтер, после чего снова присел на кресло.

 На миг воцарилась тишина, и каждый стал думать о своём, продумывая только что сказанное и услышанное. Читтер поглаживал кошку, о чём-то напряжённо размышляя. Морганы, Рокфеллеры… Ах, как достал этот гнусный мирок! Но деваться некуда – хочешь кушать, надо бороться. Причём не только хорошими способами. Он взглянул на книгу, лежащую на столе. Почему всё в жизни не так, как в книгах? Какие-то выдуманные приключения, доброта, чужие люди, чужие судьбы, и почти всегда счастливый конец. Но в жизни не всегда можно ожидать такого конца – Читтер убедился в этом на собственном опыте, когда писал свою книгу жизни. В книгах герой всегда вознаграждён за свои старания, тяжёлая жизнь у него рано или поздно кончается – его триумфом, и страдания больше никогда не повторяются. Никогда… Но в жизни избавиться от этого гнёта несправедливости, зла, отчаяния, обмана трудно. Порой и невозможно. Работая, люди теряют своё сердце. Они забывают о таком качестве, как человеколюбие. Так их воспитал этот мир порока и иллюзий!

 Глаза Генри подёрнулись льдом. Он взглянул ещё раз на эту книгу, открыл её на произвольной странице, но взгляд его явно скользил выше написанных строк. Через некоторое время вновь придётся работать. Работа – от слова раб. И он тоже раб своей работы, раб денег. Эти бумажные фантики вскоре стали диктатором всех людей в мире, они коварно распоряжались судьбами, ломали их, коверкали, за эти фантики люди гибли тысячами, и продолжают гибнуть. Но они решают всё. Надо преуспеть. Ради этих фантиков. Преуспеть – значит забыть, что у тебя есть сердце. Выкинуть всё человеческое из себя, оставшись сухой, завистливой, нервной скрягой.

 Раньше деньги существовали к другой, более интересной жизни. Они не были главной движущей силой во всём мире, они являлись действительно просто металлом и бумагой. И без них люди жили. Тяжело, но жили. А сейчас не выживешь…

 Осталось только читать чужие книги, считать чужие деньги. А не сочинять книгу собственной судьбы. Боль надавила на сердце при этих размышлениях. Никому сейчас нелегко: не бедным, ни богатым. Эти две Америки были призваны жить под одной крышей, предаваться соблазнам и жить всю жизнь в иллюзиях. Но если бы это был только Новый Свет – деньги давно уже захватили мир. И ситуация подобная сейчас творится повсюду, и не только здесь.

 Хорошо читать о давних временах, когда люди были другие – добрее, мягче. Когда жизнь текла веселей, когда всюду был риск и приключения, дружба. Настоящая дружба! Не то, что в эти времена – где ты одинок и остаёшься наедине со всеми своими проблемами и страстями. Ты приходишь в этот мир один, и таким же его покидаешь – полностью одинокий в своих печалях и радостях. В нынешнем мире лучше совсем не иметь друзей, чем иметь. Всюду предательство просунуло свои длинные цепи.

 Генри взглянул на Грайама Берга. Он знает его давно. С ним они прошли через столько испытаний, из которых, казалось бы, и вовсе невозможно нормально выпутаться. Но выпутались же! Да ещё как. И не только это Берга касается. Их тогда ведь было несколько людей, таких, для которых любые повороты судьбы были не страшны. И тут он вспомнил…

 Холодный, прожигающий душу ветер. Всюду снег, холодный, белый снег, игриво переливающийся на солнце. Но они не видят этой красоты. Её нельзя видеть. Потому что ты занят совсем другим. Красота и борьба за существование – две вещи разные. Все деревья стоят в снежных шапках, всюду царит страшная, не поддающаяся объяснению тишина. Солнце находится в зените, светит прямо в глаза. Падают снежинки, бьют по лицу, мешают идти вперёд. Дыхание сбивчивое, каждый вздох может оказаться последним. Пар выходит изо рта, щёки красные от дикого мороза. Хорошо ещё, что нет ни бури, ни метели. Это была бы погибель.

 – Ничего, ещё чуть-чуть, Генри, ещё чуть-чуть, – подбадривает спутник лежащего на санях практически неподвижного Читтера. Великий магнат (а в ту пору совсем обычный человек), лежит, едва ли не умирая. Его глаза смутно глядят вперёд. Что он видит? Что он думает в эту минуту?

 Три ездовые собаки несут еле-еле сани вперёд, тонут в снегу, раздирают в кровь ноги о подушку наста. И идут вперёд. Их не надо подбадривать – уже бесполезно. Главное – успеть дойти. Успеть… Спутник оборачивается, и Читтер видит юношеское, красное на морозе лицо своего товарища – что ему стоит бросить его здесь на погибель, ведь эта лишняя ноша сама для него препятствие. Они рискуют. Они могут не добраться до темноты до пункта назначения, и тогда погибнут уже оба. Оба! Но нет же, они идут. Ползут. Но продвигаются. У спутника уже все ноги в снегу, но он молчит, подбадривая мысленно себя. Он смотрит на Читтера и молчит. Да, Генри сейчас хуже, чем ему, надо терпеть. Лишь бы добраться…

 Начал звереть холод. Ветер дул сильно, отбивая у двух людей последнюю надежду на спасение. Они не поддавались. Что толку знать о своей гибели – надежда не умрёт до последней секунды жизни. И они снова ползут. Устали собаки. Устал спутник Читтера. Но нельзя останавливаться – остановишься, значит, замёрзнешь. Нельзя…

 Стеснённые этими узкими рамками, они идут далее. Солнце медленно идёт по небу, затем на миг пропадает в туче. Лишь бы успеть!

 – Нерст! Нерст! – словно проснувшись от забытья, шепчет Читтер дрогнувшим голосом. Ему сейчас очень паршиво. И путник это прекрасно понимает. – Долго ли ещё идти?

 – Терпи, друг, терпи! – он на миг останавливается, и пожимает слабую, ледяную, почти как у мертвеца, руку Читтера. – У нас ещё осталось немного спирта. Генри, я надеюсь, эти последние капли согреют тебя. Тебе они нужнее, чем мне. Слышишь меня?

 Альберт останавливает повозку, собаки утыкаются носом в снег, съёживаются, чтобы не выпустить остатки тепла. Нерст кладёт ружьё на сани, всё ещё держа слабую руку своего спутника, находит небольшую флягу, открывает её. Немного присев, он открывает Генри рот, и последние капли достаются ему, Читтеру. Нерст смотрит на всё это несколько испуганным лицом, но твёрдость мелькает в его глазах, ибо, по его мнению, он всё делает так, как надо, – правильно!

 Немного оттаяло в горле, немного тепла разразилось по всему телу лежащего человека. Он завёрнут в одеяло, глаза его выражают безнадёжность положения. Но он надеется, что ещё можно обойтись. Читтер смотрит на Нерста несколько печальным взглядом, словно спрашивая его: «Зачем? Зачем я тебе? Со мной уже всё ясно. А так ты губишь ещё и свою жизнь!»

 Словно бы прочитав эти мысли, Альберт поворачивается и готов уже отдать сигнал двигаться дальше.

 – Нет, Генри, нет! Я тебя не брошу посреди этой ледяной пустыни, где практически нет людей. Ты мне друг, а друзей не бросают. Сейчас мы подойдём к нашему месту, и ты поймёшь, что я был прав. Я не дам тебе умереть от обморожения! А представь, какой вкусный ужин приготовит нам Илайхью. Ты любишь мясо зайца? А она его так готовит, я знаю. Пальчики оближешь! – Нерст жертвовал своим здоровьем, чтобы подбодрить Генри. Говорить в такой холод было отнюдь не лёгкой задачей. А Альберт говорил, долго и без умолку, постоянно обращаясь к своему лежащему спутнику. Он сбивал себе дыхание, пока шёл вровень со своей повозкой по всему этому снегу.

 Аляска. Этот своеобразный мир, не тронутый человек. Вот где простор фантазии! Вот где можно почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным. Всюду леса, леса, снег. И ты один среди деревьев, а там, может быть из-за угла, на тебя смотрит какой-нибудь голодный, такой же одинокий, как и ты, зверь. Охотники! Что за презрительный вид деятельности. Убивать не за что зверей. Просто так. А все тебя будут хвалить и хлопать тебе в ладоши! Какой красавец, какой молодец!

 Но здесь далеко не так. Не будешь убивать ты – убьют тебя. Если ты пришёл в эту северную часть страны, чтобы спастись от этого гнусного общества, плати. Твоя еда – то, что ты сам себе добудешь. И не более. Твоё спасение – всё в том же беспощадном к тебе лесу. Не ты здесь хозяин, ты лишь гость его. Ты посмел вторгнуться в эти владения, посмел украсть сокровища этого леса без спроса!

 И даже в такой дыре мира (как считалось в более цивилизованных уголках планеты) были хорошие, добрые, весёлые люди. Но они были людьми. Никого и никогда они бы просто так не убили, хотя могли бы. Здесь убивать – что дышать. Но тут люди были более близки к природе, они были с ней более знакомы, они знали многие её тайны, и никогда бы не пошли разрушать беспечно этот баланс, эту гармонию.

 Нерст оборачивается, его рука скользит по ружью, с которым он не расстаётся. Нет, послышалось. Всюду стеной стоит этот непроходимый лес, и что в нём творится, никто не знает. Не факт, что ружьё спасёт. Оно скорее чисто для успокоения, но следует знать, что идёшь ты под прицелом чьих-то очень внимательных глаз. Снова оборачиваешься – и вновь тишина. Лишь снег где-то с ветки упадёт. Ничего. Но интуиция подсказывает абсолютно другое. Она чувствует, что ты здесь не один.

 Они оказываются на высоком холме, и Альберт на миг останавливается, чтобы обозреть окрестности.

 – Ого! Мы вышли на нашу знакомую тропу! – радостно возвещает он. – Я помню эти зарубки на деревьях. Уже скоро. Слышишь, Генри? Мы почти уже пришли! Я же говорил тебе…

 Альберт вдруг обрывает свою речь на полуслове, осторожно снимает с плеча ружьё. Читтер внимательно следит за всеми действиями своего товарища. Он что-то увидел, сомнений нет. Затем, почувствовав, что нет никакой опасности, Нерст снова надевает ружьё и восхищённо шепчет своему другу, который даже не способен ему сейчас отвечать, но в котором ещё теплятся слабые огоньки жизни:

 – Вот это зверь! Вот это красота!

 По снегу бежал огромный серый, с лоснящейся шкурой волк. Но бежал он на хорошем расстоянии от путников, поэтому никакой угрозы не представлял. Нерст ещё долго восхищался этим огромным, массивным зверем, пока он не исчез из виду, и они вновь поползли дальше. Собаки еле дышали, все, как один, были тощими.

 Они вернулись в маленькую сторожку во время заката. Успели…

 На первый взгляд разглядеть это маленькое, деревянное сооружение было очень нелегко. Но ведь оно и строилось вовсе не для того, чтобы его все видели. Она была сплошь в снегу, и лишь лёгкий дымок на том месте, где должна была быть труба, выдавали её. Её немного скрывали ели с теми же снежными шапками на ветвях. Но всё равно её узнали.

 Собак откормили, согрели. И наконец, остался лишь один жалкий человек, из-за которого рисковали жизнью и эти псы, и этот человек в пенсне. Читтера вскоре тоже отогрели благодаря печке. В его глазах впервые со времени того происшествия показалась тяга к жизни. Любовь к жизни!

 Нерст подбрасывает дров в печку. Рядом сидит Илайхью, которая совсем недавно сварила нечто согревающее для лежащего человека. Читтера начала бить лихорадка. Жар. Но это было, наверное, наилучшим, что можно было пожелать этому человеку.

 – Он провалился под лёд, счастье его, что я тогда оказался рядом с ним, – терпеливо начал свой рассказ Нерст, сидя в далеко не комфортабельном кресле и обозревая всё вокруг, обставленное трофеями. – Когда мы нагрузили столько золота, сколько нашли, стали двигаться назад. Наш путь проходил через замёрзшую реку, это и было роковым решением. Хотелось поскорей добраться…

 – Жадность – извечный порок человека, – без всякого сочувствия в голосе произнесла Илайхью, давая пить отвар больному. – Она могла бы лишить вас обоих жизни. Но, как это и бывает, вы оба рождены в рубашке. Значит, ещё не пришёл ваш час. Главное, что вы оба живы!

 Отблеск свечи мелькал на её ожесточённом в трудностях лице, но когда она произнесла эти слова, казалось, она помолодела духом, и Нерст даже заметил на её лице ранее неведомые качества, которые, казалось бы, невозможно сохранить в этих условиях.

 Читтер поправлялся быстро благодаря заботе Илайхью, когда та возвращалась со своей охоты. Она много сидела возле больного и рассказала множество историй и случаев, однако, не связанных с ней. Она не любила говорить о своём прошлом, которое привело её сюда, в этот край Земли.

 Когда же он поправился (это случилось весной, когда всюду начали бежать реки, ручьи и таять снег), Илайхью вывела его на улицу, и они подошли к тем самым саням, что были нагружены золотом. Его так никто и не удосужился разгрузить. Страшная суровость мелькнула на лице Илайхью, когда она раскрывала тяжёлый мешок. Она достала несколько самородков, столько, сколько она могла унести, и прошествовала далее. Так они подошли к ближайшей реке.

 – Всё это презренное золото! Холодный металл, за который гибнут тысячами людей. Окровавленный кусок железа, – произнесла она с нескрываемым призрением и в следующий миг бросила всё то, что принесла с собой, в воды реки. – Там им будет спокойнее. И пусть живут дольше люди, которым бы оно могло покалечить судьбы!

 В этом суровом мире на краю Земли были безразличны ценности другого, более весёлого мира, полного своих развлечений и красоты. Золото было ценно там, как и деньги, но здесь они были лишь грудой металла и стопкой ненужных бумажек, которые невозможно, ни съесть, ни излечиться ими здесь.

 Читтер пробудился от своих раздумий, и в который уже раз взглянул на лежащую на столе книгу. Он вновь вернулся в этот серый тёмный мир, и сердце ещё больше заныло. Только сейчас он стал осознавать, как ему было там хорошо. Это были, пожалуй, лучшие годы его жизни. Как хотелось убежать от этой серой мрачной действительности и вновь поселится там, где нет никаких пороков, где есть своя очаровывающая сила.

 Генри глухо рассмеялся. Над чем он смеётся? Над собой? Или над теми глупыми воспоминаниями, составляющими его книгу жизни? Но чувствовалось, что это смех сквозь слёзы. Печаль, грусть, скованность мешали этому великому магната трансформироваться в того простого человека, каким он мечтал бы остаться до конца своих дней. Он был зажат в своём мире, и жил, словно в четырёх стенах. И даже этот смех, и даже эти книги и воспоминания не помогут избежать той участи, которую он себе сам избрал. Добровольно. В них он только пытается уйти от этих проблем. Но проблемы не уходят, они остаются. Это коварное время!

 Но ещё жива в нём слабая надежда, что когда-нибудь что-то изменится в его жизни. Ведь помимо этих глухих стен, злобных богачей, интриг и гнусностей с фальшью, есть другой, чистый и совершенный мир!

 – Что ты там читаешь, Генри? – спрашивает, ухмыляясь, Берг. После этого он берёт в руки книгу, лежащую на столе и узнаёт в ней… «Остров сокровищ»! Это его явно не удовлетворило, но он полностью отказался ото всех этих претензий к жизни своего знакомого.

 Кошка испуганно спрыгивает со стола, не ожидая такого бурного смеха своего хозяина. Грайам непонимающе смотрит на своего некогда лучшего друга и продолжает разговор, который, конечно же, оставляют без ответа.

 – Чему ты там смеёшься, Генри? Что ты там вспомнил? Рыбьи кости давно уже прогнили в земле…

 Берг верно разгадал направление мыслей Читтера, но развивать свою мысль далее он посторонился. Нерста раньше называли «рыбёшкой», а после своего ухода из Америки он стал «рыбьими костями» и с тех пор о нём отзывались с некоторым призрением, говоря, что у последнего нет чувства благодарности. Но Альберту удалось большее – он смог сбежать от этой порочной жизни. Он смог – а они все до сих пор прозябают в этом отвратительном мирке. И поэтому завидовали этому молодому и талантливому физику, который не стал губить свою жизнь, и которому видятся лишь светлые перспективы в будущем. В отличие, опять же, от них!

 Читтер, казалось бы, вспомнил, что для чего он здесь. Он выкинул из головы все печальные мысли, прекрасно зная, что слезами горю не поможешь. Наверное, подобные же мысли бродят в головах и других не менее известных магнатов, чем он сам. Деньги – всё это прекрасно, они возвышают тебя в глазах других и меж тем оставляют тебя полностью одиноким, как и происходит в мире. Практически ни один из богачей не достиг счастья в жизни. Но вступив единожды на тропу денег, сойти с неё уже просто невозможно. Как бы этого не хотелось.

 Он обернулся к Грайаму. Берг был практически единственным человеком, который его понимал. Сам он владел какой-то газетёнкой, но, то и дело приходилось менять её название и тому подобное, ибо то, что писал там он, нельзя было назвать шедевром американской и мировой литературы. «Правильно, если ты такой умный, то зачем писать такое множество научных статей, – иди в Академию!» – смеялся Читтер, читая об очередном скандале, вызванном горе – издателем. Казалось бы, человеку с внешностью викинга делать просто нечего на редакторских позициях, но, однако же, Берга это ничуть не тревожило. Он всегда с удовольствием вспоминал, что как-то раз его посадили в камеру за то, что кто-то из правительства усмотрел в его кознях и сатирических очерках пародию на себя. Но Грайам сидел там недолго – тюремщики просто умоляли, чтобы его забрали оттуда поскорей, ибо ему хорошо удавалось отравлять им жизнь.