Текст книги "В начале было воспитание"

Автор книги: Алис Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

[...] Из вышеизложенного можно сделать еще один вывод. Дисциплина предполагает применение наказания. Да и в Ветхом Завете для обозначения понятий „дисциплина“ и „наказание“ используется одно и то же слово musar. Воспитатель должен сломить волю воспитуемого, если воспитанник не в состоянии полностью контролировать эту волю своим сознанием и использует ее во вред себе и другим. Дисциплина, выражаясь словами Шлейермахера, есть, по меньшей мере, воспрепятствование свободной жизнедеятельности и ограничение ее определенными рамками; здесь не обойтись без наложения частичного запрета на наслаждение жизнью. Причем в ряде случаев речь идет о лишении человека духовных радостей. Так, например, согрешивший христианин может быть временно лишен права принимать участие в таинстве причастия, и этот запрет длится до тех пор, пока его воля соблюдать христианские нормы не окрепнет. При приучении к дисциплине педагог никогда не сможет обходиться без телесных наказаний, и это проистекает из того толкования, которое мы дали понятию наказания выше. Своевременное и ограниченное применение телесных наказаний является основой подлинной дисциплины, ибо в первую очередь надлежит сломить власть плоти. [...]

Там, где не хватает авторитета педагога, чтобы сохранить дисциплину, на помощь приходит божественный авторитет, силой заставляющий как отдельных людей, так и целые народы искупать свою порочность» (Enzyklopädie des gesamten Erziehungs und Unterrichtswesens, 1887-(2), цит. no: Rutschky, S. 381).

Моралисты и педагоги типа Шлейермахера не понимают или не желают понять, что «воспрепятствование свободной жизнедеятельности», необходимость которого ими неприкрыто признается и которое даже рассматривается как добродетель, портит детскую душу и в ней уже не прорастает любовь к ближнему. К ней можно, правда, принудить (можно и розгами), но тогда это уже будет чистейшей воды лицемерие.

Рут Реманн описывает в своей книге «Человек на церковной кафедре» (Ruth Rehmann, «Der Mann auf der Kanzel», 1979) атмосферу в доме ее отца-священника.

«Детям в таких семьях говорят, что ценности, на которых они воспитываются, выше всех земных ценностей, поскольку имеют нематериальный характер. Поскольку дети убеждены в том, что им доступны высшие ценности, они ведут себя надменно, будучи уверенными в своей непогрешимости; чванство перемежается со смирением, которого ждут от детей взрослые, и, в конце концов, перемешивается с ним, входя в плоть и кровь ребенка. Любое действие (или бездействие) ребенка становится предметом оценки не только со стороны родителей, но и со стороны сверхъестественного существа, которое присутствует везде и повсеместно. Обидеть его – просто невозможно, расплата за это – муки совести. Поэтому гораздо легче во всем подчиняться родителям, „быть молодцом“, чтобы снискать любовь Всевышнего. Да, они именно так и говорят: „снискать любовь“; не „любить“, а „питать любовь“. Глагол „любить“ превращается в существительное, которому нужен вспомогательный глагол! Так у стрелы языческого бога они отламывают наконечник, а саму стрелу сгибают в обручальное кольцо. Опасный огонь любви теперь должен гореть лишь в семейном очаге. Впрочем, тот, кто хоть раз погрелся у этого очага, будет потом мерзнуть всю жизнь» (S.40).

В итоге Рут Реманн делает следующие выводы:

«Нашему дому была присуща совершенно особая атмосфера пугающего одиночества, которое на первый взгляд на одиночество не похоже: ведь ребенок окружен множеством людей, желающих ему добра. Но одинокий человечек не может приблизиться к ним, не посмотрев на них сверху вниз, как святой Мартин, сидящий высоко в седле, на жалкого бедняка. Можно попытаться делать добро, помогать, дарить, советовать, утешать, наставлять, даже служить – это не изменит ничего, ибо все эти действия лишены смысла по отношению к тому, кто находится волею судьбы наверху: он просто не в состоянии принять это добро, этот совет, это утешение, это наставление, даже если они ему крайне необходимы. В отношениях между святым Мартином и бедняком нет взаимности, при всей любви нет объективной сопричастности заботам другого. Как бы ни была велика нужда ближнего, надменно-смиренный всадник не соизволит сойти со своего коня на грешную землю.

Итак, это была особая атмосфера одиночества, при которой, несмотря на ежедневный мелочный контроль за соблюдением божьих заповедей, вполне можно было совершить грех, не понимая, что то, что ты делаешь, по сути греховно. Ведь понимание того, что греховно, а что нет, возможно лишь на основе чувственного восприятия и анализа того, что тебя окружает, оно недоступно затворнику, умеющему вести теологические беседы, но не знающему реальной жизни. Камило Торрес[7]7
  Колумбийский священник, примкнувший впоследствии к партизанской группировке маоистского толка. – Прим. пер.


[Закрыть] помимо теологии изучал также социологию, чтобы понять нужды своей паствы и действовать соответствующим образом. Церковь это не одобряла. Чрезмерная любознательность представлялась ей гораздо большим грехом, чем невежество. Церкви была более по нраву позиция тех, кто искал суть всего „в невидимом, а к очевидному относился как к несуществующему“» (S.213).

Получается, что педагог достаточно рано должен погасить в ребенке интерес к знаниям. Это, между прочим, и залог успеха дальнейших педагогических действий.

«Ребенок: Откуда берутся дети, уважаемый господин учитель?

Гувернер: Они вырастают в теле матери и, как только не находят в нем места, начинают давить изнутри. При этом они выходят из тела матери примерно так же, как выходит из нашего тела излишняя пища в уборной. Матерям они, правда, причиняют сильную боль.

Ребенок: И тогда ребенок рождается?

Гувернер: Да.

Ребенок: Но как же ребенок попадает туда?

Гувернер: Этого никто не знает, известно лишь, что он в теле матери увеличивается в размерах.

Ребенок: Странно.

Гувернер: Ничуть. Смотри, вон там на одном месте разросся целый лес. Ничего в этом нет удивительного, ведь деревья растут из земли. Поэтому ни один разумный человек не удивляется тому, что ребенок вырастает в чреве матери.

Ребенок: А правда, что когда рождается ребенок, присутствует повивальная бабка?

Гувернер: Правда. Ведь мать испытывает такую сильную боль, что нуждается в помощи. Но ведь не каждая женщина имеет достаточно мужества смотреть на страдания другого, поэтому-то в каждой деревне и есть повивальная бабка, которая получает определенную сумму денег за то, что остается с матерью до тех пор, пока боль не утихнет. Впрочем, обмывать или переодевать покойника тоже будет не каждый. Поэтому за эту услугу тоже платят деньги.

Ребенок: Я хочу посмотреть на то, как рождается ребенок.

Гувернер: Если ты хочешь получить представление о страданиях матери, тебе необязательно присутствовать при родах. Ведь мать и сама не знает, в какую минуту начнется эта боль. Я лучше отведу тебя к доктору Р. Когда он отрезает пациенту ногу или извлекает из его тела камень, тот кричит и стонет как раз так, как матери во время родов.

[...] Ребенок: Мне мама недавно говорила, что повивальная бабка сразу узнает, кто родился: мальчик или девочка. Как это возможно?

Гувернер: Это очень просто. У мальчиков шире плечи и толще кости. А самое главное – их ступни и ладони намного шире и не такие изящные. Посмотри на свою сестру. Хоть она и старше тебя почти на полтора года, твоя ладонь намного шире, да и пальцы более толстые и мясистые. Они кажутся даже более короткими, чем у твоей сестры, хотя это не так» (J.Heusinger, 1801-(2), цит. по: Rutschky, S.332).

С оглупленным такими ответами ребенком можно сделать все, что угодно.

«Вам совсем незачем говорить детям, почему вы не выполняете те или иные их желания. Иногда сообщать об этом им даже вредно. Даже если Вы готовы сделать желаемое, приучите их к тому, что они должны уметь терпеливо ждать, довольствоваться лишь частью того, что они желали себе, и быть рады, если вместо ожидаемого благодеяния им окажут другое. Если дети требуют недозволенного, сделайте так, чтобы это требование исчезло само собой, заняв их каким-либо делом либо удовлетворив какое-либо другое желание. Во время еды, питья или игры потребуйте от ребенка серьезным тоном на несколько минут прерваться и заняться другим делом. Если вы уже отказали ребенку в выполнении какой-либо просьбы, никогда не изменяйте своей позиции. Попытайтесь добиться того, чтобы ребенок был доволен и вашим неопределенным ответом на просьбу о выполнении какого-либо желания. Дав неопределенный ответ, запретите ребенку повторять просьбу, а если он нарушит запрет, не выполняйте ее ни в коем случае. Если вы не обещаете ребенку ничего определенного, то вы не обязаны и выполнять его желания. Впрочем, некоторые желания следует в таком случае все же выполнить, а другие – нет.

Если ребенка тошнит от того или иного блюда, выясните, какой конкретно продукт тому виной. Если речь идет о чем-либо экзотическом, то в этом нет большой беды, и приучать желудок к нему необязательно. Если же тошноту и рвоту вызывает употребление в пищу какого-либо обычного продукта, то спросите ребенка, что для него предпочтительнее: длительное время переносить голод и жажду или все же съесть предложенное блюдо. Если ребенок готов голодать, но никак не хочет есть то, что ему противно, подмешивайте понемногу этот продукт в другие блюда. Если ребенок их ест с охотой, уличите его в том, что он просто настроил себя соответствующим образом, и поэтому его тошнит. Если же и при употреблении малых доз этого продукта появляются тошнота и рвота, то не раскрывайте ребенку свой замысел, а продолжайте, невзирая на тошноту, действовать описанным способом, постепенно увеличивая количество подмешиваемого продукта. Если и это не поможет, то придется прекратить дальнейшие попытки, если же выяснится, что ребенок просто настроил себя против конкретного продукта или блюда, заставьте его длительное время голодать или примените к нему другие меры принуждения. Эти меры, однако, окажутся безрезультатными, если ребенок будет постоянно видеть, что его родители или воспитатели брезгуют тем или иным блюдом. [...]

Если родители или воспитатели не могут принимать горькое лекарство без гримас, то необходимо позаботиться о том, чтобы дети не были свидетелями этого. Наоборот, взрослые должны притворяться, что принимают противные лекарства, и подчеркивать, как стойко они это переносят – ведь не исключено, что такие лекарства придется принимать их детям. Большое подспорье в преодолении многих трудностей – привычка детей к безусловному послушанию. Известно, какие трудности возникают, если ребенку предстоит хирургическая операция. Если необходима только одна операция, то маленьким детям о ней нельзя заранее говорить ни слова, все приготовления от них нужно скрыть; пусть затем врач молча приступает к делу. И лишь по окончании операции следует сказать: „Дитя мое, ты теперь здоров. Боль скоро пройдет“. Если же предстоит повторная операция, то трудно дать какие-либо советы общего характера, ибо все здесь зависит от конкретного ребенка.

Если дети боятся темноты, то в этом виноваты мы сами. Уже в первые недели жизни ребенка необходимо при кормлении в ночное время иногда выключать свет. Если этого не сделано, приучать ребенка к темноте следует постепенно. Выключив свет, следует включать его не сразу и постепенно увеличивать время нахождения ребенка в темноте, а тем временем люди, сидящие рядом с ним, должны вести беседы бодрым тоном и делать для ребенка что-то приятное. И вот уже ночью свет не включают вовсе, вот уже воспитатель может вести ребенка за руку через комнаты, в которых темным-темно, вот уже ребенка можно послать в такую темную комнату, чтобы он принес какую-либо вещь, привлекательную для него самого. Если же родители и воспитатели сами боятся темноты, то им ничего не остается делать, как притворяться» (J.B. Basedow, 1773-(3), цит. по: Rutschky, S.258).

Вообще, лицемерие оказывается универсальным средством овладения человеческими душами. Окончательная победа в педагогике так же как, например, и политике рассматривается как «удачное разрешение» конфликта любым способом.

«[...] От воспитанника также нужно требовать выдержки и самоограничения, для этого необходимы специальные упражнения. Об этом очень хорошо написал в своей энциклопедии Стой. Он отмечает, что ребенка нужно учить наблюдать за собой, но не восхищаться собой. Самонаблюдение необходимо, чтобы ребенок знал о своих недостатках, на преодоление которых ему предстоит направить свою волю. Кроме этого к нему следует предъявлять и другие требования. Ребенка нужно приучать к лишениям, к невыполнению некоторых его просьб, он должен спокойно научиться выслушивать брань в свой адрес и не раздражаться, когда его заставляют прервать игру, должен уметь терпеть неприятные вещи и хранить тайну. [...]

При формировании способности к самоограничению трудно сделать только первый шаг. Успех порождает уверенность в своих силах и желание продолжать работу над собой.

Многие педагоги любят повторять, что с каждой новой победой внутреннее сопротивление слабеет и, в конце концов, „противник окончательно сдается“. Нам приходилось сталкиваться с мальчиками, не знавшими удержу в гневе, которые уже через несколько лет никак не могли понять, что может заставить так злиться других. Как же они потом благодарили воспитателя...» (Enzyklopädie..., 1887-(2), цит. по: Rutschky, S.374).

Чтобы снискать такого рода благодарность ребенка, нужно достаточно рано привести его в соответствующее состояние, т.е. заставить беспрекословно слушаться взрослых.

«Вполне понятно, что если определить направление роста молодому деревцу, то успех обеспечен, тогда как это совершенно бессмысленно по отношению к старому дубу. [...]

Мы можем рекомендовать еще один педагогический прием. Как известно, младенец любит проводить время за игрой. По время игры воспитателю следует невинно улыбаясь и придав своему лицу дружелюбное выражение, совершенно спокойно забрать у ребенка игрушку и заменить ее другой. Он быстро забудет о своей игрушке и охотно переключится на новое занятие. Если такие действия начать проделывать достаточно рано и часто, то вы без труда узреете, что дети вовсе не так упрямы, чего многие не ведают. Более того, совершенно очевидно, что упрямство развивается в результате неправильного воспитания. Ребенок не будет выказывать своенравия по отношению к тому, кто завоевал его расположение любовью, игрою, ласковым попечением, к кому ребенок привязался. Младенец выражает неудовольствие не потому, что у него что-то отобрали или не выполнили его желания, а потому, что его тело жаждет движения. Предложенное ему новое развлечение отвлечет его от того, чего он ранее так страстно желал. Если же он, паче чаяния, все же выкажет свое неудовольствие, например, примется плакать или же кричать, не стоит обращать на это внимания и уж тем паче ласкать его или возвращать ему отобранное. Нужно твердо придерживаться описанной методики и пытаться переключить его на новое занятие» (F.S. Bock, Lehrbuch der Erziehungskunst zum Gebrauch für christliche Eltern und künftige Junglehrer, 1780, цит. no: Rutschky, S.390).

Эти советы напомнили мне одного пациента, которого врачи достаточно рано избавили от постоянного чувства голода методом «осторожного переключения» на другие мысли. В результате у него позже развился синдром навязчивого состояния с очень сложной симптоматикой. Впрочем, «переключение» – лишь один из способов подавить человеческое Я. Очень часто (порой неосознанно) педагог использует соответствующий тон, дополнял его выразительными взглядами.

«Большое значение имеет такой утонченный вид наказания, как молчаливое порицание, наказание взглядом или соответствующим жестом. Молчание иногда более весомо, чем устное замечание, а взгляд может сказать больше, чем уста. Справедливо отмечено, что человек может своим взглядом приручить диких животных; поэтому ему и подавно должно быть легко обуздать своим взглядом дурные порывы воспитуемого. Если мы с первых дней жизни ребенка лелеяли его чувствительную душу, то одного взгляда может оказаться достаточно, и результат будет лучше, чем если бы применили палку или плеть. Роль порицания взглядом, таким образом, не стоит недооценивать. Не зря в народе говорят об умном человеке: „Посмотрит – как к земле пригвоздит“. Допустим, что один из наших воспитанников солгал, но мы не можем это доказать. В этом случае можно порекомендовать следующий педагогический метод. Когда все воспитанники соберутся вместе (например, за обеденным столом), вы как бы случайно заводите разговор о том, как гнусно, низко и подло лгать и бросаете пронзительный взгляд на маленького преступника. Вот тут-то он и будет чувствовать себя так, будто его этим взглядом пригвоздили к земле (точнее, к скамье), и полностью потеряет желание прибегать впредь ко лжи. Это, в свою очередь, создаст еще более благоприятные условия для применения метода молчаливого порицания взглядом.

Педагог может порицать не только взглядом, но и соответствующим жестом. Легкое движение рукой, покачивание головой в знак отказа или пожимание плечами могут дать больше, нежели многословные тирады.

Но кроме молчаливого порицания ведь есть еще и вербальное. Многословие или выспренние выражения здесь неуместны. „Тон делает музыку“, – гласит пословица, но не только в музыке, но и в общении с воспитанником самое важное – это движение тона, интонация. Если кто-либо из воспитателей способен от природы тонко варьировать интонацию, чтобы выразить мельчайшие оттенки чувств и душевных переживаний, то ему грешно не воспользоваться этим действенным инструментом наказания. Посмотрите на младенцев. Как чутко реагируют они на интонацию родителей! Их лица сияют, если мать или отец обращаются к ним дружелюбным тоном, они сразу же перестают кричать, если отец со всей серьезностью громким голосом их призывает к порядку. Нередко случается, что дети покорно принимают бутылочку, которую они незадолго до этого отшвырнули, если это им приказали соответствующим тоном, сделав им порицание. [...] Ребенок еще не в состоянии понять наши помыслы, прочувствовать наши порывы. Он еще не может самостоятельно прийти к выводу, что, наказывая его, мы причиняем ему боль из любви к нему, желая ему добра. Если мы будем его в этом уверять, он сочтет нас лицемерами. Ведь и мы, взрослые, не всегда осознаем мудрость библейского изречения: „Кого любит Господь, того и наказывает“. Лишь только на основе богатого жизненного опыта и анализа окружающего мира, а также на основе нашей веры в то, что наша бессмертная душа – высшая из всех ценностей, мы приходим к выводу о том, что это изречение истинно.

Наказание и упрек должны быть свободны от излишних эмоций: эмоциональность не добавляет порицанию веса, зато уменьшает благоговение перед учителем и выставляет его не в лучшем свете. Это не означает, что воспитатель не имеет права на гнев – благороден гнев, вскипающий в его душе, когда попраны мораль и нравственность. Но чем реже воспитанник видит педагога во власти эмоций, тем большее воздействие окажет на него праведный гнев воспитателя, мечущего громы и молнии, чтобы сделать воздух чистым и прозрачным» (A. Matthias, Wie erziehen wir unseren Sohn Benjamin? 1902-(4), цит. no: Rutschky, S.426).

Разве может младенец понять, что желание «метать громы и молнии» обусловлено вытесненными в детстве в бессознательное переживаниями, что виновником этого «праведного» гнева является не он сам? Сравнение педагога с Зевсом не случайно: у воспитанника должно возникнуть впечатление его всемогущества. Более того, как истинно верующий не должен подвергать сомнению дела и творения Господа (см. Книгу Бытия), так и маленький человечек не должен сомневаться в правомерности всего, что делает учитель.

«Псевдофилантропы придерживаются мнения, что слепое повиновение уничтожает человеческое достоинство; что понимание и внутреннее принятие побудительных мотивов приказа дают возможность выполнить приказ охотно, без внутреннего сопротивления. Тот, кто берет на себя смелость примеривать такие воззрения к процессу воспитания в семье и школе, забывает, что мы, взрослые, просто верим в высшую мудрость Господа и подчиняемся ей. Человеческий разум никогда не сможет обходиться без этой веры. Итак, как мы до самоотречения верим в высшую мудрость и безграничную любовь Господа, так и ребенок должен верить в мудрость родителей и учителей и подчиняться им; это послужит хорошей школой послушания Отцу нашему небесному. Тот, кто отрицает необходимость этой веры, совершает роковую ошибку, ибо на место веры ставит сомнения, а ученику дает возможность строить из себя умника. Кроме этого, он забывает о том, что у ребенка есть потребность в вере.

Если педагог будет вынужден разъяснять ребенку, что лежит в основе того или иного указания, то непонятно, как он может обеспечить послушание. Ведь благодаря сообщению побудительных мотивов ребенку у последнего возникнет убеждение. В этом случае он будет не повиноваться нам, а действовать в соответствии со своими убеждениями. Место благоговения перед мудростью учителя займет самолюбование. К тому же, если педагог обосновывает свои распоряжения, он тем самым невольно дает ученику возможность привести контраргументы, чем подрывает свой авторитет. Возникает ситуация, когда воспитанник разговаривает с педагогом на равных, а она абсолютно нетерпима, ибо несовместима с благоговением перед педагогом, без которого немыслимо любое воспитание. Между прочим, тот, кто полагает, что, разъясняя свои убеждения, он тем самым завоевывает любовь ученика, глубоко ошибается, ибо игнорирует природу детской души, потребность ребенка в подчинении сильному. Зато если душа покорна, как писал поэт, то и до любви недалеко.

Матери, как правило, чаще склонны к филантропии, в то время как отцы требуют беспрекословного подчинения. В результате матери чаще становятся жертвами маленьких тиранов, а вот к отцу дети относятся с должным почтением; и именно поэтому отец являет собой главу семейства, его духовный стержень» (L. Kellner, 1852-(3), цит. по: Rutschky, S.172).

Судя по выдержкам из педагогических трактатов тех лет, на этом принципе беспрекословного послушания основывалось не только светское, но и духовное воспитание. В псалмах слово «послушание» встречается очень часто и всегда в сочетании с опасностью утраты любви Господней в случае свершения такого греха, как неповиновение. А тот, кто удивляется переносу требования беспрекословного послушания на воспитание ребенка, «не понимает натуру ребенка и его потребность покориться сильному» (Л.Кельнер, см. выше).

Цитаты из Библии же используются, чтобы представить естественные порывы материнской души «безрассудной любовью» и подвергнуть их резким нападкам.

«Разве это не безрассудная любовь, когда ребенка еще в колыбели начинают нежить и баловать? Вместо того, чтобы с первых же дней земного существования постепенно приучать его к порядку, дисциплине, терпению, умеренности – основам человеческого счастья, – мать, услышав первый крик младенца, тут же бросается кормить его [...].

Безрассудная любовь не может быть жестокой, не может накладывать ограничения, не может сказать „нет“ ради блага ребенка; она лишь говорит „да“ ему во вред; она руководствуется ложной добротой, отдавая себя ей во власть, как природному инстинкту, она разрешает, где должна запретить, она снисходительна, где должна наказать. Эта любовь близорука, у нее отсутствует четко обозначенная воспитательная цель, она руководствуется исключительно эмоциями, а не здравым смыслом и интеллектом, и потакает таким свойствам ребенка, как своенравие и упрямство, превращая его тем самым в маленького тирана. Вместо того, чтобы вести ребенка за собой, она оказывается ведомой, зависимой от его просьб, лести, слез. Она ничего не имеет общего с истинной любовью, которая не останавливается перед наказанием. В Библии сказано: „Кто любит сына своего, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешиться им“ /Сирах, 30,1/. Еще одна цитата из Библии: „Лелей дитя, и оно устрашит тебя, играй с ним, и оно опечалит тебя“ /Сирах, 30,9/. Случается, что дети, которые были безрассудно любимы родителями, впоследствии ведут себя с ними крайне невоспитанно» (A. Matthias, 1902-(4), цит. по: Rutschky, S.53).

«Невоспитанность» детей внушает родителям такой страх, что порой они готовы прибегнуть к любым средствам, чтобы не допустить ее. Среди них особенно подходящим кажется показное лишение ребенка родительской любви, ибо дети больше всего боятся потерять именно ее.

«Ребенок должен почувствовать необходимость порядка и дисциплины прежде, чем он эту необходимость осознает, чтобы, избавившись от эгоизма, своенравия и власти плоти, начать жить с пробудившимся сознанием. [...]

Итак, осуществляя свою власть, воспитатель должен стремиться к обеспечению послушания. При этом он может использовать укоризненный взгляд, вербальное порицание, иногда физическое принуждение (которое, конечно, препятствует развитию дурного, хотя само по себе не создает доброго) и различные наказания. Последние не обязательно должны предполагать причинение физической боли, это вовсе не главная цель наказания. В зависимости от вида и характера непослушания наказание может варьироваться. Можно, например, лишить ребенка определенных удовольствий или части родительской любви. Ребенок с тонкой духовной организацией будет очень переживать, если, например, мать откажется взять его на колени или не поцелует его перед сном, отец не протянет ему руки и т.д. Родительская любовь служит для того, чтобы добиться расположения ребенка, но это расположение следует использовать в педагогических целях.

[...] В нашем понимании послушание есть подчинение чужой воле с с целью выполнения вполне справедливых требований. [...]

Воля воспитателя должна быть крепостью, которую невозможно взять ни упрямством, ни хитростью; она может распахнуть ворота только перед послушанием» (Enzyklopädie..., 1887-(2), цит. по: К.P., S.168).

К подчинению чужой воле ребенок привыкает еще «в колыбели» и зачастую всю жизнь не может отвыкнуть от него.

«Педагогическая наука с полным правом обращает внимание на то обстоятельство, что ребенок уже в колыбели обладает волей и потому обращаться с ним нужно соответственно» (там же, S.167).

Тем самым создаются все предпосылки для того, чтобы человек не просто мог приспособиться к условиям диктатуры, но и готов был, как во времена нацизма, с восторгом принимать ее, ведь «мощь и стабильность политической системы в равной степени основываются как на исполнении гражданами требований закона и властей, так и на подчиненной разуму энергии правителя. Волю отдающего приказ и волю исполнителя не стоит рас сматривать как нечто противоположное, это органические проявления единой воли, причем это верно применительно не только к государственному управлению, но и к семье, и вообще ко всем вопросам воспитания» (там же).

Налицо явная тенденция к полной слитности субъекта и объекта. (Именно таким слиянием, впрочем, и характеризуются отношения между матерью и ребенком в самый первый период его жизни.) Если человека с ранних лет приучать к восприятию телесных наказаний как «совершенно необходимых мер», в зрелом возрасте он поневоле постарается, подчинившись требованием общества, избавить себя от наказания и даже без особых колебаний окажет содействие карательной системе. В тоталитарном государстве, которое может стать благодатной почвой для всего того, что заложено в человеке воспитанием, он будет со спокойной совестью пытать и преследовать других людей. Ведь в данной ситуации он воспринимает волю правительства как свою собственную.

Убедившись, как легко интеллигенция в ряде стран подчинилась диктаторским режимам, понимаешь, что полагать, будто именно необразованные массы особенно восприимчивы к воздействию пропаганды есть просто реликт феодального образа мышления, очередная попытка «знати» возвысить себя над простым народом. Заметное число интеллектуалов не только поддержали Гитлера и Сталина, но и откровенно восхищались проводимой ими политикой. Способность критически воспринимать действительность обусловлена вовсе не уровнем интеллектуального развития, а доступом к своему подлинному Я. Интеллигенция при необходимости отлично приспосабливается и содействует совершению самых немыслимых политических кульбитов. Педагоги всегда умели использовать это ее свойство в своих целях, руководствуясь выражением «Умный всегда уступит» и поговоркой «На упрямых воду возят». Так в педагогическом трактате Г.Грюневальда (1899) прямо написано: «Я еще ни разу не обнаружил склонность к своенравию в интеллектуально развитом или просто незаурядном ребенке» (1899, цит. по: Rutschky, S.423). В дальнейшем этот ребенок вполне может проявить недюжинную проницательность, распознать и подвергнуть критике навязываемую ему идеологию. В пубертатный период он даже способен полемизировать со взглядами родителей, поскольку у него есть необходимый для этого интеллектуальный потенциал. Однако в рамках какой-либо группы (к примеру, приверженцев определенной идеологии или научного направления) этот человек может утратить прежний блеск и покорно подчинится большинству. Дело в том, что в таких группах, как правило, воспроизводится ситуация, существовавшая ранее в семье: человек полностью подчиняется непререкаемому авторитету, как он раньше подчинялся тиранам-родителям. Эта зависимость носит скрытый характер (это как раз в духе «черной педагогики») и может иметь трагические последствия. Так, Мартин Хайдеггер смог без особых усилий отказаться от традиционных философских воззрений и расстаться со своими прежними наставниками. Но он оказался не в состоянии, несмотря на поразительный по мощи интеллект, разглядеть, казалось бы, совершенно очевидные противоречия нацистской доктрины. Он относился к ней с пиететом ребенка, завороженного словами родителей или учителей (ср. A. Miller, 1979).

Сторонники «черной педагогики» считали, что упорство в отстаивании собственной точки зрения есть лишь тупое упрямство и поэтому предосудительно. Видя, какие наказания за это полагались, мы понимаем, что ребенок хотел избежать возможных последствий. Если он был неглуп, это ему легко удавалось. Он только не знал, что за умение приспосабливаться заплатить придется очень дорого.

Власть над детьми не просто передается отцу по наследству, нет, она «воистину божественного происхождения». Это означает, что посеянные учителем семена упадут на благодатную почву, поскольку ребенка заранее приучили слушаться старших, а правитель пожнет то, что посеяли семья и школа.