Текст книги "Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)"

Автор книги: Алина Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 99 страниц) [доступный отрывок для чтения: 35 страниц]

Моя блузка мнется под его наглыми пальцами, я бьюсь, словно рыбка в рыбацких сетях, а он вновь ловит губами мои губы, заставляя забыть обо всем, сгорать и умирать в его жадных объятиях, задыхаться и забывать, что мне нужен воздух.

Отстранился.

– Напугал? – практически спокоен. Или совсем спокоен?

– Да, – и это искренне. Ноги у меня дрожат, хорошо, что под спиной дверь. – Доволен?

– Нет. Прости. Сорвался, – он аккуратно заправляет мне за ухо выбившуюся из прически прядь.

– Совался? Верится с трудом.

– А во что тебе верится…. без труда?

– Власть свою… утверждаешь. Или проверяешь. Или упрочиваешь. Сам же говорил: тактильный контакт – единственное, чем ты можешь меня держать.

– Нашла о чем вспомнить, – Анхен невесело как-то усмехнулся. – Сжег я его, Ларка, все, нету. Одна была на тебя ниточка, и той не стало.

– Как сжег? – нет, сейчас голова точно треснет. Столько всего на меня вывалить, да за одну беседу.

– Кровью, принцесса, кровью. Как еще? Ты сама вспомни, как ты себя после полета в Бездну чувствовала? Что это было – боль, да?

– Боль, – согласно кивнула я, отчетливо вспоминая, насколько физически мне было плохо от разлуки с ним.

– А когда мы расстались… на этот раз, ты чувствовала подобное?

– Нет, – удивленно отозвалась я, только теперь сознавая, что ведь действительно, и близко ничего подобного не ощущалось.

– Надо ли напоминать, какой контакт был более… тактильным?

– Не стоит, – пробормотала сквозь зубы, отчаянно пытаясь не покраснеть.

– Не буду, – улыбнулся Анхен. И неожиданно выдал: – А давай мириться, Лар.

– Мы… вроде не ссорились, – слегка опешила я от такого поворота.

– Вроде нет, – согласился Анхен. – А осадок остался. Знаешь, я привык просчитывать свои действия на результат. Я никогда не задумывался над тем, кто и что там подумает в процессе. Ведь я любого всегда заставлю думать и чувствовать то, что требуется мне. Мне очень трудно привыкнуть к мысли, что с тобой так нельзя… так не выходит. Я понимаю, тебе все это тяжело. Но мне… тоже не просто.

Я медленно склонила голову. Если это не извинения, то что это? Других я точно не получу. Я не знаю, нужен ли он мне в качестве друга (да и какая, к дракосу, между нами может быть дружба), но иметь его своим врагом я точно не хочу.

– Мир? – переспросил он.

– Да. Хорошо. Ладно.

– Тогда обними меня.

Я нервно вскинула на него глаза. Да что опять за нафиг?

– Просто обними. Я не собираюсь тебя больше смущать. Тебе так легче станет. Возможно, мне и не привязать тебя к себе прикосновением, но успокоить тебя я все еще могу, – он протянул руку, и я позволила ему привлечь меня к себе. – Закрой глаза, – шепнул он мне, прислоняя мою голову к своему плечу. Просто закрой глаза и ни о чем не думай.

Это и впрямь оказалось просто. Так просто и так приятно. Одной рукой он обнимал меня за талию, другая неторопливо скользила по волосам. Очень нежно и аккуратно, касаясь едва-едва. Я плыла, качаясь на волнах его вампирской магии, и все казалось неважным, несущественным, не стоящим нервов и, тем более, слез. Было хорошо, так хорошо, словно я пришла домой, в тот сказочный, заповедный дом, какой редко встретишь в реальности: где тепло, и свет, и уют, и все ждут и любят только тебя, и понимают до конца, даже не высказанное, и нет никаких проблем, только любовь, и мир, и покой. Нет, я понимала, что это наведенное, что это магия, что это чары. Но было хорошо, и я позволяла ему околдовывать себя. Его халат немного пах лекарствами, размыто, едва-едва. А сквозь запах лекарств пробивался его запах – запах хвои в сосновом бору, куда никогда не заглядывает солнце, запах черники в сыром подлеске, и легкий аромат медуницы, нашедшей где-то солнечный луч.

– Так странно, – прошептала я, не вполне сознавая, что давно уже сама обнимаю его за спину, и отнюдь не жажду разрывать объятий, – ты весь такой урбанизированный, цивилизованный, до мозга костей городской житель… а пахнешь лесом.

– Ну, наверное, не слишком-то городской. Или не до конца урбанизированный, – даже не поднимая головы и не открывая глаз я почувствовала его улыбку.

– Не смейся.

– Я не смеюсь. Но знаешь, за сотни лет мой запах сравнивали с тысячью разных вещей. А про лес говоришь только ты. И, кстати, уже не впервые.

Я смущенно вжалась в его плечо, подозревая, что он имеет в виду Пахомовку. Что я там только ему не наговорила!

– Не надо, – его рука ласково лежала на моих волосах. – Мне приятно это слышать, правда. А хочешь… покажу тебе кое-то?

– Что покажешь?

– Воспоминание.

– Как это? – поднимаю голову и недоуменно смотрю ему в лицо.

– Это не сложно. Только если ты не будешь меня отталкивать. Так показать?

– Н-наверное. А что…

Он кладет палец мне на губы.

– Просто смотри мне в глаза и не закрывайся, и все получится. Знаешь, никогда не показывал этого людям. Никому… Это было давно, Лариса. Так давно, что сохранилось только в моей памяти…

Я смотрела в его глаза, позволяя его голосу обволакивать меня, словно пеленой. И глаза его были Бездной, и Бездна была – всем.

Сначала я почувствовала запах. Листвы, нагретой солнцем. Травы, смятой чьими-то проворными ногами. Ароматы цветов ворвались в мое сознание, закружив хороводом, их было так много, и они были такие разные, но казалось, что я с легкостью различаю их все. А потом я осознала, что у каждого дерева свой запах, и я могу чувствовать их на многие километры. А потом мне показалось, что я слышу, как бьются сердца деревьев, и бежит под корою сок, словно кровь по венам. Как тихонько вздыхает трава, вытягиваясь вверх еще на самую малую капельку. А потом я услышала пение птиц, и чье-то дыхание, и легкое скольжение в листве. Детский смех, женский голос, какая-то песня. А вдали еще голоса, и слов не разобрать, как не вслушивайся, только легкость, беззаботность, счастье. А потом пришли краски, и я увидела, наконец. Этот лес, где деревья-великаны тянулись ввысь, до самого солнца. Это солнце, льющееся сквозь листву и слепящее так, что не проморгаться. Какое-то движение в листве – полет? скольжение? бег? – где-то сбоку, обернешься – и нет уже ничего. Край светлых одежд, медовые пряди волос, так близко, что обернись… и снова вокруг только лес. И птицы поют. А ребенок смеется, а дева зовет. И даже у солнца есть запах.

Возвращаться оказалось сложнее. Я даже не сразу осознала, что он закрыл глаза, и из сознания ускользают запахи и звуки, и только солнце все бьет по глазам, но это уже только в моей памяти.

– Что это было? – смогла наконец спросить.

– Мой дом. Моя родина. Так, как я это помню.

– А почему деревья такие большие? Это ты был ребенком?

– Такими я их сейчас вижу. Все же память – это не то, что было. Это всего лишь то, что мы сумели сберечь в душе. Ты иди, Лариса. А то тебя и в самом деле потеряют. Да и у меня еще есть дела.

* * *

До своей группы я добрела в состоянии очень глубокой задумчивости.

– Что хотел от тебя куратор? – тут же набросилась Марийка.

– Не знаю, – честно ответила ей я. Мне б самой сесть где-нибудь в уголок, да подумать, что это вообще было и чего он действительно хотел.

– Как не знаешь? О чем вы вообще разговаривали так долго? Или ты опять ему что-нибудь ляпнула и он тебя на каторжные работы отправил?

– Да нет, я временами понятливая. Сидела, кивала, соглашалась. За это мне подарили конфетку и рассказали сказку. И вот что мне делать-то, Маш? Что ему на самом деле от меня надо?

– Откуда ж я знаю, ты ж не рассказываешь. Но почему-то мне не кажется, что он разглядел в тебе задатки великого хирурга и собирается лично учить всем тонкостям профессии.

Ну, этого-то мне тоже не казалось.

Придя домой, долго рылась в шкафу, обшаривая ящики с одеждой, пока в глубине одного из них не нащупала холодный металл небольшого цилиндра. Вытащила на свет. Долго разглядывала, держа на раскрытой ладони.

Заколка. Всего лишь заколка для волос, ценой в половину Светлогорска. Да нет, конечно, преувеличиваю. Дорогая, но не запредельно. Да и вряд ли бы я когда решилась нести ее в ломбард. Я и выкинуть-то ее не смогла. Только сунула с глаз долой как можно дальше в одежный ящик, и постаралась не вспоминать, чтобы… не пачкать. Своей ненавистью, отвращением, отчаяньем. Воспоминаниями обо всей этой омерзительной истории «про кровь и любовь». Потому, что… ну есть же, ну бывает же, ну должно же быть что-то святое, что-то чистое, незапятнанное… Ну должно же быть что-то хорошее и в моей глупой судьбе. А там, на нагретых солнцем досках на берегу Большого пруда, едва знакомый вампир, так старавшийся быть похожим на простого мальчишку, неожиданно подробно ответил на мой вопрос «носят ли вампиры серебряные заколки». А потом не забыл. Нашел. Подарил. И попросил помнить только о хорошем. А я, наверное, слишком старательно выполнила его просьбу. И, глядя на замысловатые узоры, вспоминала городской парк, и как я гналась за ним на велосипеде. И Ледяные Водопады, где его руки были – опора и защита. И даже звездное небо новогодней ночи, когда оказалось вдруг, что помнит он обо мне, что есть у него для меня подарок. А все остальное – все черное, гадкое, чудовищное, все, что может и было действительно настоящим – с этой заколкой у меня не ассоциировалось. Не связывалось. Не прилипало. Это была вещь – из тех времен, до кошмара. Мой… символ веры, если угодно. Веры в то, что все-таки есть, бывает, возможно что-то хорошее – в нашей жизни, в моей судьбе, в одном конкретном вампире. Должно же быть.

В доме было тихо-тихо. Все ушли. Варьку выгуливают. Не то в зоопарк ее повели, не то в цирк. А я сидела за своим (бывшим своим) столом, и все смотрела на желтые нити, замысловато расчерчивающие серебристую поверхность, и вспоминала солнечные лучи, льющие сквозь листья. Воспоминание. Никогда и не думала, что можно вот так… Не просто образ, даже звук, запах, мне кажется, я даже ветер ощущала. Что это было? Что он показал мне? Почему? Потому, что я сказала, что он пахнет лесом? И он показал мне – лес, давний, не забытый, по которому он тоскует. Свой дом? Домов я там не разглядела, только шепот листвы и ароматы трав. Странно, а почему не крови? Там были люди (или вампиры), хоть и не видимые за листвой, но я не слышала стук их сердец, не чувствовала аромат их крови, а, наверно, должна была. Ведь это было его воспоминание. Вампира. И почему я не смогла разглядеть ни одного лица? Он не хотел показывать мне? Или сам через столько лет уже не может их увидеть, не может вспомнить? Это воспоминание – из детства? Это он тот ребенок? Или это… его ребенок? А та дева с волосами цвета меда – его мать? Сестра? Возлюбленная? Или все это – просто собирательный образ счастливого мира? Показал – и тут же выгнал, чтобы не отвечать, не объяснять. Или уже пожалел, что показал?

Зачем он звал меня вообще? Учить жить? Оправдываться? Мириться? Или вновь привязать к себе еще сильнее, а то старые связи ослабли, а если верить ему, так и порвались? А вот, кстати, вопрос: а можно ли ему вообще верить? С одной стороны, в каких-то вещах он явно честен, или просто не понимает, что они отвратительны и их стоит скрывать. Вот зачем он мне вновь начал рассказывать, что порой убивает людей просто «под настроение», или о посещении садистских вечеринок, которые он даже и не осуждает? И… ведь прямым текстом же сказал, что многие вампиры в своих забавах с людьми жестоки настолько, что сам он рядом с ними просто белый ягненочек. Что общество их, которым нас с младых ногтей учат восхищаться, деградирует. Зачем мне такая честность, я о ней не просила. Если вампиры не могут меня обмануть, это вовсе не значит, что я хочу знать о них всю правду. Мне так только страшнее жить.

И вот, кстати, о страхе. Что это было насчет контракта? Что он на самом деле хочет? Убить, выпить до дна, раз уж просит жизнь? Или действительно «защитить»? Нет, мне такая «защита», чтоб добровольно рабыней его становиться, и в гробу не мерещилась, но что он на самом деле хочет?

Нет, я не понимала его, решительно не понимала. Может, потому, что он вампир, а у них мозги как-то совсем по-другому устроены. Может, он прав, и я действительно, не слишком умная девочка. Может быть. Вот только заколкой его я вновь заколола свои волосы. И даже если это означало, что я вновь собираюсь наступить на те же грабли, опять позволив себе привязаться к нему, что ж. Да и кого я, в самом деле, обманываю. Я уже к нему привязалась.

А на улице звенела весна, летела во все стороны птичьими трелями и солнечными бликами, а на воскресенье Петька запланировал грандиозный пикник в весьма обширной компании, и я в кои-то веки была действительно рада, что мы куда-то едем. Меня не раздражала толчея в электричке, и бесконечные песни под гитару, и люди, чьих имен я попросту не в состоянии запомнить. Мне было легко. Так, словно неподъемный груз, что все давил мне на плечи, наконец-то сброшен, и от того даже простая ходьба кажется мне почти полетом.

– Что с тобой произошло? – удивлялся Петька.

– Что? – смеялась я.

– Ты вся словно светишься.

– Это солнце светится. Весна! Петька, а у солнца бывает запах?

– Конечно, и даже вкус. Помоги колбаски нарезать, есть ужасно хочется.

Ну конечно, у нас же равноправие! И поэтому девочки режут колбаску, а мальчики кучкуются в сторонке, бурно обсуждая свои мальчишеские дела космического, несомненно, масштаба.

– Да Гошу выбираем главным, и спокойно идем на третью категорию! – доносятся до меня их особенно яростные вопли.

– Да далась вам третья, у нас половина народа и четвертой не ходила!

– А может по пруду на лодке покатаемся, и хватит уже?! Там скукотища на вашей четвертой! Я в Турцентре отчеты брал: там и лодку-то порвать не обо что!

– Да может те, кто эти отчеты писал, просто по берегу прошли? А потом насочиняли, какие они бравые?

– Боишься, так и не ходи! А у нас Гоша третьей ходил, Васька ходил, а еще Кирилл со Степычем пойдут, у них тоже опыт есть! Можем официально регистрироваться на третью категорию, по всем правилам имеем право!

– А по уму?

– А если такой дурак, то и оставайся!..

Ну, понеслось-поехало, походники – байдарочники. Все мысли лишь о том, как побурнее провести предстоящее лето. Желательно, с порогами, перекатами и водоворотами. И чтоб кто-нибудь головой о камни приложился, а то ведь и вспомнить будет не о чем.

– Лариска, я тебя медсестрой записал, на тебе лекарства, – обрадовал меня Петерс по окончании их «малого государственного совета». – Ты ведь с нами? – все же поинтересовался.

– А то, – когда это я отказывалась от безнадежной авантюры? Тем более, мне же велено насыщать жизнь событиями по максимуму. А то ведь решит, в самом деле, что только о нем, Великом, и мечтаю. Зазнается…

А потом пришел май, а он всегда приходит волшебно – Майским Днем. Его праздновали на улицах, площадях, в парке. Но самый грандиозный праздник устраивал, конечно, университет. Бесшабашный праздник юности, весны, любви, новой жизни, стоящей на пороге. День влюбленных и мечтателей, день упоенных собственной неукротимой энергией, способной свернуть горы. День тех, у кого все еще впереди, у кого на все хватит сил, времени, таланта.

Он запомнился мне сумбурно. Множество веселого, гомонящего народа, какие-то конкурсы, призы, подарки. Петька выиграл для меня в тире огромного плюшевого медведя, и я таскалась с ним в обнимку, ругая Петьку за такую тяжесть, но ни за что не готовая с ним расстаться. Еще было огромное Майское Дерево, и мы завязывали на него ленточки, мечтая об исполнении желаний. Или нет, Дерево было потом, а сначала – танцы.

Наш прославленный балетный коллектив, снова выигравший, по словам Регинки, главный конкурс страны, давал на широкой зеленой лужайке целое представление. И, заслышав первые аккорды, мы с Петькой рванули туда сквозь толпу, ведь я же обещала Регинке посмотреть, ну, или почти обещала. А теперь мне действительно захотелось ее увидеть, да и не только ее, чего уж скрывать.

Самой мне, возможно, и не хватило б нахальства протолкнуться в первые ряды, а вот Петерсу нахальства явно было не занимать, и «лучшие места в партере» были нашими. Удобно усевшись прямо на траве (и порадовавшись, что рядом нет мамы с ее неизменным «не сиди на земле, простудишься»), мы приготовились лицезреть.

Сначала появились пары. Юноши и девы в национальных костюмах. Неторопливые народные напевы, неторопливые движения. Хороводы, заходы-расходы, обмен партнерами. В общем, если бы не Регинка, я б, наверное, заскучала. А на нее смотреть было приятно. И даже интересно. Нет, не потому, что она танцевала как-то особенно. Как все, не лучше и не хуже. Но просто – это же была наша Регинка, и потому каждая ее улыбка, каждый взгляд, каждый жест были особо значимыми, подлежали переживанию и расшифровке: что тут от танца, что от нее, что ожидаемо, что – для нее самой – неожиданно. Кто ей больше нравится, в конце концов: ее первый партнер, второй или, может быть, тот, к кому она перешла вот теперь?

И тут всю эту пастораль перебила совсем другая музыка – стремительная, яркая, волнующая, и в круг танцующих, ставший вдруг максимально широким и рассыпавшийся на отдельные пары, влетела она. Прекрасная юная дева в летящем белом платье с обнаженными руками. На голове – венок из огромных искусственных ромашек с золотыми лентами, струящимися вдоль спины, путающимися в ее светлых распущенных волосах, коротких, неприлично коротких для человеческой девы. Но впрочем, она и не была сейчас – человеческой девой. Она изображала… Вот кого? Майский День – это праздник прихода весны, и традиционная тема всех майских танцев – это Весна, пробуждающая природу от зимней спячки. Но она – стремительная и воздушная – была сейчас не Весной.

– Лариска, смотри, это же Инга! – восторженно воскликнул Петька, дергая меня за руку. – Ну помнишь, я у нее еще путевку на турбазу покупал, я тебе рассказывал!

Я помнила, кто такая Инга. Более того, я знала, что солистка здесь она, и я ждала ее выхода. Но вот теперь – не узнавала. Понимала, что это она – и не узнавала. Где та девушка за секретарским столом, показавшаяся мне невзрачной серой мышкой? Глаза ее сияли, даруя свет, тепло, любовь, щеки раскраснелись от быстрого танца, на губах играла счастливая улыбка. Она была так красива сейчас, так невероятно, потрясающе прекрасна, что даже я, при всех моих весьма сложных чувствах по отношению к этой девочке, не могла ею не восхищаться.

Она словно скользила над поляной – ловкая, изящная, гибкая. Ее танец завораживал – совершенством движений и бесконечностью любви, переполнявшей ее сейчас столь ощутимо, что, казалось, она просто проливает ее на нас – каждым взглядом, каждой улыбкой, каждым жестом. И в ответ на ее улыбку, улыбкой озарялись все. Не только парни и девы в народном хороводе, которым это по роли полагалось, но и зрители, вся эта огромная толпа веселых (а местами и излишне веселых) студентов, взирающих сейчас на ее танец с восторгом и обожанием.

И я, наконец, поняла, кого она изображает. Нет, не Весна, пробуждающая природу, но Светозарная Дева, возлюбленная дочь Предвечного Светоча, пробуждающая ото сна человеческие души и зовущая их к подвигам и свершениям.

Ну, вернее, не совсем человеческие. Люди никогда не поклонялись Солнечным Богам, это были древние боги вампиров, которых они почитали в бесконечно далекие темные времена, когда обожествлять силы природы было проще, чем творить и созидать. До нас «божественные истории» дошли в виде сказок, мифов и легенд, которые читают в младших классах наряду со сказками про бабу-ягу и скатерть-самобранку, и относятся примерно так же. Но суть все, конечно, знали. Предвечный Светоч, персонификация солнца, податель всех благ (жизни, света, любви, мудрости, далее по списку), шлет на землю свои лучи. И, собственно, Светозарная Дева – это солнечный луч, посылаемый в утешение и в награду. Луч, проникающий в самое сердце, и способный прогнать холод и тьму даже из самого темного и замерзшего. Ну а тот, кто примет в свое сердце Светозарную Деву, становится Истинным Принцем Света, способным, по воле Предвечного Светоча преображать наш мир к лучшему. Этаким культурным героем, несущим в костный мир прогресс, процветание и победы.

Вот примерно это нам сейчас и показывали. Было только немного странно, что абсолютно вампирскую сказку ставили на исконно человеческом празднике, а Светозарная Дева в лице Инги вербовала Принцев Света среди людей, которые за всю свою историю без всяких там солнечных лучей прекрасно обходились.

Но танец был совершенен, а музыка лилась, и звенели в общем хоре колокольчики. И я не сразу поняла, что колокольчики – это не из динамиков, они «живые», и звон их сопровождает каждое движение Ингиных рук. Ее запястья охватывали ленты, узкие полоски ткани – белые, золотые, алые – причудливо переплетенные между собой и обшитые маленькими колокольчиками. И оттого от этих лент, от этих рук, таких гибких и пластичных, от этих пальцев, ловко прищелкивающих порою в такт, невозможно было отвести глаз. А танец все длился, и я уже не чувствовала ни ревности, ни зависти, просто любовалась ей, как и все вокруг.

В какой-то момент я обвела взглядом толпу, словно желая убедиться, что все разделяют мои восторги, и взгляд невольно зацепился за фигуру мальчишки, стоящего чуть поодаль, на небольшом холме, почти скрытого в тени большого клена. Сначала я даже не поняла, чем он меня зацепил. Типичный вампироман-первокурсник. Кричаще-алая рубаха, хоть глаз выколи, сексуально расстегнута аж до середины груди, ее широченные рукава небрежно закатаны по локоть. Руки засунуты в карманы невероятно узких штанов. Нет, вот непонятно даже, как он туда руки-то втиснул, настолько тесно эти штанишки «обжимали» фигуру. Ноги, конечно, красивые, стройные, можно и подчеркнуть, но все равно не представляю, как они ходят-то в таких узких. Как у них все там… не отсыхает и не отваливается, по-другому не обругаешь. Волосы, понятно, забраны в хвост, модные черные очочки на глазах, все как положено. Тут таких красавцев томных не один десяток бродит, чем же этот-то меня так зацепил? Обернулась еще раз, всмотрелась пристальней. Далековато, конечно, но что-то… Словно видела его уже где-то…

Бездна, да это ж Анхен! Челюсть у меня ухнула вниз, я невольно вскрикнула, зажала рот рукой и отвернулась, склоняясь к самой земле и трясясь от истерического хохота. Светлейший вампир Анхенаридит ир го тэ Ставэ, изображающий студента, изображающего вампира! Аттракцион из серии «лучше один раз увидеть». А ведь я ж, пока его… ножками любовалась, на лицо-то и не смотрела особо. Да видно и не только я. Еще бы, когда такую шикарную фигуру столь провокационно выставляют напоказ… Да, это вам не серые костюмы классического покроя…

– Ларка, ты чего? – недоуменно покосился на меня Петерс.

– Да так, знакомого увидела. Неожиданно.

– И в чем прикол?

– В наряде.

Петька недоуменно смотрел, требуя объяснений, а я только отмахнулась, смотри мол, на сцену. Он не особо возражал. Пялиться на красивую талантливую девочку, оказавшуюся, к тому же, его знакомой, было ему в тот момент куда интереснее, чем разбираться с моими заскоками.

Я тем временем решилась еще раз взглянуть на «вампира в маскарадном». Может, слишком громко я над ним хохочу? Слух все-таки у кого-то не человеческий. Он стоял все там же, в той же небрежной позе. И, чуть улыбаясь, смотрел на сцену. На нее, только на нее. Ну конечно, а я еще удивляюсь. Это же «его девочка». И его любимые сказки о старых богах. В которых один старый вампир все еще верит. Еще бы, если он жил в одно время со жрицей Предвечного Светоча. Понятно, откуда репертуар. И понятно, что кто-то, кого и вообще здесь нет, «ну совсем-совсем не причем».

Стало как-то тоскливо. И противно. Праздник кончился. Я подтянула к себе коленки и уткнулась в них носом. Смотреть на «любимую деву вампира» не было больше ни сил, ни желания. Вот она, его любовь, его мечта. Его Светозарная Дева. А я так, зверушка для приручения. Интересный экземпляр. «Цветок экзотический, генномодифицированный». Для опытов.

Раздались аплодисменты. Я решила было, что это все. Но нет. Нашу красавицу еще и избрали Королевой Мая. Единогласно. Под восторженный вой и улюлюканье. Я оглянулась, как там наш Король, радуется? Под деревом никого не было, и, сколько я не вертела головой, но разглядеть такую приметную алую рубаху так и не смогла.

А народ уже выстраивался в очередь. По традиции, Королева Мая благословляла влюбленные пары и выдавала им длинные разноцветные ленты, которые затем необходимо было повязать на Майское Дерево – огромную раскидистую березу, стоящую посреди лужайки. Завязав ленты загадывали желания и целовались. Считалось, что поцелуй под Майским Деревом сулит счастливую совместную жизнь.

Впрочем, в очередь к Майской Королеве вставали не одни влюбленные. В этот праздник никто не желал быть обделенным, а потому благословлялась не только любовь, но и дружба, и, конечно же «поиск и ожидание».

Очередь дошла и до нас, и конечно, Петька полез «упрочивать знакомство»:

– Инга, душа моя! Не знал, что ты так танцуешь! Кстати, спасибо за те путевки! Ты подарила мне больше, чем просто каникулы, – и Петька демонстративно поднял повыше мою руку, зажатую в его ладони.

– Ну тогда поздравляю вас, дети мая, – Инга улыбалась тепло и открыто, протягивая нам ленты, и колокольчики на ее браслетах мелодично позвякивали. – И не забудь поцеловать свою подружку под Майским Древом, а то потеряешь! – озорно бросила она Петьке.

– Я держу крепко, – не смутился Петерс. – А сама-то как? Помирилась со своим парнем?

– А она и не ссорилась, – не выдержала я.

Петька взглянул недоуменно, а Инга подмигнула и рассмеялась.

– Вот и ты не ссорься.

Так, вот это она сейчас о ком?

– Инга, а куда пропал Анхен, что-то я его больше не вижу? – бросила пробный камень. Она вообще в курсе, что он здесь?

– А, так он ушел уже, – королева сердца вопросу не удивилась. – Он всегда уходит сразу после концерта, не хочет мешать нам веселиться.

– Эй, ну вы чего там застряли? – недовольно поторопили нас из очереди, и Петька дернул меня за руку в направлении Майского Дерева.

– А при чем здесь вообще Анхен? Разве Инга его знает? – недовольно поинтересовался Петька, высматривая, куда бы пристроить ленточку.

– Ну как тебе сказать, Петя. Вообще-то это тот самый парень, с которым она якобы поссорилась, – настроение было не ахти, и я совсем забыла, что не собиралась ему об этом рассказывать.

– Анхенаридит? – не поверил Петька. – Но он же вампир.

– Что ничуть не мешало тебе меня к нему ревновать. Так, отстань, дай желание загадаю.

Желание? А чего я, собственно, хочу? Никак не удавалось собраться и сосредоточится. Потому что на самом деле в тот момент мне отчаянно, до неприличия, до безобразия хотелось быть Ингой. Королевой Мая, королевой сердца. Вот того самого, вампирского сердца. И всех сердец вокруг. Я повязывала ленточку и все пыталась мысленно сформулировать что-то более достойное, более приличное. Но хотелось, чтоб он смотрел на меня. Не на нее, на меня. На меня, как на нее.

Петька облапил меня и попытался поцеловать. Я раздраженно оттолкнула его и пошла прочь, волоча за лапу своего белого медведя. Медведь, если честно, тоже уже здорово надоел. Слишком уж большой, в карман не засунешь, никуда не пристроишь. Так и броди тут с ним.

– Лара, да ты чего? – возмутился Петька. – Это ж традиция такая! Ну, чтоб желание сбылось.

– А ты не будь суеверным, как старая бабка. Глядишь и само сбудется.

Наверное, мы б успели поссориться. Прям тут, у Дерева. Но на нас налетела Регинка.

– Привет! Ну как? Супер, правда?

– Регина, ты истинная королева этого бала! – Петька заявил это с максимальной серьезностью. – В сравнении с тобой все прочие меркнут.

– Ай, да ну тебя, все б тебе смеяться, – отмахнулась Регинка от его комплиментов. – Идемте же, сейчас начнутся танцы!

– Опять танцы? – скривилась я. – Да сколько ж можно!

– Да нет, не выступления, просто танцы. Для всех.

– Не ребята, это без меня. Я не танцую.

– А я танцую, – Петька видно здорово обиделся на отказ ритуально целоваться. – Королева, позвольте вас пригласить?

Королева, в смысле, Регинка, похоже, только об этом и мечтала. Подхватив Петьку за руку она умчалась с ним на поляну и смешалась с танцующей толпой. Ну и ладно, зато не поругались. А я и в самом деле не слишком-то любила все эти народные танцы, хороводы и кадрили. Обняла покрепче своего медведя и прислонилась спиной к ближайшему дереву. Пусть оторвутся, а я пока успокоюсь. Что, в самом деле, из-за какого-то вампира настроение себе портить.

Один танец сменялся другим, Петька все не возвращался. Зато мелькнули в толпе белое платье и золотые ленты Майской Королевы. Видно, закончила со своими «почетными обязанностями» и присоединилась к танцующим. О, и даже возглавила с каким-то парнем очередное псевдо-танцевальное действо. Кажется, это называлось «Змейка».

– И со мной не потанцуешь? – вкрадчивый голос раздался прямо над ухом. Я дернулась и обернулась. Вампир, изображающий студента, изображающего вампира, стоял прямо у меня за спиной. И как подкрался-то только? Что-то было с ним не так, даже если не считать дурацкого «маскарадного костюма».

– А я тебя не чувствую, – потрясенно выдохнула я.

– А никто не чувствует, – весело согласился он. – Иначе какой смысл наряжаться?

– А как это?

– А секрет. Так ты идешь танцевать?

– Не, я не умею. Да и вообще, я медведя сторожу.

– Ну, знаешь, – Анхен решительно отобрал у меня медведя, – этот ясень тоже прекрасно может его посторожить, – и решительно засунул игрушку между ветвей. – Пойдем. Здесь никто не умеет танцевать и, кроме тебя, это никого не смущает.

Он протянул мне руку, я взяла ее… и словно током тряхануло. Вся сила его вампирской ауры обрушилась на меня враз, целиком, мне показалось даже, что я сейчас захлебнусь, настолько это было резко.

– Почувствовала теперь? – усмехнулся он.

– Ага, – потрясенно выдавила я. – А это так на всех, или только на меня?

– На всех, на всех, – весело успокоил он, затаскивая меня в толпу танцующих. – Пока за ручку не возьмешься – никто не чувствует. И не узнаёт.

Танец уже начался. Все пары, выстроившись в ряд за «головой» – Ингой и ее кавалером – прыжками и подскоками двигались замысловатыми петлями по поляне. Но конечно, Анхен не стал пристраиваться в хвост, а ловко затащил меня прямо в середину «змеиного тела» и, переплетя со мной руки требуемым образом, решительно повел в этом безумном танце.

Не, я не лукавила, что танцевать не умею. Ноги у меня то и дело путались, но кавалера это, похоже, не смущало, он держал меня крепко и мы летели все дальше. Во время одного из «змеиных извивов» мы почти столкнулись с Ингой, и я еще успела увидеть удивление на ее лице, но танец тут же разнес нас. Я взглянула на Анхена, на губах его играла улыбка, а глаза были скрыты за черными очками, так что и не разберешь, что за взгляды он там прячет. А танцевал он… да обычно, как все, разве что в ногах, в отличие от меня, не путался.