Текст книги "Миссия в Сараево (СИ)"
Автор книги: Алим Тыналин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Глава 5
Побег
Проснулся я в девять вечера. Спал весь день, готовясь к ночи. Еще успел приготовить лошадей и отправить весточку контактам, которые дали мне Чирич и Артамонов. Они понадобятся потом.
За окном темнота, улица освещена редкими газовыми фонарями. Дождь кончился, но воздух влажный, пахнет сыростью.
Я встал с кровати. Зажег свечу на столе. Оделся в темную одежду: черные брюки, темно-синяя рубашка, старый пиджак без пуговиц. Ничего светлого, ничего, что может выдать в темноте.
Подошел к умывальнику. Зачерпнул ладонью воду, плеснул на лицо. Холодная, освежающая. Вытерся полотенцем.
Открыл шкаф. Достал приготовленное снаряжение. Веревку смотал в тугой сверток, привязал к поясу. Крюк-кошку засунул за пояс сзади, под пиджаком. Ломовую лапу в мешок из грубой ткани, мешок на плечо.
Складной нож в карман брюк. Спички в другой карман. Темный платок для лица в нагрудный карман.
Все готово.
Задул свечу. Открыл дверь, прислушался. В коридоре тихо, слышен храп из соседней комнаты. Хозяин внизу за стойкой, наверное, дремлет над книгой, как обычно.
Спустился по лестнице бесшумно, ступая на носки. Доски скрипнули один раз, я замер, подождал. Никто не вышел, не окликнул.
Внизу хозяин действительно спал, голова на сложенных руках, книга под локтем. Масляная лампа на стойке горела тусклым светом. Я скользнул мимо, вышел на улицу.
Холодно. Ветер с гор, пронизывающий. Поднял воротник пиджака. Пошел темными переулками, избегая главных улиц.
Город спал. Окна темные, изредка мерцал свет в одном-двух домах. Кто-то не спит, читает при свече, или больной стонет. Собака залаяла из-за забора, замолчала.
Прошел мимо кафаны, откуда доносились голоса, пьяный смех. Оттуда свернул в узкий проулок между домами, вышел на окраину.
Здесь темнее. Фонари не горят, дома низкие, покосившиеся. Под ногами грязь, лужи после дождя. Ступал осторожно, обходя лужи. Промочишь сапоги, будет хлюпать, выдаст.
Дошел до реки Миляцка. Вода темная, быстрая, шумела о камни. Пошел вдоль берега на север, к тюрьме. Двадцать минут ходьбы. Никого не встретил.
Подошел к тюрьме с тыловой стороны. Остановился в тени складского здания напротив. Достал часы, поднес к глазам. Луна выглянула из-за облаков на секунду, я разглядел циферблат. Без четверти три.
Время.
Осмотрелся. Улица пуста. Окна тюрьмы темные, кроме одного на первом этаже, караульное помещение, там горит свет. Видно силуэт в окне, кто-то движется. Милош? Или другой жандарм?
Подождал. Силуэт исчез, свет остался.
Нужно отвлечь караул. Дать им повод выйти из тюрьмы, отвлечься хотя бы на пять минут. Этого достаточно.
Я обошел квартал, держась в тени. В двух домах от тюрьмы нашел то, что искал, склад пиломатериалов. Высокий деревянный забор, за ним штабеля досок, бревен.
Калитка на замке, простой висячий замок. Достал нож, вставил лезвие в дужку замка, надавил. Дужка поддалась, замок щелкнул, открылся.
Я вошел во двор. Пахло свежей древесиной, смолой, опилками. Штабеля досок сложены у дальней стены, под навесом. Рядом куча сухих стружек и щепок, готовых вспыхнуть.
Подошел к куче. Достал из кармана спички и бутылку с керосином, купил днем в лавке, сказал, что для лампы. Плеснул керосин на стружки, пропитал их. Резкий запах ударил в нос.
Чиркнул спичкой. Огонек вспыхнул желтый, дрожащий. Бросил в кучу.
Стружки вспыхнули мгновенно. Пламя побежало по куче, яркое, жадное. Огонь полез вверх, языки пламени лизнули нижние доски штабеля.
Я быстро отошел, вышел через калитку. Закрыл за собой, замок повесил обратно, пусть думают, что поджог изнутри, бродяги или поджигатели.
Побежал обратно к тюрьме другой дорогой, через параллельную улицу. За спиной послышался треск огня, он быстро разгорался. Сухое дерево вспыхивает, как порох.
Вернулся к тюрьме, спрятался в тени того же складского здания. Достал часы. Прошла минута с момента поджога.
Еще минута. Огонь разгорелся, я видел отсвет на облаках, красноватое зарево над крышами домов. Дым пополз в небо, темный столб на фоне ночи.
Где-то закричали. Потом еще крики. Квартал проснулся. Заметили огонь.
Окно караульного помещения в тюрьме распахнулось. Жандарм высунулся, посмотрел в сторону зарева.
– Пожар! – крикнул он внутрь. – Там горит что-то!
Голоса изнутри, быстрые, взволнованные. Дверь тюрьмы распахнулась, из калитки выбежали двое жандармов. Побежали в сторону пожара.
Третий остался. Наверное это Милош. Так и договорились, он не вышел из караулки.
Жандармы скрылись за углом. Я услышал колокол пожарной команды, быстрый, тревожный звон. Сейчас сбегутся люди с ведрами, приедет пожарная телега. Суета, шум, паника.
Идеальное прикрытие.
Я быстро перешел улицу, прижимаясь к стенам. Нырнул в боковой переулок. Темнота здесь густая, луна не достает. Стены нависают с обеих сторон, почти смыкаются сверху.
Прошел до середины переулка. Остановился под нужным окном. Второе справа, второй этаж. Решетка чернела на фоне стены.
Поставил мешок на землю. Достал ломовую лапу. Тяжелая, холодная. Сунул за пояс. Размотал веревку, привязал один конец к крюку-кошке. Проверил узел, дернул. Держится крепко.
Посмотрел вверх. Окно в пяти аршинах над землей. Стена старая, камни неровные, между ними щели. Можно лезть.
Подошел вплотную к стене. Нащупал руками выступ, зацепился пальцами. Нога нашла углубление между камнями, уперлась. Я подтянулся, перехватил выше.
Медленно полез, проверяя каждую опору. Камни крошились под пальцами, осыпались мелкой пылью. Замер, прислушался. Внизу тихо.
Поларшина. Аршин. Полтора. Пальцы онемели от напряжения, холод сковал кисти. Дышал ровно, неглубоко, через нос. Не торопился.
Два аршина. Еще аршин. Близко.
Нога соскользнула, я повис на руках. Сердце екнуло. Быстро нащупал новую опору, уперся. Выдохнул.
Еще поларшина. Рука дотянулась до подоконника. Схватился, подтянулся. Ноги нашли опору на широком выступе между камнями. Встал на него, держась за подоконник.
Добрался.
Перевел дыхание. Посмотрел вниз. Темнота, земля далеко. Я отвел взгляд, уставился в стену перед собой.
Решетка на расстоянии вытянутой руки. Протянул правую руку, взялся за железный прут. Холодный, влажный от ночной сырости. Потянул. Решетка не шевельнулась.
Тогда я достал ломовую лапу из-за пояса. Держась левой рукой за подоконник, правой засунул плоский конец лапы между решеткой и каменной рамой окна. Лапа легко вставилась, щель широкая.
Надавил на рукоять вниз, используя рычаг. Железо скрипнуло тихо, металл заскрежетал о камень. Я остановился, прислушался.
Внутри за окном тишина. Никто не шевелится, не кричит.
Я надавил сильнее. Решетка поддалась чуть-чуть, один болт скрипнул, сдвинулся. Еще рывок, болт вышел с глухим хрустом, камень осыпался.
Замер. Слушал.
Внутри камеры раздалось движение. Шорох, скрип кровати. Кто-то сел, задышал громче.
Потом голос, хриплый, сонный:
– Что это?
Я не ответил. Подождал.
– Эй, ты слышал? – тот же голос, теперь громче. – Франц, ты слышал?
Другой голос, более молодой:
– Что?
– Шум. У окна.
– Крыса, наверное.
– Крысы так не шумят.
Пауза. Слышно, как кто-то встал с кровати, босые ноги шлепали по холодному полу. Шаги к окну.
Я висел неподвижно на стене, держась за подоконник и лапу. Не дышал.
За решеткой появилось лицо. Темное, неясное в темноте камеры. Глаза смотрели наружу, не видели меня, я висел ниже, в тени.
– Ничего нет, – сказал голос. – Спи.
Лицо исчезло. Шаги обратно вглубь комнаты, скрип пружин.
Я выдохнул тихо. Подождал еще минуту. Тишина.
Снова вставил лапу в щель, теперь у другого болта. Верхний правый, самый проржавевший. Надавил. Болт вышел почти без сопротивления, тихо, только камень чуть осыпался.
Два болта из четырех.
Третий болт внизу слева. Я потянулся вниз, вставил лапу. Этот сидел крепче. Давил, напрягаясь, железо гнулось в руках. Болт не поддавался.
Я уперся ногой в стену, держась левой рукой за подоконник, правой потянул лапу изо всех сил. Мышцы горели, руки дрожали от напряжения.
Болт сдвинулся с громким скрежетом.
В камере снова движение.
– Опять! – крикнул тот же хриплый голос. – Точно не крыса!
Быстрые шаги к окну. Два человека, судя по звукам.
Я рванул лапу. Болт вылетел, решетка накренилась, провисла на одном последнем болте сверху слева.
В окне появились лица. Двое. Смотрят прямо на меня.
– Там кто-то есть! – кричит один. – Эй! Караул!
Некогда прятаться. Я схватился за решетку обеими руками, дернул на себя изо всех сил. Последний болт не выдержал, вырвался с треском.
Решетка упала мне на грудь, я едва удержался, чтобы не упасть вниз с грохотом. Перехватил, откинул в сторону. Решетка ударилась о стену, зазвенела, соскользнула вниз, грохнулась о землю внизу.
Шум. Громкий шум.
– Караул! – орали внутри. – Побег!
В камере три человека. Двое кричали у окна, размахивали руками. Третий, худой, бледный, стоял у дальней стены. Смотрел на меня. Молчал.
– Чабринович? – спросил я по-сербски.
Худой кивнул.
– Да.
– Быстро. Сюда.
Он шагнул вперед. Двое других заключенных попытались схватить его, но он вырвался, ударил одного локтем в лицо. Тот отшатнулся с криком.
Подбежал к окну. Теперь при лунном свете я ясно видел его лицо. Молодой, лет двадцать пять, худой, болезненный. Глаза лихорадочно горят. Губы сухие, потрескавшиеся.
– Кто ты? – спросил он, цепляясь за подоконник.
– Потом. Лезь.
Он неуклюже полез в окно. Тощий, слабый, движения медленные. Застрял грудью на подоконнике, закашлялся. Кашель сухой, надрывный, с хрипом.
Я схватил его за руку, потянул. Он вывалился из окна наполовину, повис. Я держал его за запястье, не давая упасть.
– Держись за меня!
Перехватил его под мышки, прижал к стене. Он обвил руками мою шею, вцепился.
В камере двое заключенных орали не переставая. Слышу топот ног в коридоре, голоса жандармов, свист.
– Там! Вторая камера! Быстро!
Некогда. Надо спускаться. Сейчас.
Я достал веревку, быстро обмотал вокруг груди Чабриновича, под руками. Завязал узел. Он захлебывался кашлем, но не отпускал меня.
– Держись крепко. Я буду спускаться, ты держись. Если сорвешься, я удержу.
Он кивнул, не в силах говорить.
Я начал спуск. Левой рукой держался за край подоконника, правой придерживал Чабриновича. Нога нащупала выступ в стене, уперлась. Отпустил подоконник, схватился за выступ ниже.
Чабринович повис на мне, руки сжали шею. Тяжелый. Не очень тяжелый, но когда висишь на стене, ощущается каждый пуд.
Еще немного вниз. Нога соскользнула, я качнулся, Чабринович дернулся, начал сползать. Веревка натянулась, врезалась мне в плечо. Я держал его, напрягаясь изо всех сил.
– Найди опору ногой! – прошипел я. – Быстро!
Он пошарил ногой по стене, нашел выступ, уперся. Вес чуть уменьшился.
Мы полезли дальше. Медленно. Руки горели, пальцы онемели, скользили по мокрым камням. Я тяжело дышал, сердце быстро колотилось.
Еще два аршина. Один.
Вверху в окне появилось лицо жандарма. Фуражка, усы, злое лицо.
– Стой! Или стреляю!
Револьвер в руке, направлен вниз.
– Прыгай! – крикнул я Чабриновичу.
Оттолкнулся от стены, мы полетели вниз. Земля ударила в ступни, я упал, перекатился, Чабринович рухнул рядом.
Выстрел. Пуля ударилась в булыжник рядом, со звоном высекла искры.
Я вскочил, потянул Чабриновича за руку. Он поднялся, кашляя безостановочно.
– Бежим!
Второй выстрел. Пуля просвистела мимо, ударилась в стену склада.
Мы побежали из переулка. Чабринович спотыкался, я поддерживал его, волоча за собой. Веревка болталась, путалась в ногах.
Выскочили из переулка на улицу. Темно, но не пусто. Люди бегут в сторону пожара, кричат, суетятся. Никто не обращал на нас внимания.
Свернули направо, в сторону окраины. Бежим вдоль домов, придерживаясь тени.
За спиной крики, свист, топот сапог. Жандармы выбежали из тюрьмы. Колокол снова забил тревогу, громко, отрывисто. Побег обнаружен.
Половина города сбежалась на пожар. Толпа, хаос. Жандармам придется пробираться через толпу.
– Быстрее! – закричал я Чабриновичу.
Он задыхался, кашлял на бегу, на губах выступила кровь. Слабый. Очень слабый. Долго не протянет.
Мы свернули в узкий проулок между домами. Темнота, грязь, вонь помоек. Пробежали насквозь, вышли на другую улицу. Здесь тише, жандармов не слышно. Пока что не слышно.
Остановились на секунду. Чабринович согнулся пополам, кашляет, хватает ртом воздух. Я взял его за плечо, прислушался.
Топот копыт. Лошади. Конный патруль.
– Дальше. Быстро.
Мы побежали дальше. Переулками, дворами, через заборы. Чабринович падает, я поднимаю его. Падает снова, я волоку за собой.
Мы добрались до реки. Миляцка шумит в темноте, вода быстрая, холодная. Вдоль берега заросли ив и кустов.
Нырнули в кусты. Присели, затаились. Дышим тяжело, хрипим.
Чабринович откашливается, сплевывает кровь.
– Не могу больше, – прохрипел он. – Оставь меня.
– Тихо, молчи.
На улице за нашей спиной раздался топот копыт. Лошади проскакали мимо. Жандармы кричали друг другу:
– Видел кого?
– Нет! Поехали к мосту!
Умчались.
Мы сидели в кустах. Ждали. Минуту. Две. Тишина, только шумит река.
Чабринович смотрел на меня в темноте.
– Кто ты? – спросил он снова. – Зачем спас?
– Александр Соколов. Русский.
– Зачем?
– Тебя ждут в Белграде.
Он молчит. Потом кивает.
– «Черная рука»?
– Да.
Он криво усмехнулся.
– Значит, я еще нужен им.
Я не ответил. Встал, выглянул из кустов. Улица пустая. Вдалеке огни, слышны крики, звон колокола. Город проснулся. Пожар отвлек многих.
– Поехали. Лошади за городом, в лесу. Дойдешь?
– Попробую.
Я помог ему встать. Мы пошли вдоль реки, прячась в зарослях. Медленно, осторожно. Он держался за меня, тихо кашлял, стараясь сдержаться.
Прошли с полмили. Город остался позади, огни далеко. Здесь темно, лес подступает к реке. Нашел место, где спрятал лошадей днем. Две лошади привязаны к дереву, жуют траву. Услышали нас, фыркнули.
Я подвел Чабриновича к лошади, помог сесть в седло. Он еле держался в седле, качался, как по ветру.
– Держись за гриву. Крепче.
Сам сел на вторую лошадь. Развязал поводья, тронул пятками бока. Лошадь тронулась шагом. Вторую я вел за поводья.
Мы поехали через лес на юг, к сербской границе. Темно, ветки били по лицу, цеплялись за одежду. Лошади шли медленно, спотыкались о корни.
Чабринович сполз с седла. Я остановился и поймал его. Посадил обратно, привязал веревкой к седлу, чтобы не упал.
– Потерпи. До границы три часа езды.
Поехали дальше.
Выбрались из леса на дорогу. Широкая грунтовая дорога вела на юг. Здесь можно двигаться быстрее, я пустил лошадей рысью.
Чабринович качался в седле, голова опущена. Без сознания или спит.
За спиной, далеко, Сараево. Огни города мерцают в темноте. Красное зарево пожара еще виднелось над крышами. Я слышал далекий звон колоколов. Ищут. Будут искать до утра.
Но мы уже далеко.
Скачем час. Два часа. Небо посветлело на востоке. Впереди горы, темные силуэты на фоне неба.
Граница близко.
Дорога петляла между холмов, поднималась в горы. Воздух холоднее, пахло хвоей и сыростью. Лошади устали, шли медленнее, храпели.
Чабринович тяжело дышал. Жив. Пока жив.
Впереди на дороге появились силуэты. Трое мужчин. Стоят, ждут. Одеты по-крестьянски, темные куртки, шапки. Но стоят как солдаты, напряженно, руки под куртками. Там наверняка оружие.
Я натянул поводья. Лошадь остановилась. Вторая лошадь с Чабриновичем остановилась рядом.
Один из мужчин шагнул вперед. Высокий, широкоплечий, темная борода, шрам через левую щеку. Лет тридцати пяти.
– Стой! – крикнул он по-сербски. – Кто идет?
– Соколов. Александр Соколов. Русский корреспондент. Меня ждут.
Бородатый прищурился, подошел ближе. Изучал меня, потом посмотрел на Чабриновича.
– Это он? Чабринович?
– Да.
– Живой?
– Пока да. Болен. Чахотка. Ему нужен врач.
Бородатый кивнул двум другим. Они подошли, сняли Чабриновича с седла, осторожно, как мешок. Он застонал, не открывая глаз.
– Отнесите в домик, – приказал бородатый. – Уложите, дайте воды. Врача пошлем из ближайшей деревни. Мы переправим его через границу.
Двое понесли Чабриновича в сторону леса. Там виднелась маленькая хижина, охотничий домик или сторожка.
Бородатый повернулся ко мне.
Глава 6
Переход
Бородатый пристально глядел на меня.
– Слезай. Лошадей мы заберем. Ты пойдешь пешком.
Я спешился. Ноги затекли, колени слегка дрожали. Я устоял, держась за седло.
– Куда идти?
– Со мной. До Дрины три мили. Там переправа. Оттуда в Сербию.
– А австрийцы? Граница охраняется?
Бородатый усмехнулся, показал желтые зубы.
– Охраняется. Но не везде. Мы знаем тропы. Идем.
Он взял мою лошадь под уздцы, повел в лес. Я пошел следом. Ноги тяжелые, каждый шаг давался с трудом. Я лазал по стенам, бежал, скакал на лошади. Тело требовало отдыха.
Но надо идти, а не отдыхать.
Мы шли по лесной тропе. По узкой, заросшей, едва видной тропе. Бородатый шел впереди, уверенно, не оглядываясь. Знает каждое дерево, каждый камень.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Войислав. Боец «Черной руки». Майор Танкович послал меня встретить тебя.
– Танкович знает о побеге?
– Знает. Чирич передал ему вчера. Сказал, русский корреспондент попытается вытащить Чабриновича. Если получится, привести к границе. Мы ждали всю ночь.
– А если бы не получилось?
Войислав пожал плечами.
– Тогда мы бы подождали до рассвета и ушли.
Лес густой, сумрачный. Птицы начинали просыпаться, щебетали в ветвях. Где-то далеко прокричал тетерев.
Вышли на опушку. Впереди обрыв, внизу река. Широкая, темная, течет быстро. Дрина. Граница между Боснией и Сербией.
Войислав остановился, показал рукой вниз.
– Вот. Видишь мост?
Я всмотрелся. Вдалеке, в полумиле вниз по течению, виднелся деревянный мост. Узкий, старый. На этой стороне австрийская караульная будка, маленькая, с полосатым шлагбаумом. На той стороне сербский пост.
– Официальная переправа, – сказал Войислав. – Охраняется. Сейчас смена караула, утро, там человек пять австрийцев. Увидят нас, будут стрелять.
– Тогда как?
– Вниз по реке. В полумиле отсюда старая паромная переправа. Паром давно сгнил, но там мелко, брод. Вода по пояс, не больше. Перейдем вброд.
– А австрийские патрули?
– Там не ходят. Место неудобное, скалы, заросли. Мы пользуемся этой переправой два года. Ни разу не поймали.
Мы пошли дальше вдоль обрыва. Я шел следом. Тропа спускалась круто вниз, каменистая, скользкая. Я держался за стволы деревьев, чтобы не упасть.
Спустились к реке. Берег здесь каменистый, валуны, заросли ивняка. Вода шумит, на камнях белая пена.
Войислав остановился.
– Дальше ты переходишь вброд. Там, видишь? – он показал на реку. – Между теми двумя валунами. Там мелко.
Я посмотрел. Два больших валуна торчали из воды, между ними течение слабее, на реке мелкая рябь.
– А ты?
– Я с тобой. Провожу до сербской стороны. Дальше местные проведут до ближайшей деревни. Оттуда сам доберешься до Белграда.
– Сколько до Белграда?
– День пути. На телеге или верхом. Или поездом, если найдешь станцию.
Войислав разулся, снял сапоги, привязал их веревкой к поясу. Я сделал то же самое. Засунул сапоги за пояс, закатал брюки до колен.
Вошел в воду. Холодная, ледяная, обжигает ступни. Дно каменистое, острые камни режут ноги. Я шел медленно, ощупывая дно.
Войислав шел рядом, уверенно, привычно.
Вода поднялась до щиколоток. До колен. До бедер. Течение сильное, пыталось утянуть вниз по реке, толкало в бока и спину. Я балансировал, расставив руки.
Войислав протянул руку.
– Держись. Здесь сильно тянет.
Я взялся за его руку. Вода до пояса, холод пронизывает до костей. Ноги онемели.
Еще десять шагов. Вода отступила до колен. До щиколоток.
Вышли на другой берег. Сербия. Босые ноги на чужой земле. Свободной земле.
Я упал на колено, тяжело дыша. Вода стекала с одежды, брюки промокли насквозь.
Войислав достал сапоги, обулся. Я сделал то же самое. Мокрые ноги скользили в сухих сапогах, неприятно, но уже теплее.
– Отдышись. Потом идем.
Я посидел минуту. Смотрел на противоположный берег. Австрийская Босния. Сараево далеко.
Я сделал это. Вытащил Чабриновича. Доказал преданность «Черной руке».
Но что-то гложило изнутри.
Ах да, точно. Милош. Жандарм, который предал империю за деньги. Ради больной жены. Я использовал его. Сделал предателем. Он теперь будет жить с этим всю жизнь. Или его раскроют, повесят.
Цена одной жизни – душа другого человека.
– Вставай, – сказал Войислав. – Идем дальше.
Мы пошли вдоль берега, вверх по течению. Тропа здесь шире, протоптанная. Через полмили вышли к деревне. Маленькая, домов двадцать, на склоне холма. Куры бегали по дороге, у сарая привязана коза.
У первого дома нас встретил старик в овчинном тулупе. Борода седая, лицо морщинистое, загорелое.
– Кого привел, Войислав?
– Русского. Корреспондент. Нужно отправить в Белград. Есть телега?
– Есть. Но до Белграда далеко. До Лозницы довезу, там железная дорога. Оттуда поездом.
– Подойдет. Сколько?
– Десять динаров.
Я полез в карман, достал кошелек. Мокрый, но деньги целые. Отсчитал десять динаров, протянул старику. Он взял, спрятал в тулуп.
– Телега будет готова через полчаса. Отдохни пока, поешь.
Провел нас в дом. Внутри тепло, горела печь, пахло дымом и хлебом. Старуха у печи жарила лепешки на сковороде. Посмотрела на нас, кивнула.
Войислав сел за стол. Я сел напротив. Старуха принесла две миски с горячей кашей, кажется, ячменной. Дала черного хлеба, кусок сала.
Ел жадно, не жуя. Только сейчас понял насколько я проголодался. Каша горячая, обжигала рот, но вкусная. Хлеб грубый, но сытный.
Войислав ел молча. Потом откинулся на спинку скамьи, достал кисет, скрутил цигарку. Прикурил от свечи на столе.
– Ты хорошо сработал, – сказал он, выпуская дым. – Не каждый решится на такое. Вломиться в австрийскую тюрьму, вытащить заключенного. Это безумие.
– Безумие, – согласился я.
– Но сработало. Чабринович жив. «Черная рука» довольна. Теперь ты свой.
Я допил воду из кружки. Вытер рот рукавом.
– Мне нужно в Белград. К Чиричу.
– Успеешь еще. Но сначала подумай о легенде.
– Какой легенде?
– Ты русский корреспондент. Легально въехал в Австро-Венгрию. Приехал в Сараево. Потом исчез. Теперь ты в Сербии. Как объяснишь это?
Я задумался. Войислав прав. Австрийцы знают, что Александр Соколов въехал в Боснию. Есть штамп в паспорте, есть записи на границе. Но официального выезда нет. Но теперь я в Сербии.
Если вернусь в Австро-Венгрию когда-нибудь, легально, меня арестуют. Спросят: где вы были? Как пересекли границу?
Думаю, для Редигера это небольшая проблема. Но я обычный журналист. Поэтому мне нужна помощь от «Черной руки».
– Что ты посоветуешь? – спросил я Войислава.
Он затянулся цигаркой, подумал.
– Два варианта. Первый, ты больше никогда не возвращаешься в Австро-Венгрию. Паспорт Соколова сжигаешь, берешь новый. Другое имя, другая легенда. Работаешь под новым прикрытием.
– А второй?
– Второй, это легенда похищения. Ты скажешь, что тебя похитили сербские террористы. Ночью в Сараево. Ограбили, избили, перевезли через границу силой. Держали в плену несколько дней. Потом отпустили, когда поняли, что ты не австрийский шпион, а действительно русский журналист.
Я слушал. Обдумывал. На первый взгляд бред, но есть кое-какие рациональные зернышки.
– Убедительно?
– Достаточно. Австрийцы поверят. Они знают, что «Черная рука» действует в Боснии. Похищения часто случаются. Ты вернешься в Австро-Венгрию через официальную границу, из Сербии. Скажешь, что тебя отпустили где-то в горах, ты добрался до ближайшей деревни, оттуда до Белграда. В Белграде обратился в русское консульство. Там оформили временный документ взамен украденного паспорта. И ты вернулся в Боснию, чтобы забрать вещи из гостиницы.
– А побег Чабриновича? Они свяжут меня с ним?
– Нет. Побег был ночью, когда тебя уже не было в Сараево. Ты пропал за день до побега. Значит, не мог быть там замешанным. Временная линия не совпадает.
Я медленно кивнул. Логично. Но есть риск.
– Милош. Жандарм. Он может сказать обо мне.
– Откуда австрийцы узнают про Милоша? Он не признается. Если признается, его повесят. Он будет молчать. Скажет, что заснул на дежурстве, ничего не слышал.
– А если его начнут подозревать? Если поймут, что кто-то помогал изнутри?
– Тогда ему лучше сбежать. Дать ему деньги на побег, пусть уезжает с женой. В Сербию, в Россию, куда угодно. Ты же обещал ему вторую половину денег?
Обещал. Сто крон. Половину уже дал, половину должен.
– Как я их передам? Я не могу вернуться в Сараево.
– Мы передадим. «Черная рука» имеет людей в Сараево. Я пошлю кого-нибудь. Передадут деньги Милошу, скажут, что от русского. Скажут, что лучше ему уехать из Боснии, пока не поздно.
Я подумал. Это правильно. Милош помог освободить Чабриновича. Он заслужил вторую половину денег. И предупреждение.
– Хорошо. Я дам деньги. Передайте ему. И скажите, пусть уезжает.
Войислав кивнул.
– Сделаем.
Я достал из внутреннего кармана пиджака кошелек. Мокрый, кожа потемнела от воды. Открыл, отсчитал сто крон. Протянул Войиславу.
– Передайте Милошу Йовановичу. Жандарм тюрьмы Сараево. Он знает, за что.
Войислав взял монеты, спрятал в карман.
– Передадим. А ты отправляйся в Белград. Чирич уже ждет.
Старик из угла комнаты крикнул:
– Телега готова! Поехали!
Я встал. Войислав протянул руку. Я пожал ее.
– Спасибо. За помощь.
– Служим одному делу. Свобода. Так ведь?
Я кивнул.
– Так.
Вышел из дома. Телега стояла у ворот, запряженная старой лошадью. Рыжая, худенькая, но крепкая. Старик уже сидел на козлах, держал поводья.
Я залез в кузов, сел на сено. Мокрые брюки прилипли к ногам, неприятно, но деваться некуда.
Телега тронулась. Лошадь пошла рысью по деревенской дороге. Мы выехали из деревни, поехали через поля. Солнце поднялось над горами, осветило долину. Красиво. Зелено. Мирно.
Я закрыл глаза. Покачивание телеги убаюкивало. Я устал. Очень устал.
Заснул под стук колес по камням.
Проснулся от резкого толчка. Телега остановилась. Я открыл глаза. Вокруг станция. Небольшая, деревянная платформа, рельсы, семафор. Вывеска: «Лозница».
Старик обернулся.
– Приехали. Здесь поезд до Белграда. Через два часа отправление.
Я слез с телеги. Размял затекшие ноги. Посмотрел на часы. Половина второго дня. Я спал в телеге шесть часов подряд.
– Спасибо, – сказал старику.
Он кивнул, развернул телегу, поехал обратно.
Я пошел к станционному зданию. Маленькое, одноэтажное, касса в углу. Купил билет до Белграда. Десять динаров.
Сел на скамейку на платформе. Ждал поезда. Думал о легенде.
Поезд пришел через два часа. Старый, грязный, третий класс. Залез в вагон, сел у окна. Вагон почти пустой, в дальнем углу сидели только пара крестьян с мешками.
Поезд тронулся. Лязг колес, стук на стыках рельсов. За окном проплывали поля, деревни, леса.
Вскоре я уснул. В Белград мы приехали на закате.
Паровоз выпустил протяжный гудок, эхо покатилось над красными черепичными крышами старого города, растворилось где-то в дымке над Дунаем. Железные колеса застучали медленнее по рельсам, стуки участились, превратились в грохот на стрелках.
За окном мелькали запасные пути, товарные платформы, штабеля досок, крытые вагоны с надписями на немецком и венгерском. Запах угольного дыма и машинного масла ворвался в приоткрытое окно купе вместе с вечерней прохладой.
Напротив меня сидел толстый купец из Ниша, господин Йованович, торговавший кожами.
Всю дорогу от Вршаца он рассказывал о своих делах, жаловался на австрийские таможенные пошлины, предсказывал скорую войну. Я поддерживал разговор ровно настолько, чтобы не показаться нелюдимым, но не настолько, чтобы запомниться.
Вежливый интерес, несколько общих фраз о политике, немного сочувствия к торговым затруднениям купца. Обычный попутчик, каких десятки ездят этим поездом каждую неделю.
– Ну вот и приехали, – Йованович со вздохом поднялся, потянулся, затем стал стаскивать с верхней полки дорожный саквояж, обитый потертой кожей с медными заклепками. – Слава Богу, дома. Устал от этих поездок. Раньше торговля была проще, границы не так строго охранялись. А теперь на каждой станции проверяют, как будто мы контрабандисты.
Я кивнул и поднялся.
Поезд остановился с протяжным скрипом тормозов. Паровоз выпустил последнее облако белого пара, которое поднялось к вечернему небу. По платформе зашагали пассажиры с чемоданами и узлами, носильщики в синих фартуках покрикивали, предлагая свои услуги, жандармы в темных мундирах с винтовками наперевес дежурили у выходов.
Я спустился по железным ступенькам на платформу. Под ногами хрустнул гравий, смешанный с угольной пылью. Воздух теплый, но уже не дневной зной, вечерняя свежесть приходила с Дуная, приносила запах речной воды, водорослей, рыбы.
Вокзал встретил привычной суетой. Продавец газет выкрикивал заголовки.
Женщины в длинных юбках и широкополых шляпах провожали встречали родственников. Извозчики у выхода наперебой предлагали довезти до любой точки города.
Я миновал главное здание вокзала, двухэтажное строение из желтого кирпича с высокими арочными окнами, построенное по венскому образцу, но уже обветшалое, с облупившейся штукатуркой и трещинами в стенах. Над входом висел герб Королевства Сербии, белый двуглавый орел на красном щите, увенчанный золотой короной.
Под ним мраморная доска с надписью золотыми буквами: «Главный железнодорожный вокзал Белграда. Открыт в 1884 году Его Величеством Королем Миланом I». Я прошел мимо билетных касс, мимо зала ожидания первого класса с кожаными диванами и газетами на столиках, мимо буфета, откуда доносился запах крепкого кофе и свежей выпечки. Вышел на привокзальную площадь.
Белград встретил меня вечерним оживлением. По улице Краля Милана, двигался нескончаемый поток экипажей, телег, редких автомобилей.
Извозчичьи пролетки с откинутыми верхами везли господ в котелках и дам с зонтиками. Тяжелые грузовые телеги, запряженные парами лошадей, тащили бочки с вином, мешки с зерном, ящики с товаром.
Один автомобиль, блестящий «Бенц» темно-зеленого цвета, медленно проехал мимо. Водитель в кожаном шлеме и очках сигналил резиновой грушей, разгоняя пешеходов.
По тротуарам шли горожане. Господа в темных костюмах тройка с золотыми цепочками часов, белых крахмальных воротничках и шелковых галстуках.
Дамы в длинных платьях с высокими воротниками, украшенными брошками, в шляпах с широкими полями и вуалями, с маленькими сумочками-ридикюлями в руках.
Я поймал извозчика, тощего старика в засаленной поддевке и войлочной шапке, державшего вожжи одноколки с облезлой рыжей кобылой. Назвал адрес: «Дубровачка, семь».
– Дорчол? – переспросил извозчик хриплым голосом, явно проверял, не ошибся ли я. Дорчол был рабочим кварталом, не самым респектабельным районом. – Далековато будет, господин. Двадцать пара.
Я молча протянул ему монету. Он прикусил ее зубами, проверяя подлинность, кивнул удовлетворенно, спрятал в карман поддевки.
