355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алис Миллер » В начале было воспитание » Текст книги (страница 13)
В начале было воспитание
  • Текст добавлен: 8 мая 2017, 20:00

Текст книги "В начале было воспитание"


Автор книги: Алис Миллер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Много лет спустя Гитлер рассказал одной из своих секретарш, что в одном приключенческом романе прочел о таком признаке мужества, как умение молча переносить боль. И тогда „в следующий раз я даже звука не издал, и лишь считал удары. Мать молча в страхе стояла за дверью и, наверное, подумала, что я сошел с ума, когда я, сияя от гордости, сообщил: „Отец 32 раза ударил меня““ (Toland, S. 30).

Создается впечатление, что Алоиз действовал под влиянием слепой ярости и навязчивого желания, заставляя расплачиваться за перенесенные в детстве унижения именно Адольфа.

Причины этого невроза навязчивого состояния поможет прояснить следующая история. В одной из американских телепередач показали группу психоаналитической взаимопомощи, состоящую из молодых матерей. Они рассказали, как они измывались над своими новорожденными детьми. Одна из них, измученная непрерывными криками ребенка, ударила его о стену, а затем, в отчаянии (которое удалось почувствовать слушателям), уже не зная, что делать, позвонила по телефону службы доверия. Когда дежурный спросил ее, а кого она, собственно говоря, хотела избить, молодая мать к своему удивлению ответила, что саму себя, зарыдала и упала в обморок.

Эта история объясняет мое восприятие поведения Алоиза. Однако маленький Адольф ничего не мог об этом знать и был вынужден жить в постоянном страхе. Одновременно он стремился выработать характер, загоняя это чувство, как и чувство боли, внутрь, ибо лишь таким образом он мог сохранить самоуважение; но именно это и привело позже к включению механизма отщепления и проекции.

Какую страшную подспудную зависть вызывал у Алоиза маленький мальчик одним только фактом своего существования! Рожденный в законном браке, к тому же сын старшего таможенного оффициала, живущий с матерью, а не отданный из-за беспросветной нищеты на воспитание чужим людям! И даже отца своего он знал (тем более что тот каждый день ему напоминал о себе жестокой поркой, видимо, для того, чтобы мальчик запомнил на всю оставшуюся жизнь, как хорошо иметь отца). Ведь именно узнать имя своего отца так хотел Алоиз, и именно этого, несмотря на все усилия, он так и не смог сделать, ибо никому не дано изменить свою детскую судьбу. Приходиться или мириться с горькой правдой далекого прошлого, или яростно отрицать ее, принося тем самым страдания другим.

Очень многим трудно смириться с мыслью о том, что их поведение больно бьет по ни в чем не повинным людям. Ведь еще в детстве их приучили к тому, что жестокое наказание – это неизбежная расплата за какую-либо провинность. Одна учительница рассказывала мне, что многие дети, посмотрев фильм про холокост, говорили: „Евреи сами виноваты, иначе их бы не наказали так жестоко“.

Эти слова позволяют понять усилия авторов едва ли не всех биографий Адольфа Гитлера, приписывающих своему герою в детстве такие пороки, как лень, упрямство и склонность ко лжи. Но неужели ребенок рождается лжецом? И разве не ложь дает ему единственный шанс выжить и сохранить остатки достоинства, имея такого отца? И разве не полная зависимость от настроения другого человека заставляла Адольфа Гитлера (да разве только его одного!) лицемерить и приносить домой плохие отметки, т.к. это позволяло почувствовать себя хоть в чем-то независимым? Не исключено, что Гитлер, описывая позднее свой открытый конфликт с отцом по вопросу о выборе профессии, задним числом несколько преувеличивал свою роль. Но произошло это вовсе не потому, что сын по природе своей был трусом», а потому, что с таким отцом вообще ничего нельзя было обсуждать. Скорее всего истинное положение дел отражает следующая цитата из «Майн Кампф»:

«Я даже мог себе позволить не высказывать открыто свои взгляды, чтобы не вызывать сразу яростные возражения отца. Я уже твердо решил отказаться в будущем от карьеры чиновника и потому внутренне был совершенно спокоен» (цит. по: К.Heiden, 1936, S.16).

Примечательно, что Конрад Хайден, который приводит эту цитату в своей книге, тут же называет своего персонажа «маленьким трусом». Мы требуем от ребенка, чтобы он, живя фактически в условиях тоталитарного режима, был искренним, но, вместе с тем, никогда не возражал отцу, всегда приносил домой хорошие отметки и вообще беспрекословно выполнял свои обязанности.

Один из биографов Гитлера Рудольф Ольден следующим образом объясняет причину плохой успеваемости Адольфа:

«Еще более усилилось нежелание ходить в школу. Он вдруг оказался совершенно неспособным к учебе, т.к. единственным побудительным мотивом к ней была твердая рука отца. Со смертью отца пропал важный стимул» (R. Olden, 1935, S.18).

Итак, стимулом были побои. Но ведь в той же самой книге автор чуть раньше так охарактеризовал Алоиза:

«После ухода на пенсию и переезда в деревню он сохранил прежний чиновничий гонор и требовал, чтобы его по-прежнему называли „господином старшим таможенным оффициалом“. Крестьяне – как богатые, так и те, кто даже не имел своего дома, привыкшие обращаться друг к другу на „ты“, смеха ради пошли ему навстречу. С крестьянами он так и не подружился, а в семье установил самую настоящую диктатуру. Жена смотрела на него снизу вверх, а детям он давал почувствовать, какая у него крепкая рука. Адольфа он совершенно не понимал и постоянно мучил его. Когда Алоизу нужно было позвать Адольфа, он, бывший унтер-офицер, свистел, и ребенок должен был бежать на этот свист» (R. Olden, S. 12).

Ольден выпустил свою книгу в 1935 г., когда были живы еще многие жители Браунау, хорошо знавшие семью Алоиза Гитлера. От них совсем нетрудно было почерпнуть правдивую информацию. Но насколько мне известно, ни в одной из биографий Гитлера, вышедших после войны, нет таких подробностей. Человек, который свистом, как собаку, подзывает к себе собственного ребенка, слишком похож на надзирателя концлагеря, и современные биографы по вполне понятной причине постеснялись упомянуть этот эпизод. Зато в их книгах прослеживается тенденция приукрашивания облика отца. Они или объясняют его жестокое обращение с детьми тем, что телесные наказания считались тогда вполне нормальным явлением, или, подобно Етцингеру, считают, что Адольф Гитлер вообще не подвергался насилию. Именно Етцингер, строя замки на песке, пытается доказать, что все обвинения Алоиза в жестокости – «клевета». Впрочем, это неудивительно. В своих психологических выводах он недалеко ушел от Алоиза Гитлера. Печально лишь то, что многие более поздние работы основываются как раз на его выводах.

В действительности же Гитлер подсознательно подражал отцу. В фильме Чаплина он, бравый военачальник, довольно смешон. Таким же видели Гитлера и его противники. Но ведь именно таким и был Алоиз в глазах своего сына. Но был еще и другой Алоиз – грозный муж матери Адольфа Клары, которой он внушал глубокое уважение и которая буквально трепетала перед ним. В самом раннем детстве Адольф, несомненно, тоже воспринимал его именно таким, и какая-то частица этого восприятия сохранилась глубоко в его подсознании. Он заставил немецкий народ отнестись к нему так, как мать когда-то относилась к отцу, и увидеть в нем могучего, любимого, почитаемого вождя. Гитлер, безусловно, был творческой личностью, и порой трудно избавиться от ощущения, что именно поэтому он так усиленно стремился сделать своих современников участниками грандиозного спектакля, главное действующее лицо которого – народ – должно было боготворить фюрера так, как он в свое время боготворил отца. Ведь не случайно он ввел порядок, при котором даже друг друга следовало приветствовать восклицанием «Хайль Гитлер!» Об этом до сих пор помнит каждый, кто жил в то время. Кто-то имел возможность смотреть на него глазами наивного восхищенного ребенка, другим была уготована роль ребенка-жертвы, объекта истязания. Каждая творческая личность обращается к воспоминаниям о детстве, сохранившимся в подсознательном, и никто бы Гитлера в этом не упрекнул, если бы его спектакль не стоил жизни многим миллионам ни в чем не повинных людей. А скольким, оставшимся в живых, была причинена глубокая психическая травма, поскольку они стали объектом проекции отщепленного зла!

Впрочем, несмотря на то, что маленький Гитлер до возникновения конфликтов с отцом подсознательно отождествлял себя с ним, в книге «Майн Кампф» есть места, где он дает понять, что уже в трехлетнем возрасте он был способен воспринимать многое как автономная личность.

«В подвале, в квартирке из двух комнат, ютится семья из шести человек. Одному из сыновей, положим, три года. [...] Скученность и теснота делают жизнь невыносимой и приводят к постоянным размолвкам и ссорам. [...] Родители ругаются между собой почти каждый день, и грубость выражений, которые они при этом употребляют, вряд ли возможно превзойти. Естественно, что рано или поздно это должно отразиться на детях. Каким же образом? Это знает только тот, кто видел, как пьяный отец избивает мать... Иной шестилетний ребенок знаком с тем, о чем взрослые и думать боятся. Как не помнить... Ведь то, что он видит и слышит дома, не побуждает его любить ближнего своего. [...] Особенно плохо все может закончиться, если отец непременно хочет настоять на своем, а мать ради детей противится этому – тогда возникает скандал. В той мере, в которой отец отдаляется от матери, он приобщается к бутылке. И если он в субботу или воскресенье приходит домой поздно ночью, пьяный в доску и без гроша в кармане, то часто разыгрываются такие сцены... Не приведи Бог!

Я сам все это видел сотни раз. [...]» (Stierlin, 1975, S.24).

Если бы Гитлер рассказал от первого лица о том, что пережил этот мальчик, которому «положим, три года», это было бы, конечно, ниже его достоинства. На это он никак не мог пойти. Но сомневаться в достоверности рассказа не приходится.

Гитлеру фактически удалось сделать жертвой своей семейной драмы весь немецкий народ. Так называемые «законы о защите чистоты расы» обязали всех немцев доказывать чистоту своего происхождения до третьего колена. Отсутствие убедительных доказательств или попытка подделать свою родословную могли повлечь за собой общественное презрение, различные унижения и, наконец, смерть. Это происходило в мирное время в государстве, гордо именовавшем себя правовым. У данного феномена нет никаких исторических аналогов. Например, в эпоху инквизиции евреи могли спасти свою жизнь, перейдя в христианскую веру. Но в «Третьем рейхе» ни лояльное поведение, ни заслуги прошлых лет не давали им ни малейшего шанса выжить. А теперь вспомним, как обращался в детстве отец с маленьким Адольфом. Разве ребенок, которого, как собаку, зовут к себе свистом, не похож на абсолютно бесправного еврея в «Третьем рейхе»? Ведь у него нет даже имени. Разве судьбу еврейского народа не определили два весьма существенных момента из биографии Гитлера?

1. Как известно, отец Гитлера, несмотря на все усилия, позволившие ему многого добиться в жизни, так и не смог избавиться от «позорного пятна». Таким же позором были покрыты в Германии евреи, которым предписывалось постоянно носить на одежде звезду Давида. Не исключено, что постоянные переезды отца с места на место (по сведениям Феста, он менял место жительства одиннадцать раз) были обусловлены не только служебной необходимостью. Возможно, он боялся, что люди прознают о его «сомнительном происхождении». Известно также, что такой же страх обуревал Гитлера после того, как Франку не удалось доказать, что в его жилах течет только «арийская кровь». Фест пишет: «Когда ему в 1942 году сообщили, что на одном из домов в деревне Шпиталь (как мы помним, оттуда был родом Иоганн Гитлер, считавшийся, согласно официальным документам, его дедом. – А.М.) установлена мемориальная доска, у него начался приступ дикой ярости».

2. Одновременно в «законах о защите чистоты расы» нашла отражение драма ребенка по имени Адольф Гитлер. Ведь причиной ненависти отца к нему были подсознательные воспоминания о своем детстве и «позорное пятно», а отнюдь не поведение ребенка. Поэтому у Адольфа не было никакой возможности избежать побоев, а раз так, то и у евреев не было никаких шансов выжить.

Такие отцы, как Алоиз, могут даже разбудить ребенка, чтобы избить его. Такое случается, если в каком-то обществе им не хватает уверенности в себе. Экзекуция позволяет восстановить им душевное равновесие и вновь почувствовать свою силу (ср. Кристиана Ф., S.190).

«Третий рейх» должен был «очиститься» от позора Веймарской республики. Сделано это было за счет евреев. Но и Алоиз Гитлер, мучимый стыдом за свое происхождение, срывал злость на беззащитном Адольфе. И того также ничто не могло спасти: ни хитрость, ни прилежание, ни успехи в школе.

Адольфа не связывали с отцом никакие нежные чувства (любопытно, что в «Майн Кампф» он называет его «господин отец»). Постепенно он проникся лютой ненавистью к отцу. Развитию этого чувства ничто не препятствовало. По-другому обстоят дела, если у отцов (или матерей) приступы ярости чередуются с ласковым обращением. Здесь ненависть не столь ярко выражена. У этих людей другие проблемы. Они выбирают себе партнеров с такой же искаженной структурой психики, как и у них, склонных к крайности в поведении, затем никак не могут расстаться с ними и живут, ожидая, что доброта возьмет верх над жестокостью. Впрочем, они неизбежно разочаровываются. Такие садомазохистские отношения гораздо сильнее любовных связей и представляют собой перманентное саморазрушение.

Как уже было сказано выше, поведение маленького Адольфа никак не влияло на отношение к нему отца. Побои были ежедневными. Ему оставалось лишь загонять боль внутрь, т.е. заниматься отрицанием своего подлинного Я и идентифицировать себя с мучителем. Никто не мог ему помочь, даже мать, ибо она тоже испытывала страх перед Алоизом, т.к. сама нередко становилась жертвой побоев (ср. Toland, S.26).

Точно такое же постоянное ощущение угрозы для жизни было свойственно евреям в «Третьем рейхе». Попробуем представить себе такую сцену. На еврея, вышедшего на улицу, например, купить молоко или хлеб, нападает штурмовик, который вправе делать с ним все, что хочет, все, что ему в голову взбредет и что в данный момент требует его подсознание. Еврей ничего не может сделать, точь-в-точь, как в детстве Адольф Гитлер. Если он вздумает защищаться, его забьют и затопчут до смерти. Вспомним, что доведенный до отчаяния одиннадцатилетний Адольф сбежал из дома, намереваясь вместе с тремя приятелями спуститься вниз по реке на самодельном плоту. За этот, если так можно выразиться, акт сопротивления отец едва не забил его до смерти (см. Stierling, S.23). У еврея также нет никакой возможности убежать, все пути отрезаны или ведут к воротам Освенцима или Треблинки.

Эта сцена в самых различных вариантах разыгрывалась бесчисленное множество раз в 1933-1945 гг., и еврей, подобно беспомощному ребенку, вынужден был терпеть все. Он был вынужден терпеть, когда орущий, вышедший из себя, превратившийся в самого настоящего монстра штурмовик лил ему на голову его же молоко, а потом звал своих сообщников, чтобы они вдоволь посмеялись над ним (вспомним, как Алоиз смеялся при виде закутанного в «тогу» Адольфа). Опять же еврей, ради сохранения собственной жизни, должен был собраться с духом и терпеть любые унижения, ненавидя и презирая в душе измывающееся над ним ничтожество. Думается, что так же вел себя и Адольф, со временем понявший, что сила отца – это лишь нечто напускное, и попытавшийся «отомстить» ему плохими оценками в школе.

По мнению Иоахима Феста, плохая успеваемость Адольфа объясняется отнюдь не желанием огорчить отца, а завышенными требованиями, которые предъявлялись к ученикам в Линце. Там, дескать, Адольф уже не мог выдержать конкуренцию со своими сверстниками из добропорядочных буржуазных семей. Однако в другом месте Фест подчеркивает, что Адольф был «бойким, веселым мальчиком и, очевидно, довольно способным учеником» (Fest, 1978, S.37). Так почему же он вдруг начал плохо учиться? Причина вполне понятна, и Адольф называет ее сам, хотя Фест считает иначе: он обвиняет его в «безволии» и «довольно рано проявившейся стойкой неспособности к систематическому труду» (S.37). Такое мог сказать Алоиз, но уж никак не автор наиболее фундаментальной биографии Гитлера, содержащей множество доказательств наличия у фюрера железной воли и поразительной работоспособности. Но ничего удивительного здесь нет. Почти все авторы биографий руководствуются почерпнутыми у педагогов критериями, согласно которым родители всегда правы, а все дети, если их поведение не соответствует общепринятым нормам, сплошь «лентяи», «неженки», «упрямцы» и «шалопаи» (S.37). Если же они, повзрослев, пишут о родителях правду, их можно со спокойной совестью заподозрить во лжи:

«С целью еще более очернить (куда уж более. – A.M.) облик отца сын позднее объявил его алкоголиком, за которого ему было стыдно и которого постоянно приходилось вытаскивать с помощью увещеваний и ругани из „вонючих, насквозь прокуренных забегаловок“» (S.37).

Видимо, все дело в том, что у авторов биографий Гитлера сложилось единое мнение о его отце как о человеке глубоко добропорядочном, который, правда, любил заглянуть в трактир, а затем немного покуражиться дома, но который отнюдь «не был алкоголиком». Эти слова как бы сразу обеляют отца в глазах читателей и лишают сына права стыдиться за его поведение.

В этой связи хотелось бы еще отметить следующее. Очень часто взрослые лишь во время сеанса психоанализа ощущают потребность узнать у родственников больше о своих родителях. Естественно, что в детстве они их идеализировали. Если к тому же родители умерли достаточно рано, то у ребенка не было возможности сознательно проанализировать их поведение, зато в подсознании запечатлелось их жестокость. Проблема заключается в том, что окружающие вряд ли смогут подтвердить впечатления, сохранившиеся в подсознании, и скорее будут говорить о родителях как о сущих ангелах, а ребенок непременно будет испытывать стыд, упрекать себя в порочности. Как мы знаем, Алоиз Гитлер умер, когда Адольфу было тринадцать лет. Все окружающие говорили об отце только в восторженных тонах. Конечно, мальчик чувствовал себя непонятым: ведь он-то помнил отца совсем другим. Но как только ему удалось наделить еврейский народ отрицательными чертами, ранее присущими его отцу, он избавился от этого комплекса.

Нет, наверное, более крепкого связующего звена между европейскими народами, чем ненависть к евреям. Правящие круги издавна использовали ее в качестве надежного инструмента манипулирования массами. Даже откровенно враждующие между собой политические группировки сходятся на том, что евреи крайне опасны и представляют собой воплощение подлости. Гитлер это прекрасно понимал и как-то сказал Раушнингу, что «если бы евреев не было, то их следовало бы выдумать».

Откуда у антисемитизма вечная способность к обновлению? Понять это совсем не сложно. Евреев ненавидят отнюдь не за какие-либо только им присущие свойства. Еврейский народ ничем не отличается от других народов. Просто очень многие копят в себе заряд недозволенной ненависти и буквально горят желанием узаконить ее. Для этого как нельзя лучше подходит именно еврейский народ. Два тысячелетия он подвергался гонениям с благословения высших церковных и светских властей, и враждебное отношение к нему не считалось чем-то постыдным. Даже приверженные «строгим моральным принципам» люди могут попасться на эту удочку, особенно если эти «принципы» тиражируются церковью и властью. (Вспомним, как А., сын миссионера, о котором я рассказала в конце первой главы, гнал от себя «нечестивые», а в действительности совершенно естественные мысли – сомнения в нравственности своего отца.) К тому же выросший в атмосфере запретов, связанный по рукам и ногам нормами поведения человек подсознательно стремится дать выход своим эмоциям, и потому охотно прибегает к такому удобному средству, как гонение на евреев. Впрочем, не исключено, что этот способ был для Гитлера вовсе на так удобен: ведь еврейская тема была в его семье табу. Легко представить себе с каким удовольствием он нарушил это табу, как только представилась такая возможность. Когда же он пришел к власти, ему оставалось только провозгласить ненависть к евреям главной добродетелью «истинного арийца».

Мой вывод о том, что в семье Гитлера существовало такое табу, основывается на том большом значении, которые он впоследствии придавал еврейскому вопросу. Подтверждает мое предположение и реакция Гитлера на доклад Франка, сделанный в 1930 г. Взрослый Гитлер полагал, что определенные факты ему известны, но вместе с тем сомневался в них (что характерно для психики ребенка), как сомневались в свое время другие члены семьи. Вот как Франк излагает реакцию Гитлера на представленные ему сведения о его происхождении:

«<Как сказал Адольф Гитлер> он знал, что еврей из Граца не имел никакого отношения к появлению на свет его отца, который родился от любовной связи Марии Шикльгрубер со своим будущим мужем. Об этом Адольф узнал из рассказов отца и бабушки. Но они с дедушкой жили очень бедно, а получаемые от еврея алименты в течение нескольких лет служили добавкой к скудному семейному бюджету. Еврея просто-напросто обманывали, что он является отцом Алоиза, и он, видимо боясь пересудов и публичного разбирательства, выплачивал денежное пособие» (цит. по: Jetzinger, S.30).

А вот что пишет Етцингер по поводу процитированного отрывка:

«В данном отрывке излагаются слова, сказанные Гитлером после крайне неприятного для него сообщения Франка. Он явно ошеломлен, но, естественно, не хочет, чтобы Франк заметил его состояние и делает вид, будто Франк не сообщил ему ничего нового. Он якобы уже знал из рассказов отца и бабушки, что еврей из Гарца здесь не при чем. Как же мог Гитлер от волнения до такой степени потерять самоконтроль? Как он мог ссылаться на рассказ бабушки, которая умерла за сорок лет до его рождения? Отец же умер, когда Адольфу не было еще и четырнадцати, а с детьми обычно не говорят на щекотливые темы. Да и зачем отцу по собственной инициативе говорить сыну: „Твой дед не был евреем“, если он им действительно не был? Что же касается добрачной связи его бабушки и деда, то почему же тогда он написал в своей книге, что его отец был сыном бедного крестьянина-арендатора? Ведь подручный мельника Гидлер из Деллерсхайма никогда в жизни не был крестьянином-арендатором. К тому же в момент зачатия Адольфа Мария Шикльгрубер жила в Деллерсхайме. Обвинить же свою бабушку в том, что она просто решила пополнить семейный бюджет и потому объявила отцом своего ребенка совершенно постороннего человека, способен только законченный негодяй. (Впрочем, может быть, этот эпизод просто придуман Франком.) Как говорится, комментарии излишни. Высказывания Адольфа Гитлера никак не проясняют вопрос о его родословной. Наверняка он тогда ее не знал. С детьми обычно о таких вещах не говорят» (Jetzinger, S.30).

Отсутствие ясности в таком важном для родителей вопросе вполне может создать в доме совершенно невыносимую для ребенка атмосферу и даже заставить его забыть об учебе (ведь ему ничего знать было не положено, а раз так, то запрет на знание может означать, что знание – это что-то опасное).

Итак, Адольф Гитлер отнюдь не случайно требовал от каждого немца доказать чистоту своего происхождения до третьего колена.

По мнению Феста, между плохой успеваемостью Адольфа и его отношениями с отцом нет никакой взаимосвязи. Ведь даже после смерти Алоиза мальчик по-прежнему продолжал получать плохие отметки. Но у меня есть достаточно веские контраргументы:

1. Многие цитаты из трактатов, выдержанных в духе «черной педагогики», неопровержимо доказывают, что учителя в применении жестоких наказаний не только не уступают родителям, но еще и удовлетворяют тем самым свою эгоистическую потребность в достижении душевного равновесия за счет других.

2. К моменту смерти отца Адольф уже привык к тому, что от него что-то требуют. Учителя как бы заменили отца, и потому Адольф продолжал мстить учителям, получая плохие оценки.

3. В одиннадцать лет Адольфа за попытку бежать из дома едва не забили до смерти. Тогда же умер его брат Эдмунд. Он был младше, а значит слабее, и не исключено, что рядом с ним Адольф чувствовал себя сильным и смелым. Теперь он лишился такой возможности. Точных фактов у меня нет, но именно в этот период он начал плохо учиться, хотя раньше отличался успехами в учебе. Кто знает, может быть этот неглупый, любознательный мальчик нашел бы другой, несравненно более гуманный способ излить накопившуюся ненависть, если бы школа сумела в гораздо большей степени удовлетворить его любопытство и жажду жизни. Но отношение к отцу Адольф перенес затем на учителей, что помешало ему приобщиться к духовным ценностям.

Позже Гитлер прикажет, в частности, сжигать на кострах книги ненавистных писателей-вольнодумцев. Он никогда не читал эти книги, но, может быть, прочел бы и понял их, если бы ему была дана возможность развить свои творческие способности. Ведь сжигание книг и изгнание из страны выдающихся деятелей литературы и искусства – это еще и месть школе, лишившей одаренного ребенка возможности по-настоящему насладиться духовными ценностями. Свою точку зрения я поясню на примере одной истории.

Я сидела в парке в незнакомом городе. Рядом сел пожилой человек, которому, как он мне позже сказал, исполнилось 82 года. Меня поразило, как уважительно он разговаривал с игравшими рядом детьми и как искренне интересовался их игрой. Я вступила в разговор с ним и узнала, что у него за плечами опыт Первой мировой войны. «Знаете, – доверительно сказал он, – у меня есть ангел-хранитель. Сколько раз у меня на глазах под снарядами и бомбами гибли товарищи, а я даже не был ранен». Не так важно, верно ли то, что он говорил, до малейшей детали. Важно, как он рассказывал о себе и насколько верил в судьбу. Я не удивилась также, когда узнала, что его братья и сестры умерли в юном возрасте, а он был самым младшим и, как водится, балованным ребенком в семье. Мать его «любила жизнь», рассказывал он. Весной иногда она будила его на рассвете, и они вместе ходили слушать пение птиц в лесу. Это были самые прекрасные часы в его жизни, и это было еще до того, как он пошел в школу. Я спросила, не били ли его дома. «Нет, – ответил он. Отец, правда, пару раз в гневе распускал руки, но только в отсутствие матери, она бы этого никогда не допустила. Но зато меня однажды зверски избил учитель. Первые три года я считался лучшим учеником, но тут к нам пришел новый преподаватель. Он вдруг ни с того ни с сего обвинил меня в проступке, которого я не совершал. Завел меня в свою комнату и начал избивать, крича, как безумный, одно и то же: „Ты мне скажешь правду! Ты мне скажешь правду!“ Но ведь я ничего не сделал, а лгать я никогда не лгал, т.к. не боялся родителей. Бил меня он примерно четверть часа. В результате у меня пропал всякий интерес к учебе. Позднее мне порой становилось очень обидно за себя, ведь я так и не закончил школу. Но, по-моему, у меня тогда не было выбора».

Своим уважительным отношением мать приучила ребенка также с уважением относиться к собственной личности, к собственным чувствам. Именно поэтому он говорит, что отец не просто бил его, а «распускал руки», и уже в детстве он не мог не заметить, что отец делал это «в гневе»; именно поэтому ребенок понял, что учитель хотел заставить его лгать и унизил его; по этой же причине ему «становилось обидно», что за сохранение уважения к себе ему пришлось заплатить такую высокую цену – отказаться от продолжения учебы, ибо у него «тогда не было выбора», т.е. он был способен чувствовать скорбь. И еще я обратила внимание, что он в отличие от других людей сказал не «Моя мать любила меня», а «Она любила жизнь». (Мне кажется, что это верно и по отношению к матери И.В. Гете, о которой я рассказала в другой книге.) У этого старика сияли глаза, когда он вспоминал, как они с матерью гуляли в лесу, и как она радовалась пению птиц. Именно поэтому он не лицемерил, не относился снисходительно к игравшим с нами рядом детям, а просто спокойно и уважительно говорил с ними.

Я уделила такое внимание плохой успеваемости Гитлера, т.к. убеждена, что миллионы детей учатся плохо, подсознательно стремясь огорчить учителей и родителей. Но для психики ребенка такое поведение не проходит бесследно. Этим и объясняется огромное количество восторженных почитателей Гитлера. Просто у них оказалась такая же структура психики, как и у него, т.е. они были воспитаны так же, как и он. Его современные биографии свидетельствуют, что их авторы до сих пор отказывают ребенку в праве на уважение. Иоахим Фест, проделавший колоссальную работу по сбору обширного, во многом уникального материала о жизни Гитлера, не в состоянии поверить, что отец действительно причинял его герою неимоверные страдания. Он всерьез считает, что Адольф «излишне драматизировал» поведение отца. Но разве кто-то может знать о нем лучше, чем сын?

В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что многие психоаналитики также склонны снимать вину с родителей. До тех пор, пока они, руководствуясь идеями, порожденными учением Вильгельма Рейха, будут полагать, что главная их задача – «освободить сексуальную энергию пациента» и дать ему возможность вести себя в сексуальной сфере естественно, за пределами их внимания останется целый ряд решающих аспектов. Если к ребенку не относиться с должным уважением, значит он так и не научится уважать самого себя, а потому нетрудно догадаться, куда пойдет его «освобожденная» сексуальная энергия. За примерами далеко ходить не надо. Достаточно взглянуть на девочек, идущих на панель, и на компании наркоманов. И тогда становится ясно, в какую роковую зависимость (от других людей или от героина) вовлекает детей так называемая «свобода», если она одновременно не избавляет их от унижения.

На многие абсурдные вещи мы уже просто не обращаем внимания. Например, «героическая готовность» молодых людей отправиться на войну (в самом начале жизненного пути!), погибнуть, отстаивая чужие интересы, возможно, связана с тем, что в период полового созревания ищет выхода накопившаяся с детства ненависть. Раньше они ненавидели подсознательно, а теперь можно ненавидеть врага открыто, более того, это даже поощряется. Вероятно, именно по этой причине во время Первой мировой войны столько молодых художников и поэтов добровольно ушли на фронт. Они с наслаждением слушали военные марши, сулившие им избавление от суровой родительской опеки. Героин, помимо всего прочего, выполняет аналогичную функцию, но с одной лишь разницей: разрушительную силу ненависти человек направляет против собственного тела и собственного Я.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю