Текст книги "Гений Одного Дня (СИ)"

Автор книги: Алиса Плис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)

 Николас продолжил скрежетать инструментами, восстанавливая прежний приличный вид генератора. Глаза стали уставать. К тому же на палубе было жарко, что серб довольно быстро вспотел. Все смотрели на него, как на диковинное чудо, затаив дыхание и лишь наблюдая за постоянно находившимися в движение руками, которые ни на секунду не прерывались в своей напряжённой и требующей полной отдачи работе.

 Для полного свершения цели пришлось кряхтеть двадцать часов (!) не вставая с рабочего места, и продолжая обматывать проволокой сгоревшую катушку. С Николаса сошло уже десять потов, лицо было полностью красное – но это было лицо довольного человека, видя, что каждую секунду работы он близок к исполнению своей заветной цели. Видели это и остальные. Казалось, от такого тщательного осмотра, как у капитана, у последнего должна была вытянуться шея не хуже страусиной, однако этого всё же не произошло.

 Завершив работу, Николас бес сил упал на пол, уже абсолютно не тревожась о том, что он был грязным, а тем более влажным. Несколько секунд он так лежал неподвижно, пытаясь отдышаться, и все трое резко сгрудились над ним, готовые помочь, ежели что.

 – Жив? – спросил Бари, переводя взгляд на капитана.

 – Мёртвые не дышат, – скривил губу Витус, с презрением смотря на серба.

 Николас поднялся на ноги, капитан куда-то убежал, радостно сверкая и забыв уже обо всём на свете. Через несколько минут генератор заработал. Ноги Николаса ужасно затекли за это время, он страшно хотел спать, голова болела от такого перенапряжения. А на душе было радостно.

 Награда была приличная, и капитан, всё ещё не оправившись от такой радости отсчитал солидную сумму денег сербу, взглянул ему в чёрные глаза, немного поперхнулся, а потом произнёс, вновь смотря на целую пачку некогда своих крон:

 – Далеко пойдёте, сударь… Как вас? Николас Фарейда? Что за фамилия! Надо будет запомнить её, – он усмехнулся, а потом достал из-под подмышки газету. – Завтра о вас напишут статью на первой полосе газеты. Не забудьте прочитать!

 Через несколько часов кораблю предстояло отчалить, уже не выплачивая никаких денег пассажирам, полностью готовый к отплытию. Случай этот был одним из первых, начинающим прокладывать путь Николасу в этой тернистой жизненной роще, полной своих терновников, опасностей, крапивы и прочего. В те года многих людей так и именовали – «от крапивного семени» – в основном это относилось к адвокатам, которые, как известно, брались из неоткуда не оканчивая никаких высших учебных заведений, но так же относилось и к любым людям, которые пытаются заработать много денег, так же берясь непонятно откуда. Порой у них это получалось. Людей подобных было очень много, и они скорее напоминали трутней для общества. Однако кому-то что-то удавалось, но народ всё равно из-за большого числа подобных людей именовал их «от крапивного семени», ибо крапива распространяется очень быстро, и имеет много семян.

 Вероятно, мысли капитана были подобными при виде Николаса, инженера из глубинки, толком не учащегося нигде. Однако, в большей степени это относилось ни к кому иному, как к Витусу. Ибо он был действительным трутнем для компании, а по поводу Николаса Александр Вингерфельдт заметил довольно правдиво и честно:

 – Вот истинный инженер и изобретатель! И возле него не месту всякому крапивному семени!

 Однако подобные восторги были редки, и зачастую не возникали из неоткуда. Дядя Алекс с подозрением относился к деятельности своего «приемыша», внимательно и придирчиво изучая любое его нововведение. Особенно он любил подмечать все возможные ошибки ему. Тем не менее все прекрасно видели, что Вингерфельдт оставался вполне доволен этим сокровищем, которое удалось отыскать Гаю Гезенфорду. Вот и в этот раз, долгое время ворча по поводу своих личных неудач, обозлённый на весь свет, он сидел в своей лаборатории, когда сообщили эту прекрасную новость о новом подвиге Николаса. Он выслушал всё молча, ни разу не вставляя ни одного слова. Лишь потом он решил обратиться к Альберту Нерсту:

 – Ты знаешь, Ал, а этот малый опять сегодня отличился!

 Нерст обладал пусть и холодной, но бесхитростной душой, чем и пользовался Вингерфельдт, сливая в его душу все свои переживания и радости. После семьи, это был ближайший человек великому изобретателю, который, можно сказать, знал о нём всё чуть ли не в мельчайших подробностях.

 – И чем на этот раз? – Альберт протёр очередную колбу для опытов. – А как же там Бари? Витус?

 – Они годятся для массовки, не больше. Меня больше удивил Бариджальд, довольно талантливый человек в нашей банде. Он не смог справиться с моим заданием. Говорят, с поломанным генератором он провозился более часа, и в бессилии отполз, больше не в силах что-либо сделать. Он давно не показывал стоящих результатов. Меня это пугает, Ал.

 – Ты на что-то намекаешь? А как же Витустот же? По-моему, он больший трутень…

 – Витус хотя бы оплачивает нам здесь местопребывание. Он талантлив в музыке, даже рисует. Особенно чертежи. Пусть в душе это отвратительный человек. А вот Бари никакой пользы я не вижу. Он просто ходит к нам время препровождать и не более.

 – Твоё право, – вздохнул Нерст, не решившись что-либо возразить своему боссу.

 Возле здания компании стоял невысокий человек. Несколько минут назад он вышел, явно раздосадованный всем случившимся. Несколько минут он так постоял, пытаясь успокоиться и пошёл, похрамывая на правую ногу. Его поспешил догнать Николас, остановивший его на полпути.

 – Бари, постой! Я хотел бы сказать тебе…

 – Чего? – он горько усмехнулся. – Мне надо ничего говорить.

 – Это ведь из-за меня, да? Тебе ведь некуда идти! Да постой же, дай мне сказать всего пару слов, иначе потом уже будет слишком поздно… Бари!

 – Не надо лишних слов. Не надо. Это не твоя вина, не ты заварил эту кашу, не тебе её расхлёбывать. Иди, работай. И забудь об этом случае, великий инженер Николас Фарейда!

 Он вновь горько усмехнулся своей неудачной шутке и пошёл вперёд, не оглядываясь назад. Николас не стал его останавливать, поняв, что это полностью бесполезное дело. Солнце выглянуло из-за тучи, осветив небольшую фигуру человека, медленно уходящего вдаль. Он был полностью одинок в этом огромном и яростном мире, и никому уже был не нужен. Он был подобно крошечной песчинке, подбрасываемой ветром вверх, полностью одинок в своём несчастии, и наверное, уже никто не мог помочь ему, человеку, потерявшему лицо.

 Фигура Бари медленно исчезла вдали. Он пришёл в эту жизнь так же незаметно, как и ушёл, и это была жизнь метеора, некогда горевшего и мелькавшего, а теперь оставившего лишь в прошлом какие-то отсветы, рассеивавшиеся в воздухе.

Глава четырнадцатая

 Мориц Надькевич на цыпочках проходил по коридору, боясь уронить своё драгоценное сокровище. Он оглядывался воровато по сторонам, боясь, как бы его не засекли, а потом шёл вперёд, тщательно выбирая дорогу, чтобы в дальнейшем ни с кем не пересечься. Душа пятнадцатилетнего мальчишки торжествовала, когда он взглянул, как на золото, на то, что нёс в руке. Руки были потными от волнения и радости. Он видел, что ещё немного и всё волнение будет позади. Рука плотно сжимала стеклянную колбу с серной кислотой.

 Да кто бы ему позволил взять в руки такую опасную и такую притягательную вещь! Да не один нормальный человек не дал бы. Значит надо было взять самому. Мориц специально выждал время, когда никого не будет в лаборатории. Ему это удалось. Да и смену он себе выбрал такую, когда большая часть людей, работающих здесь, была разбросана по самым разным местам, и в здании кроме дяди Алекса практически не было никого. Разве не лакомый ли кусочек для него? А Надькевич уже представлял, как проводит опыты с этой опасной жидкостью.

 Он дошёл до лестницы, буквально летя на крыльях радости. Мориц уже ничего не замечал вокруг, полностью отдавшись своим впечатлениям и улетев куда-то далеко-далеко в своих мечтах. Он почти вступил на первую ступень, как вдруг чей-то резкий голос из-за угла его поспешил окликнуть:

 – Мориц! Куда ты несёшь эту склянку?!

 Надькевич резко вздрогнул, явно не ожидая услышать чей-то голос. В испуге он выронил колбу. Несколько секунд всё было как в замедленной съёмке. Колба разбилась, ядовитая кислота с шипением растеклась по полу, коснулась стены, разъела обои и медленно потекла куда-то вниз со второго этажа на первый. Оба, и Мориц, и тот, кто его окликнул, стояли неподвижно, смотря за происходящим. Потом Нерст (а это был именно он) с горечью произнёс:

 – Что же ты наделал, Мориц! Что же ты наделал…

 Кабинет Вингерфельдта располагался именно рядом с лестницей. Сам «король изобретателей» сидел за несколько секунд до этого на своём стуле и внимательно листал бумаги. Он был явно сегодня не в духе, что-то ворчал себе под нос, списывая всё своё плохое настроение на погоду. Затем он в какой-то миг оторвался от своих записей, развернулся. Это-то его и спасло. Александр Вингерфельдт принялся вглядываться в пол, загадочно чертя таинственные фигуры вокруг двух красных точек, помеченных как «Грац» и «Вена». Он полностью ушёл в себя, как вдруг услышал шипение откуда-то сверху. Резко повернулся, взглянул вверх. И тут его охватил дикий ужас, парализовавший его на несколько секунд. Сквозь потолок какое-то вещество с шипением прорывалось, сделало в нём дырку, а потом медленно каплями упало ему на стол. Кислота разъела несколько бумаг, стол, и свалилась на пол, повредив покрытие.

 Через несколько минут Алекс полностью собрался с мыслями и выскочил из кабинета, дрожащими руками подхватив трость. Он быстро определил предположительное место, откуда стекала кислота, и быстро побежал наверх. Взлетев буквально по ней, подобно птице, Алекс остановился. Перед ним стоял, потупив глаза в пол, Мориц. Рядом стоял Нерст, нервно теребя рукав своего халата.

 – Что случилось?

 – Кислота проела пол, – невинно ответил Нерст, страшно волнуясь.

 – Да я понял, что это не стеклянные бусы рассыпались! – рассвирепел Вингерфельдт. Его глаза были готовы просто метать молнии. Но метать их было не в кого – все отводили в испуге взгляд. – Как она вообще здесь оказалась?! Кто её пролил?

 За поступки надо отвечать, – подумал Мориц, ненавидя себя в душе за свою беспечность и радость достижения лёгкой цели. Он взглянул на своего босса, можно сказать, отогревшего его, и невольно съёжился от страха. Да, наказание было бы просто страшным, если бы Вингерфельдт узнал бы о том, что это он сделал, да ещё и по какой причине. «Главное, чтобы не уволили». Надо говорить правду. Не смотреть в глаза Алексу. Не смотреть в глаза. Мориц открыл было рот, но тут же закрыл его. Нерст, казалось просёк именно тот момент, когда Надькевич должен говорить, и поспешил опередить его:

 – Это я, Алекс! Это я пролил кислоту…

 От удивления у Морица готова была вытянуться шея и вылезти из орбит глаза. Он ожидал, что тот скажет всё по-честному, особо ничего не преувеличивая, сухо и сдержанно, в свойственном ему академичном стиле. Сердце Морица бешено заколотилось от страха и ужаса. Ведь Нерст шёл покрывать его! Но он ведь знает, на что идёт. Надькевич всем сердцем попытался преодолеть в себе волнение и дикий ужас за только что свершённый им поступок.

 Блеснули глаза Вингерфельдта недобрым огнём. Но Нерст устоял перед его взглядом, волнуясь, пожалуй, не меньше, чем сам мальчишка.

 – Ты? – просто спросил дядя Алекс.

 – Я, – более чётко произнёс Нерст, переглядываясь с Морицем, дескать, не надо волноваться.

 – Как это произошло? – стали угасать яростные нотки в голосе Вингерфельдта. Алекс разваливался прямо на глазах, более становясь спокойным после всего случившегося здесь.

 – Я хотел отнести колбу с серной кислотой в зал. Мне она нужна была, чтобы провести с ней один опыт. Знаешь, мне пришла новая идея с лампой накаливания… и отчасти она тут и повинна. Я пришёл к ней ещё вчера. Кажется, я заговорился, и ушёл от дела.

 – Нет-нет, ты продолжай! – загорелись глаза Вингерфельдта.

 – Сначала я доскажу тебе эту историю до конца. Я дошёл до лестницы, как вдруг запнулся и у меня выпала колба. К счастью, рядом оказался Мориц, спасший меня от перелома позвоночника, и не позволившего мне откинуть колбу куда-нибудь подальше, чтобы она затем разъела весь коридор и сразу несколько стен и кабинетов, к ним прилежащих.

 – Это был несчастный случай, – кивнул головой дядя Алекс. – Молодец Мориц! Пойдём, я дам тебе шоколадку, если, конечно, она не лежала в том ящике, который разъела кислота. Нерст, в следующий раз будь осторожнее.

 Альберт согласно кивнул, указал Вингерфельдту на карман его халата, из которого торчала шоколадка и вручил её дрожащему Морицу. Последний до сих пор не мог прийти в себя от услышанного им только что вранья. До этого он считал, что врать могут лишь дети. Причём Нерст делал это легко и беззаботно, буквально на ходу сочиняя гениальное оправдание, абсолютно не подвластное каким-либо подозрениям, и которое вполне могло бы быть на самом деле. Под руку Нерст и Вингерфельдт спустились вниз, лишь на миг Альберт остановился и подмигнул правым глазом мальчишке. С этого дня, можно сказать, переменилось на корню всё отношение Морица к этому, казалось бы, недоступному и ледяному человеку, которым прослыл Альберт.

 После этого памятного происшествия в здание компании тут же стали стекаться со всех сторон люди. Нерст за этот срок даже успел подсчитать убытки, с усмешкой добавив, что тот, кому потом достанется это здание, будет ещё долго жалеть – ибо тяжёлая калитка, обшарпанные стены, в одном месте прожженный кислотой кабинет, едва не взлетевшая на воздух лаборатория, полная огрызков стекла и прочих видимых и невидимых вещей – всё это не прибавляло радости. Впрочем, отчаиваться было некогда.

 Первой здесь оказалась племянница Вингерфельдта. Её можно было узнать по семенящей походке. Она напевала себе какую-то загадочную мелодию, торопясь зачем-то сюда. Шаги её постепенно приближались. Да, это был просто прекрасный день. Она вбежала сначала в кабинет Вингерфельдта, но не обнаружив его там, поспешила забежать в лабораторию где и обнаружила своего хмурого дядю. Тот, казалось бы, и вовсе её не заметил. Этого явно Мэриан не ожидала, несколько даже обиделась за такое невнимание к ней.

 – Кто это там кислоту пролил на пол в кабинете?

 – Он! – одновременно сказали Нерст и дядя Алекс, указывая друг на друга пальцами.

 – Оба? – приподняла удивлённо брови Мэриан.

 – Вообще-то это… Мориц! Точно, это он во всём виноват! – сразу свалил всю вину на Надькевича Вингерфельдт, и Нерст невольно удивился точно подобранной фразе.

 – Ах, давай, дядя, сваливай всё на слабых и беспомощных! – улыбнулась она, после чего подошла к столу и медленно развернула свёрток, который несла с собой.

 Нерст навис сзади, угрожающе дыша в затылок Мэриан. С другого конца показалась тучная фигура дяди Алекса. Племянница Вингерфельдта довольно отошла в сторону и взору обоих предстала аппетитная картина: два больших пирога, начинённых ягодами, несколько яблок, а так же два блина. Нерст невольно облизнулся, вспомнив, что он с утра совсем ничего не ел.

 – Ну что ж, ты спасла нас от голодной смерти! – потирая руки, произнёс Вингерфельдт, засучив рукава халата и осторожно взяв в руки один из пирогов. – М-м-м, как аппетитно выглядит!

 – Сама пекла, – смущённо улыбнулась она. – После работы с оркестром.

 Вингерфельдт чуть не прикусил себе палец. Он взглянул на племянницу без прежнего восторга, быстро что-то просчитал в голове, и поспешил спросить, продолжая жевать откушенный кусок пирога:

 – А как же Академия?

 Мэриан невинно взглянула на своего дядю, затрепетала ресницами, и выразительно принялась делать дырку в поле носком туфли. Ответ в принципе и так был ясен Вингерфельдту, но он имел вредную привычку лишний раз переспрашивать, чтобы удостовериться в верном ходе своих мыслей. Племянница дяди Алекса перевела взгляд на Нерста, облокотившегося на стол, и все последующие фразы произнесла, смотря на него, явно избегая взгляда своего строго дядюшки.

 – Понимаешь, дядя Алекс, ну… Вот как меня взяли в оркестр, я перестала туда ходить. Не моё это, – в её голосе послышалась уверенность в собственной правоте. – Не надо заставлять меня делать то, чего мне не нравится.

 – Тьфу, – сплюнул Вингерфельдт. – Сколько денег, и всё впустую. Знал бы, так и не платил бы за твоё поступление туда. А теперь нам так не хватает тех денег…

 – Зато можно радоваться, что мы узнали об этом именно сейчас, – вставил своё слово Альберт. – Иначе это могло бы закончиться и позднее. И денег было бы потрачено больше. Хм, подпеваешь, говоришь, в оркестре?

 – Пою, – кивнула она головой, и золотые пряди вместе с головой качнулись туда-сюда. – Давно уже. У нас скоро концерт запланирован.

 Вингерфельдт уже полностью прикончил пирог и довольный, отошёл от стола, явно утолив голод. Что поделаешь, если бы не Мэриан, они бы так ничего бы и не поели, полностью поглощённые своей работой – а за ней они уже забывали абсолютно всё на свете. Нерст в последствии даже отмечал в своём дневнике, который ещё успевал вести в перерывах: «Я сплю урывками между шестью и девятью утра. А потом снова за работу. И так каждый день. Каждый месяц». Зато лучше этого времени, по мнению Альберта, в его жизни никогда и не было.

 Дядя Алекс давно уже знал о музыкальных способностях Мэриан, но никогда бы не подумал, что этим можно заниматься профессионально. «Что, за твои завывания ещё и деньги платить будут?» – он искренне удивлялся тому труду, который он прикладывал, чтобы получить что-то и труду певцов, который ровным счётом не был уж таким и трудным. «Мы сильно устаём» – часто жаловалась Мэриан, что окончательно выводило Вингерфельдта из себя. Он подводил её к станку в своей лаборатории и говорил, угрожающе шипя: «Песни петь – не устанешь. А вот ты поди, за станком восемь часов поработай, и мы посмотрим на твою усталость». Он был прав, и отношение к труду было как-то несправедливым испокон веков. Правда, лёгкомысленная Мэриан не придавала этим чудачествам своего дяди никакого значения.

 – Концерт? – переспросил Нерст. – И когда же, если не секрет?

 -Скоро, – усмехнулась она. – Вы узнаете об этом первыми. И не забывайте есть – иначе пироги зачерствеют, а яблоки испортятся. Что бы вы без меня делали – вернее, без моей еды. Я хоть забочусь, чтобы вы потом не падали замертво от голода. А где Мориц кстати?

 – Я не хамелеон, чтобы следить одним глазом за тобой, а вторым за ним, – пожал плечами Альберт.

 – А что случилось с Бари? – вдруг спросила она в упор.

 Настала очередь Вингерфельдта делать из себя ангела. Но на вопрос он так и не ответил, сославшись на поедание пищи. В мыслях его бушевали самые разные идеи, укоры. В глазах отражался отблеск молний – и всё по этой же причине, в которой был повинен он сам, чувствуя на себе всю эту вину.

 После этого памятного вечера Бариджальд действительно исчез из поля зрения компании, когда дядя Алекс мягко указал ему на дверь. Он никогда не церемонился особо со своими подчинёнными, какими бы хорошими знакомыми они бы ему не были. Он одинаково и без жалости мог выставить за дверь любого. Вингерфельдт распоряжался судьбами людей, как пешками, порой не чувствуя никаких угрызений совести. В этот раз у него проснулась совесть. Но сделать он ничего не мог. Зато смогла его правая рука – Гай Гезенфорд.

 Валлиец знал все закоулки в этом городе, пригороде. Для него не составляло ровным счётом никакого труда найти человека здесь. Гай обладал довольно интересным мышлением – он ставил себя на место человека, который ему нужен, думал как он, предполагал, куда он мог пойти. Подобный метод ещё ни разу его не подводил. Тоже самое случилось и здесь. Бариджальда он нашёл достаточно быстро, практически не петляя по улицам и переулкам. Голландец сидел на тротуаре, явно ушедший в себя. Через плечо была перекинута тощая сумка. Шагов своего босса он не узнал, и подпрыгнул от удивления, услышав знакомый голос Гая:

 – И куда ты дальше-то собираешься пойти?

 – Гай?! – голландец обернулся, не веря своим глазам. – Разве дядя Алекс не выгнал меня прочь?

 – Дядя Алекс, дядя Алекс. У него своя башка на плечах, а у меня своя. Что мне до него, когда я сам волен принимать решения, какие захочу? Ты чего тут расселся-то, не боишься простудиться?

 Бари вдруг прорвало на дикий кашель, несколько минут он откашливался, его буквально выворачивало наизнанку. Он вынул дешёвую сигарету изо рта, которую несколько минут назад курил, пытаясь уйти от своих проблем. Но получилось так, что проблемы всё равно пришли к нему, как бы он не старался от них уходить.

 – Ты ещё и куришь, – прищурился Гай. – Хотя, в твоём положении не только закуришь. Ты хоть где ночевал этой ночью?

 – На улице, – вновь закашлял Бари. Гай поморщился.

 – Не друг, вставай, я не позволю тебе залить кашлем городской тротуар. Да друг, ну и вид у тебя, если честно, – Гезенфорд с некоторым сочувствием взглянул на голландца. Бари был в данный момент такой беспомощный и жалкий, что чем-то напоминал птенца, выпавшего из гнезда. Он помог встать ему на ноги, но Бариджальд держался неуверенно на ногах. – Что, прямо на улице?

 – Да, – ответил он, смотря ему в глаза. – Зачем ты сюда пришёл, Гай? Это ведь мои проблемы…

 – Когда человек видит раненое животное, будь то птица или зверь, он проходит мимо? Нет, он останавливается хотя бы из чувства человеческой жалости. Так и тут. Я не позволю погибнуть человеку только из-за того, что какая-то оса больно ужалила Вингерфельдта. Пойдём со мной.

 – Пойдём, – поддался гипнозу Бариджальд, немного воспрянув духом.

 В глазах голландца засветилась жалкая надежда, он полностью отдал власть над собой валлийцу, который удерживая его на ногах повёл куда-то вперёд. Они шли медленными шагами, но спокойно и уверенно. Гай даже стал распевать небольшое четверостишие, неожиданно пришедшее ему на ум из далёких закоулков памяти:

 
 Ветер в тростниках. Идём же.
 Тростников шуршащий говор
 Заглушает крик утиный.
 Ветер в тростниках. Идём же.
 

 Мерно, и казалось, медленно, стучали часы в маленьком магазине на углу улицы. Здесь, несмотря на многообразие самых различных часов, время уже давно остановилось. Да и атмосфера здесь царила тихая-тихая, умиротворенная. Хотя, казалось, достичь подобного в центре города невозможно. На стене висел большой портрет Рудольфа Дизеля. Задумчивый, полный загадок взгляд. Это был человек, усовершенствовавший двигатель внутреннего сгорания, и тем самым запечатлел себя в историю на долгие-долгие годы.

 О чём он думал в этот момент? Что за идеи пришли ему на ум? Феликс не мог дать точный ответ на этот вопрос. Его левая рука держала перо, стучащее быстро по бумаге. Кроме стука часов и скрипа пера больше не было никаких шумов. Время было тихое – да и часы сутками в очередях никто покупать не собирается. Разве что утром зашёл какой-то статный господин, да прикупил себе достаточно дорогие по тем меркам карманные часы. Он отметил вслух тишину этой комнаты, но увидев портрет Дизеля, как-то поник и вышел вон.

 У Феликса были потные руки. От волнения наверное. Ну ещё бы, он писал письмо не кому-то там, а именно этому загадочному дяде. Феликс тщательно выбирал слова, фразы, боясь допустить даже малейшую ошибку. Он написал полстраницы уже, приступал ко второй половине, исписывая лист своим каллиграфическим шрифтом, как вдруг кто-то вошёл.

 Он мгновенно спрятал письмо под стол и невинно принялся изображать, что он занимается в данный момент своими часами. Феликс взглянул искоса вперёд и увидел Гая. Что-то недовольно пробурчал себе под нос, будто бы его отвлекали от очень важной работы, он убрал в сторону часы и сел готовым слушать своего друга.

 – Значит так, друже, – Гай сделал паузу, и поспешил войти Бари. – Вот у этой буйной головы совсем нет ночлега. Нет дома. Он не знает куда идти. Дядя Алекс погорячился и выставил его за дверь. Мне надо, чтобы к вечеру эта проблема была решена. Ты понимаешь, о чём я, друже?

 – Ну, наверное, не о том, что на солнце есть пятна? – Феликс улыбнулся и быстро пробежался глазами по магазину, мысленно измеряя его помещение.

 – Да уж, – усмехнулся Гай, и присел на стул для дальнейшего продолжения делового разговора. – Я бы приютил его у себя, но кроме как спать под боком у Тима вакантных мест в моей квартире нет. Кризис. Половичок, конечно, лучше улицы, но мы же люди в конце-концов, пусть и в зверином обличье. Я займусь Вингерфельдтом, а на тебя возлагаю ответственность за Бари.

 – Какая честь! Я так рад, я так рад! – ещё больше улыбнулся Феликс.– Так и быть, я такой жестокий и коварный продавец из маленького магазинчика, лишу его сегодня ночлега прямо на улице.

 – Криво он что ли ночевать там будет? – Гай сдвигал кепку на лоб, готовясь к выходу.

 – Разберёмся сами. Ты главное, про дядю Алекса не забывай и сочиняй, что ты ему скажешь, ага?

 Гай коротко кивнул и поспешил удалиться. Феликс, как хозяйственный человек, поставил руки в боки и взглянул на Бари с выражением лица: «Ну-с, что мы с тобой будем делать?». Он быстро сообразил, что в его квартире имеется в точности такой же половичок, и туда Бари естественно, не бросишь, значит, оставался один вариант – магазин. Здесь и тихо, и квартира Феликса рядом, так что можно присматривать, да и всяко получше улицы будет. Часовых дел мастер поспешил спросить у голландца:

 – А разве ты не ночевал сегодня у Бекинга?

 – Нет, – рассеяно произнёс Бариджальд. – После моего изгнания, я уже не думал ни о каком ночлеге, тем более у того, кто имеет хорошие связи в компании. Я был подавлен, расстроен.

 – Ну, это ты просто не знаешь характер неугомонного дяди Алекса! Сейчас Гай всё уладит, и всё будет прекрасно. Так, сейчас я найду, куда тебя пристроить, и жизнь наладится. Да, вот ты ещё чего мне объясни, куда ты дальше собирался идти после того, как тебя выгнали? Ты ведь даже не сопротивлялся.

 – Какое там сопротивляться, – вздрогнул всем телом Бари. – Я уже не соображал, что делал. Меня переполняли всякие плохие эмоции. Я просто шёл, куда глаза глядят.

 – Ну, от Гая всё равно не скроешься. Он тебя из-под земли достанет, это да. Никто не может так, как он, находить людей, абсолютно не зная их месторасположения. Он мастер во многих областях. Вот что. Я сейчас в квартиру, ты пока сиди тут, да разгребай вон в том углу себе место, там я тебя пристрою, если ты не против.

 Феликс выбежал из магазина, оставив Бари одного. В голове у него метались самые различные мысли по поводу только что свалившегося ему на шею товарища, однако он не отчаивался. Подобный вихрь идей витал и у оставленного голландца. Он подошёл к углу магазина, который был несколько углублён куда-то в сторону, что входя в магазин, его нельзя было сразу увидеть. Стена слегка прерывалась, создавая небольшое углубление, которое и было тем самым углом. Бариджальд сильно удивился, когда увидел там не что иное, как раскладушку. Причём, судя по всему, используемую. От посетителей её как раз скрывал этот закоулок в магазине. Судя по всему, здесь Феликс и отдыхал.

 Через несколько минут пришёл и сам часовых дел мастер с подушкой и покрывалом под подмышками. Он несколько странно взглянул на Бари, отодвинул его в сторону и устроил место ночлега по всем правилам. Затем усмехнулся.

 – Располагайся как дома! – голландец бросил сумку на раскладушку и сел, счастливый. Феликс порылся у себя в столе, извлёк незавершённое письмо, прижал его к себе, как зеницу ока, достал ключи и кинул Бари. – Держи! Я пойду домой, а магазин оставляю на тебя. Да, и не забудь перевернуть таблички на двери: магазин закрыт.

 У Бариджальда уже не осталось никаких слов от радости, глаза слезились от умиления…

 – Где Вингерфельдт?

 Альберт Нерст, разгрызая кусок мышьяка, удивлённо выглянул из-под пенсне. На него в упор смотрел Гай, судя по всему решительный и раздражённый, готовый к действиям. Значит, что-то случилось. И отвечать надо мгновенно и быстро. Академик убрал в сторону колбу с какой-то жидкостью и остановился в поедании куска.

 – Он всего пять минут назад выходил из лаборатории. Сейчас наверное вернётся, – вновь раздался хруст разгрызаемого куска, а Нерст принялся сосредоточенно штудировать лежащие у него на столе книги.

 – Неужели на тебя не оказывают никакого влияния яды? – полюбопытствовал Гай.

 – Ну, видишь, я ещё живой. Значит, подобный вывод сделать можно. Что мне там какие-то простуды и кашли! С детства я обладаю медвежьим здоровьем, и уж мне ли заботится о том, как бы ни заболеть, и не простудиться! – Вновь он хрустнул мышьяком. – Меня успокаивает эта штука. Как семечки. И думать помогает.

 – Ну-ну, – усмехнулся Гай. – И откуда ты привёз эту привычку? Тоже от Читтера?

 – Да, – кратко отозвался Нерст, ещё больше уйдя в себя.

 – Читтер, Читтер… Только его имя я и слышу в последнее время!

 Гай резко обернулся и увидел тучную фигуру Вингерфельдта, стоящего у выхода и хитро ухмыляющегося. Нерст резко приподнялся со стула, словно бы приветствовал его. Дядя Алекс перевёл взгляд на стол Альберта, что-то заметил, подошёл. Он взял в руки небольшой сосуд, в который Нерст вставлял нити накаливания. Оглядев его со всех сторон, нахмурился, и с размаху бросил о пол, что Альберт несколько отпрыгнул назад.

 – Это никуда не годится, – произнёс он грустным тоном. – Нам нужны колбы лучше, и прочней.

 – Я это понял, – похолодел в тоне Нерст. – Когда ты бросил колбу на пол.

 Тут за их спинами раздался взрыв, и все вновь пригнулись. Первым открыл глаза Гай. Ему стало как-то не по себе, когда он находился здесь. Да и дядя Алекс не любил церемониться. «Они ещё и динамит в домашних условиях выводят», – подумал Гай, вспомнив о свойстве таблеток нитроглицерина, если их не прикрывать и не принимать меры безопасности, они в любой момент могут взорваться.

 – Чего ты ко мне пришёл? – прищурился Вингерфельдт. – У тебя даже колбы нет, мне не в чем навести порядок.

 – Как раз таки есть в чём, – возразил Гай, игриво улыбнувшись. Он присел на освободившийся стул Нерста, подложил руки под подбородок. – Имя Бариджальд тебе знакомо, друже?

 – Что? Да, яблоки уже поспели в этом году, – дядя Алекс потрепал себя за ухо, притворяясь глухим.

 – Пожар! – вдруг воскликнул Гай, глаза Вингерфельдта округлились, потому что в лаборатории могло произойти что угодно. Глаза Гезенфорда натурально испугались, он вскочил со стула. Даже Нерст поверил ему. А потом Гай громко расхохотался. – Не надо притворяться глухим, Алекс! Этими шуточками меня не проведёшь. Так вот, я остановился на Бариджальде. Помнишь такого?