Текст книги "В начале было воспитание"

Автор книги: Алис Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Скрытая логика абсурдного поведения

Чуткого читателя после знакомства с рассказом Кристианы наверняка охватит такое отчаяние и бессилие, что он постарается поскорее забыть эту историю, которая, вероятно, даже покажется ему придуманной. Но он не сможет этого сделать, т.к. в душе поймет, что это чистая правда. Если же он постарается осмыслить прочитанный текст и попробует найти ответ на вопрос о причине произошедшего, то обнаружит, что не только наркомания и алкоголизм, но и другие внешние абсурдные формы человеческого поведения не могут быть объяснены с помощью традиционной жизненной логики. Если случай сводит нас с наркоманом, разрушающим тело и душу, то мы пытаемся повлиять на него разумными доводами или – что гораздо хуже – воспитательными мерами. Это свойственно также многим специалистам в области групповой психотерапии. На их сеансах подросток попадает «из огня да в полымя», т.к. ему навязывается определенная точка зрения. А ведь без самостоятельных поисков ответа на вопрос, что именно заставило его употреблять наркотики и что подсознательно он хочет сказать обществу, нельзя избавится от пагубной страсти. Привожу довольно любопытный пример.

23 марта 1980 г. в студии немецкой телекомпании ЦДФ перед камерами предстал излечившийся пять лет тому назад бывший наркоман и подробно рассказал о своей нынешней жизни. Явственно чувствовалось, что он пребывал в состоянии глубокой депрессии. Мне даже показалось, что он не исключал мысли о самоубийстве. Ему двадцать четыре года, у него есть подруга. Он рассказал, что он сейчас занимается обустройством своей квартиры в мансарде родительского дома. Он хочет отделать и обставить ее по «первому классу». Родители, которые никогда не понимали его и считали его пристрастие к наркотикам чем-то вроде смертельной болезни, теперь нуждались в помощи и потому настаивали на том, чтобы он находился рядом с ними. Сын же всем сердцем привязался к своей новой квартире, к мебели и вещам, находившимся там и принадлежавшем ему, ради которых ему пришлось отказаться от мысли жить отдельно от родителей. Сейчас он жил, как в золотой клетке и по вполне понятным причинам все чаще боялся, что опять начнет употреблять наркотики. Если бы этот юноша прошел курс психотерапии и смог излить накопившуюся с раннего детства ярость на бесчувственных авторитарных родителей, он никогда не позволил бы запереть себя в клетку, но в то же время, не раздумывая, оказывал бы родителям всяческую помощь. Так помогать родителям может лишь тот, кто подсознательно не чувствует себя зависимым от них ребенком. Зависимость от родителей, напротив, часто оборачивается наркоманией и даже самоубийством. И то, и другое, впрочем, лишь последствия того, что история детства оказывалась в течение многих лет непонятой и непознанной.

Классическая психиатрия, несмотря на имеющиеся в ее распоряжении мощные средства воздействия, в сущности, ничего не сможет сделать до тех пор, пока она пытается устранить ущерб, причиненный психике человека в раннем детстве с помощью воспитательных мер. Вся система наказаний в психиатрических клиниках с ее утонченными приемами унижения, как и система воспитания, пытается заставить замолчать подсознание, посылающее нам закодированную информацию. Это отчетливо видно на примере отношения к жизни тех, кто «помешан» на похудении.

Одна девушка из состоятельной семьи, привыкшая к материальным и духовным благам, теперь гордится, что ее вес не превышает 30 кг. Ее родители считают, что у них очень гармоничный брак, да и с ребенком, который оправдывал все их ожидания, до сих пор не было проблем. Теперь же они в ужасе от ее добровольного, переходящего все разумные границы голодания. Я бы лично думала в такой ситуации, что из-за бурного всплеска эмоций в период полового созревания девушка больше не в состоянии жить по-старому. Однако скованность и неумение переживать эмоции не позволяют ей принять прилив чувств как должное. Преодолевая себя, обрекая себя на лишения, девушка убивает таким образом свои чувства, а заодно и подрывает здоровье. Именно так, как она сейчас обращается с собой, вели себя с ней раньше отец и мать. Это отнюдь не значит, что ее родители – злые люди. Они только хотели, чтобы ребенок полностью соответствовал их желаниям. Этого они и добились: девушка выполняет все требования, предъявляемые к ней, способна к большим достижениям; все восхищаются ею. Но такое воспитание часто приводит либо к потребности в самопреодолении (реализующейся в форме голодания), либо к потере аппетита на нервной почве. Неважно, кто осуществляет воспитание: родители или домашний педагог. В любом случае часто присутствуют все элементы системы авторитарного воспитания: безжалостность, строгий контроль и полное нежелание понять истинные потребности ребенка и проникнуться к ним сочувствием. Иногда ребенок ощущает нежность по отношению к себе, иногда – холодность, и тогда он чувствует себя одиноким. Поэтому у него временами бывает хороший аппетит, а иногда он отказывается от пищи. Если же его кормить насильно, часто следует рвота. В этом – основная причина анорексии. (Впрочем, встречается еще большая крайность. Некоторые родители ежедневно контролируют вес ребенка, и если он оказывается хотя бы на пять граммов больше или меньше, чем определили они, наказывают его.) Итак, основной закон «полицейской» системы воспитания гласит: «Все средства хороши, чтобы ты стал таким, с как хочу я. Иначе я тебя не буду любить».

Даже самый опытный психотерапевт вынужден заниматься проблемой увеличения веса крайне истощенных пациентов, иначе невозможен будет продуктивный разговор. Но все же есть разница, объяснит ли врач пациенту, что тому нужно поправиться, имея при этом в виду главную цель – раскрыть ему его душевный мир, – или же просто будет считать целью лечения увеличение веса пациента. В последнем случае психотерапевт берет на себя функции воспитателя, а это значит, что его пациент не застрахован от рецидивов навязчивых состояний. Впрочем, если этого не произойдет, радоваться рано. Не исключено, что воспитание было настолько успешным, что его результаты проявятся только у взрослого человека, который в любом случае будет не в состоянии открыто переживать свои чувства.

Истоки любого абсурдного поведения кроются в раннем детстве, но выявить их невозможно до тех пор, пока манипулирование физическими и духовными потребностями ребенка воспринимается не как насилие, а как необходимые воспитательные меры. Так как даже специалисты этого не понимают, то проводимый ими курс терапии зачастую является лишь продолжением раннего, часто неосознанного насилия. Зачастую мать, собираясь вечером уйти из дома, дает годовалому сыну валиум, чтобы он в ее отсутствие спокойно спал. Я допускаю, что иногда это действительно нужно. Но если валиум становится средством постоянного контроля над детским сном, то тем самым нарушается природное душевное равновесие, в подсознании ребенка очень рано зарождается чувство неуверенности. Возможно, что поздно возвратившиеся родители хотят поиграть с ребенком и будят его. Но если ребенку дали валиум, то это не только нарушает его природный ритм сна, но и мешает после пробуждения адекватно воспринимать окружающий мир. К тому же, если ребенок не испытает на себе, каково это остаться в квартире одному, он не будет знать, что такое страх, и, уже будучи взрослым, возможно, не сумеет вовремя почувствовать опасность.

Чтобы ребенок развивался нормально и в зрелом возрасте не проявлял склонности к абсурдному, саморазрушающему поведению, его родителям вовсе не нужно изучать обширные научные трактаты по психологии. Если родители не будут манипулировать совсем маленьким ребенком ради удовлетворения своих потребностей, использовать его в своих целях – что может привести, как уже было сказано, к нарушению душевного равновесия – то тогда ребенок сможет слушать то, что ему подсказывает его организм, и это будет для него лучшей защитой от предъявляемых к нему требований, которые порой переходят разумные границы, а где-то и границы приличия. Сигналы организма и его язык с раннего детства будут ему знакомы. И если родители смогут относиться к ребенку с тем же уважением и той же терпимостью, как и к своим родителям, то тогда они создадут ребенку самые лучшие условия для всей его дальнейшей жизни. Уважение родителей к детям важно не только для развития в ребенке чувства самоценности, но и для того, чтобы у него была свобода для развития своих природных данных. Как я уже говорила, для этого родителям не нужно штудировать труды по психологии – им просто надо пересмотреть свои методы воспитания.

Отношение родителей к ребенку влияет и на последующее отношение ребенка к себе самому. И самые большие страдания – это страдания, которые человек причиняет самому себе. От себя не убежишь. Когда человек «зацикливается» на голодании, это не что иное, как результат выхолащивания своего Я. Последствие – направление своей воли в неверное русло, порабощение человеком своего же организма. Наркомания начинается с попытки освободиться от влияния родителей, не выполнять их требования, но в конце концов все это заканчивается постоянным стрессом, связанным с необходимостью добыть деньги на наркотики, которые стоят очень дорого, иначе говоря, человек попадает в зависимость и от наркотика, и от денег (последнее вообще часто встречается в современном обществе).

Когда я читала о сложных отношениях Кристианы с полицией и дилерами, передо мной вдруг возник Берлин 1945 г., где имелось множество самых разнообразных способов приобретения продуктов незаконным путем, царил страх перед солдатами оккупационных армий и существовал гигантский, контролируемый тогдашними «дилерами» черный рынок. Может, эта ассоциация возникла только у меня – не знаю. Но многие родители нынешних наркоманов выросли в том мире и ничего другого в детстве не видели. Не исключено, что то, как живет сегодня мир наркоманов, во многом схоже с тем, как жили люди после войны. Эта мысль пришла ко мне внезапно и, в отличие от других мыслей, не подкреплена какими-либо научными аргументами. Это просто субъективная ассоциация. Поэтому я не сочла нужным далее заниматься данной проблемой. Упомянула я ее лишь потому, что в наши дни проводится множество психоаналитических исследований с целью выяснить, какое воздействие война и нацистский режим оказали на первое послевоенное поколение. Были обнаружены поразительные факты. Оказывается, чем меньше сыновья и дочери знали жизнь своих родителей, тем более они стремились подсознательно воспроизвести ее. Случайно запомнившиеся в детстве отдельные эпизоды из рассказов родителей, свидетельствующие о душевных травмах, полученных ими в годы войны, в период полового созревания подростки пытались разыграть в другом преломлении в своей собственной реальности. Так, Юдит Кестенберг рассказывает о подростках, которые скрывались в лесах в мирные и благополучные шестидесятые годы. Позднее на сеансах психоанализа выяснилось, что их родители сражались в партизанских отрядах на территории ряда стран Восточной Европы, но никогда подробно не говорили об этом со своими детьми (Psyche 28, S.249-265).

Как-то я беседовала с семнадцатилетней девушкой, которая очень гордилась тем, что в результате голодания она стала такой же худой, как и ее мать 30 лет тому назад, когда ее освободили из Освенцима. Далее выяснилось, что никаких других подробностей из биографии матери она не знала, поскольку та наотрез отказывалась говорить о своем прошлом, и в их семье на эту тему было наложено табу. Это-то как раз и есть ситуация, когда родители делают из чего-то тайну, замалчивают что-то, т.к. сами испытывают чувство стыда, вины, страха, но именно невысказанное волнует и интересует детей. В таких случаях детям остается дать волю своей фантазии и, «играя» с событиями, о которых известно так мало, создать для себя иллюзию причастности к прошлому.

Могло ли случиться так, что внутренний мир Кристианы, разрушенный ею в последствии, был в свое время создан из руин 1945 г.? Если это так, то объяснение этому следует искать в психологии родителей, которые с детства переносили всяческие лишения и сделали заботу о материальном достатке своим основным жизненным принципом. Постоянную заботу о материальном благополучии стимулировала боязнь снова оказаться на развалинах, как когда-то раньше, когда они были голодными, беспомощными детьми. Никакая роскошь, никакие деньги не могли окончательно снять этот страх, сидящий глубоко в подсознании. Родителям не хочется, чтобы их дети испытывали нечто подобное, они запрещают им бояться, но дети покидают роскошные квартиры, где их не поняли, где нет места их подлинным чувствам и страхам, и уходят к наркоманам. Некоторые из них, по примеру отцов, проворачивающих крупные коммерческие сделки, начинают сами приторговывать наркотиками. А другие, повторяя сцены из жизни родителей, с апатичным видом сидят на тротуарах, как маленькие беспомощные дети, которым не с кем поговорить о своих чувствах и страхах. Родители – «дети руин» – были навсегда изгнаны войной из роскошных квартир, И вот теперь их прошлое, как опасный призрак, вернулось. Теперь их дети, не имеющие надежды, апатично сидят в лохмотьях на тротуаре, чужие и ненавидящие всю нажитую родителями роскошь.

Совершенно очевидно, что родители не могут понять этих подростков. Человек скорее подчинит свою жизнь строгим правилам, приложит немыслимые усилия, достигнет невероятных высот, но не найдет возможности проникнуться сочувствием и пониманием к беспомощному, несчастному ребенку – ведь он сам когда-то привык чувствовать себя несчастным. Тем более что этот ребенок живет в квартире с паркетным полом и изысканной обстановкой. Если он пожалуется на непонимание, на него обрушится гнев, к нему отнесутся с презрением или ненавистью, но главное – для него уже приготовлен весь набор испытанных педагогических приемов, призванных помочь родителям заглушить в себе воспоминания о трудном военном детстве.

Иногда, правда, спровоцированные нашими детьми воспоминания о прошлом приводят к эмоциональной работе родителей над собой, что благотворно сказывается на всей семье.

Бригита, 1936 года рождения, – чуткая по характеру женщина, замужем, мать двоих детей. Глубокая депрессия вынудила ее уже во второй раз обратиться за помощью к психотерапевту. Его усилия также сперва оказались совершенно напрасными. Психоаналитику не удавалось избавить пациентку от ощущения надвигающейся катастрофы, порожденной неизгладимыми воспоминаниями о пережитых в детстве воздушных налетах до тех пор, пока ее сын, сам того не сознавая, не обнаружил источник ее болезненного состояния. Старую рану в душе Бригиты никто не видел, и поэтому она так долго не могла зарубцеваться.

В десятилетнем возрасте – примерно столько же лет было пациентке, когда ее отец вернулся с восточного фронта, – ее сын вместе с товарищами начал рисовать на стенах школы свастику и использовать в играх прочие атрибуты гитлеровской эпохи. С одной стороны, они вроде бы старались проводить свои «акции» тайно, а с другой – устраивали все так, чтобы виновников легко можно было обнаружить. Сын явно призывал людей таким образом обратить на него внимание. Мать же никак не могла заставить себя откровенно поговорить с ним. В юности она была членом студенческой антифашистской группы и чувствовала себя оскорбленной, поэтому резко осудила далеко не безобидные, но ее мнению, забавы сына. Но обосновать такое поведение матери только идеологическими причинами, лежащими в сознательной сфере, нельзя. Что-то, спрятанное в подсознании, продолжало ее мучить, но понять, что конкретно, на первом сеансе психоанализа не удалось. Только на втором сеансе она смогла пережить свои истинные чувства. Выяснилось следующее. Чем настойчивее она пыталась отвадить сына от таких «игр», тем чаще и активнее он в них участвовал. Мальчик окончательно потерял контакт с родителями и все теснее сближался со своей компанией, доводя мать до истерики. Использованный на втором сеансе психоанализа метод переноса позволил выявить истинную причину нервных припадков Бригиты. В результате ситуация в семье полностью изменилась. Итак, во время сеанса пациентка внезапно начала задавать вопросы о прошлом психоаналитика. Сначала она отчаянно боролась со своим желанием расспросить врача о его жизни, она панически боялась, что врач от нее откажется, если она начнет задавать такие вопросы. Но в то же время она боялась услышать ответ. Что, если после этого она станет презирать его?

Психотерапевт не стал делать поспешных выводов. Он терпеливо и с пониманием выслушал пациентку, помогая ей четко сформулировать вопросы, но не отвечая на них, и постепенно понял, что в действительности женщина обращается отнюдь не к нему и что ее интересует прошлое совсем другого человека. И тут перед ним предстала десятилетняя девочка, которой в свое время так и не удалось откровенно поговорить с вернувшимся с фронта отцом. По словам пациентки, ей такая мысль тогда даже в голову не пришла, хотя вполне естественно, что ребенок, который много лет ждал любимого отца, спрашивает его: «Где ты был? Что делал? Что видел? Расскажи мне правду!» Но ничего подобного не произошло. На все разговоры «на эту тему» в их семье было наложено табу, и дети вскоре почувствовали, что им нельзя ничего знать о прошлом отца. Сперва Бригита осознанно заставляла себя воздерживаться от вопросов, затем методами так называемого «хорошего воспитания» неудовлетворенный интерес был вытеснен в подсознание. И вот теперь, во время доверительной беседы с психоаналитиком, этот интерес вышел наружу и настойчиво потребовал удовлетворения. Вместе с ответами на так долго мучившие ее вопросы к Бригите вернулось ощущение полноты жизни, прошла депрессия, и пациентка впервые за 30 лет смогла поговорить с отцом обо всем, что ему довелось пережить. Такой откровенный разговор и на отца подействовал благотворно. Теперь ситуация изменилась: Бригита была достаточно сильным человеком, чтобы услышать его мнение, не предавая себя, она была уже не тем маленьким зависимым ребенком, который не может откровенно поговорить с отцом, Бригита поняла, что ее детский страх, что отец от нее отдалится, если она будет слишком «лезть к нему в душу», не был необоснован, т.к. отец тогда не мог говорить о том, что он пережил. Выяснилось, что отец все это время напрасно пытался стереть из памяти увиденное им на восточном фронте. Раньше дочь в суждениях о прошлом руководствовалась мнением отца. Она пришла к выводу, что при оценке истории «Третьего рейха» нужно «отказаться от эмоций», руководствоваться только объективными критериями и вообще постараться уподобиться компьютеру, который холодно и равнодушно подсчитывает количество потерь с обеих сторон.

Но ведь Бригита не компьютер, а очень умная женщина, чуткий человек. И все попытки заглушить чувства привели к тяжелой форме депрессии, ощущению внутренней пустоты (она часто чувствовала себя так, словно перед ней «черная стена»), бессоннице и приему успокоительных таблеток, которые подавляли в ней природные жизненные силы. Неудовлетворенное любопытство переместилось в сферу чисто интеллектуальную, а затем дало о себе знать «самым дьявольским образом в поведении сына». Этого самого «дьявола» она и пыталась изгнать из себя и из сына, не подозревая, что все ее проблемы происходят из боязни довести своими вопросами до нервного срыва эмоционально неустойчивого отца, потребности которого она сделала своими. Ведь ребенок видит защитную реакцию родителей, когда им что-то не нравится, и делает вывод: плохо все то, что нарушает душевное равновесие родителей. Поэтому у ребенка часто возникает чувство вины, которое остается очень долго, пока человек осознанно не переживет историю своего детства. Теперь Бригита была счастлива: «дьявол», т.е. присущий ей с детства живой, непосредственный интерес победил стремление угодить родителям.

В это же время символика «Третьего рейха» потеряла для ее сына всякую притягательную силу. Стало совершенно очевидно, что она выполняла в его жизни вполне определенную функцию. В нездоровом интересе к ней нашла выражение продолжавшая жить в сыне неутоленная жажда знаний, свойственная матери, с детства томимой потаенным желанием поднять завесу молчания над некоторыми эпизодами из жизни отца. Как только это произошло, и Бригита на психоаналитическом сеансе смогла дать волю чувствам и раскрыть душу, сын также избавился от бремени прошлого и атрибуты «Третьего рейха» стали ему не нужны. С другой стороны, Бригита стала понимать, что ее резкое поведение по отношению к сыну объяснялось лишь тем, что она не могла в свое время так же вести себя по отношению к отцу, не удовлетворившему ее интерес к прошлому.

Бригита рассказала мне свою историю после того, как прослушала мою лекцию. Позднее она дала согласие на эту публикацию, т.к., по ее словам, испытывала настоятельную потребность поделиться своим опытом и не хотела «ни в коем случае замалчивать его».

Мы с Бригитой твердо убеждены в том, что ее кризисное психологическое состояние характерно для целого поколения. Люди, приученные молчать, страдают от этого, причем чаще всего неосознанно. Но психоаналитики в Германии, вплоть до знаменитого семинара психоаналитических обществ немецкоязычных стран, состоявшегося в 1980 в Бамберге, почти не занимались данным феноменом, и поэтому только очень немногим людям удалось пережить историю своего детства не только на интеллектуальном, но и на эмоциональном уровне (например, как это было с Клаусом Тевеляйтом, см. книгу Männerphantasien).

Поэтому послевоенное поколение так бурно реагировало на показанный по телевидению документальный фильм «Холокост». Казалось, люди вырвались из тюрем, в которых их так долго держали, и тюрьмы эти назывались «Молчание», «Запрет на вопросы о прошлом родителей» и «Бесчувственность». Да и навязываемые старшими нелепые представления о том, что к показанным на экране зверствам «нужно отнестись трезво, без эмоций», так же, как и тюремные стены, ограничивают свободу человека. Неужели кому-то очень хочется воспитать из наших детей таких людей, которые не испытывали бы возмущения и боли при рассказе об убийстве в газовых камерах миллионов детей? Что толку от историков с их солидными трудами и поисками «объективной истины»? Разве можно, зная о таком кошмаре, сохранять холодный ум? И разве нашим детям не угрожает опасность стать верноподданными любого нового фашистского режима? Какая разница, кому служить, когда у тебя внутри такая пустота! Более того, такой режим позволяет не только почувствовать себя членом привилегированной группы, но и дает возможность излить ненависть и обрушить гнев на определенную категорию лиц.

Коллективная форма абсурдного поведения наиболее опасна, поскольку его абсурдность не только никому не бросается в глаза, более того, такое поведение считается «нормальным». Большинство детей послевоенного времени никогда не спрашивало родителей об истинном положении дел в «Третьем рейхе»: это считалось неприличным или было просто запрещено. Замалчивание этого периода, а значит, и родительского прошлого было таким же непременным «правилом хорошего тона», как и запрет на любые разговоры о сексе в начале XX в.

Но хотя обусловленность этим табу новых форм неврозов легко доказывается эмпирическим путем, опыт бессилен против всей системы традиционных теорий, ибо не только пациенты, но и сами психоаналитики – жертвы этого запрета. Им легче обсуждать с пациентами давно уже выявленные Фрейдом сексуальные потребности и (порой мнимые) запреты на их удовлетворение, чем подвергать беспощадному анализу табу нашего времени, т.е. возвращаться в собственное детство. Однако история «Третьего рейха», помимо всего прочего, свидетельствует о том, что истоки чудовищных преступлений кроются в поведении, воспринимаемом подавляющим большинством людей как нечто «совершенно естественное».

Немцам, которым в детстве или в пубертатный период довелось жить в атмосфере победных лет «Третьего рейха», особенно тяжело быть честными с самими собой. Страшную правду о нацистском режиме они узнали, уже став взрослыми, и на интеллектуальном уровне интегрировали ее в свое сознание. Но это знание никак не влияет на яркие ощущения детства, когда сердце замирало при звуках песен, речей и криках ликующих толп. В большинстве случаев эти впечатления отражали также и гордость, и восторг, и надежду на счастливое будущее.

Как же добиться гармонии между этими двумя мирами – детским эмоциональным восприятием и противоречащими ему сведениями более поздних лет, не отбрасывая важную часть собственного Я? Заглушить свои чувства и отречься от основ своей личности – так пыталась поступить Бригита – кажется единственно возможным способом избежать трагического конфликта.

На мой взгляд, ни одно художественное произведение не выражает так отчетливо амбивалентность психического состояния целого поколения немцев, как семисерийный фильм Ханса-Юргена Зиберберга «Гитлер – фильм, сделанный в Германии». Режиссер представляет нам на экране только свою собственную оценку событий. Но, дав волю своим чувствам, фантазиям и мечтам, создает исторический фильм, близкий по своей концепции многим людям, ибо он объединяет две перспективы: восприятие человека видящего и человека обманутого.

Мы видим, как завораживающе действуют музыка Вагнера, великолепие торжественных парадов и непонятные выкрики Гитлера по радио. Последний представлен в фильме как могущественная и в то же время смешная и безобидная кукла. Наверное, так видел мир вокруг себя в те годы ребенок, имевший эмоциональную, восприимчивую натуру. Но наряду с этим в фильме есть ощущения ужаса и боли взрослого человека, почти совершенно отсутствующие в других фильмах на эту тему. Режиссер смог передать эти ощущения, лишь освободившись от упрощенного подхода, предполагающего обеление одних и очернение других. (Вспомним, что он был характерен для «черной педагогики».) Во всех сценах явственно чувствуется сострадание как к жертвам репрессий, так и к жертвам соблазна. В фильме наглядно показан абсурдный характер любых идеологий, в основе которых лежит многовековая традиция воспитания.

Только человек, на эмоциональном уровне понявший, что был обманут, был введен в соблазн, и не отрицающий этого, сможет, ощущая глубокую скорбь, показать эту абсурдность так же впечатляюще, как это сделал Зиберберг. Именно проходящее красной нитью через весь фильм ощущение скорби позволяет зрителям – по крайней мере в наиболее ярких сценах – глубже почувствовать всю пустоту нацистской идеологии, чем многие книги, основанные на обширном документальном материале и написанные с вполне объективной точки зрения. Эта одна из немногих попыток жить рядом с непостижимым прошлым, не отвергая его.