Текст книги "Миссия в Сараево (СИ)"

Автор книги: Алим Тыналин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Достал отмычки, выбрал две, тонкую и потолще. Подошел к калитке, присел на корточки перед замком.

Замок висячий, старый. Простая конструкция, засов, пружина, три штифта внутри. Вставил тонкую отмычку, нащупал первый штифт. Надавил, почувствовал, как поддался. Второй штифт жестче, пришлось повозиться. Третий легко.

Щелчок. Замок открылся.

Я снял его с петли, повесил на крючок калитки изнутри. Толкнул калитку, она открылась бесшумно, петли хорошо смазаны. Зашел внутрь, прикрыл за собой, но не запер.

Сад темный. Деревья и кусты отбрасывали густые тени. Я стоял неподвижно несколько секунд, слушал. Тихо. Только ветер шуршал листьями.

Пошел вдоль забора, держась в тени. Трава под ногами мягкая, шагов не слышно. Прошел мимо огорода, грядки аккуратные, колышки с подвязанными помидорами.

Справа пристройка, где жили слуги. Окна темные. Спят.

Дом впереди. Окна первого этажа темные. На втором этаже слабый свет в одном окне. В коридоре горит ночник, как вчера.

Я подошел к задней двери. Деревянная, крепкая, окрашенная в темно-коричневый цвет. Ручка металлическая, холодная даже через перчатку. Попробовал повернуть, не поддается. Заперто.

Снова достал отмычки. Присел на корточки, рассматривая замок. Замочная скважина широкая, старого образца. Такие замки ставили лет двадцать назад, простая конструкция.

Вставил отмычку, начал нащупывать штифты. Первый поддался быстро. Второй застрял, пришлось покрутить. Третий и четвертый легко.

Щелчок. Замок открылся.

Я повернул ручку – дверь открылась внутрь, бесшумно. Ступил на порог, прислушался. Тихо.

Зашел внутрь, закрыл дверь за собой.

Кухня. Тут пахло луком, мылом, чем-то еще, наверное, пряности. Темно, только слабый свет с улицы пробивался через окно.

Я стоял неподвижно, позволяя глазам привыкнуть к темноте. Постепенно начали проступать очертания, стол посередине, стулья вокруг, шкаф у стены, плита в углу.

Прошел через кухню к двери в коридор. Дверь приоткрыта. Заглянул, коридор пустой, темный. Лестница на второй этаж в конце.

Шагнул в коридор. Пол деревянный, доски широкие. Ступил осторожно, доска под ногой тихо скрипнула. Замер. Прислушался.

Тишина.

Пошел дальше, переступая медленно, проверяя каждую доску. Одна доска скрипнула снова, наступил на край, там, где прибита к балке.

Дошел до лестницы. Ступеньки деревянные, с ковровой дорожкой посередине. Начал подниматься, держась за перила. Ступал на край ступеней, там, где меньше скрипа.

Одна ступенька скрипнула громко. Я замер, не дыша. Слушал.

Тишина. Никто не проснулся.

Поднялся выше, пропустил ту ступеньку. Еще три ступеньки наверху.

Второй этаж. Коридор, три двери. Слева дверь закрыта, из-под нее пробивается слабый свет. Ночник в коридоре, за этой дверью.

Справа дверь приоткрыта, темно. Кабинет, наверное.

Прямо по коридору еще одна дверь, плотно закрыта. Оттуда тихое дыхание, храп. Спальня.

Я подошел к двери спальни, остановился перед ней. Положил руку на ручку, медленно, не нажимая. Повернул осторожно.

Дверь открылась бесшумно. Петли промазаны, не скрипят.

Приоткрыл на ладонь, заглянул.

Спальня освещена слабым светом из окна, это луна вышла из-за туч. Большая кровать у дальней стены. Двое спящих под белым одеялом.

Димич на левой стороне кровати, ближе к окну. Лежит на спине, храпит тихо, ровно. Лицо повернуто к потолку, рот приоткрыт. Усы шевелятся от дыхания.

Жена на правой стороне, спиной к Димичу. Дышит глубоко, ровно. Темные волосы рассыпаны по подушке.

Я открыл дверь шире, зашел внутрь. Закрыл за собой, оставив щель в палец, на случай быстрого бегства.

Пошел к кровати со стороны Димича. Ступал медленно, переставляя ноги плавно, не поднимая ступни высоко. Пол здесь покрыт ковром он глушил шаги.

Подошел к кровати, остановился рядом с Димичем.

Посмотрел на него. Спящий мужчина. Полное лицо, двойной подбородок. Усы седые, аккуратно подстриженные. На шее складки кожи. Руки поверх одеяла, пальцы расслаблены.

Димич вздохнул во сне, повернул голову на бок. Продолжал храпеть.

Я достал из кармана платок, развернул его. Достал флакон с хлороформом из внутреннего кармана. Открутил пробку медленно, стараясь не шуметь. Запах резкий, химический.

Налил на платок, немного, как учили. Слишком много может убить. Слишком мало не подействует.

Сложил платок вчетверо, подержал в левой руке.

Подождал еще минуту, слушая дыхание обоих. Димич храпел равномерно. Жена дышала глубоко, не просыпаясь.

Я наклонился к жене первым. Держал платок с хлороформом в левой руке, поднес к ее лицу осторожно, прижал к носу и рту, плотно, но не резко.

Она дернулась, глаза открылись наполовину. Начала поворачиваться, рука поднялась.

Я прижал платок сильнее, правой рукой придержал ее за плечо, не давая подняться.

Она попыталась вдохнуть, чтобы закричать, вдохнула пары. Дернулась еще раз, слабее. Глаза закатились. Через пять секунд обмякла, голова откинулась на подушку.

Я убрал платок, проверил дышит ровно, глубоко. Спит. Минут на двадцать, может, больше.

Он продолжал храпеть, не просыпаясь. Лежал на спине, лицо повернуто к потолку. Горло открыто.

Я встал рядом с кроватью со стороны Димича. Поднял правую руку, сложил пальц, ребро ладони жесткое, как учили в Аламуте.

Нащупал точку между ключицами, чуть ниже, где грудина соединяется с ребрами. Солнечное сплетение. Удар туда, с правильной силой, останавливает сердце. Без внешних следов.

Димич вздохнул во сне, повернул голову на бок.

Я нанес удар, быстро, точно, ребром ладони в центр груди.

Тупой звук. Тело Димича дернулось, глаза распахнулись. Рот открылся, хотел вдохнуть, не получилось. Руки схватились за грудь, пальцы сжали ткань рубашки.

Я наклонился, прижал ладонь к его рту не дать закричать.

Димич бился несколько секунд. Глаза широко открыты, смотрели на меня. Но мое лицо не видно. Только страх в глазах.

Потом он затих. Руки расслабились, упали на одеяло. Глаза остались открытыми, остекленели.

Я убрал руку ото рта. Закрыл ему веки пальцами, осторожно, плавно.

Приложил пальцы к шее, нащупывая пульс. Ждал десять секунд.

Ничего. Сердце остановилось.

Жена продолжала спать, дышала хлороформом. Не просыпалась.

Я посмотрел на Димича последний раз. Теперь он Лежал спокойно, глаза закрыты, руки поверх одеяла. Выглядел как спящий. Утром жена проснется, подумает, что он еще спит. Потом поймет.

Я медленно отступил от кровати. Шаг назад, еще один. Смотрел на обоих, никто не двигался.

Димич мертв. Жена будет спать еще минут пятнадцать.

Пора уходить.

Я отошел к двери, открыл ее бесшумно. Вышел в коридор, прикрыл дверь за собой, плотно, но без щелчка.

Стоял в коридоре несколько секунд, прислушиваясь. Тишина. Никто не проснулся.

Пошел к лестнице. Спускался медленно, пропуская ту скрипучую ступеньку. Вниз, в коридор первого этажа.

Через коридор в кухню. Проверил карманы, флакон, платок, отмычки. Все на месте.

Открыл заднюю дверь, вышел во двор. Закрыл за собой, не запирая, замок закроется сам, когда дверь захлопнется.

Через сад к задней калитке. Открыл, вышел в переулок. Снял замок с крючка, повесил обратно на петлю, защелкнул. Выглядит запертым.

Снял перчатки, сунул в карман. Пошел по переулку прочь от дома Димича.

Шел быстро, но не бегом. Обычный человек, возвращающийся домой поздно. Вышел на главную улицу, прошел два квартала. Остановился под фонарем, достал часы.

Половина первого ночи.

Я сунул часы обратно в карман, пошел дальше. По пустым улицам Врачара, потом к Дорчолу. Шел долго, почти час. Не хотел ловить извозчика, могут запомнить.

Около двух часов добрался до своей квартиры. Поднялся по лестнице, открыл дверь, зашел внутрь. Запер на засов.

Разделся, снял рубашку, брюки, ботинки. Сложил аккуратно на стул. Достал из карманов перчатки, отмычки, флакон, платок. Положил на стол.

Подошел к умывальнику, налил воды из кувшина в таз. Вымыл руки, долго, тщательно, хотя перчатки были. Потом лицо. Вытерся полотенцем.

Посмотрел на свои руки в свете лампы. Чистые. Обычные руки.

Я погасил лампу, лег на кровать. Не раздевался больше. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок.

За окном спал город. Где-то в Врачаре, в доме номер семнадцать, жена Димича спала рядом с мертвым мужем. Еще не знала. Узнает утром.

Я закрыл глаза.

Глава 19
Связной

Прошло два дня после Димича. Газеты написали о его смерти, «скоропостижная кончина уважаемого банкира», «сердечный приступ во сне». Полиция особо не копала. Семья тихо похоронила его на семейном кладбище.

Я купил «Политику» утром, прочитал некролог за завтраком в кофейне. Посмотрел на фотографию Димича, полное лицо, аккуратные усы, строгий взгляд.

Сложил газету, допил кофе. Пора думать о следующем объекте.

Милутинович. Связной. Переправляет оружие и людей между Белградом и Боснией. Без него Дмитриевич теряет контроль над операцией, боевики будут отрезаны от снабжения, коммуникации нарушены.

Елена сказала, он часто бывает в кафане «Код златне рибе», на берегу Дуная. Каждый вечер, пьет до полуночи. Потом идет домой вдоль реки.

Нужно это проверить. Убедиться, что она права. Изучить привычки, маршрут, время. Только потом можно действовать.

Я вышел из кофейни около восьми вечера, пошел к Дорчолу.

Кафана стояла у самой воды, старое деревянное здание с потрескавшимися стенами. На вывеске нарисована золотая рыба, выцветшая от времени. Окна светились желтым светом, оттуда доносилась музыка, кто-то играл на гармошке, мужчины фальшиво пели хором.

Я толкнул дверь, зашел внутрь.

Воздух густой, пропитанный табачным дымом и запахом ракии. Низкий потолок, закопченные балки.

Столы деревянные, грубо сколоченные, за ними сидели мужчины, портовые рабочие, грузчики, мелкие торговцы. Одеты просто, лица загорелые, обветренные. Громко говорили, смеялись, стучали кружками по столам.

Я прошел к дальнему углу, сел за свободный стол спиной к стене. Отсюда видно весь зал и дверь.

Подошел хозяин, полный серб с кучерявой бородой, в засаленном фартуке.

– Что будете?

– Ракию. И чего-нибудь поесть.

– Есть чевапчичи. Свежие, только что с жаровни.

– Давайте.

Хозяин кивнул, ушел. Вернулся через минуту с графином и стаканом. Поставил на стол, налил. Я отпил, ракия оказалась крепкая, обжигающая, как самогон.

Осмотрел зал. За столами человек двадцать, может, больше. Большинство уже пьяные, лица красные, громко кричат, перебивая друг друга. Двое играли в карты у окна, небольшими ставками, несколько монет лежали перед ними на столе. Еще трое в углу спорили о чем-то, размахивали руками.

Я искал глазами Милутиновича. Крепкий мужик, широкие плечи, темная борода, шрам на левой щеке. Так его описывала Елена.

Нашел его почти сразу.

Он сидел за столом у стены, напротив входа. Широкоплечий, массивный, лет тридцати с небольшим. Борода густая, черная, закрывала половину лица. Шрам шел от виска до уголка рта, старый, бледный, заметный даже в тусклом свете. Одет просто, темная рубашка, расстегнутая у ворота, жилет, потертые брюки.

За столом с ним сидели еще двое, один худой, с длинными усами, второй полный, лысеющий. На столе графин ракии, почти пустой. Милутинович наливал ракию в стакан, выпивал залпом, затем стучал стаканом по столу.

Голос у него хриплый, грубый. Он ругался матом. Смеялся, показывая желтые зубы.

Я достал из кармана газету, развернул, сделал вид, что читаю. На самом деле смотрел поверх края, наблюдал.

Хозяин принес чевапчичи, горячие, дымящиеся, пахли мясом и луком. Я ел медленно, не торопясь. Пил ракию маленькими глотками. Смотрел на Милутиновича.

Он продолжал много пить. Графин опустел, он заказал еще. Хозяин принес полный. Милутинович налил себе, своим спутникам. Выпили. Налил снова.

Через полчаса второй графин наполовину опустел. Милутинович говорил еще громче, слова выговаривал невнятно. Смеялся без причины. Один из его спутников, худой с усами, встал, пошатываясь, вышел. Не вернулся.

Остался только полный лысый. Они продолжали пить вдвоем.

Я допил свою ракию, заказал еще стакан. Хозяин принес, я налил немного, пригубил. Продолжал наблюдать.

К одиннадцати часам Милутинович был сильно пьян. Лицо красное, глаза мутные. Говорил медленно, запинаясь. Второй спутник, лысый, тоже опьянел, но меньше. Положил голову на стол, закрыл глаза.

Милутинович допил свой стакан, встал. Пошатнулся, схватился за край стола. Постоял, выпрямился. Бросил на стол несколько монет, за выпивку. Пошел к выходу, шатаясь, задевая столы.

Я подождал. Досчитал до тридцати. Потом встал, положил на стол монеты за свой ужин и ракию. Вышел следом.

На улице темно. Фонари горели редко, между ними большие темные промежутки. Пахло рекой, водой, тиной, рыбой. Дунай шумел где-то близко, слышно, как волны бьются о причал.

Милутинович шел вперед, по узкой улице вдоль реки. Шатался, останавливался, держался за стены домов и заборы. Шел медленно.

Я следовал за ним на расстоянии. Держался в тени, не приближался. Он не оборачивался, шел вперед.

Улица вывела на набережную. Справа, Дунай, там темная вода, виднелись отблески луны на волнах. Слева бараки, старые деревянные постройки, где жили портовые рабочие, грузчики, мелкие торговцы. Окна темные, все спали.

Милутинович остановился у парапета. Расстегнул штаны, начал мочиться в воду. Качался, держался одной рукой за камень парапета. Едва стоял на ногах.

Я остановился в тени, метрах в двадцати. Смотрел.

Он закончил, застегнулся. Постоял, глядя на воду. Потом повернулся, пошел дальше вдоль набережной.

Остановился еще раз, метров через пятьдесят. Сел на парапет, опустил голову. Сидел так минуты три, может, больше. Потом встал, пошел дальше.

Дошел до бараков. Остановился у одной из дверей, низкая дверь, краска облезшая со стен. Достал ключ, долго возился с замком, руки совсем не слушались. Наконец открыл, зашел внутрь. Дверь захлопнулась за ним.

Я подождал еще минуту. Потом подошел ближе, посмотрел на дверь. Номера не было, просто старая дверь в стене барака. Запомнил место, третье здание от угла, первая дверь.

Развернулся, пошел обратно по набережной.

На обратном пути осмотрел место, где Милутинович останавливался у парапета. Здесь совсем темно, фонарей нет. Ближайший фонарь саженей в тридцати, дальше по набережной. Справа, кусты, какие-то заросли у воды. Слева пустое пространство, дорога к баракам.

Парапет каменный, высотой по пояс. За ним сразу вода, обрыв сажени две, может, три. Течение сильное, видно по тому, как быстро плывут щепки и мусор.

Если толкнуть человека через парапет, упадет прямо в воду. Течение понесет вниз по реке. Пьяный не сможет плыть, утонет.

Я постоял, обдумывая план. Это место подходит. Темно, безлюдно, сильное течение. Милутинович приходит сюда каждую ночь, пьяный, один, останавливается у парапета.

Завтра повторим. Приду раньше, спрячусь в кустах. Подожду. Когда он остановится у парапета, выйду, толкну. Быстро, тихо. Никто не увидит.

Я пошел домой. Шел долго, окольными путями, проверяя, нет ли хвоста. Чисто.

Добрался до квартиры около часу ночи. Разделся, лег на кровать. Закрыл глаза, но не спал. Обдумывал детали.

Милутинович крепкий мужик, сильный. Пьяный, но все равно опасный. Если что-то заподозрит, может развернуться, ударить. Елена говорила, у него нож, всегда носит с собой.

Нужно действовать быстро. Толкнуть сильно, чтобы не успел среагировать. Потом, если нужно, спуститься к воде, утопить, чтобы не вылез. Но это в крайнем случае. Лучше если течение само сделает работу.

Главное никаких свидетелей. Никаких следов. Толкнул, ушел. Тело найдут через день-два где-то вниз по реке. Полиция решит, что пьяница упал и утонул. Несчастный случай.

Я открыл глаза, посмотрел в потолок. Завтра ночью. Милутинович будет вторым. Я закрыл глаза.

Проснулся поздно, часов в одиннадцать. За окном яркий день, солнце играло на одеяле. Я встал, зачерпнул прохладный воду из кувшина, умылся, сбрил щетину. Оделся.

Вышел на улицу около полудня. Купил газету у мальчишки на углу, «Политика», свежий номер. Зашел в кофейню, заказал кофе и булку. Развернул газету.

Через пять минут допил кофе, сложил газету, оставил на столе. Вышел на улицу.

До вечера оставалось несколько часов. Нужно показаться в кафане, где бывают люди из «Младой Боснии». Создать алиби. Чтобы, если что, свидетели подтвердили, что видели меня там.

* * *

В кафану я пришел около восьми вечера. Та самая, где бывал раньше. Небольшое заведение, чистое, приличное. Здесь собирались студенты, мелкие служащие, иногда журналисты.

Я толкнул дверь, зашел внутрь.

За столиками сидело человек пятнадцать. Воздух теплый, пахло табаком и кофе. У стойки стоял хозяин, толстяк с лысиной, вытирал бокалы тряпкой. Увидел меня, кивнул.

Я огляделся. Сразу увидел вот они все. Сидят вместе. У окна сидел Чирич, типографщик, крепкий мужик лет сорока с густой черной бородой. С ним двое студентов, один в очках, второй с длинными волосами. Они говорили тихо, наклонившись друг к другу.

Тут же Душан Илич. Бледный, худой, нервный, похожий на призрака. Курил папиросу, пепел стряхивал в блюдце. Смотрел в окно отсутствующим взглядом.

Еще несколько знакомых лиц, из тех, кого видел на собраниях «Младой Боснии».

И Елена.

Она сидела в конце у дальней стены. Перед ней чашка кофе и раскрытая книга. Темное платье, волосы собраны в узел. Читала, не поднимая глаз.

Наши взгляды встретились на секунду. Она увидела меня, замерла. Не улыбнулась, не кивнула. Просто посмотрела, долгий, тяжелый взгляд. Потом опустила глаза обратно в книгу.

Я отвел взгляд, прошел к столику где сидели члены «Младой Боснии». Сел, спиной к стене. Отсюда видел и ее, и остальных.

Хозяин подошел, вытирая руки о фартук.

– Добрый вечер, господин Соколов. Что будете?

– Ракию. И чего-нибудь поесть.

– Есть сарма. Свежая, жена готовила.

– Давайте.

Он кивнул, ушел. Вернулся с графином и стаканом, поставил на стол. Налил. Я отпил, хорошая ракия, не самогон, фабричная.

Чирич поднял голову, увидел меня. Молча кивнул. Один из студентов тоже посмотрел. Душан в углу не обернулся, продолжал курить. Елена не поднимала глаз от книги.

Хозяин принес сарму, голубцы в капустных листьях, пахнущие мясом и томатами. Я ел медленно, прислушиваясь к разговору.

– … Димич умер, – говорил студент в очках. – Слышали?

– Слышал, – кивнул Чирич. – Сердце, говорят. Нашли утром.

– А вдруг не сердце? – второй студент, с длинными волосами, наклонился ближе. – Вдруг австрийцы…

– Не выдумывай, – оборвал Чирич. – Димич был осторожен. Никто не знал о его связях. Просто сердце не выдержало. Ему за пятьдесят, полнокровный, это бывает.

Студент в очках покачал головой.

– Жаль. Он много помогал. Финансировал. Теперь…

– Теперь найдем другого, – сказал Чирич жестко. – Дело не остановится из-за одного человека.

Они замолчали, выпили из своих стаканов.

Я продолжал есть, не вмешиваясь в их разговор. Душан докурил папиросу, затушил в блюдце. Достал из кармана новую, закурил. Руки дрожали, когда чиркал спичкой. Жадно втянул дым, закрыл глаза.

Опиум. Он под опиумом почти всегда. Бледный, нервный, глаза расширены. Чирич использует его зависимость, держит на коротком поводке.

Душан открыл глаза, посмотрел в мою сторону. Взгляд пустой, отсутствующий. Не узнал, не среагировал. Отвернулся к окну.

Я допил ракию, налил еще.

Елена перевернула страницу. Пальцы тонкие, белые, без колец. Читала медленно, водила пальцем по строке. Губы чуть шевелились, проговаривала слова про себя.

Она тоже не участвовала в разговоре. Подняла чашку, отпила кофе. Поставила обратно, не глядя на меня. Но я видел, рука слегка дрожала, когда ставила чашку.

Она знала, что я здесь. Чувствовала мой взгляд. Но не могла показать. Не могла подойти, поздороваться, заговорить.

Мы были любовниками. Но никто не должен знать. Особенно Чирич. Он подозревал Елену, я видел по тому, как смотрел на нее иногда.

Поэтому мы молчали. Сидели в одной кафане, на расстоянии вытянутой руки, и делали вид, что не знаем друг друга.

Она перевернула еще одну страницу. Я доел сарму, вытер рот салфеткой.

Прошло минут двадцать. Разговор перешел на другое, политика, австрийцы, что-то про Боснию. Голоса стали тише, я не слышал слов.

Душан допил свой стакан, встал. Пошатнулся слегка, схватился за край стола. Выпрямился, пошел к выходу. Прошел мимо меня, не глядя. Вышел на улицу.

Чирич посмотрел ему вслед, поморщился. Сказал что-то студентам, те кивнули.

Я допил ракию, положил на стол монеты. Встал.

Елена подняла глаза от книги, быстрый взгляд, на секунду. Наши глаза встретились. Она не улыбнулась. Только чуть наклонила голову, еле заметно. Потом снова опустила взгляд в книгу.

Прощание. Молчаливое.

Я кивнул в ответ, так же незаметно но Елена уже не видела. Я повернулся, пошел к выходу.

Чирич окликнул меня:

– Соколов. Как дела? Ты сегодня молчаливый.

Я остановился.

– Нормально. Работаю. Пишу статьи.

– Что пишешь?

– Про экономику. Торговля на Балканах, экспорт зерна. Скучная тема, но это заказ редакции.

Чирич усмехнулся.

– Скучная, да. Мы тут обсуждали твое исчезновение. Ты куда пропал?

Он даже не знает что я был в лагере.

– Ездил по заданию редакции. Много чего писал.

– По заданию редакции говоришь? – прищурился Чирич. – надеюсь, выполнил хорошо?

– Лучше всех, – ответил я, глядя ему в глаза.

– Увидимся, Соколов.

– Увидимся.

Я вышел на улицу.

Вечер был теплый, тихий. На Дорчоле горели фонари, по тротуару гуляли парочки, из соседней кафаны доносилась музыка. Обычный летний вечер.

Я остановился на углу, стоял, глядя на дверь кафаны.

Через минуту вышел Чирич с двумя студентами. Остановились рядом, попрощались. Студенты пошли в одну сторону, Чирич, в другую. Быстрым шагом, руки в карманах.

Еще через пять минут вышла Елена.

Стояла на пороге, оглядываясь. Увидела меня, я стоял в тени дерева, через улицу. Наши взгляды встретились.

Она шагнула вперед, будто хотела подойти. Потом остановилась. Покачала головой, едва заметно.

Нельзя. Слишком опасно. Кто-то может увидеть. Кто-то из «Младой Боснии», из людей Чирича. Доложат. Начнут подозревать.

Елена повернулась, пошла в противоположную сторону. Быстро, не оглядываясь.

Я смотрел ей вслед. Темная фигура в длинном платье, растворяющаяся в вечерних тенях. Потом исчезла за углом.

Я развернулся, пошел в другую сторону.

Мы не могли быть вместе. Слишком рискованно. Слишком много глаз вокруг.

Может быть, завтра. Или послезавтра. Когда Милутинович уже будет мертв, когда все успокоится.

Может быть.

Я шел по улице к себе домой. Зашел в квартиру, снял пиджак, разделся. Переоделся в темную одежду, рубашку, брюки, мягкие ботинки.

Проверил карманы. Перчатки, платок. Все на месте.

Посмотрел на часы. Половина десятого. До полуночи полтора часа.

Погасил лампу, вышел из квартиры. Запер дверь на ключ.

Пошел к Дунаю.

К набережной вышел около одиннадцати. Улицы пустынные, поздно для приличных людей, рано для портовых рабочих, которые начинали работу на рассвете. Попадались только редкие прохожие.

Я шел быстро, держась в тени домов. Дунай шумел где-то впереди, слышно, как вода бьется о причал. Пахло рекой, тиной, водорослями.

Набережная погружена в темноту. Справа вода, широкая, черная, быстрое течение. Слева старые бараки, где жили портовые грузчики.

Я дошел до того места, где вчера Милутинович останавливался у парапета. Темный участок, без фонарей. Парапет каменный, высотой по пояс. За ним сразу обрыв, внизу вода.

Справа от парапета заросли кустарника. Густые, темные. Я подошел, раздвинул ветки, пролез внутрь. Устроился так, чтобы видеть парапет и набережную в обе стороны. Надел перчатки, натянул плотно. Кожа мягкая, не стесняет движений.

Ждал.

Время тянулось медленно. С реки дул ветер, холодный, пронизывающий. Я сидел неподвижно, прислушиваясь к звукам. Вода шумела, плескалась о камни. Где-то вдали лаяла собака. Больше ничего.

Прошло минут двадцать, может, больше. Я достал часы, посмотрел на циферблат. Без четверти двенадцать.

Спрятал часы обратно.

Вскоре послышались шаги. Издалека, со стороны города. Медленные, неровные. Кто-то шел, шатаясь, задевая стены.

Я замер. Смотрел через ветки кустов.

Фигура появилась в свете дальнего фонаря, крупный мужчина, широкоплечий, шел вдоль набережной. Шатался, останавливался, держался за парапет. Милутинович.

Он шел медленно, спотыкаясь. Остановился саженях в десяти от моего укрытия, облокотился на парапет, стоял так, глядя на воду. Голова опущена, плечи сгорблены.

Потом выпрямился, пошел дальше. Шел прямо к тому месту, где я спрятался.

Остановился у парапета, в двух шагах от кустов. Так близко, что я слышал его дыхание, тяжелое, хриплое.

Расстегнул штаны, начал мочиться в воду. Качался, держался одной рукой за камень парапета. Бормотал что-то невнятное.

Я медленно вышел из кустов. Ступал тихо, мягкие подошвы не издавали звука на камнях набережной. Подошел сзади.

Милутинович не слышал. Стоял спиной ко мне, голова опущена, смотрел вниз на воду.

Я остановился в шаге от него. Поднял руки, обе ладони раскрыты, готовы толкнуть.

Сделал последний шаг.

Милутинович дернулся, начал оборачиваться, услышал что-то, или почувствовал.

Я толкнул его, сильно, обеими руками в спину, между лопаток.

Милутинович рванулся вперед, руки взметнулись в стороны, пытаясь схватиться за что-то. Не успел. Тело перевалилось через парапет, полетело вниз.

Всплеск, громкий, глухой. Вода взметнулась, брызги полетели в стороны.

Я наклонился через парапет, смотрел вниз.

Милутинович всплыл голова над водой, руки беспорядочно молотят по реке, пытался плыть. Открыл рот, захлебнулся водой, закашлялся. Течение быстро тащило его вниз по реке. Он дергался, пытался грести руками, но слишком пьяный, не мог координировать движения.

Закричал, хрипло, слабо:

– Помо…

Голова ушла под воду. Всплыла снова, саженей на пять дальше. Течение быстро уносило его.

Я смотрел, не двигаясь.

Милутинович еще раз попытался закричать, но вода хлынула ему в рот, захлебнулся. Руки перестали двигаться. Голова запрокинулась назад, лицо вверх. Потом медленно опустилась под воду.

Он всплыл через несколько секунд, лицом вниз, неподвижно. Тело плыло по течению, руки и ноги безвольно болтались. Быстро удалялось, десять аршинов, двадцать, дальше. Скрылось в темноте.

Я выпрямился, отошел от парапета.

Осмотрелся. Набережная пустая. Никого. Окна бараков темные, все спят. Крик Милутиновича был слабый, хриплый, вряд ли кто-то услышал.

Я снял перчатки, сунул в карман. Посмотрел на руки, чистые, сухие. Хорошо. Не пришлось лезть в воду.

Пошел прочь от места, быстрым шагом. Не бегом, бег привлекает внимание. Обычный человек, идущий по своим делам.

Прошел мимо бараков, мимо темных окон. Никто не выглянул, никто не окликнул.

Вышел на главную улицу. Здесь гораздо светлее, фонари горели чаще. Несколько прохожих попалось навстречу, но они не обращали на меня внимания.

Я шел, не оглядываясь. Через пять минут свернул в переулок, потом еще один. Окольный путь домой, на случай если кто-то следит.

Никого.

В квартиру вернулся около часу ночи. Разделся, снял темную рубашку и брюки. Сложил аккуратно на стул. Достал из карманов перчатки, платок. Положил на стол.

Подошел к умывальнику, налил воды в таз. Вымыл руки, долго, тщательно. Потом лицо. Вытерся полотенцем.

Посмотрел на свои руки в свете лампы. Чистые. Никаких следов, никаких царапин. На этот раз обошлось без борьбы.

Погасил лампу, лег на кровать. Не разделся, так и лег в рубашке.

Закрыл глаза, но не мог заснуть. Перебирал в голове детали.

Тело найдут завтра, может послезавтра, где-то вниз по реке. Миль на пять, на десять, смотря как далеко его унесет течение. Полиция осмотрит, одежда мокрая, в карманах деньги и документы на месте (значит, не ограбление). Запах ракии. Вынесут очевидное заключение: пьяный упал в воду, утонул.

Несчастный случай.

Свидетелей нет. Следов нет.

Я открыл глаза, посмотрел в потолок. За окном спал город.

Милутинович связной. Без него боевики в Боснии отрезаны от Белграда. Не могут получить приказы, деньги, оружие. Дмитриевич потерял контроль над операцией.

Два ключевых звена уничтожены. Структура надломлена.

Остается Танкович. Военный инструктор, организатор. Самый опасный. Его устранение последний удар. После него группа развалится. Юноши-боевики без Танковича просто мальчишки с оружием. Не смогут провести операцию.

Но Танкович гораздо трудный объект. Профессиональный военный, подозрительный, всегда настороже. Окружен людьми. К нему не подобраться так просто, как к Димичу или Милутиновичу.

Нужно время. Нужен план.

Я закрыл глаза. На этот раз уснул, глубоко, без снов.