Текст книги "Миссия в Сараево (СИ)"
Автор книги: Алим Тыналин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
– Садитесь, довезу.
Я забрался в пролетку. Сиденье жесткое обитое потрескавшейся кожей, из которой кое-где торчала конская шерсть. Извозчик цокнул языком, дернул вожжи, и кобыла нехотя тронулась с места. Колеса застучали по булыжной мостовой, экипаж закачался на рессорах.
Мы двинулись по улице Краля Милана в сторону центра. По обеим сторонам тянулись трех-четырехэтажные дома в стиле эклектики.
Смесь неоклассицизма и балканского барокко. Фасады выкрашены в желтые, бежевые, бледно-розовые тона, украшены лепниной, карнизами, балконами с ажурными коваными решетками.
Первые этажи занимали магазины и кафаны. Витрины освещались керосиновыми лампами и редкими электрическими лампочками. Вывески на сербском и французском: «Мода и галантерея», «Книжная лавка Йовановича», «Ресторан 'Сербская корона», «Табак и сигары».
Улица оживала вечером. Кафаны открывали двери, оттуда доносилась музыка, гусле, скрипка. Запахи жареного мяса, лука, паприки смешивались с ароматом свежеиспеченного хлеба из пекарен.
Мы свернули на одну из боковых улочек, ведущих к Дунаю. Здесь архитектура менялась.
Старые турецкие дома со вторыми этажами, нависающими над узкими улицами, с деревянными решетками на окнах, покрытыми резьбой. Мостовая здесь хуже, булыжники разъехались, кое-где зияли выбоины, заполненные грязью после недавнего дождя. Пролетка подпрыгивала на неровностях, я держался за край сиденья.
Дорчол был старым районом, рабочим кварталом на берегу Дуная. Улицы узкие, дома лепятся друг к другу, белье сушится на веревках между окнами через улицу. Пахло рыбой, речной сыростью, дымом из кузниц, кожей из сапожных мастерских, навозом от лошадей, тащивших телеги на рынок.
Река текла где-то внизу, за домами, за старыми крепостными стенами, отделяя Сербию от Австро-Венгрии.
– Приехали, – объявил извозчик, останавливая пролетку перед узким трехэтажным домом. – Дубровачка, семь.
Я слез с пролетки, извозчик тронул вожжи и уехал. Я остался один на пустынной улице.
Поднялся по ступенькам к двери, толкнул. Она скрипнула, открылась. Вошел в узкий темный коридор. На первом этаже слева дверь квартиры, из-под нее пробивалась полоска света, слышались голоса, там ужинала семья.
Я поднялся на второй этаж, достал из кармана ключ, тяжелый железный ключ с витой бородкой. Вставил в замок, повернул. Замок щелкнул, дверь открылась.
Квартира встретила меня темнотой и спертым воздухом. Я вошел, закрыл дверь за собой, повернул ключ, запирая изнутри. Постоял в темноте, прислушиваясь. Тишина. Только слабый скрип половиц под ногами, тиканье часов на каминной полке в комнате.
Нащупал на стене спички, чиркнул. Вспыхнул огонек, я зажег керосиновую лампу на столике у входа. Теплый желтый свет разлился по коридору.
Жилье, снятое Артамоновым для агента, работающего под прикрытием небогатого журналиста. Ничего лишнего, ничего, что привлекло бы внимание. Обычная квартира обычного человека, живущего на скромное жалованье.
Прошел в комнату, нащупал на стене спички, чиркнул. Вторая лампа вспыхнула, осветив пространство ровным мягким светом.
И тут я увидел.
На столе у окна, там, где я оставлял чистые листы бумаги и блокнот для записей, стояла бутылка. Темное стекло, золотистая этикетка, изящные французские буквы: «Hennessy V. S. O. P.» Коньяк. Дорогой, настоящий французский коньяк, какой пьют в офицерских клубах и аристократических салонах.
Рядом с бутылкой два хрустальных бокала. Чистые, отполированные до блеска, переливающиеся в свете керосиновой лампы.
Я замер, прислушиваясь.
Никого.
Но кто-то был здесь. Совсем недавно.
Я медленно обошел комнату, держась наготове. Проверил за шкафом, заглянул под кровать, распахнул дверь в кладовку. Пусто. Окно закрыто изнутри, ставни заперты на крючок. Дверь заперта, когда я вошел.
Как они проникли?
Вернулся к столу. Рядом с бокалами лежал конверт из плотной кремовой бумаги, дорогой, с водяными знаками. Не запечатан, просто заложен треугольником. Я взял его двумя пальцами, развернул.
Внутри визитная карточка. Белая, с тисненым золотым орнаментом по краям. Текст на немецком языке, отпечатанный изящным готическим шрифтом:
'Major August von Urbach
Militärattaché
Zu Ihren Diensten'
Майор Август фон Урбах. Военный атташе. К вашим услугам.
Под печатным текстом приписка от руки. Почерк изящный, уверенный, с характерными немецкими росчерками:
«Für einen würdigen Gegner»
Для достойного противника.
Ниже, по-русски, тем же изящным почерком:
'Когда поймете, что проиграли, приходите. Поговорим как цивилизованные люди. Коньяк превосходный, французский, надеюсь, вы ценитель.
p.s. Передайте привет подполковнику Артамонову. Давно не виделись'
Подпись: просто инициал «У» с витиеватым росчерком.
Глава 7
Встреча
Я стоял неподвижно, держа визитку в руках. Сердце стучало ровно, размеренно, мои навыки не давали телу выдать эмоции. Даже сейчас, когда я в одиночестве. Но внутри все сжалось.
Урбах.
Он или его люди были здесь. В моей квартире. Прошел через запертую дверь, оставил послание и ушел, не оставив следов. Показал, что может проникнуть куда угодно, когда захочет.
Показал, что я открытая книга.
Я медленно опустил визитку на стол рядом с бутылкой. Посмотрел на коньяк, на бокалы, на изящную надпись.
Взял бутылку, повертел в руках. Тяжелая, полная, печать не сорвана. Настоящий французский коньяк, который стоит больше, чем я плачу за эту квартиру за месяц.
Послание было ясным. Урбах не просто знал обо мне. Он наблюдал, оценивал, изучал. И решил, что я достаточно интересен, чтобы с ним играть.
Он мог арестовать меня сегодня. Мог подстроить «несчастный случай» по дороге с вокзала. Мог передать информацию сербской полиции, и меня выслали бы из страны как нежелательное лицо.
Но он этого не сделал.
Потому что хотел большего.
Я поставил бутылку обратно на стол. Взял визитку, поднес к пламени лампы. Бумага вспыхнула, сгорела за несколько секунд, я бросил пепел в пустой таз на умывальнике.
Но послание осталось.
Я подошел к окну, осторожно отодвинул занавеску, посмотрел на темную улицу. Фонарь освещал мостовую, отбрасывая круг желтого света на булыжники. Никого. Только кошка перебежала дорогу, скользнув серой тенью вдоль стены.
Я отпустил занавеску. Снял пиджак, повесил на спинку стула. Лег спать и заснул быстро, без сновидений.
Проснулся от церковных колоколов. Звон разливался над Дорчолом, медленный, торжественный, призывающий верующих на утреннюю службу.
Я открыл глаза, посмотрел на часы на каминной полке. Половина седьмого. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, расчерчивая пол золотыми полосами.
Встал, прошел к умывальнику. Плеснул холодной водой в лицо, вытерся грубым полотенцем.
Надел чистую белую рубашку, застегнул манжеты на запонки, простые, серебряные, без вензелей. Темный жилет, галстук в тонкую полоску, темно-синий костюм. Вычистил ботинки до блеска тряпкой с ваксой. Причесался перед зеркалом, пригладил волосы.
Александр Дмитриевич Соколов, журналист «Нового времени». Респектабельный, но не богатый. Образованный, но не аристократ. Человек, который мог появиться в любом обществе, не вызывая подозрений.
На кухне поставил турку с водой на керосиновую плиту. Пока вода закипала, отрезал ломоть черного хлеба, намазал тонким слоем масла из глиняной крынки.
Сварил крепкий кофе, разлил в чашку, добавил два куска сахара. Позавтракал стоя у окна, глядя на просыпающийся Дорчол.
Улица Дубровачка оживала. Женщины с ведрами шли к колодцу. Торговец молоком ехал на телеге, выкрикивая свой товар.
Мальчишки гнали стадо коз к выгону за городом. Из соседнего дома вышел мужчина в рабочей блузе и кепке, закурил трубку, зашагал в сторону табачной фабрики.
Обычное утро. Мирное утро.
Допил кофе, вымыл чашку, убрал на полку. Проверил браунинг, полный магазин, патрон в патроннике, предохранитель. Засунул в кобуру под мышкой, надел пиджак. Оружие не выделялось.
В карман положил блокнот и карандаш, журналист должен делать заметки. В другой карман кошелек с небольшой суммой, несколько динаров и австрийских крон.
Крупные деньги остались в тайнике под половицей. Коньяк пока оставил на столе. Я еще не решил вылить или выпить его.
Запер квартиру, спустился по скрипучей лестнице на улицу.
Утренний Белград встретил запахом свежеиспеченного хлеба и конского навоза. Солнце поднималось над крышами, окрашивая желтые и розовые фасады домов в теплые золотистые тона.
Извозчики выезжали на главные улицы, хлопая кнутами над лошадиными крупами. Трамвай прогромыхал по рельсам на соседней улице, выпуская искры из-под пантографа.
Я шел неторопливо, останавливаясь у витрин, разглядывая вывески, будто прогуливаясь без определенной цели. Маршрут продуман заранее. Петлял по переулкам, делал круги, возвращался назад, проверяя, нет ли слежки.
У табачной лавки на углу улицы Краля Петра остановился, купил пачку сигарет «Herzegovina Flor». Лавочник, пожилой серб с седыми усами, завернул сигареты в тонкую бумагу, взял монету, кивнул. Я сделал вид что прикуриваю прямо у лавки, зажег спичку, разглядывая улицу в отражении витрины.
Никого подозрительного. Прохожие спешили по своим делам, не обращая на меня внимания.
Дошел до площади Теразие. Здесь центр города, широкие бульвары, многоэтажные здания в австрийском стиле, памятник князю Михаилу на коне в центре площади.
Вокруг монумента разбит небольшой сквер с чахлыми деревьями и скамейками. Газетчик выкрикивал заголовки: «Австрия усиливает войска на границе! Сербия готова к обороне!»
Я купил газету «Политика», свернул, сунул под мышку. Прошел через сквер, вышел на улицу Краля Милана.
Здесь начинались богатые кварталы, трех– и четырехэтажные особняки с лепниной, балконами, коваными решетками. Первые этажи занимали дорогие магазины, кафе с мраморными столиками и официантами во фраках.
Я свернул в боковой переулок. Здесь тише, меньше людей. Старые дома турецкого периода, узкие улочки, мощеные неровным булыжником. Запах речной сырости усиливался, Дунай близко.
Чирич сейчас в старом квартале у реки. Двухэтажный дом с белой штукатуркой, деревянными ставнями на окнах, тяжелой двустворчатой дверью. Над дверью номер, выцветший от времени.
Я огляделся. Улица пустая. Старуха в черном платке несла корзину с овощами, скрылась за углом. Двое мужчин стояли у кузницы через дорогу, курили, разговаривали о чем-то своем.
Подошел к двери, постучал три раза, пауза, два раза. Условный сигнал.
За дверью послышались шаги. Тяжелые, медленные. Дверь приоткрылась, показалось лицо Чирича.
Широкое лицо с густой черной бородой, карие глаза смотрели настороженно. Узнал меня, лицо расплылось в улыбке.
– Александр! – Чирич распахнул дверь, шагнул вперед, обнял меня по-братски, похлопал по плечам. – Ты вернулся! Слава Богу, цел и невредим!
Он говорил по-русски с заметным сербским акцентом, раскатисто произнося «р», растягивая гласные. Голос низкий, глубокий, голос человека, привыкшего командовать.
– Вернулся, – ответил я, отстраняясь от объятий. – Как и обещал.
– Заходи, заходи! – Чирич взял меня за локоть, потянул внутрь. – Все уже собрались, ждут тебя. Хотят услышать, как ты вытащил Неделько из лап австрийцев.
Я переступил порог. Чирич закрыл дверь за мной, повернул тяжелый ключ в замке.
Коридор узкий, темный, пахнущий табачным дымом и кофе. Стены голые, побелка пожелтела от времени. Под ногами скрипели половицы.
Чирич провел меня через коридор в комнату в глубине квартиры. Комната небольшая, окна завешены плотными занавесками, свет проникал только через щели.
Посреди комнаты массивный дубовый стол, покрытый пятнами от вина и ожогами от сигарет. Вокруг стола несколько стульев с облезлой обивкой.
У стены старый комод с выдвижными ящиками. На стене портрет короля Петра I в военном мундире и большая карта Балкан с отмеченными границами Сербии, Боснии, Герцеговины.
За столом сидели четверо мужчин. Все обернулись, глядя на меня.
Первый, справа от входа, Владимир, которого я видел на прошлой встрече. Худощавый юноша лет двадцати с лишним, темные волосы взъерошены, глаза горят фанатичным огнем. На нем потертый студенческий пиджак, расстегнутая рубашка без галстука. Он встал, протянул руку.
– Александр Дмитриевич! Ты герой! Вытащил нашего брата из австрийского ада!
Я пожал его руку. Ладонь сухая, горячая, рукопожатие крепкое.
Второй, слева, Петар, тоже знакомый. Среднего роста, темные волосы, печальные глаза. Одет скромно, темная рубашка, жилет. Он кивнул молча, не вставая, но в глазах читалась благодарность.
Третий, напротив двери, Милош, самый старший из студентов. Невысокий, плотного телосложения, умное настороженное лицо. Светлые глаза изучали меня внимательно, оценивающе. Он не улыбался. Просто смотрел.
И четвертый.
Мужчина лет сорока, сидевший во главе стола. Крепкого сложения, широкие плечи, мощная грудь под темным пиджаком. Густая черная борода с проседью, короткие темные волосы.
Лицо загорелое, обветренное, с глубокими морщинами у глаз. Карие глаза смотрели спокойно, но с такой силой, что казалось, этот человек видит насквозь любую ложь.
На столе перед ним лежал револьвер. Просто лежал, рукоятью к нему, стволом в сторону. Не угроза, просто демонстрация того, что правила здесь устанавливает он.
Майор Войислав Танкович. Второй человек в «Черной руке» после полковника Дмитриевича. Организатор, боевой командир, человек, который превратил студенческие мечты в реальные теракты.
Он не встал. Продолжал сидеть, положив руки на стол, пальцы переплетены. Изучал меня долгим, внимательным взглядом. Никакой улыбки.
– Значит, ты тот самый русский, – сказал он наконец. Голос низкий, хрипловатый, с командными нотками. Говорил по-русски почти без акцента, только легкое раскатистое «р» выдавало серба. – Александр Соколов. Корреспондент из Петербурга.
– Да, – ответил я спокойно, встречая его взгляд. – Из Петербурга.
– Чирич рассказывал о тебе. Говорил, что ты рискнул жизнью, чтобы спасти Неделько Чабриновича из австрийской тюрьмы. – Танкович наклонил голову, не сводя глаз. – Большой риск для журналиста. Почему ты это сделал?
Вопрос прямой. Первая проверка.
– Потому что не могу стоять в стороне, когда душат свободный народ, – ответил я ровно. – Я журналист, но я не бездушный. У меня есть совесть. Чабринович борец за свободу. Его нельзя оставлять на растерзание австрийским палачам.
– Совесть, – повторил Танкович, и в голосе его прозвучала насмешка. – Многие говорят о совести. Но когда дело доходит до действий, совесть куда-то испаряется.
– Я свои слова доказал делом, – сказал я. – Чабринович свободен. Это факт.
Танкович помолчал. Потом кивнул.
– Расскажи, как было.
Чирич придвинул стул, сел рядом со мной. Налил из глиняного кувшина воды в стакан, протянул мне. Я отпил глоток. Вода холодная, с привкусом железа.
– Ну? – Танкович ждал.
Я рассказал. Коротко, без лишних деталей. Как узнал о Чабриновиче от Чирича. Как решил помочь. Как поехал в Сараево под видом корреспондента, пишущего статью о Боснии. Как нашел жандарма Милоша Йовановича, завербовал его через деньги и сочувствие к жене. Как Милош помог устроить побег. Как я вывел Чабриновича, переправил через границу с помощью Войислава.
Говорил спокойно, без эмоций. Факты, а не героические рассказы.
Танкович слушал, не перебивая. Лицо его оставалось непроницаемым. Только глаза смотрели внимательно, ловя каждое слово, каждую паузу, каждую интонацию.
Когда я закончил, в комнате повисла тишина. Владимир смотрел на меня с восхищением. Петар кивал одобрительно. Милош по-прежнему настороженно изучал меня.
Танкович откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди.
– Ты говоришь, что завербовал жандарма через деньги, – сказал он медленно. – Сколько заплатил?
– Сто крон сразу, обещал еще сто после побега. Вторую половину передал через Войислава.
– Откуда у журналиста такие деньги?
Вопрос острый. Очередная ловушка.
– Накопил. Жалование в «Новом времени» неплохое. Плюс гонорары за статьи. Я не транжира, живу скромно.
– Двести крон, – Танкович усмехнулся. – Это три месяца жалования умелого рабочего. Ты потратил состояние на человека, которого даже не знал.
– Я потратил деньги на дело, в которое верю. Освобождение народа важнее личного богатства.
– Красивые слова. – Танкович наклонился вперед, положил руки на стол. – Но я не верю красивым словам, Александр Соколов. Я верю делам. Ты совершил дело. Это хорошо. Но я должен убедиться, что ты не австрийский агент, притворяющийся русским славянофилом.
Воздух в комнате сгустился. Владимир и Петар переглянулись. Милош не отрывал взгляда от меня. Чирич застыл, держа руки на столе.
– Я не работаю на австрийцев, – сказал я твердо, глядя Танковичу в глаза. – Я ненавижу их за то, что они делают с нашими братьями в Боснии. Я рискнул жизнью, чтобы доказать это.
– Рисковал, – согласился Танкович. – Или это была блестящая провокация. Австрийцы умеют играть вдолгую. Они могли пожертвовать одним заключенным, чтобы внедрить своего человека в нашу организацию.
Он взял револьвер со стола, повертел в руках. Проверил барабан, щелкнул курком вхолостую. Положил обратно.
– У меня есть вопросы, Александр Дмитриевич. И ты ответишь на них. Все до одного. Потому что если я почувствую ложь, ты не выйдешь из этой комнаты живым.
Он говорил без угрозы. Просто констатировал факт.
– Спрашивай, – сказал я спокойно. – Я отвечу на любые вопросы.
Танкович кивнул. Достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги, развернул. Список вопросов, написанных убористым почерком.
– Где ты родился?
– В Москве, в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.
– Семья?
– Отец мелкий чиновник в городской управе, умер пять лет назад. Мать из купеческого рода, живет в Москве у сестры. Младший брат служит в армии, подпоручик в Киевском полку.
– Образование?
– Окончил московскую гимназию, затем историко-филологический факультет Московского университета. Специализация история Балкан.
– Когда начал работать в «Новом времени»?
– В тысяча девятьсот десятом году. Сначала внештатным корреспондентом, потом штатным.
Танкович задавал вопросы методично, один за другим. О моих статьях, о редакторах газеты, о знакомых в Петербурге. О поездках за границу, о знании языков, о политических взглядах.
Я отвечал спокойно, следуя легенде, которую выучил наизусть еще в Варшаве под руководством Редигера. Каждая деталь продумана, каждый факт проверяем. Настоящая газета, настоящий университет, настоящие статьи, опубликованные под псевдонимом.
Допрос продолжался больше часа. Танкович не спешил. Он искал несоответствия, провалы в памяти, моменты, когда я ошибусь или скажу что-то, что противоречит предыдущим ответам.
Но я не колебался. В прошлой жизни я научился придерживаться легенды даже под пытками. Сейчас просто разговор.
Наконец Танкович сложил лист, спрятал обратно в карман.
– Последний вопрос, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Если завтра Россия откажется поддержать Сербию в войне с Австрией, на чьей стороне ты будешь?
Ловушка. Самая опасная ловушка.
– Россия не откажется, – ответил я твердо. – Потому что ваше освобождение это наш священный долг. Это записано кровью наших предков, которые столетиями боролись против турецкого ига. Но если, – я сделал паузу, – если вдруг произойдет невозможное, и Россия предаст славянское дело, тогда я буду на стороне тех, кто борется за свободу. Потому что совесть выше паспорта.
Танкович долго смотрел на меня. Потом медленно кивнул.
– Хорошо сказано. – Он встал, подошел ко мне, протянул руку. – Добро пожаловать в «Черную руку», Александр Дмитриевич Соколов. Ты один из нас.
Я пожал его руку. Рукопожатие крепкое, жесткое, рука натруженная, мозолистая. Рука солдата.
– Спасибо, майор.
– Зови просто Войислав. Мы здесь не церемонимся с званиями.
Чирич выдохнул с облегчением, улыбнулся широко.
– Ну вот и славно! Теперь мы братья по крови! – Он хлопнул меня по плечу. – Налью-ка я ракии, отметим!
Он достал из комода бутылку мутноватой жидкости и несколько маленьких рюмок. Разлил по рюмкам крепкую сливовую водку. Резкий фруктовый запах ударил в нос.
– За свободу Сербии! – провозгласил Чирич, поднимая рюмку.
– За освобождение! – подхватил Владимир.
– За братство! – добавил Петар тихо.
Танкович поднял свою рюмку, посмотрел на меня.
– За тех, кто готов умереть за идею, – сказал он. – И за тех, кто готов убивать за нее.
Мы выпили залпом. Ракия обожгла горло, ударила в голову жаром. Крепкая, градусов пятьдесят, не меньше.
Чирич налил вторую. Танкович отказался, покачав головой.
– Мне еще работать сегодня. – Он посмотрел на меня. – Александр, нам нужно серьезно поговорить. Один на один.
Он кивнул остальным.
– Выйдите на минуту.
Владимир, Петар и Милош встали, вышли из комнаты. Чирич задержался, вопросительно глядя на Танковича. Тот махнул рукой.
– Ты тоже, Яков. Это между мной и Александром.
Чирич пожал плечами, вышел, закрыл дверь.
Мы остались вдвоем.
Танкович молчал, изучая меня. Потом заговорил, тихо, но отчетливо.
– Скоро произойдет нечто большое, Александр. Нечто, что изменит судьбу Балкан. Может быть, судьбу всей Европы.
Он достал из внутреннего кармана пиджака портсигар, открыл, протянул мне. Турецкие сигареты, крепкие, с золотистым табаком. Я покачал головой. Танкович взял себе, прикурил от спички.
– Мы готовим акцию возмездия, – продолжал он, выпуская дым. – Удар, который заставит Австро-Венгрию понять, что сербы не рабы. Что мы готовы бороться за свою свободу до последней капли крови.
Он смотрел мне в глаза, ожидая реакции.
– Что за акция? – спросил я.
– Пока не могу сказать. Слишком рано. Но скоро ты узнаешь. – Танкович стряхнул пепел в блюдце. – А сейчас у меня к тебе вопрос. Самый важный вопрос.
Он наклонился вперед.
– Если мы нанесем этот удар, Австрия ответит жестоко. Возможно, объявит войну Сербии. И тогда всё будет зависеть от России. Поддержит ли Россия Сербию, если начнется война? Вступит ли она в конфликт на нашей стороне?
Вот оно. То, ради чего меня сюда прислали.
Танкович хотел знать, что сделает Россия. Будет ли она защищать Сербию или оставит ее один на один с Австрией.
Я подумал.
– Россия не бросит Сербию, – сказал я. – Это я знаю точно. У нас в Петербурге сильны славянофильские настроения. Общество требует защиты славянских братьев. Царь не может игнорировать это.
– Общество это одно, – Танкович покачал головой. – А политика другое. Царь может сказать красивые слова о братстве, но когда дело дойдет до войны, он призадумается. Война с Австрией это война с Германией. Это большая европейская война. Россия к ней готова?
Вопрос острый. Слишком острый.
– Не знаю, готова ли Россия, – ответил я честно. – Я журналист, а не военный министр. Но я знаю, что если Россия предаст Сербию сейчас, она потеряет весь свой авторитет на Балканах. Австрия и Германия станут полными хозяевами региона. Россия этого не допустит.
Танкович долго смотрел на меня. Потом медленно кивнул.
– Надеюсь, ты прав, Александр. Потому что мы идем ва-банк. Либо свобода, либо смерть. И мы хотим знать, что когда придет время, Россия будет с нами.
Он затушил сигарету, встал.
– Ладно. Достаточно на сегодня. Скоро тебя вызовут снова. Будь готов.
Я встал тоже.
– Я готов.
Танкович подошел к двери, распахнул ее. В коридоре ждали остальные.
– Идите, – сказал он. – Все хорошо.
Чирич, Владимир, Петар и Милош вернулись в комнату. Атмосфера разрядилась. Чирич снова налил ракии, на этот раз всем, включая Танковича.
– За нового брата! – провозгласил Владимир, подняв рюмку.
Мы выпили.
Танкович посмотрел на часы, массивные серебряные часы на цепочке.
– Мне пора. Дела. – Он взял со стола револьвер, засунул за пояс, накрыл пиджаком. – Александр, будь осторожен. Австрийцы усилили слежку после побега Чабриновича. Если заметишь что-то подозрительное, сразу сообщай Чиричу.
– Хорошо.
Танкович кивнул всем на прощание, вышел из комнаты. Тяжелые шаги в коридоре, скрип двери, стук засова.
Чирич облегченно выдохнул.
– Ну, слава Богу! Танкович тебя принял. Это много значит. Он обычно никому не доверяет сразу.
– Он долго проверял меня, – заметил я.
– Ещё бы! – Чирич усмехнулся. – После того, что случилось в прошлом году, он стал еще подозрительнее. Один наш человек оказался австрийским шпионом. Танкович лично его устранил. С тех пор проверяет каждого по десять раз.
Я не успел ответить. В коридоре послышались торопливые шаги и к нам ворвалась Елена.
