Текст книги "В начале было воспитание"

Автор книги: Алис Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Однако в Мариенхаузе в жизни Юргена Барча произошло также и нечто положительное. До сих пор он был единственным «мальчиком для битья»: так было и дома, и в школе. Здесь же впервые он оказался не одинок в своем противостоянии «садистам-педагогам».

«Солидарность значила для меня так много, что я готов был примириться и с гораздо более худшим. Главное, что ты не отверженный, это же просто чудо. Мы были солидарны в противостоянии садистам-педагогам. Я где-то прочитал арабскую поговорку: „Враг моего врага – мой друг“. Педагоги не могли не чувствовать эту невероятную сплоченность учеников, готовых им противостоять. Как известно, авторы воспоминаний часто приукрашивают прошлое, но я думаю, что я этого не делаю. Итак, я впервые не был изгоем. Мы все предпочли бы быть разорванными на куски, чем предать товарища. Последнее было просто невероятно!» (S.131).

В зрелом возрасте Барча помещают в психиатрическую больницу. Психиатры, полагая, что он не в состоянии справиться со своими инстинктами, решают подвергнуть его кастрации, на которую Юрген дает согласие. Во время этой операции в 1977 г. он умирает. Но любому психоаналитику ясно, что позиция психиатров просто абсурдна, т.к. Юрген уже в детстве мог прекрасно справляться со своими естественными инстинктами: подтверждение тому – тот факт, что он уже в одиннадцатимесячном возрасте научился пользоваться горшком. К тому же это произошло в больнице, где у ребенка просто не могло быть постоянного референтного лица. Но именно то, что Юрген мог контролировать свои инстинкты, и стало для него роковым. Если бы он не был способен к этому, то семья мясника вряд ли бы его усыновила или бы отказалась от него. Не исключено, что другие приемные родители проявили бы к ребенку больше понимания.

Юрген был довольно способным мальчиком. Он сумел приспосабливаться к требованиям взрослых: научился сносить побои, молча терпеть, когда над ним измывались, запирая в подвале. Эти кошмарные обстоятельства не мешали ему «вести себя хорошо» и получать приличные отметки. Но всплеск чувств в пубертатный период отключил защитные механизмы. Можно было бы сказать «к счастью», если бы последствия этого отказа механизмов саморегуляции не были столь трагичными. (Необходимо отметить, что они оказываются трагичными достаточно часто. Например, подростки могут попасть в зависимость от наркотиков.)

«Разумеется, я часто говорил матери: „Подожди, вот мне исполнится 21 год, и тогда я начну самостоятельную жизнь“. Уж какие-то вещи говорить у меня хватало мужества. На это мать обычно отвечала: „Ты такой дурак, что тебе везде будет плохо, кроме как у нас. А уедешь, все равно через два дня вернешься“. Тогда я верил, что действительно больше двух дней нигде не продержусь. А почему, сам не знаю. А знал я, что и в двадцать один год никуда не уеду. Просто хотелось этими словами хоть немного пар выпустить.

Когда я начал работать, то не говорил „Здорово!“ – или, наоборот: „Кошмар!“. Я вообще не задумывался, нравится мне моя профессия или нет» (S.147).

Таким образом, всякая надежда начать самостоятельную жизнь была убита у этого человека в зародыше. Произошло самое настоящее убийство души. Разве можно назвать это как-нибудь иначе? Такого рода преступлениями криминалисты не занимаются. Их просто не замечают, потому что они считаются неотъемлемым элементом воспитания. И лишь конечный итог этого воспитания – уголовное преступление – является наказуемым деянием. Психолог может, проанализировав его, раскрыть трагическую предысторию, но для этого приходится проникать в подсознание преступника. Точное описание своих преступлений Юргеном Барчем напрочь опровергает его собственное утверждение о том, что они порождены половым инстинктом. (Мы помним, что, думая так, он дал согласие на кастрацию.) Психоаналитик, изучив его письма, может многое узнать о взаимосвязи упоения «величием» своего Я и сексуальных извращений. (Сама эта тема еще недостаточно разработана.)

Юрген Барч не понимает сам себя и неоднократно задает себе вопрос, почему истинное сексуальное влечение имело крайне отдаленное отношение к совершенным убийствам. Он пишет о том, что испытывал нежные чувства к тому или иному товарищу, хотел завести с ним «дружбу». Но ведь это так далеко от зверских расправ над подростками! К тому же во время них он почти не занимался онанизмом. Просто он, убивая других, воссоздавал ситуацию глубочайшего унижения, ощущения полного бессилия, отчаяния и страха, в которой когда-то находился маленький мальчик. Он особенно возбуждался, когда смотрел в испуганные, покорные глаза беззащитной жертвы, т.к. видел в них отражение самого себя и тем самым вновь и вновь уничтожал чужое Я (выступая в роли всемогущего насильника, делая то, что с ним проделывали в детстве), одновременно утверждая «величие» своего Я.

Поскольку книгу Пауля Моора, которая читателя не потрясти не может, достать практически невозможно, я привожу здесь обширные выдержки из нее. В них Юрген Барч подробно описывает совершенные им преступления. Его первой жертвой стал соседский мальчик Аксель.

«Через две недели произошло то же самое. „Пойдем в лес“, – сказал я. Но Аксель ответил: „Нет, ты опять себя будешь вести как чокнутый!“ Но я обещал, что не буду, и он пошел со мной. Однако на меня опять что-то нашло, я силой заставил мальчика раздеться догола, и тут мне в голову пришла совершенно дьявольская выдумка. Я заорал: „А ну ложись ко мне на колени задом вверх. Будет больно, дрыгай ногами, но не вздумай шевелить руками и вообще – не дергайся. Я буду бить тебя по заднице тринадцать раз, и с каждым разом все сильнее. А если ты не согласен – убью!“ (На самом деле я его, конечно, не убил бы.) „Согласен?“

Что ему еще оставалось делать? Конечно, он согласился. И, действительно, дергал ногами, как безумный, но не шевелил ни руками, ни телом. Я же нанес ему не тринадцать, а гораздо больше ударов и бил его до тех пор, пока у меня не заболела рука.

А потом – отрезвление и все то же ощущение глубочайшего унижения. Я чувствовал себя полным ничтожеством. Ведь я унизил не только себя, но и того, кого очень любил. Надо сказать, что Аксель не плакал. Он сидел в стороне и молчал.

„Ударь меня“, – попросил я его. Как мне хотелось, чтобы он забил меня до смерти! Но он не стал меня бить. В конце концов именно я заревел и завыл. „Теперь ты будешь меня презирать“, – сказал я по дороге домой. Он ничего не ответил.

На следующий день (это было во второй половине дня) он подошел к моей двери и тихо попросил: „Не нужно больше, ладно?“ Вы не поверите, я сам не поверил, но он на меня даже не обиделся! Он даже не боялся меня, только показался мне более осторожным. Мы потом часто вместе играли, пока он не переехал. Я же сам настолько испугался содеянного мной, что на какое-то время даже успокоился» (S.135).

«Относительно самых страшных своих преступлений могу только сказать, что лет с тринадцати-четырнадцати я уже почти не отвечал за свои поступки. Я много молился, надеясь, что это поможет, но это не помогло».

«Они все были такими маленькими, гораздо меньше, чем я тогда. И так боялись, что даже не защищались» (S.137).

«До 1962 года я только раздевал их и ощупывал их тело, чтобы испытать соответствующее ощущение. Позднее для этого я уже должен был убивать и резать. Хотел сперва использовать бритву, а потом понял, что для этого лучше всего подходит такой нож, какой был у отца» (S. 139). В этой связи для психоаналитика важно следующее замечание Барча:

«Когда я говорю о любви, имея в виду то чувство, которое, например, молодой человек может испытывать к девушке, то понимаю, что объект любви не просто должен подходить на роль жертвы моего дьявольского инстинкта. Любить – это нечто гораздо большее. Совершенно неверно думать, что у меня на первом месте стоит инстинкт и, чтобы любить именно так, по-настоящему, я должен совладать с ним. Если бы я полюбил, желание терзать свою жертву прошло бы само собой» (S.155).

Итак, своих жертв Юрген Барч не любил.

«Сперва мне хотелось, чтобы мальчики сопротивлялись, хотя их беспомощное состояние действовало на меня завораживающе. Но я прекрасно понимал, что им со мной не справиться, и шансов на спасение у них нет.

Фрезе я пытался целовать, но, вообще говоря, это не входило в мои планы. Даже не знаю, почему у меня вдруг возникло такое желание. Я подумал, что целовать – это классно. Это было для меня нечто новое. А потом – я думал, что моей жертве было приятно, чтобы я ее целовал. Может быть, кто-то подумает, что я совсем спятил. Но я действительно так полагал. Попытаюсь это объяснить. Меня в детстве страшно избивали. Но должен сказать, мне было тогда гораздо приятнее, чтобы тот, кто мне внушал отвращение, целовал меня, а не бил сзади ногой по яйцам. Умом это можно понять. Но тогда я был просто поражен тем, что у меня возникло желание поцеловать Фрезе. Когда я сделал это, он попросил: „Еще!“ Я продолжил его целовать. Ведь ему это все же было приятнее, чем терпеть боль от ударов» (S.175).

Характерно, что Юрген Барч откровенно рассказывает о своем зверском обращении с беззащитными детьми (хотя понимает, какие чувства это вызывает у других) и крайне сдержанно, неохотно, как бы по необходимости – о ситуациях, в которых сам оказывался жертвой. В восемь лет с ним совершил развратные действия тринадцатилетний двоюродный брат, а в свои тринадцать Юрген оказался в постели воспитателя. Но он почти ничего не говорит о том чувстве унижения, которое он должен был тогда испытывать. Объяснение этому очень простое: эти переживания были вытеснены в подсознание. Те чувства, которые испытывал Юрген, издеваясь над беззащитными жертвами, помогают понять механизм этого вытеснения. Совершая убийства, Юрген Барч представлялся самому себе сильным человеком с чувством собственного достоинства, хотя понимал, что все его проклянут. Однако в момент убийства это понимание оказывалось вытесненным в подсознание. Лишь временами он сознавал, какую же мерзость он совершил, и ощущал беспомощность и невыносимый жгучий стыд.

Вытеснение переживаний в подсознание – одна из причин равнодушного отношения людей к совершенному над ними в детстве физическому и сексуальному насилию и того, что о нем так легко забывают.

Приводя здесь отрывки из книги Пауля Моора, я вовсе не ставила своей целью «снять ответственность» с преступника. А ведь именно в этом судьи обычно обвиняют психоаналитиков. Я также не собиралась возлагать всю вину на его родителей. В мои намерения входило лишь показать, что у каждого поступка есть свой (зачастую потаенный) смысл, и понять его можно, лишь увидев всю причинно-следственную связь. К сожалению, воспитание в соответствии с принципами «черной педагогики» лишает людей этой возможности. Газетные публикации, посвященные Юргену Барчу, потрясли меня, не вызвав, однако, никакого морального возмущения. Ведь многие мои пациенты, получив возможность вызволить из подсознания вытесненное туда еще в раннем детстве желание мести, в своих фантазиях разыгрывали поражающие своей жестокостью сцены. (Вспомним о двадцатичетырехлетнем студенте, о котором я писала во введении к главе о Юргене Барче.) Но опять же именно потому, что они имеют возможность откровенно обсуждать то, что они ощущают, у них не появляется желание претворить свои фантазии в жизнь. У Юргена Барча такая возможность напрочь отсутствовала. На первом году жизни его душу не согревала любовь матери, вплоть до школьного возраста он никогда не играл с другими детьми, а родители также никогда не играли с ним. В школе же он быстро сделался мальчиком для битья. Естественно, ребенок, живший дома в полной изоляции и приученный побоями к абсолютному послушанию, не мог быть на равных со своими сверстниками. Его одноклассники чувствовали, что он боится их, и все больше и больше измывались над ним. То, что произошло после бегства из Мариенхаузена, наглядно показывает, как страшно страдал мальчик, мечущийся между «благополучным» родным домом, где остались отец и мать («добропорядочные бюргеры»), и церковной школой с ее псевдоблагочестивой атмосферой. Потребность рассказать дома обо всем и понимание, что никто этому не поверит, страх перед родителями и страстное желание выплакать им свою боль – разве в такой ситуации не оказываются ежедневно тысячи подростков?

В интернате Юрген, будучи послушным ребенком, исправно выполнял все тамошние предписания, не совершал ничего запретного и был буквально вне себя от ярости, когда его бывший соученик рассказал на суде, что он не только спал там с одним из мальчиков, но и воспринимал это как нечто «само собой разумеющееся». Естественно, в приюте многие находили возможность обходить запреты, но это отнюдь не относится к детям, которых еще в младенческом возрасте приучили к безоговорочному послушанию. Такие дети были готовы исполнять обязанности причетников, лишь бы быть поближе к какому-нибудь живому существу. Таким в их глазах являлся священник.

Если родители подвергают ребенка насилию или используют его как сексуальный объект, это запечатлевается в подсознании, и провоцирует потом различные извращения. В том, как Юрген Барч совершал убийства с зеркальной точностью отразилось многое из его детства:

1. Бывшее бомбоубежище, в котором он убивал детей, по описанию Барча, сильно напоминает «подвал с решетками и трехметровыми стенами», т.е. его дом, где он был когда-то заперт.

2. Преступлениям обязательно предшествовал «выбор жертвы». Но ведь при усыновлении Юргена выбрали (и потом постепенно лишали жизненных сил).

3. Он убивал детей «нашим ножом», т.е. инструментом, которым отец разделывал туши.

4. Он возбуждался, заглядывая в полные ужаса глаза беззащитных жертв. В этих глазах он видел себя самого, испытывающего те чувства, которые он когда-то был вынужден скрывать. Одновременно он чувствовал себя в роли тех, от кого когда-то всецело зависел.

Совершенные Юргеном Барчем убийства свидетельствуют:

1) об отчаянной попытке обойти запрет и «удовлетворить свою сексуальную потребность», что раньше ему строго-настрого было запрещено;

2) о всплеске накопившейся в душе (и считающейся в обществе чем-то предосудительным) ненависти к родителям и учителям, заинтересованным только в «добропорядочном поведении», но лишившим мальчика возможности нормально жить;

3) о синдроме навязчивого повторения; чувство беспомощности теперь должны были испытывать мальчики в коротких штанах, какие Юрген Барч носил в детстве, кроме того, он хотел заставить людей вновь испытывать чувство почти физического отвращения к нему, то чувство, которое испытывала мать, когда он в двухлетнем возрасте вновь начал справлять свою нужду в пеленки.

Преступления Юргена Барча, равно как и откровенное провокационное поведение Кристианы Ф., вызывает вполне обоснованное чувство возмущения.

Но тот, кто объясняет убийства, совершенные Юргеном Барчем, исключительно «болезненным сексуальным влечением», никогда не сумеет найти истинные причины многих актов насилия. Расскажу коротко о преступлении, где секс не играл почти никакой роли, но которое, тем не менее, обусловлено трагическими эпизодами детства.

Еженедельник «Цайт» опубликовал 27 июля 1979 г. статью о Мэри Белл, которая в 1968 г. в одиннадцатилетнем возрасте была осуждена английским судом за двойное убийство на пожизненное заключение. На момент публикации ей исполнилось 22 года, она сидит в тюрьме и еще ни разу не общалась с психотерапевтом. Я позволю себе привести выдержки из этой статьи.

«Слушается дело об убийстве двух мальчиков, одному из которых было три, а другому четыре года. Председатель суда в Ньюкастле приказывает обвиняемой встать. Девочка отвечает, что она уже стоит. Обвиняемой Мэри Белл всего лишь одиннадцать лет.

26 мая 1957 г. семнадцатилетняя Бетти К. в больнице „Дилстолл Холл“ города Гейтсхеда родила девочку. Когда матери через несколько минут после родов протянули младенца, она якобы даже содрогнулась от отвращения и закричала: „Уберите от меня эту гадость!“ Когда Мэри исполнилось три года, мать как-то отправилась с ней погулять, не заметив, что за ними тайком увязалась сестра Бетти. Они отправились в агентство, занимающееся вопросами усыновления, и натолкнулись там на молодую женщину, плачущую навзрыд. Она сказала, что хочет усыновить ребенка и уехать в Австралию, но ей ответили, что для усыновления она слишком молода. „Так забери ее“, – сказала Бетти, сунула Мэри в руки незнакомки и ушла...

В школе Мэри вела себя вызывающе: била, кусала и царапала других детей, душила голубей, а однажды даже спихнула своего двоюродного брата в бывшее бомбоубежище. Мальчик упал с высоты два с половиной метра на бетонный пол. На следующий день Мэри на детской площадке приставала к трем девочкам: она хватала их за горло и пыталась душить. В девять лет ее перевели в другую школу, и двое тамошних учителей заявили в один голос: „Лучше не приставать к ней с расспросами и не копаться в ее жизни“. Сотрудница полиции, хорошо изучившая поведение Мэри в следственном изоляторе, рассказывала: „Ей было очень скучно. Она стояла у окна, смотрела на идущую по желобу кошку, затем спросила, можно ли ее впустить. Мы открыли окно. Она достала шерстяную нитку и стала играть с кошкой. Через какое-то время я вдруг увидела, что она схватила кошку за загривок так, что у несчастного животного перехватило дыхание. От недостатка воздуха кошка даже высунула язык. Я отняла у нее кошку и сказала: „Ты делаешь ей больно““.

Она ответила: „А плевать, она все равно ничего не чувствует, и вообще, мне нравится делать больно тем, кто не может защищаться“.

Другой сотруднице полиции Мэри сказала, что хотела бы стать медсестрой, т.к. ей „хочется колоть людей и вообще нравится причинять им боль“. Тем временем мать вышла замуж за Билли Белла, однако по-прежнему обслуживала довольно специфических клиентов. После судебного процесса над ее дочерью Бетти объяснила сотруднику полиции, в чем, собственно говоря, заключается ее занятие. „Я бью их бичом, – заявила она таким тоном, как будто речь шла о чем-то естественном и собеседник должен был давно это знать. При этом она добавила: – Но я всегда прятала бич от детей“».

Поведение Мэри Белл не оставляет никакого сомнения в том, что ее мать, выбравшая такую, мягко говоря, экзотическую профессию, мучила своего ребенка и, вероятно, даже пыталась убить его, т.е. проделать то же самое, что ее дочь сделала с кошкой и маленькими детьми. К сожалению, нет закона, запрещающего подобную родительскую жестокость.

Нам часто говорят, что курс психотерапии стоит довольно дорого. Это звучит как упрек. Но разве дешевле для общества всю жизнь держать за решеткой человека, которого посадили в тюрьму в одиннадцать лет? Да и поможет ли это? Ребенок, с которым так жестоко обращались родители, повзрослев, непременно захочет хоть как-то отомстить за совершенное над ним насилие. Если он не найдет никого, с кем можно поделиться самыми сокровенными мыслями и желаниями, следует ожидать, что он совершит жестокое преступление, и общество еще раз ужаснется. Но ужасаться следовало бы раньше, при совершении самого первого убийства, а именно убийства души ребенка. Тогда мы смогли & бы помочь ему эмоционально воспринять собственные страдания. Осознав их, и он не стал бы носить в себе крайне опасный для общества с потенциал. (Во время чтения гранок этой книги я узнала из газет, что Мэри Белл освобождена из тюрьмы. Она стала «очень привлекательной женщиной и хочет непременно жить рядом с матерью».)

Стена молчания

Я подробно описала историю Юргена Барча, чтобы на конкретном материале показать, как выявление истоков чудовищных убийств позволяет детально восстановить картину убийства души ребенка. Чем раньше оно совершается, тем труднее человек понимает, что с ним происходит, и тем сложнее ему описать то насилие, которому он подвергался. Поэтому он вынужден воссоздавать в реальной жизни ситуацию своих детских лет. Вот почему я проявляю такой интерес к раннему детству. Я считаю, что, не проанализировав первый период жизни преступника, мы не поймем причины преступлений.

После того, как я написала целую главу и еще раз просмотрела выделенные курсивом места, выяснилось, что я забыла выделить самую важную мысль: анализ эмпирического материала подтверждает, что детей порой начинают избивать в младенческом возрасте, и это имеет затем катастрофические последствия.

То, что я пропустила столь важный тезис, свидетельствует о следующем: нам всем крайне трудно представить себе мать, способную избивать младенца. Вот почему мы не можем осознать последствия этого, дать полную волю своим чувствам, вот почему психоаналитики так мало занимаются такими фактами и не ставят перед собой задачу выяснить, как ведет себя человек, уже на первом месяце жизни ощутивший насилие над собой.

Не следует неправильно истолковывать и искажать мое намерение, полагая, что я собираюсь в чем-либо обвинить госпожу Барч. Я хотела бы воздержаться от какого-либо морализаторства и просто указать на причины и следствия. Я считаю, что если человека в детстве били, то он тоже будет кого-нибудь бить, если ему угрожали – угрожать другим, если унижали – унижать других, если убили его душу, значит, он будет тоже убивать, как духовно, так и физически. Что же касается морали, то нужно прямо сказать, что ни одна мать не будет беспричинно бить своего младенца. Поскольку мы ничего не знаем о детстве госпожи Барч, причины ее поведения нам неизвестны. Но они, безусловно, есть. Ведь Алоиз Гитлер не случайно вел себя как жестокий деспот. Ограничиться лишь осуждением матерей гораздо легче, чем взглянуть правде в глаза. Если мы пойдем по этому нелегкому пути, то это будет говорить о том, что и наша мораль небезупречна. Ведь наши обвинения приведут лишь к тому, что родители, жестоко обращающиеся со своими детьми, окажутся в еще большей изоляции, они будут жить в состоянии еще большего нервного напряжения: ведь они действительно не понимают причин своего поведения.

Разумеется, их положение трагично, но это не значит, что мы должны и дальше терпеть духовное и физическое унижение родителями своих детей. Здесь необходимо применять такие методы, как лишение родительских прав и психотерапевтическое воздействие.

Мысль написать о Юргене Барче принадлежит отнюдь не мне. Одна из читательниц «Драмы одаренного ребенка» прислала письмо, из которого я, с ее позволения, приведу следующий отрывок.

«От книг двери тюрем не распахиваются, однако есть книги, благодаря которым у тебя хватает духа пытаться взломать эти двери. Среди них Ваша книга занимает особое место.

В одном месте (страницу я не помню) Вы пишете о применении по отношению к детям телесных наказаний и подчеркиваете, что ситуация в Германии вам неизвестна (здесь не совсем верно передана моя мысль. – А. М.). Могу подтвердить Ваши самые худшие опасения. Неужели Вы думаете, что нацисты смогли бы создать систему концлагерей, если бы в детских комнатах немецких домов не царил культ таких воистину пыточных инструментов, как палка, трость, выбивалка для ковров или ремень? Мне 37 лет, я мать троих детей, и до сих пор с переменным успехом я пытаюсь преодолеть губительные для души последствия пресловутого старого воспитания. Я хочу, чтобы мои дети выросли свободными людьми.

Вот уже почти четыре года я „героически борюсь“, но в душе моей по-прежнему присутствует образ сурового отца, всегда готового наказать своих детей. Мне даже не удается сделать его хоть немного более человечным. В новом издании Вашей книги, я надеюсь, вы отведете Германии первое место в перечне тех стран, где больше всего истязают детей. На наших улицах их умирает гораздо больше, чем в остальных европейских государствах. Опыт жестокого обращения с детьми по-прежнему передается из поколения в поколение, но любой, кто захочет выяснить, что конкретно родители делают со своими чадами, натолкнется на глухую стену молчания. Но даже если кому-то и удастся заглянуть за нее, благодаря осознанию важности проблемы и пройденному курсу психоанализа, он будет молчать, т.к. знает, что ему никто не поверит. Скажу сразу, чтобы Вы поняли меня правильно: я выросла отнюдь не в асоциальной среде, а во вполне благополучной семье, принадлежавшей не просто к среднему классу, а к его привилегированному слою. Мой отец был священником. Так вот, в этой „гармоничной атмосфере“ я регулярно получала порцию побоев».

Эта читательница обратила мое внимание на книгу Пауля Моора. Благодаря ей я занялась изучением судьбы Юргена Барча, и это оказалось для меня очень полезным. Я также узнала довольно много о собственных защитных механизмах: раньше я кое-что слышала о деле Барча, но как-то не слишком интересовалась им. И лишь это письмо побудило меня встать на путь, который я непременно должна была пройти до с конца. У меня просто не было другого выбора.

Теперь я знаю, что во всех европейских странах с детьми обращаются одинаково жестоко, и Германия вовсе не главенствует в этом списке. Иногда нам невыносимо трудно признать горькую истину, и поэтому мы предпочитаем тешить себя иллюзиями. Наиболее распространенный защитный механизм – перенос во времени и пространстве. Так, например, мы готовы признать факты жестокого обращения с детьми в прошлом столетии или в каких-нибудь далеких странах и как-то не замечаем, что то же самое происходит у нас, здесь и сейчас. Есть и другой метод внутренней защиты. Если кто-либо, подобно моей читательнице, смело решится ради своих детей искать ответы на все вопросы, касающиеся его детства и убедится в том, что он стал жертвой насилия, то почти наверняка он уверит себя в том, что далеко не везде дела обстоят так плохо и что в других странах и в другие времена с детьми обращались гораздо более гуманно, чем в непосредственной близости от него самого. Как известно, без надежды жить нельзя, и возможно именно она способствует зарождению иллюзий. Поэтому я совершенно уверена в том, что даже после ознакомления с приводимыми ниже фактами некоторые читатели будут по-прежнему пребывать во власти заблуждений. Однако эти факты дают нам возможность понять, что творится в относительно благополучной Швейцарии, где, как и в Германии, «черная педагогика», как мы увидим, живет и процветает. Я взяла эти данные из сборника, составленного специалистами службы доверия в Эфлигене, кантон Берн. Характерно, что сам сборник был разослан в редакции более чем двухсот газет, но только две из них опубликовали выдержки из него[15]15
  Во время чтения корректуры я узнала, что два семейных журнала также решились на столь смелый шаг.


[Закрыть]. Вот хроника всего лишь одного месяца.

05.02. Ааргау: Отец жестоко избивал кулаками, бичом и т.д. своего семилетнего сына, а также регулярно запирал его в чулане. Бил он и свою жену. Причина: алкоголизм и финансовые трудности.

05.02. Санкт-Галлен: Двенадцатилетняя девочка рассказывает, что родители бьют ее ремнем за любую провинность, превратив ее жизнь в сущий ад.

05.02. Ааргау: Отец бил двенадцатилетнюю девочку кулаками и брючным ремнем. Он запретил дочери иметь друзей, относясь к ней как к своей собственности.

07.02. Берн: Семилетняя девочка сбежала из дома. Причина: мать в наказание постоянно бьет ее выбивалкой для ковров. По мнению матери, применение телесных наказаний вплоть до наступления школьного возраста никак не отразится на душевном здоровье дочери.

08.02. Цюрих: Родители, желая приучить свою пятнадцатилетнюю дочь к дисциплине, таскали ее за волосы. Иногда они брали ее одновременно за мочки обоих ушей и кругообразными движениями как бы «закручивали» их. По их мнению, дочь с юных лет нужно приучать к суровым жизненным условиям, т.к. жизнь – очень жестокая штука. Если с дочерью церемониться, она вырастет неженкой, считают они.

14.02. Люцерн: Отец кладет четырнадцатилетнего сына на колени животом вверх и, надавливая на ноги и грудную клетку, выгибает его так, что хрустит в спине. Врач констатирует смещение позвонков. Сын украл в супермаркете перочинный нож, поэтому отец и подверг его такому наказанию.

15.02. Тургау: Десятилетняя девочка вне себя от горя. В наказание отец прямо у нее на глазах убил и разрезал на куски ее любимого хомячка.

16.02. Солотурн: Мать угрожает четырнадцатилетнему сыну тем, что отрежет ему член, если еще раз застанет его за занятием онанизмом. По ее словам, все, кто занимается таким богомерзким делом, непременно попадут в ад. Однажды она поймала за этим мужа и с тех пор прилагает все усилия для борьбы с подобным извращением.

Граубюнден: Отец с такой силой ударил пятнадцатилетнюю дочь по голове, что та потеряла сознание. Врач констатировал трещину черепа. Девочка всего лишь пришла домой на полчаса позже, чем обычно.

17.02. Ааргау: Четырнадцатилетний мальчик в отчаянии. У него нет никого, с кем можно поговорить. Он полагает, что сам виноват, т.к. панически боится других людей, особенно девочек.

18.02. Ааргау: С тринадцатилетним мальчиком его дядя вступил в половую связь. Мальчик хочет покончить с собой, но не потому, что стал жертвой насилия. Просто он боится стать гомосексуалистом. Родителям он не хочет ничего говорить, они только изобьют его.

Базен-Ланд: Тринадцатилетнюю девочку избил ее восемнадцатилетний друг и заставил вступить с ним в половую связь. Девочка очень боится своих родителей, и потому хочет сохранить это в тайне.

Базель: Семилетний мальчик каждый день около двенадцати часов начинает вдруг испытывать страх. К вечеру он успокаивается. Мать не хочет вести сына к психотерапевту. Во-первых, у нее нет денег, а во-вторых, он же «нормальный ребенок»... А между тем мальчик уже два раза пытался выпрыгнуть из окна.

20.02. Ааргау: Отец избивает свою дочь и угрожает выколоть ей глаза, если она и дальше будет «путаться» со своими дружком. Оба однажды уже на два дня сбегали из дома.

Цюрих: Отец на четыре часа подвешивает сына за ноги. Затем он окунает его в холодную воду. Оказывается, мальчик что-то украл в супермаркете.

27.02. Берн: Учитель в назидание многократно бьет учеников по лицу, заставляя их после каждого удара выполнять кувырок вперед или назад. Это продолжается, пока провинившийся не падает от полного изнеможения.

Цюрих: Пятнадцатилетняя девочка жалуется, что мать уже в течении шести лет избивает ее веником и электрошнуром, а также колет ее вилкой и ножом. Девочка в отчаянии и хочет сбежать из дома.

Служба доверия существует в Эфлигене уже два года. За это время ее сотрудники узнали о следующих методах издевательства над детьми.

Нанесение ударов. Удары по ушам (ребенка неоднократно и сильно бьют ладонью, кулаком или согнутым большим пальцем по уху; иногда бьют одновременно ладонями, кулаками или согнутыми большими пальцами обеих рук по двум ушам); удары рукой по телу (ребенка сильно бьют ладонью то одной, то другой руки); удары кулаком по телу (ребенка сильно бьют то одним, то другим кулаком); удары обоими кулаками одновременно; удары локтем; удары рукой и локтем (сначала ребенка бьют рукой, затем локтем); подзатыльники (обычный удар или «скользящий» удар по касательной, удар по затылку согнутым безымянным пальцем, на который надето обручальное кольцо); удар линейкой по рукам (излюбленный способ наказания, практикуемый не только учителями, но и родителями; ребенка бьют чаще всего пластмассовой линейкой по внутренней или тыльной стороне ладони, по подушечкам пальцев; иногда бьют ребром линейки).