Текст книги "В начале было воспитание"

Автор книги: Алис Миллер

Сильвия Плат и запрет на выражение чувств

Ты хочешь знать, зачем пишу я?

И нравится ли мне?

И есть ли смысл?

Конечно, есть,

А как же может быть иначе?

Ведь я пишу,

Лишь голосу души своей подвластна,

Что хочет говорить.

Сильвия Плат

Любой человек в своей жизни часто оказывается в состоянии фрустрации. В детстве по-другому тоже не могло быть: даже самая лучшая мать не способна удовлетворить все желания и потребности ребенка. Но причиной психических расстройств является не столько сама фрустрация, сколько запрет родителей на проявление отрицательных эмоций, которые ей вызваны, его причина – желание родителей защитить свою психическую сферу. Взрослый может конфликтовать с Господом Богом, бросать вызовы судьбе, властям, обществу, если ему кажется, что его обманывают, игнорируют, несправедливо наказывают или предъявляют к нему чрезмерные требования. Ребенок же не имеет права протестовать. Он обязан жить в мире со своими богами – родителями и педагогами, – скрывать свое подлинное внутреннее состояние и вплоть до зрелого возраста не позволять эмоциям выплескиваться из глубин подсознания. В результате эмоциональная разрядка все же наступает, но в извращенной форме: здесь и насилие над собственными детьми, осуществляемое с помощью педагогических методов, и психические заболевания различной степени тяжести, и наркомания, и алкоголизм, и жестокие преступления, и, наконец, самоубийство.

Наиболее удобной и безопасной для общества формой эмоциональной разрядки является литературное творчество, т.к. занятие им не порождает чувства вины: от лица выдуманного персонажа можно упрекать любого и выдвигать любые обвинения. Особенно хорошо это видно на таком ярком примере, как жизнь Сильвии Плат. Слушая рассказы о ней, читая ее стихи и письма, не только ощущаешь жажду деятельности, которая ей была свойственна, но и понимаешь, в состоянии какого чудовищного стресса она находилась все время. Она очень много работала, не делая себе поблажек. Естественно, что ее мать, говоря о самоубийстве дочери, подчеркивала именно этот фактор, т.к. матери детей, совершивших последний шаг, обычно стремятся объяснить все чисто внешними обстоятельствами. Подспудно они ощущают вину, и это мешает им по-настоящему ощутить горечь утраты.

Жизнь Сильвии Плат была не тяжелее жизни многих миллионов людей. Правда, из-за чрезмерной чувствительности Сильвия гораздо сильнее страдала от периодически возникавших фрустраций, но и в минуты радости испытывала гораздо более яркие ощущения. Но в отчаяние она приходила вовсе не из-за этого, а потому, что не с кем было поделиться своими горестями. В письмах к матери она уверяла, что у нее все в порядке. Подозрение, что мать просто отказалась публиковать другие письма, едва ли оправданно. Ведь Сильвия не могла написать других писем, полагая, что мать нуждается в оптимизме дочери, который должен подтверждать правильность ее жизненной позиции, если же дочь откровенно поделится в письмах своими бедами и печалями, то мать просто умрет. Если бы Сильвия могла открыто высказать в письмах свое негативное отношение к матери и заявить, что в жизни у нее далеко не все благополучно, она бы никогда не покончила с собой. Если бы мать осознала, что никогда не понимала дочь, фактически оказавшуюся на краю пропасти, и испытала скорбь в этой связи, то она никогда бы не издала сборник писем дочери. Ведь тогда изданные ею самой письма доставили бы ей невыносимую боль. Но Аурелия Плат испытывала чувство вины, и письма призваны были доказать, что она невиновна. Примером такого самооправдания является следующий фрагмент из ее предисловия:

«Следующее стихотворение Сильвия написала в 14 лет. Она рисовала натюрморт, и когда закончила рисунок, то сразу же показала его нам. Уоррел, Грэмми и я были просто поражены. Тут в дверь позвонили, Грэмми сняла фартук, машинально бросила его на картину и пошла открывать дверь. Увидев, что весь рисунок смазался, Грэмми чуть не заплакала, но Сильвия сказала ей: „Не бери в голову, я сделаю все заново“. В тот же вечер она впервые написала стихотворение с трагедийным подтекстом „Я думала, что я неуязвима“, которое и было инспирировано описанным событием.

 
Я думала, что я неуязвима,
Что боль меня боится,
Страдание мне чуждо,
Душа моя свободна,
Словно птица.
А солнце грело в марте – просто чудо!
И мысль моя, лилово-золотая, —
О радости! Но и об острой сладкой боли,
Что с радостью повенчана навеки,
Не забываю.
 
 
Душа моя взмывает выше чайки
В прозрачные просторы поднебесья,
Крылом касаясь купола небес —
От легкости полета мир прекрасен,
Как песня.
(Как слабо все же сердце человека —
То лихорадочно трепещет, бьется,
То, словно чуткий музыкальный инструмент,
Стеклянным звоном плачет, то смеется.)
 
 
Вдруг мир стал серым, будто дождь осенний,
И счастье улетело в никуда.
И пустота, щемящая, глухая,
Жестоко меня за руки хватала —
И тогда —
Разорваны серебряные нити,
И небосвод разбился золотой...
И руки, что меня давно хранили,
Застыв, рыдали от такой потери, от боли той.
(Как слабо все же сердце человека —
Но мудрости итог в своих глубинах прячет,
Как инструмент, звучит и как кристалл, сверкает,
То, радуясь любви, безудержно смеется, то плачет.)
 

Мистер Крокет, обучавший Сильвию английскому языку, показал стихотворение одному из своих коллег, который сказал: „Даже не верится, что такое юное создание способно на такие переживания“. Когда я передала эти слова Сильвии, она шаловливо улыбнулась и сказала: „Пусть каждый толкует стихотворение на свой манер. Это его право“» (Plat, 1975, S.28).

Если такой чрезмерно эмоциональный ребенок, как Сильвия, чувствует, что для ее матери жизненно важно считать, что причиной страданий дочери стала нелепая история с натюрмортом, а не разрушение подлинного Я девочки, лишенной возможности в разговоре с матерью выразить свои подлинные переживания, она будет тщательно скрывать от нее свои подлинные ощущения. После прочтения писем Сильвии начинаешь это понимать. Строки стихотворения «Стеклянный колокол» (1978) позволяют почувствовать подлинное Я Сильвии, погибшее в результате ее самоубийства. А вот мнимому Я мать воздвигла памятник, издав книжку писем дочери.

После прочтения этих писем становится ясно, что такое суицид. В ряде случаев это единственно возможный способ выражения своего подлинного Я. Многие родители поступают так же, как и мать Сильвии Плат. Они отчаянно пытаются вести себя «правильно», и поведение их детей должно подтвердить, что они хорошие родители. Они пытаются «правильно воспитывать детей», т.е. давать им не слишком мало и не слишком много, стремятся к тому, чтобы дети были послушными, чтобы у них выработалось чувство долга. Но тем самым они лишают себя возможности понять, что творится в душах их детей. О какой эмпатии может идти речь, когда я всецело одержима желанием быть только хорошей матерью и не думаю больше ни о чем! Естественно, ребенок не может встретить у такой матери никакого сочувствия. Вот несколько примеров неправильного поведения родителей.

Зачастую родители упорно не замечают фрустрации ребенка, т.к. их самих с детства приучили не воспринимать это состояние всерьез. Но иногда они просто делают вид, что ничего не замечают, искренне полагая, что это лишь на пользу ребенку.

Порой они пытаются убедить его не верить собственным глазам и ощущениям и ни в коем случае не полагаться на опыт первых детских лет. Они думают, что дети, узнав правду, будут страдать нервными расстройствами, но не понимают, что неврозы возникают именно из-за невозможности узнать правду. Вот один пример: младенца, который из-за врожденной патологии не может сам сосать грудь, связывали по рукам и ногам и кормили насильственно. Мать затем из самых лучших побуждений скрывала эту «тайну» от своей взрослой дочери. Но ведь подсознательно дочь всегда помнила о способе кормления, напоминавшем пытку, и это не могло не найти выражения в симптомах расстройства ее психики.

Таким образом, если первый тип материнского поведения обусловлен вытеснением детских эмоций в подсознание, то второй – нелепыми представлениями о возможности исправить прошлое, умалчивая о нем.

В первом случае мать руководствуется принципом «этого не может быть потому, что этого не может быть никогда», а во втором – «если не говорить об этом, значит, этого никогда не было».

Чрезмерно эмоциональный ребенок подобен глине в руках скульптора и всей душой воспринимает родительские заповеди. Его можно заставить приспособиться к чему угодно, но есть некий фактор, который родители подчинить себе не могут. Я бы назвала его телесной памятью. Он выражается в телесных недугах, ощущениях и иногда во снах. Психопатия и неврозы – другая, непонятная для окружающих форма выражения истинного душевного состояния. Эти заболевания крайне обременительны как для самого больного, так и для общества в целом. Но ведь естественные реакции ребенка на жестокое обращение были когда-то обременительны для родителей.

Я уже неоднократно подчеркивала, что опасна не сама душевная травма, а вытесненные в подсознание чувство отчаяния, которое возникает из-за невозможности рассказать о своей боли. Ведь запрещается не только проявлять, но даже испытывать такие чувства, как гнев, ярость, отчаяние, горечь, нельзя естественно реагировать на унижения и оскорбления. Тем самым очень многих можно довести до самоубийства, поскольку без выражения подлинного Я жизнь теряет всякий смысл. Разумеется, родителей также нельзя ни к чему принуждать и 8 заставлять переносить то, чего они вынести не могут. Однако нужно с постоянно внушать им следующую мысль: причиной душевных заболеваний детей являются отнюдь не сами страдания, а вытеснение вызванных ими ощущений в подсознание ради душевного спокойствия родителей.

Фрустрация – не позор и не яд. Вызванная ею душевная боль – вполне естественная человеческая реакция. Но если на выражение чувств горечи налагается вербальный или невербальный запрет или в соответствии с принципами «черной педагогики» воспитатели применяют насилие, чтобы воспрепятствовать выражению этого чувства, то тем самым человеку не дают возможность развиваться естественным путем и создают предпосылки для возникновения у него нервных и психических заболеваний. Мы помним, что Адольф Гитлер с гордостью рассказывал, что ему однажды удалось, ни разу не вскрикнув и не заплакав, сосчитать, сколько ударов нанес ему отец. Он утверждал, что отец оценил его стойкость и никогда его больше не бил. Я думаю, что так быть не могло, и Адольф Гитлер просто выдавал желаемое за действительное. Ведь Алоиз бил сына вовсе не потому, что его раздражало поведение Адольфа. На насилие его толкало сохранившееся с детства в подсознании чувство униженности, которое он раньше не мог открыто выразить. То есть Гитлер просто фантазирует. Он утверждает, что, начиная с определенного момента, больше не подвергался побоям, и это не случайно. В этот момент ему удалось «задавить» в себе душевную боль, и он отождествил себя с насильником-отцом. Многие мои пациенты сначала также не могут припомнить, что происходило с ними в детстве, и лишь после «пробуждения чувств» память о детских годах «возвращается».

К чему приводит скрытая ненависть, чувство вины и невозможность выразить свои чувства

В октябре 1977 г. философ Лемек Колаковский был удостоен Премии мира Германского союза книготорговцев. В своей торжественной речи он подробно остановился на таком явлении, как ненависть, и в качестве примера привел захват террористами самолета авиакомпании «Люфтганза», который был угнан в Магаджио. Это событие тогда очень взволновало общественность.

По мнению Колаковского, у очень многих людей напрочь отсутствует чувство ненависти. Он утверждает, что человек может жить вообще без ненависти. Неудивительно, что об этом говорит именно философ: для многих философов человеческое бытие идентично сознательному бытию. Но для психоаналитика, ежедневно сталкивающегося с феноменами подсознания и понимающего, к каким тяжким последствиям приводит игнорирование его роли, отнюдь не бесспорно, что люди делятся на добрых и злых, любящих и ненавидящих. Он знает, что моральные ценности часто всего лишь ширма. Ненависть – нормальное человеческое чувство, а чувства еще никого никогда не убивали. Разве есть более адекватная реакция на зверское обращение с детьми, насилие над женщинами, пытки невиновных, чем гнев или ненависть, тем более, когда неясны мотивы таких действий? Человек, которому с самого начала родители дали возможность проявлять ярость и гнев, реагировать на несовершенство жизни, запомнит, что его отец и мать способны к эмпатии, и в дальнейшем сможет без помощи психоаналитика разобраться в своих чувствах. Правда мне такие люди пока не попадались. Зато те, с кем я общалась, вынуждены были скрывать свои чувства и потом, сами того не замечая, отыгрываться на других людях. Помимо всего прочего, либо у них, либо у их детей развивался синдром навязчивого повторения, в структуре личности появлялась установка на разрушение. Часто они годами были вынуждены лечиться от различных соматических заболеваний, имевших психическую природу. Иногда они страдали от тяжелых депрессий. Но все эти симптомы исчезали, как только они получали возможность испытать на сеансах психоанализа зародившееся еще в раннем детстве чувство гнева. Исчезал и страх обидеть кого-либо, выражая свой гнев. На примере Адольфа Гитлера хорошо видно, что накопление ненависти в подсознании может побудить человека к истреблению миллионов людей. Но если человеку удается открыто выразить какое-либо свое чувство, со временем оно уступает место другому, и даже самая лютая, вполне осознанная ненависть к отцу не повлечет за собой убийства других людей, не говоря уже о геноциде. Но детские ощущения Адольфа Гитлера так и остались заключенными в его подсознании, и потому он с легкостью уничтожал людей, объясняя это тем, что «Германии нужно гораздо больше жизненного пространства», «евреи угрожают миру», а ему самому требуется «жестокая молодежь, без которой ничего нового не создать»... Список мнимых причин можно продолжать до бесконечности.

Чем же тогда объяснить, что, несмотря на все большее распространение знаний о психологии, две трети населения Германии выступают за телесные наказания? А что мы знаем об оставшейся одной трети? Сколько родителей избивают своих детей, прекрасно понимая, что этого делать нельзя? Сложившуюся ситуацию невозможно понять без учета следующих обстоятельств:

1. Для того, чтобы родители, издеваясь над детьми, эмоционально восприняли их ощущения, они должны сохранить в душе память о том, как тяжело было им в детстве переносить насилие. Но ведь им внушалось, что это вовсе не насилие, и было запрещено выражать свои чувства. Это означает, что родители не только могут, но иногда даже вынуждены бить и унижать своих детей, не замечая, что этим причиняют им боль.

2. Если человек, желающий быть честным с самим собой, не воспринимает сложившуюся в детстве ситуацию как трагическую, идеализируя своих родителей, ненависть, накопившаяся в подсознании, все равно найдет способ заявить о себе: развивается синдром навязчивого повторения. Такой человек по совершенно непонятным для него причинам будет создавать ситуации, в которых он будет мучить другого человека или же другой человек будет причинять ему боль. (У таких людей подсознательное желание причинить боль иногда сопровождается желанием испытать боль.)

3. Поскольку насилие над детьми, именуемое воспитанием, в обществе считается нормой, дети прекрасно подходят для того, чтобы срывать на них злобу и ненависть.

4. Поскольку практически все религии запрещают детям отвечать гневом на жестокое обращение родителей с ними, то в дальнейшем раскручивается спираль насилия, жертвой которого становятся последующие поколения.

По мнению социологов, в обществе не было бы табу на инцест, если бы сексуальное влечение к близким родственникам не было бы естественным чувством. Поэтому такое табу присуще всем народам, имеющим достаточно развитую культуру, и воспитание ребенка в этих культурах немыслимо без привития ему соответствующих установок.

Видимо, некоторая агрессивность ребенка по отношению к родителям так же естественна, как и сексуальное влечение к близкому человеку, и здесь есть определенная проблема. Мне неизвестно, как она решается народами других культур, не обязанными следовать христианским заповедям, в том числе и заповеди, требующей почитать отца и мать; но, куда ни взгляни, повсюду чтут права родителей, и ни в одной культуре нет заповеди, требующей уважения к правам детей. Может быть, требование уважать родителей существует потому же, почему есть запрет на инцест? Может быть, за этим стоит соображение, что нужно как можно скорее привить уважение к родителям, в противном случае естественной реакцией детей на жестокое обращение будут ответное насилие или даже убийство?

Мы постоянно слышим о том, каким страшным насилием отмечено наше время. И все же есть некоторые тенденции, которые мне внушают оптимизм. Все чаще подвергают сомнению заповедь: «Возлюби отца своего и мать свою». Действительно, если она используется для того, чтобы родители сразу же смогли пресечь естественную и вполне оправданную агрессивную реакцию своего ребенка, то последнему не остается ничего другого, кроме как проявить ее в отношении своих детей, и возникает замкнутый круг. Таким образом, нарушение этой заповеди – уже само по себе значительный прогресс. Если дети поймут, что с ними проделывали родители, то они попытаются отомстить именно им. Имей, к примеру, Адольф Гитлер возможность в детстве открыто излить свою ярость на своего отца, миллионы людей остались бы живы.

Мой вывод о том, что именно жестокое обращение отца с маленьким Адольфом Гитлером породило в ребенке неутолимую ненависть, т.к. мальчик ничем не мог ответить, легко может быть неправильно истолкован. Мне могут возразить, что желания отдельного человека недостаточно, чтобы истребить миллионы людей, что не следует забывать об экономическом кризисе или об унизительных условиях Версальского договора. Все это так, но ведь убивали не «кризис» и не «условия», а люди, чьим беспрекословным повиновением гордились отцы.

Если принять мою точку зрения, то многое из того, что раньше вызывало лишь отвращение на эмоциональном уровне, становятся понятным. Так, например, один американский профессор на протяжении многих лет проводил эксперименты с трансплантацией мозга. В интервью журналу «Теле» он рассказал, что ему удалось пересадить мозг обезьяны. Он не сомневается в том, что недалек тот день, когда то же самое можно будет проделать с человеческим мозгом. Читателю остается или восхищаться столь высоким уровнем научных достижений, или же, напротив, задать вопрос, стоит ли вообще заниматься такими нелепыми вещами. Но тут его наверняка озадачит следующее высказывание профессора Уайта. (А может быть, благодаря ему он как раз и поймет его гораздо лучше.) Оказывается, им, помимо всего прочего, двигают еще и «религиозные чувства», он католик, и даже откровенно заявляет журналисту, что, по мнению его десяти детей, его воспитывали «как динозавра». (Это выражение можно понять по-разному, но, видимо, его дети считают, что по отношению к отцу применялись совершенно допотопные методы воспитания.) Какой же смысл в его теперешнем занятии? Возможно, посвятив всю свою энергию и жизненную силу изучению проблемы трансплантации человеческого мозга, он тем самым подсознательно хочет осуществить нереализованную заветную мечту его детства – заменить мозги родителям.

Садизм – не внезапно проникающая в организм инфекция, его корни в далеком детстве, когда отчаявшийся ребенок в фантазиях ищет выход из безвыходной ситуации. Любой опытный психотерапевт знает людей, выросших в семьях священнослужителей, не позволявших своим детям «никаких недобрых мыслей». В результате у детей развивались тяжелые невротические заболевания. На сеансах психоанализа эти люди наконец получали возможность оживить свои детские фантазии, и в них неизменно присутствовали садистские сцены, в которых желание отомстить неизменно смешивалось с жестокостью взрослых, интроецированной детьми. Взрослые заставляли их в детстве следовать неким «моральным нормам», которые при всем желании соблюсти было невозможно, и это убивало в ребенке жизненные силы.

Каждый человек просто обязан найти для себя приемлемую форму проявления своих агрессивных устремлений, если, конечно, он не хочет превратиться просто в марионетку. Лишь тот, кто не желает стать инструментом в чужих руках, способен удовлетворить свои потребности и отстаивать свои законные права. Но многие люди, с детства убежденные в том, что человек должен постоянно думать только о хорошем, о добре и Боге, (и при этом все время быть честным с собой и людьми) с просто не в состоянии найти адекватную форму выражения своих агрессивных желаний. К тому же человек не в состоянии жить без некоторой агрессивности, а сама невозможность выполнить требования родителей может свести ребенка с ума. Неудивительно, что в своих необузданно-садистских фантазиях он попытается вырваться из «тюрьмы». Но ведь на такие попытки также наложен запрет, поэтому эти мысли изгоняются из сознательной сферы. Таким образом, наиболее красочные и вполне понятные фантазии остаются в подсознании, как бы придавленные могильным камнем возмущающей всех жестокости, объектом которой становится кто угодно, только не родители. Этот камень лежит на виду, но человек всю жизнь инстинктивно опасается прикасаться к нему. Однако ему никогда не найти другого пути к собственному Я: единственный путь откроется тогда, когда человек снимет этот камень с могилы своих чувств. Ведь перед тем, как развить в себе способность к проявлению агрессивных чувств, нужно извлечь из подсознания вытесненное туда желание мести. Только тогда можно испытать подлинные возмущение и ярость, на смену которым придут скорбь, прощение и примирение.

В качестве примера можно привести становление Фридриха Дюрренматта как личности, которое проходило, вероятно, без помощи психотерапевта. Он вырос в семье священника, начал довольно рано публиковать свои произведения и сразу же откровенно показал читателю абсурд, лживость и жестокость окружающего мира. Даже демонстративная эмоциональная холодность и крайний цинизм не могли скрыть следы детских ощущений. И хотя автор вряд ли помнил об аде, через который ему довелось пройти, он, как и Иероним Босх, описывал именно его.

«Визит старой дамы» мог написать лишь человек, интуитивно понявший, что более всего ненавидят именно тех, с кем были когда-то связаны самыми близкими отношениями. Но, несмотря на столь богатый опыт, молодой Дюрренматт последовательно демонстрирует свое равнодушие к другим, к их проблемам. (А ведь именно равнодушие воспитывается в ребенке, которому строжайше запрещается проявлять свои чувства, в результате чего он в дальнейшем будет безучастен к страданиям других.) Что же касается Дюрренматта, чтобы избавиться от навязанных ему в детстве традиционных моральных норм, писатель вынужден сперва отвергнуть такие хваленые (и уже представляющиеся ему весьма сомнительными) добродетели, как сострадание, жалость и любовь к своему ближнему и, наконец, дать волю своим самым необузданным жестоким фантазиям. В зрелые годы ему уже, видимо, не так уж и нужно было скрывать свои подлинные чувства. В поздних произведениях Дюрренматта чувствуется не только желание бросить провокационный вызов обществу, сколько неукротимая потребность открыть человечеству крайне неудобную для него истину. Тем самым он оказывает обществу неоценимую услугу. Ведь еще в детстве Дюрренматт смог разгадать истинную сущность своего окружения, и теперь ему не нужно прикрываться идеологическими установками или моралью: ремесло писателя дает ему полную свободу творческого самовыражения.

Такая форма проявления зародившегося в детстве чувства ненависти не только приносит пользу человечеству, но и позволяет человеку не вступать с обществом в конфликт. Бывшим пациентам психотерапевтов, признавшимся на лечебных сеансах в садистских фантазиях, также теперь не требуется причинять боль другим людям. Напротив, они становятся гораздо менее агрессивными, когда понимают, что не нужно скрывать своих желаний. В подобных случаях имеет место не сублимация инстинкта (о которой может идти речь в случае Дюрренматта), а нормальный процесс его развития, который начинается после устранения всех препятствий. Не нужно прилагать никаких душевных усилий, ведь чувство ненависти испытывается совершенно открыто, а не загоняется вглубь и не вымещается не других. Такие люди становятся гораздо более мужественными и не боятся больше возражать начальству. Им также не нужно больше унижать своих детей или близких. Они уже свыклись с тем, что были в детстве жертвой, и им теперь не требуется отщеплять от своего Я сознание этого. Однако очень многим, к сожалению, ничего другого не остается, и поэтому родители жестоко обращаются с детьми, психиатры – с пациентами, естествоиспытатели – с животными, что никого не удивляет и не возмущает. Опыты, проводимые профессором Уайтом с обезьянами, считаются научным экспериментом, и никто не видит в этом ничего зазорного. Но чем же он в принципе отличается от доктора Менгеле, проводившего в Освенциме опыты над людьми? Ведь в «Третьем рейхе» евреи людьми не считались, и потому его эксперименты не рассматривались как аморальные. Чтобы понять, почему Менгеле со спокойной душой так действовал, достаточно выяснить, что именно с ним сделали родители. Ему, конечно, в детстве пришлось столкнуться с жестокостью. Я твердо убеждена в том, что его «хорошо воспитывали». Думаю, что сам он тоже так полагал.

Выбор подходящих объектов для мести за перенесенные в детстве страдания практически неограничен, но собственные дети как нельзя лучше подходят для этого. Почти во всех педагогических трактатах едва ли не на первой странице подробно описываются методы борьбы с эгоизмом младенца, призванные воспрепятствовать тому, чтобы он стал тираном, а также указывается, какие крайние меры следует предпринять в отношении слишком упрямых маленьких детей. Родители, которых самих когда-то в детстве мучили в соответствии с этими рекомендациями, по вполне понятным причинам торопятся как можно скорее выместить гнев на объекте, заменяющем им отца-тирана. Ведь этот объект, как и обезьяны профессора Уайта, всегда под рукой.

На сеансах психоанализа зачастую выясняется, что пациентам кажутся чрезмерными их вроде незначительные, но жизненно важные с желания. За это они сами себя ненавидят. Так, например, человек, купивший дом себе, жене и детям, не может позволить себе иметь в этом доме отдельную комнату, в которой он мог бы уединиться, хотя этого ему очень хочется. Это, по его мнению, чрезмерные запросы, «ведь он же не буржуа». Но т.к. он буквально задыхается без своей комнаты, то хочет даже бросить семью и бежать, куда глаза глядят. Женщина, после целой серии операций пришедшая к психоаналитику, считает, что предъявляет слишком завышенные требования к жизни, т.к. постоянно хочет от нее большего. В дальнейшем выясняется, что вот уже несколько лет она испытывает неудержимое желание покупать все новые и новые платья, которые ей совершенно не нужны. Тем самым она стремится удовлетворить свое ненасытное желание быть совершенно самостоятельной. Оказывается, в детстве мать постоянно упрекала ее в том, что у нее завышенные требования, заставляя ее стыдиться этого. В результате она всю жизнь старалась жить скромно, отказывая себе буквально во всем. О визите к психотерапевту она сначала даже и не думала. Только после тяжелых операций она пришла на прием. И тут постепенно выяснилось, что мать постоянно «выпускала пар», отыгрываясь на дочери, ибо не могла одержать победу над отцом-тираном. С самого начала мать возмущенно реагировала практически на любые ее желания. Из-за этого у девочки любое стремление быть самостоятельной вызывало лишь чувство вины, которое она тщательно скрывала от матери. Самым страстным ее желанием было отказаться от любых «претензий» и «стать скромной». Но одновременно она никак не могла противиться желанию покупать в огромном количестве совершенно ненужные вещи, доказывая тем самым, что мать была не так уж неправа в своих обвинениях. Потребовалось много времени и усилий, прежде чем она смогла избавиться от навязанной ей роли объекта-заменителя отца. Но тут выяснилось, что эта женщина почти не нуждается в материальных благах. Теперь она могла спокойно думать о духовных ценностях, не испытывая чувства вины.

Данный пример подкрепляет следующие тезисы этой главы.

1. Даже если ребенок предъявляет лишь самые элементарные требования, мать все равно может считать, что «маленький тиран зашел чересчур далеко в своих претензиях» и видеть в этом некую опасность. Причина этого заключается, например, в том, что она сама в свое время стала жертвой насилия со стороны родителей.

2. Ребенок может притворяться и таким образом «доказать» отцу и матери, что они «правы», став для них олицетворением их собственных родителей-тиранов. При этом у ребенка развивается ложное Я. Объяснять такое поведение ребенка или взрослого воздействием инстинктов и тем более пытаться научить его «не поддаваться инстинктам» – значит игнорировать историю его детства и оставлять его наедине с собственными проблемами.

4. Не нужно стремиться к «подавлению инстинктов» или к тому, чтобы «инстинкт смерти был сублимирован»: если выявлены истоки агрессивного поведения или даже направленности личности на разрушения себя и других, психическая энергия сама становится креативной. Здесь главное – воздержаться от применения любых воспитательных мер.

5. Основная предпосылка высвобождения творческой энергии – это осознание того, что насилие уже в прошлом, и зарождение чувства скорби.

6. Это чувство в сочетании с переносом и контрпереносом, применяемыми психоаналитиком, приводит к изменениям в структуре психики, а отнюдь не к новым формам социального взаимодействия. В этом психоанализ отличается от трансакционного анализа, групповой или семейной психотерапии.