Текст книги "Миссия в Сараево (СИ)"
Автор книги: Алим Тыналин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава 20
Эффект
Газету я купил утром, у того же мальчишки на углу. «Политика», свежий номер. Развернул, стоя на тротуаре, пробежал глазами первую страницу. Политика, торговля, какие-то законопроекты. Ничего интересного.
Перевернул на вторую страницу. Внизу, мелким шрифтом, короткая заметка:
«Вчера утром на берегу Дуная в районе Земуна обнаружено тело мужчины. По предварительным данным, утонул в состоянии алкогольного опьянения. Личность устанавливается».
Я сложил газету, сунул под мышку. Пошел в кофейню.
Сел за столик у окна, заказал кофе. Развернул газету снова, перечитал заметку внимательно. «Обнаружено тело». «Утонул в состоянии алкогольного опьянения». «Личность устанавливается».
Значит, нашли. Быстрее, чем ожидал. Течение вынесло тело недалеко, до Земуна всего несколько километров вниз по реке.
Хозяин принес кофе, горячий, крепкий, в маленькой чашке. Я отпил, обжег губы. Смотрел в окно на улицу. Торговцы открывали лавки, женщины шли с корзинами, дети, толкаясь, бежали куда-то.
Обычное утро. Допил кофе, оставил монеты на столе. Вышел на улицу.
Вечером пришел в кафану на Дорчоле. Ту самую, где собираются люди из «Младой Боснии». Зашел около восьми.
Народу немного. За дальним столом сидел Чирич с двумя студентами, теми же, что всегда. В очках и с длинными волосами. Душан Илич рядом, курил папиросу. Еще несколько знакомых лиц. Я уселся вместе с ними.
Хозяин подошел, я заказал ракию и ужин. Он ушел, вернулся с графином и стаканом. Налил, я отпил.
Слушал разговоры.
Чирич говорил громче обычного, голос жесткий, недовольный:
– … Милутинович утонул. Вчера нашли тело у Земуна.
Студент в очках покачал головой:
– Как утонул?
– Пьяный был. Упал в воду, не смог выплыть. Течение унесло.
– Полиция что говорит?
– Несчастный случай. Дело закрыто. – Чирич отпил из своего стакана, поставил на стол с глухим стуком. – Пьяница был, но надежный. Теперь связь с Боснией нарушена.
Душан затянулся папиросой, выдохнул дым. Голос тихий, нервный:
– Два человека за неделю. Димич, теперь Милутинович. Это не может быть совпадением.
Чирич повернулся к нему резко:
– Что ты хочешь сказать?
– Не знаю. Просто странно. Два важных человека. Оба внезапно умирают.
Студент с длинными волосами наклонился вперед, понизил голос:
– А если австрийцы? Может, они…
Чирич оборвал его:
– Если бы австрийцы знали, нас бы уже арестовали. Всех. Но никаких арестов. Полиция даже не допрашивала. Димич умер от сердца, врач подтвердил. Милутинович утонул пьяный, свидетели видели, что он вечно шатался по набережной той ночью.
– Но…
– Никаких «но». – Чирич стукнул кулаком по столу. – Это несчастье. Невезение. Бывает. Но дело не останавливается из-за двух человек.
Студент в очках:
– А как же связь с Боснией? Милутинович был единственный, кто…
– Найдем другого. – Чирич налил себе еще ракии, выпил залпом. – Уже нашли. Есть человек из Шабаца, проверенный. Возьмет на себя маршрут.
– А деньги? Димич финансировал…
– Найдутся деньги. Есть люди, готовые помочь. Купец из Ниша согласился. Дело продолжается.
Чирич посмотрел на всех тяжелым взглядом:
– Слишком много вложено. Слишком долго готовились. Никаких отступлений. Операция идет по плану. Двадцать восьмое июня. Понятно?
Студенты кивнули. Душан затушил папиросу, молча закурил новую.
Я сидел рядом, пил ракию медленно. Делал вид, что не слушаю. Но слышал каждое слово.
Значит, они не отступают. Потеря Димича и Милутиновича удар, но не смертельный. Нашли замену. Быстро. Организация крепкая, корни глубокие.
Два убийства замедлили подготовку. Но не остановили.
Хозяин принес ужин, жареное мясо, хлеб, лук. Я ел, не торопясь. Думал.
Структура живучая. Как гидра, отрубишь одну голову, вырастает другая.
Значит, бить нужно не по рукам. Бить по голове.
Чирич посмотрел на меня.
– Соколов.
Я поднял голову.
– Добрый вечер, Михайло.
– Мы сильнее, чем кажется. Запомни это.
Он встал и вышел, студенты за ним. Дверь хлопнула.
Я допил ракию, доел мясо. Положил на стол монеты, встал.
Душан все еще сидел в углу, курил. Смотрел в пустоту, не моргая. Он уже совсем бесполезный опиоман. На меня ноль внимания.
Я вышел на улицу.
Вечер теплый, тихий. На Дорчоле горели фонари, гуляли люди, из кафан доносилась музыка.
Я шел медленно, руки в карманах. Думал о словах Чирича.
Нужен решающий удар. По тому, кто незаменим.
Танкович. Военный инструктор. Без него юноши-боевики просто мальчишки с оружием. Они не умеют убивать. Танкович учит их. Превращает романтиков в убийц.
Устранить Танковича значит обезглавить операцию. Окончательно.
Но это будет труднее. Танкович не пьяница, не мирный банкир. Профессиональный военный. Подозрительный. Вооруженный. Окруженный людьми.
К нему не подобраться так просто.
Нужен план. Тщательный. Продуманный.
Дошел до дома, поднялся в квартиру. Зажег лампу, разделся. Умылся холодной водой.
Сел за стол, достал чистый лист бумаги. Взял перо, обмакнул в чернила.
Написал одно слово крупными буквами:
ТАНКОВИЧ
Подчеркнул дважды.
После него или операция сорвется, или я провалюсь.
Я сжег лист бумаги, поднеся к пламени лампы. Бумага вспыхнула, скрутилась, почернела. Пепел высыпал в окно.
Лег на кровать. Закрыл глаза.
Утром я вышел из дома и по привычке проверил хвосты. Никого не было.
До Стари града добирался окольным путем. Сначала на рынок, потом через два двора, узким проходом между домами. Останавливался у витрин, проверял отражение в стеклах, нет ли хвоста. Чисто.
К конспиративной квартире подошел без пяти двенадцать. Дом Йовановича, второй этаж. Поднялся по скрипучей лестнице, постучал условным стуком.
Артамонов открыл сразу. Лицо серое, усталое. Под глазами тени, будто не спал несколько ночей. Впустил меня, запер дверь на засов.
– Садись.
Я сел за стол. Артамонов устроился напротив. На столе лежала папка с бумагами, карта, телеграфная лента.
Он налил из графина воды в два стакана, протянул один мне. Выпил свой залпом.
– Димич и Милутинович, – сказал он без предисловий. – Оба мертвы. Полиция закрыла дела, естественная смерть, несчастный случай. Чисто. Хорошая работа.
Я кивнул, не отвечая.
Артамонов наклонился вперед, сложил руки на столе.
– Но этого недостаточно.
Я посмотрел на него.
– Они нашли замену?
– Нашли. Быстрее, чем мы думали. – Он открыл папку, достал листок с записями. – Финансирование восстановлено. Купец из Ниша, Йован Стоянович, согласился платить. У него свои счеты с австрийцами, брата убили в девяносто восьмом году во время аннексии. Готов выделить столько, сколько нужно.
– А связной?
– Нашли человека из Шабаца. Контрабандист, знает все переправы через Дрину. Уже переправил первую партию, деньги и документы боевикам в Боснии.
Артамонов отложил листок, посмотрел мне в глаза.
– Ты замедлил их. Нарушил планы. Заставил искать замену, терять время. Но не остановил. Дмитриевич упрямый. Он доведет дело до конца, несмотря ни на что.
Я откинулся на спинку стула.
– Танкович, – сказал я. – Остается только он.
– Да. – Артамонов кивнул. – Майор Войин Танкович. Ключевая фигура. Без него операция невозможна.
Он достал из папки карту, развернул на столе. Карта Сербии, западная часть. Указал пальцем на точку возле границы с Боснией.
– Шабац. Здесь, в лесу в пяти километрах к северу от города, находится учебный лагерь. Танкович обучает там шестерых боевиков. Стрельба, метание бомб, тактика покушения.
Я наклонился над картой, рассматривая.
– Охрана?
– Минимальная. Это не военный объект, а тайный лагерь. Несколько человек из «Черной руки», охраняют периметр, следят, чтобы никто не подошел. Но их немного, человек пять, может шесть.
– Когда закончится обучение?
Артамонов посмотрел на телеграфную ленту.
– Двадцатого июня. Через неделю. Потом боевиков переправят в Боснию, и они займут позиции в Сараево. К двадцать восьмому все будут готовы.
Я смотрел на карту. Шабац. Лес. Лагерь.
– Если Танкович погибнет до двадцатого, – сказал я медленно, – боевики не успеют завершить обучение. Они не будут готовы.
– Именно. – Артамонов постучал пальцем по карте. – Танкович незаменим. Он военный профессионал. Учит их не просто стрелять, а убивать. Учит держать нервы, действовать в толпе, не паниковать. Без него они мальчишки с оружием, которые скорее застрелят себя, чем эрцгерцога.
Он закрыл папку, отодвинул в сторону.
– Александр, времени почти не осталось. Неделя до завершения обучения. Потом они уйдут в Боснию, и достать их будет невозможно. Это последний шанс.
Артамонов встал, подошел к окну. Смотрел во двор, спиной ко мне. Говорил тихо, не оборачиваясь:
– Петербург требует результата. Редигер прислал депешу вчера. – Он достал из кармана сложенный листок, протянул мне через плечо.
Я взял, развернул. Текст короткий, зашифрованный, расшифровка рукой Артамонова:
«Ситуация критическая. До 28 июня неделя. Покушение должно быть предотвращено любой ценой. Методы на усмотрение резидента. Провал недопустим. Последствия катастрофические. Редигер».
Я сложил листок, положил на стол.
– Любой ценой, – повторил я.
Артамонов повернулся, посмотрел на меня.
– Да. Любой. Если Танкович погибнет, операция сорвется. Если нет… – Он помолчал.
Он подошел к столу, налил себе еще воды. Выпил.
Я встал, подошел к карте. Посмотрел на точку возле Шабаца.
– Мне нужны детали. Точное расположение лагеря. Сколько человек охраны. Распорядок дня. Когда Танкович один, когда с людьми.
Артамонов кивнул.
– Есть агент в Шабаце. Местный торговец, работает на нас два года. Надежный. Я отправил ему запрос вчера, ответ придет завтра или послезавтра. Как только получу, передам тебе.
– Хорошо.
Я вышел из квартиры, спустился по лестнице. На улице жарко, солнце светило ярко. Прошел через двор, очутился на главной улице.
Дошел до дома, поднялся в квартиру. Разделся, умылся. Сел на край кровати.
Проснулся я от стука в дверь. Резкий, настойчивый стук. Три удара, пауза, еще три.
Я открыл глаза, посмотрел на часы. Половина девятого вечера. Заснул после встречи с Артамоновым, проспал несколько часов.
Стук повторился. Громче.
Я встал с кровати, натянул рубашку. Подошел к двери.
– Кто там?
– Я. – Голос Елены. Тихий, но напряженный. – Открой. Пожалуйста.
Я отодвинул засов, открыл дверь.
Елена стояла на пороге. Темное платье, платок на плечах. Лицо бледное, губы сжаты. Глаза красные, будто плакала. Или не спала.
– Можно войти?
Я отступил в сторону. Она вошла, я закрыл дверь за ней, задвинул засов.
Елена прошла в комнату, остановилась посередине. Не села, стояла, сжимая руки перед собой. Смотрела на меня.
Я зажег лампу на столе. Свет мягкий, желтый, комната освещена наполовину.
– Что случилось? – спросил я.
Она молчала. Смотрела на меня долго, изучающе. Потом сказала тихо:
– Милутинович мертв.
Я кивнул.
– Да я знаю. Утонул. Несчастный случай.
– Несчастный случай, – повторила она. Голос ровный, без эмоций. – Пьяный упал в воду, утонул.
– Да.
Она отвернулась, подошла к окну. Смотрела на улицу, на огни фонарей. Говорила, не оборачиваясь:
– Недавно ты спрашивал меня о нем. О Милутиновиче. Где его найти, когда он бывает один, какие у него привычки. Помнишь?
Я стоял у стола, смотрел на ее спину.
– Помню.
– Ты сказал, что хочешь встретиться с ним. Наладить связь. Я поверила. – Она повернулась, посмотрела на меня. – Глупая была. Поверила.
Я молчал.
Елена сделала шаг вперед.
– А через три дня Милутинович погиб. Утонул в Дунае. Пьяный. Ночью. Один.
– Елена…
– Не перебивай. – Голос резкий, твердый. – Я не закончила.
Она подошла ближе, остановилась в двух шагах от меня.
– Это не может быть совпадением, Саша. Ты спрашиваешь о человеке. Через три дня он мертв. Случайно. – Она покачала головой. – Нет. Не случайно.
Я смотрел ей в глаза. Темные, горящие, полные боли и гнева.
– Ты думаешь, я убил его?
– Я не знаю, что думать. – Она отвернулась, прошла к столу, села на край стула. Опустила лицо в ладони. – Может, ты убил. Может, нет. Может, ты просто передал сведения о нем кому-то. Австрийцам.
– Я не работаю на австрийцев.
Она подняла голову, посмотрела на меня.
– Тогда на кого? На русских?
Я не ответил.
Елена встала, подошла ко мне. Стояла близко, смотрела снизу вверх. Голос тихий, почти шепот:
– Кто ты, Саша? На самом деле. Не журналист Соколов. Это я знаю. Но кто?
– Елена…
– Скажи мне правду. – Она положила руку мне на грудь, поверх рубашки. – Пожалуйста. Я имею право знать. Я люблю тебя. Спала с тобой. Доверяла тебе. Скажи правду.
Я взял ее руку, убрал. Отступил на шаг.
– Я не могу.
– Не можешь или не хочешь?
– И то, и другое.
Она долго смотрела на меня. Потом отвернулась. Стояла спиной, плечи дрожали.
– Димич, – сказала она тихо. – Банкир. Умер неделю назад. Сердце, говорят. Нашли утром в постели.
Я молчал.
– Димич финансировал «Черную руку». Давал много денег. Без него операция должна была остановиться. Но не остановилась. Нашли другого. – Она обернулась, посмотрела на меня. – А потом Милутинович. Связной. Переправлял оружие, людей. Без него связь с Боснией прервалась. Но тоже ненадолго. Нашли замену.
Она сделала шаг вперед.
– Два человека. Два ключевых человека. Оба мертвы. За неделю. И ты… Ты появился в Белграде месяц назад. Журналист из России. Спас Чабриновича из тюрьмы. Вошел в доверие Чирича. Познакомился со мной. Спрашивал о людях, о планах.
Она остановилась перед столом.
– Ты не журналист, Саша. Ты агент. Русский агент. Присланный, чтобы остановить операцию.
Я смотрел на нее. Не подтверждал, но и не отрицал.
Елена села на стул, опустила голову.
– Я дура. Влюбилась в тебя. Думала, ты искренний. Думала, ты действительно веришь в свободу Сербии, в наше дело. А ты… Ты использовал меня. Сведения, которую я давала. Контакты. Все.
Голос ее дрожал. Она подняла голову, на глазах слезы.
– Милутинович мертв из-за меня. Я сказала тебе, где его найти. Я убила его.
– Нет, – сказал я твердо. – Не ты.
– Тогда кто? – Она встала резко, шагнула ко мне. – Ты? Ты убил его?
Я молчал.
– Скажи! – Она ударила меня в грудь кулаком. Слабо, без силы. – Скажи мне правду! Ты убил Милутиновича?
Я поймал ее руку.
– Елена, остановись.
– Нет! – Она дернулась, пытаясь освободиться. – Я хочу знать! Ты убил его? Да или нет?
Я отпустил ее руку. Она отступила, смотрела на меня. Слезы текли по щекам, она не вытирала.
– Скажи хоть что-нибудь, – прошептала она. – Хоть слово.
Я смотрел ей в глаза. Хотел сказать правду. Хотел признаться. Но не мог.
– Я не могу ответить на этот вопрос.
– Почему?
– Потому что если я отвечу, ты окажешься в опасности. Ты будешь знать слишком много. И тебе придется выбирать. Между мной и «Черной рукой». Между любовью и долгом.
Елена смотрела на меня долго. Потом медленно кивнула.
– Я уже выбираю, – сказала она тихо. – С того момента, как поняла, кто ты.
Она подошла к столу, села. Вытерла слезы тыльной стороной ладони. Говорила спокойнее, голос ровнее:
– Чирич подозревает что-то. Не тебя конкретно. Но то, что кто-то мешает. Он думает, может быть среди нас есть предатель. Или австрийский агент.
Я сел напротив нее.
– Он говорил об этом?
– Сказал, что нужно быть осторожнее, проверять всех. Даже тех, кто кажется надежным.
– Он подозревает меня?
Елена покачала головой.
– Не знаю. Может быть. Ты новенький. Появился недавно. Слишком удачно спас Чабриновича. Слишком быстро вошел в доверие.
Она посмотрела на меня.
– Если Чирич начнет копать, он найдет. Он умный. Осторожный. И безжалостный.
– Что ты предлагаешь?
– Не знаю. – Она опустила голову. – Я разрываюсь, Саша. С одной стороны долг. «Черная рука», Чирич, дело, в которое я верила. За которое умер мой муж.
Она подняла глаза.
– С другой стороны ты. Человек, которого я полюбила. Который лжет мне. Использует меня. Но которого я все равно люблю.
Голос ее сломался на последних словах. Она снова заплакала, тихо, почти беззвучно.
Я встал, подошел к ней. Положил руку на плечо. Она не отстранилась.
– Елена, – сказал я тихо. – Я не хотел, чтобы ты страдала. Не хотел впутывать тебя.
– Но впутал. – Она посмотрела на меня сквозь слезы. – Теперь я знаю слишком много. И должна решить.
– Что решить?
Она встала, отошла к двери. Стояла, повернувшись спиной ко мне.
– Рассказать Чиричу. Или промолчать.
Я смотрел на нее, не двигаясь.
– Что ты выберешь?
Елена долго молчала. Потом покачала головой.
– Не знаю. Еще не решила.
Она подошла к двери, открыла. Остановилась на пороге, не оборачиваясь.
– Я люблю тебя, Саша. Несмотря ни на что. Даже если ты убийца. Даже если ты предатель. Я все равно люблю.
Голос ее дрожал.
– Но я не знаю, достаточно ли этой любви, чтобы предать все, во что я верила.
Она шагнула в коридор.
– Не ищи меня. Не приходи. Мне нужно время подумать.
Я сделал шаг вперед.
– Елена…
Она обернулась. На глазах снова слезы.
– Если я приму решение, ты узнаешь. Либо я приду к тебе. Либо придет Чирич.
Она развернулась, быстро пошла по коридору к лестнице. Я вышел на порог, смотрел ей вслед.
Она спустилась по лестнице, не оглядываясь. Исчезла в темноте.
Я долго стоял у двери. Потом вернулся в комнату, закрыл дверь, задвинул засов.
Глава 21
Шабац
Калемегдан в сумерках. Парк пустел, последние прогуливающиеся горожане спешили к выходу. Газовые фонари еще не зажгли.
Я увидел Артамонова у памятника Победителю. Он стоял ко мне спиной, смотрел на крепостные стены. Широкие плечи, темный костюм. Я подошел, встал рядом.
– Агент из Шабаца прислал схему, – сказал он вместо приветствия. – Лагерь в лесу. Шестеро боевиков, Танкович с ними. Обучение заканчивается двадцатого.
Он достал из кармана сложенный листок, протянул не глядя. Я взял, развернул. Схема, нарисованная карандашом. Шесть построек, отмечены цифрами. В стороне крест. «Склад боеприп.»
– Там есть взрывчатка?
– Много. Динамит для обучения, гранаты, патроны. – Артамонов повернулся ко мне. – Взрыв уничтожит все. Танкович погибнет. Боевики тоже. Обучение сорвется.
Я сложил схему, убрал в карман.
– Устройство есть?
– Да. Часовой механизм от будильника, привязанный к детонатору. Ставишь время, заводишь. Когда стрелка дойдет, ударник бьет по капсюлю. – Он достал из другого кармана небольшую жестяную коробку, отдал мне. – Испытано. Работает.
Я открыл крышку. Внутри часовой циферблат, провода, маленький латунный цилиндр. Пахло машинным маслом.
– Сколько времени на подготовку?
– Минута. Выставляешь стрелку на нужное время, заводишь пружину ключом. Все. Дальше идет само.
Я закрыл коробку, спрятал во внутренний карман пиджака. Тяжелая, холодная.
Артамонов закурил. Дым поплыл в сторону крепости.
– Вопрос в другом, – сказал он медленно. – Как ты туда попадешь.
Я молчал, ждал продолжения.
– Лагерь охраняемый. Периметр патрулируют. Днем невозможно подойти незаметно, лес хоть и густой, но сторожа опытные. Ночью проще, но ночью там все спят, а склад заперт на замок. – Он затянулся. – И еще проблема. Танкович подозрительный. Если увидит следы проникновения утром, отменит учения, эвакуирует людей. Тогда взрыв произойдет впустую.
– Значит, следов быть не должно.
– Именно так. – Артамонов повернулся, посмотрел в глаза. – Ты можешь вскрыть замок, заложить устройство, закрыть обратно так, чтобы никто не заметил?
Я вспомнил Аламут. Ночные проникновения в крепости крестоносцев. Тренировки на замках всех типов. Фидаи умели вскрывать любой запор за минуту, в темноте, на ощупь.
– Могу.
Артамонов кивнул.
– Тогда план такой. Завтра вечером поезд в Шабац. Прибудешь к полуночи. Переночуешь в гостинице под видом торговца. Утром купишь лошадь, поедешь в сторону лагеря, но мимо, будто по делам. Оставишь лошадь в лесу. Днем найдешь место для наблюдения, запомнишь расположение охраны, маршруты патрулей.
Он затушил сигару о каменный парапет.
– Ночью проникнешь внутрь. Лучше всего после трех часов, когда сторожа устают и засыпают. Заложишь устройство, выставишь на шесть утра, время подъема и построения. Вернешься к лошади, уедешь. Взрыв случится, когда ты будешь уже на полпути оттуда.
– А если поймают?
Артамонов посмотрел долго.
– Тогда у тебя есть два выбора. Первый отбивайся ножом. Быстро, тихо, без свидетелей. Второй, беги. В лесу темно, они не догонят, если ты быстр.
Он помолчал.
– Но лучше не доводить до этого. Ты умеешь быть невидимым. Я впечатлен твоими навыками. Редигер знал, кого прислать сюда.
Я кивнул.
– Оружие?
– Нож. Небольшой, но острый. Для самообороны, если совсем прижмет. Револьвер не бери. Выстрел разбудит весь лагерь. Шум смерть.
Он отвернулся, посмотрел на темнеющее небо.
– Еще одно. Агент из Шабаца ждет тебя завтра в трактире «Дубовая бочка», на рыночной площади. Пароль обычный: «Слышал, здесь хорошая сливовица». Он ответит: «Лучшая в Мачве». Даст лошадь, проводит к лесу, покажет дорогу. Дальше сам.
– Как его зовут?
– Йован. Торговец зерном. Работает на нас два года, надежный. – Артамонов повернулся ко мне последний раз. – Не подведи, Соколов. Времени нет. Это последний шанс остановить их.
Он пошел прочь, растворился в сумерках между деревьями.
Я остался один. Снова достал схему, изучил при слабом свете. Запомнил каждую линию.
Склад на краю лагеря. Хорошо. Меньше шума, если что-то пойдет не так.
Спрятал схему обратно, пошел к выходу из парка.
Завтра в Шабац. Последнее дело. Потом все закончится.
Вернулся в квартиру после встречи с Артамоновым, когда парк уже погрузился в темноту. Зажег лампу. Достал из шкафа дорожную сумку, старую кожаную, потертую. Положил на кровать.
Что взять в поездку? Может быть, в последнюю поездку.
Начал с документов. Паспорт на имя Соколова, в нагрудный карман пиджака, где всегда. Журналистское удостоверение туда же. Записная книжка с заметками о сербской торговле, легенда торговца, изучающего рынки. Несколько статей из газет, где мое имя в подписи. Доказательство профессии.
Деньги. Сто динаров в бумажнике. Еще пятьдесят зашиты в подкладку жилета, на экстренный случай. Золотая монета в потайном кармане ботинка совсем крайний вариант.
Одежда. Сменная рубашка, чистый воротничок. Носки. Но главное темная одежда для ночной работы. Достал из сундука черные брюки из толстого сукна, не шуршат при движении. Темно-синюю вязаную рубаху без воротника, в лесу ворот белеет, привлекает взгляд. Мягкие туфли на веревочной подошве, купленные у старьевщика специально для таких дел. Черный платок на шею.
Уложил все в сумку, сверху накрыл газетами. Если проверят, внизу не увидят.
Нож лежал на столе. Достал из ножен, провел пальцем вдоль лезвия. Острое. Тяжелая рукоять, удобная хватка. Спрятал за голенище правого ботинка, закрепил ремешком. Походил по комнате, не мешает, не натирает.
Взрывное устройство в жестяной коробке. Открыл, проверил снова. Циферблат, стрелки, провода. Все на месте. Ключ для завода привязан тонкой цепочкой к корпусу. Закрыл крышку, завернул в промасленную тряпку, положил в самый низ сумки. Сверху газеты.
Встал, подошел к окну. За стеклом темнота, огни Дорчола, далекий гул города. Где-то там Елена.
Отвернулся от окна. Сел на кровать. Проверил часы, половина одиннадцатого. Поезд в полночь.
Снял пиджак, рубашку. Умылся. Вытерся. Надел чистую рубашку, жилет с запасными деньгами в подкладке, пиджак. Проверил, не топорщится ли нож в ботинке. Нормально.
Взял сумку, потушил лампу. Вышел, запер дверь. Спустился по лестнице. На улице холодно, июньская ночь. Дул пронизывающий ветер с реки.
До вокзала двадцать минут пешком. Шел неспешно, проверял, нет ли слежки. Останавливался у витрин, смотрел в отражения стекла. Никого.
Вокзал встретил светом, шумом, паровозными гудками. Народу немного, ночной поезд, едут торговцы, мелкие чиновники, редкие путешественники.
Подошел к кассе.
– Шабац. Один билет. Третий класс.
Кассир, пожилой серб с седыми усами, выписал билет.
– Семь динаров.
Я заплатил, взял билет. Прошел на перрон.
Поезд уже стоял у платформы. Паровоз пыхтел, из трубы валил дым. Вагоны темные, окна светятся тускло. Третий класс в хвосте состава. Поднялся по ступенькам.
Внутри деревянные скамьи, тесно, пахнет табаком и потом. Сел у окна, поставил сумку рядом. Напротив никого. Слева молодой крестьянин в овчинном полушубке, спит, голова на грудь. Справа пожилая женщина в платке, держит корзину с яйцами.
Поезд дернулся, тронулся. Белград поплыл за окном. Огни домов, улицы, мосты. Потом пригород. Потом темнота.
Я откинулся на спинку скамьи, закрыл глаза. Не спал. Думал о завтрашнем дне.
Если все пройдет хорошо, после установки взрывного устройства буду далеко. Взрыв произойдет без меня.
Если нет, придется драться. Или бежать.
Или умереть в том лесу.
Я открыл глаза. За окном темнота, мелькают редкие огни деревень. Поезд трясся, стук колес монотонный, успокаивающий.
Крестьянин напротив всхрапнул, повернулся на бок. Женщина с корзиной достала четки, перебирала их, шептала молитву.
Я вспомнил Аламут. Такие же поездки в темноте, перед заданием. Только тогда шел пешком или ехал на коне, а не в поезде. Тогда нож был за поясом, а не в ботинке. Тогда звали Халимом, а не Соколовым.
Но ощущение то же. Предвкушение охоты. Холодная ясность в голове. Знание, что можешь не вернуться.
Достал из сумки газету, развернул. Читал при тусклом свете лампы над головой. Статья о торговле зерном в Мачве. Скучная, но нужно поддерживать легенду. Если кто спросит, я торговец, изучаю рынки.
Поезд замедлился. За окном замелькали огни станции.
– Шабац! – крикнул кондуктор, проходя по вагону. – Шабац! Остановка десять минут!
Я сложил газету, взял сумку, встал. Крестьянин проснулся, протер глаза. Женщина перекрестилась, поднялась со скамьи.
Спустился на перрон. Ночь теплая, пахнет рекой и лесом. Станция маленькая, деревянное здание, несколько фонарей. Людей мало, человек пять сошло.
Прошел мимо станционного буфета, закрытого на ночь. Вышел на привокзальную площадь. Пустая, темная. Слева виднелась вывеска гостиницы «Дунав».
Пошел туда, толкнул дверь. Внутри прихожая, лестница наверх. За конторкой дремал ночной дежурный, старик в грязной рубахе.
– Есть комната на ночь?
Старик вздрогнул, открыл глаза.
– Есть. Два динара.
Я заплатил. Старик протянул ключ с деревянным брелоком.
– Второй этаж, третья дверь справа.
Поднялся по скрипучей лестнице. Нашел комнату. Отпер, вошел. Маленькая, убогая. Кровать, стул, умывальник. Окно во двор.
Запер дверь изнутри. Поставил сумку на пол, сел на кровать. Разделся до рубашки, снял ботинки. Нож положил под подушку.
Лег, не раздеваясь. Закрыл глаза.
Уснул не сразу, но крепко.
Проснулся от скрипа половиц. Кто-то ходил по коридору, вдали хлопнула дверь, затихло. Открыл глаза, за окном серело. Рассвет.
Встал, умылся холодной водой из кувшина. Вода обожгла лицо, прогнала остатки сна. Оделся в обычную одежду, рубашка, жилет, пиджак. Темные вещи остались в сумке. Пригодятся вечером.
Спустился вниз. Старик-дежурный храпел за конторкой, голова запрокинута. Я тихо вышел на улицу.
Шабац просыпался. Утро раннее, свежее. Пахло хлебом из пекарни, навозом от проехавшей телеги, речной сыростью. Редкие прохожие торопились по делам. Лавочники открывали ставни.
Рыночная площадь в центре города. Небольшая, вымощенная булыжником. По краям торговые ряды, прилавки с овощами, мясом, тканями. Народу уже прибавилось, крестьяне привозили товар с утра.
Трактир «Дубовая бочка» у дальнего края площади. Двухэтажное здание, побеленные стены, вывеска над дверью нарисованная бочка, потрескавшаяся от времени.
Я толкнул дверь, вошел.
Внутри полутемно, пахло вчерашним табаком и пролитым вином. Низкий потолок с закопченными балками. Несколько столов, пустых. Только один занят, у окна сидел мужчина средних лет, пил кофе.
За стойкой хозяин вытирал кружки тряпкой. Полный, лысеющий, с седыми усами.
– Доброе утро, – сказал я. – Можно позавтракать?
Хозяин кивнул.
– Сейчас принесу. Кофе? Хлеб? Сыр?
– Да. И яичницу, если есть.
Он ушел на кухню. Я сел за стол в углу, спиной к стене. Достал из кармана газету, развернул. Делал вид, что читаю, но смотрел на мужчину у окна.
Лет пятидесяти, крепкого сложения. Широкие плечи, загорелое лицо, рабочие руки. Одет просто, холщовая рубаха, жилет. На столе перед ним шапка. Сидел спокойно, пил кофе маленькими глотками, смотрел в окно на площадь.
Йован. Должен быть он. Торговец зерном, агент Артамонова.
Хозяин принес поднос, кофе в медной джезве, чашка, тарелка с яичницей, хлеб, брынза. Поставил на стол.
– Восемь пара.
Я заплатил. Хозяин ушел обратно за стойку.
Налил кофе, отпил. Горячий, крепкий, с гущей на дне. Съел яичницу, не торопясь. Хлеб свежий, еще теплый. Брынза соленая, острая.
Мужчина у окна допил свой кофе, поставил чашку на стол. Встал, надел шапку, направился к выходу. Проходя мимо моего стола, остановился.
– Простите, господин. Вы не местный?
Я поднял голову.
– Нет. Из Белграда. По торговым делам.
Он кивнул.
– Ясно. Если ищете хорошую сливовицу, тут лучшая в округе. Хозяин держит бочку от своего деда.
Я посмотрел на него внимательнее.
– Слышал, здесь хорошая сливовица.
Пауза. Короткая, но заметная.
– Лучшая в Мачве, – ответил он спокойно.
Пароль и отзыв. Все правильно.
Он сел напротив меня, не спрашивая разрешения. Положил шапку на стол, сложил руки.
– Йован, – сказал тихо. – Торгую зерном. Ваш общий знакомый из Белграда просил помочь.
Я кивнул.
– Александр. Спасибо, что согласились.
Йован посмотрел на хозяина за стойкой. Тот возился с посудой, не обращал на нас внимания. Наклонился ближе, понизил голос.
– Все готово. Лошадь ждет у конюшни за трактиром. Хорошая, выносливая, не пугливая. Седло, уздечка, переметные сумки. Дорогу покажу.
– Когда?
– Сейчас. Закончите завтрак, выходите через заднюю дверь. Там узкий проход между домами, он выводит к конюшне. Я буду ждать.
Он встал, надел шапку, пошел к выходу. Не оглянулся.
Я допил кофе, доел хлеб. Встал, взял сумку, вышел через заднюю дверь, как он сказал.
Проход узкий, грязный, завален мусором. Прошел, вышел на задний двор. Конюшня небольшой сарай, покосившийся, с выцветшими досками.
Йован стоял у входа, держал под уздцы гнедую лошадь. Среднего размера, крепкая, спокойная. Седло простое, крестьянское, но прочное.
– Вот она. Зовут Звезда. Послушная, знает дорогу. Только не гоните сильно, устанет.
Я подошел, погладил лошадь по шее. Теплая, спокойная. Привязал сумку к седлу, проверил стремена.
– Далеко ехать?
– Километров пять на север. По главной дороге до развилки, там свернешь направо, в лес. Дорога лесная, узкая, но проезжая. Через километр увидишь старый дуб с расщепленной молнией вершиной. От него уходит тропа влево, по ней не ходи. Это прямо к лагерю ведет, охрана заметит. Езжай дальше по дороге еще метров триста, там поляна. Привяжешь лошадь, дальше пешком.
– Лагерь далеко от поляны?
– Километра полтора через лес. На северо-запад. Увидишь по дыму, они днем костер разводят. Вечером тоже. Ночью нет.
