Текст книги "Эмиль XIX века"

Автор книги: Альфонс Эскирос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Теперь, быть можетъ, инымъ придетъ въ голову вопросъ: къ чему же переводится книга, которая требуетъ въ предисловіи столькихъ оговорокъ. Но дѣло въ томъ что еслибы выбирать для перевода только тѣ книги, съ которыми переводчики безусловно во всемъ согласны – то пришлось бы не выбрать ни одной. Полнаго безусловнаго согласія во всемъ не можетъ существовать между людьми, какъ бы близко ни были ихъ взгляды и убѣжденія. Лишать публику книги, которая заключаетъ въ себѣ много истинно полезнаго, потому только что въ этой книгѣ попадаются мысли, съ которыми нельзя безусловно согласиться, было бы въ высшей степени нелѣпо. А что книга Эмигль XIX столѣтія заключаетъ въ себѣ много истинно полезнаго – неоспоримо. Система воспитанія, которую авторъ указываетъ родителямъ вполнѣ разумна и подтверждается доказательствами науки. Эскиросъ, наравнѣ съ Спенсеромъ и немногими учеными занимавшимися вопросомъ воспитанія, сказалъ обществу, что ребенокъ самостоятельная личность – и въ этомъ его великая заслуга. Если общество проникнется этой истиной – человѣчество сдѣлаетъ великій шагъ на пути развитія. Тогда съ первыхъ годовъ не будутъ гнуться и ломаться его живыя силы – силы, которымъ принадлежитъ будущее. Кромѣ этой великой истины онъ указываетъ на многія практическія мѣры, которыя должны имѣть благодѣтельное вліяніе на развитіе дѣтства и юношества, напр. устройство выставокъ, панорамъ – и того что онъ называетъ храмовъ науки. Все это можно устроить очень дешевыми средствами, и даже еслибы дорогими, то всѣ подобныя траты производительны и сторицею откупятся обществу. Наконецъ Эскиросъ своей книгой указалъ идеалъ къ которому должно стремиться воспитаніе. Идеалъ Руссо былъ – воспитать добродѣтельнаго человѣка, идеалъ Эскироса – честнаго гражданина на службу обществу. Онъ могъ понимать эту службу по своему, сообразно съ условіями своей страны, но изъ этого не слѣдуетъ чтобы идеаль воспитанія на который онъ указываетъ, былъ ложенъ.

М. Цебрикова.

ЭМИЛЬ ДЕВЯТНАДЦАТАГО СТОЛѢТІЯ

КНИГА I
Мать

I
Докторъ Эразмъ*** своей женѣ

3 января 185…

Цѣлую долгую недѣлю я не былъ въ состояніи писать тебѣ, милая Елена. Не нахожу словъ выразить тебѣ все, что я выстрадалъ въ это время. Ужасъ тюремнаго заключенія не въ лишеніи свободы идти куда вздумается, а въ томъ уныніи, которое подавляетъ душу. Глазъ устаетъ видѣть все тѣ же своды, тѣ же столбы, тѣ же корридоры; голова кружится въ этой живой могилѣ, среди этихъ камней становишься камнемъ и самъ. Безъ голоса, почти безъ движенія, безъ мыслей я сидѣлъ истуканомъ въ своей тюрьмѣ. Мнѣ казалось, что у меня отняли мою собственную личность; что не я жилъ, а жила эта тюрьма, которая захватила меня какъ добычу и заключила меня въ кругъ безвыходнаго и механическаго существованія. Нужно много работать надъ собой, увѣряю тебя милая Елена, для того, чтобы снова стать самимъ собой. Я пережилъ дни этой работы, и теперь я снова тотъ же, чѣмъ былъ.

Не жди отъ меня описанія ***. Заключенный въ тюрьмѣ не знаетъ мѣстности гдѣ живетъ. Меня вывезли изъ *** при заходѣ солнца и ночь уже наступила, когда мы прибыли сюда. Я едва могъ разглядѣть на черномъ небѣ еще болѣе черные силуеты каменныхъ башенъ, шпилей и остроконечныхъ крышъ: тюрьма казалось выстроенной изъ мрака. Мы вышли изъ кареты и поднялись пѣшкомъ по узкому проходу, высѣченному ступенями въ скалѣ; онъ оканчивался у тюрьмы для государственныхъ преступниковъ. Я шелъ какъ во снѣ, но не смотря на то, меня поразила величественная красота зданія, вѣнчающаго вершину мрачнаго утеса, и море, волны котораго съ ревомъ разбивались другъ о друга. Этотъ утесъ сплошная масса гранита, которая поднимается надъ песчаной степью.

Берегъ пустынный и печальный тянулся къ океану, который я узналъ издали по дрожавшему блеску его зыби. Но не всегда такъ бываетъ. При высокомъ приливѣ океанъ заливаетъ песчаную пустыню, съ ревомъ поднимается выше и окружаетъ утесъ своими неизмѣримыми клокочущими волнами.

Моя келья, изъ которой видно море, освѣщена узкимъ окномъ, прорубленнымъ въ толщѣ стѣны. Это даже не окно, а какъ говорятъ инженеры, бойница – и эта жалкая щель для меня открываетъ безграничное. Это окно такъ высоко, что я долженъ встать, чтобы видѣть вѣчно бѣгущія волны, и даже приподняться на носки. Когда я сижу – я вижу одно небо. Все равно и у меня есть свой уголъ въ природѣ. Я по цѣлымъ часамъ наблюдаю цѣлый рядъ явленій, которыя до сихъ поръ не останавливали мое вниманіе: смѣняющіеся переливы свѣта и тѣни, громъ, градъ, туманъ – словомъ мрачную и величественную красоту метеоровъ. Пусть другіе любятъ смотрѣть на отраженіе неба въ поверхности воды, въ которую глядятся проносясь облака; для меня эта картина оборочена. Я вижу море въ небѣ.

Ты видишь, что я беру свою долю въ природѣ. Слѣдя по цѣлымъ часамъ за облаками, я вижу въ нихъ цѣпи горъ и въ безграничномъ эфирѣ синѣющіяся поля. Эти картины, висящія въ воздухѣ, я знаю, призраки вызванные моею мыслью, или моими воспоминаніями. Въ одиночествѣ одна отрада вызывать призраки знакомой мѣстности и любимыхъ людей. Я люблю видѣть эти прекрасные сны прошедшаго въ свѣтломъ пространствѣ, которое открывается надо мной. Я вижу тамъ тебя.

Неужли я дошелъ до галлюцинацій? Это было бы послѣднимъ наказаніемъ для ума, который болѣе двадцати лѣтъ былъ занятъ положительными науками. Я не жалуюсь. Счастливъ тотъ, который въ своемъ пораженіи можетъ найти опору въ сознаніи, что онъ защищалъ правое, честное дѣло. Я страдаю только отъ мысли, что я принесъ тебѣ страданіе.

6 января 185…

Вчера, между десятымъ и одинадцатымъ часомъ, густой туманъ покрылъ весь берегъ. Здѣсь обычай въ такомъ случаѣ звонить въ колоколъ. Всѣ колокола окрестныхъ деревень подняли непрерывный звонъ. Я тотчасъ догадался о томъ, что означалъ этотъ звонъ. Морской берегъ, который тянется отъ подножія скалъ перерѣзанъ болотами, лужами стоячей воды, зыбучими песками; опасность грозитъ на каждомъ шагу незнакомому съ мѣстностью путнику. Звонъ колокола долженъ указать ему дорогу къ подошвѣ горы. Вечеромъ я распрашивалъ своего сторожа, семейство котораго живетъ въ деревнѣ, и онъ сказалъ мнѣ, что двое дѣтей, захваченныхъ приливомъ, были спасены смѣлыми прибрежными рыбаками, которые сами чуть не погибли спасая ихъ.

Ты видишь, что у меня нашлась сегодня хорошая вѣсть, чтобы записать для тебя.

8 января 185…

Здѣсь дни идутъ другъ за другомъ и повторяютъ одинъ другой. Жизнь кажется однимъ безконечнымъ днемъ подавляющаго однообразія. Еслибъ еще я могъ знать, что дѣлается за стѣнами тюрьмы! Если бы я могъ имѣть вѣсти о тебѣ!

Мнѣ позволяютъ каждый день выходить на часъ или два для прогулки, на высокой площадкѣ тюрьмы. Я употребляю время прогулки на путешествіе… глазами. До сихъ поръ я жилъ въ мѣстности совершенно мнѣ незнакомой, я походилъ на мертвеца, не сознающаго, куда его бросили. Съ недѣлю уже я началъ знакомиться съ мѣстностью. Подъ вліяніемъ инстинкта, который вѣроятно, тюрьма прививаетъ всѣмъ заключеннымъ, я стараюсь запомнить видъ окрестностей. Мои глаза постоянно ищутъ новую, ускользнувшую отъ нихъ подробность; мнѣ кажется, я теперь въ состоянія нарисовать на память очертанія береговъ изъѣденныхъ моремъ, заливовъ, длинныхъ мысовъ, которые тянутся до горизонта, скалъ, которыя поднимаются облитыя солнечнымъ свѣтомъ или до половины скрыты туманомъ дали. Я также изучилъ въ совершенствѣ планъ тюрьмы, въ которую запертъ; красивыя архитектурныя линіи, укрѣпленія ея, и военныя и данныя природой, валы и ярусы стѣнъ опоясывающихъ скалу. Я не обдумываю планъ бѣгства. Другіе дѣлали попытки бѣжать – и всѣ были неудачны. Не говоря уже о солдатахъ и тюремныхъ сторожахъ, отъ бдительности которыхъ ничто не ускользнетъ, насъ стережетъ океанъ съ своими предательскими песками и еще тысячи препятствій. Я изучаю положеніе крѣпости только для развлеченія. Я бѣгу изъ своей тюрьмы только мыслью.

10 января 185…

Знаешь ли что дѣлаетъ со мной тюрьма! Она учитъ меня быть свободнымъ человѣкомъ.

Человѣкъ безсиленъ поработить человѣка. Я это все болѣе и болѣе чувствую съ каждымъ днемъ. Есть горькая радость въ сознаніи, что мы сильнѣе угнетенія. Гранитныя стѣны, желѣзные засовы, часовые не остановятъ мысль, свѣтъ ея прорвется черезъ всѣ преграды. Воля заключеннаго борется съ волей того, кто заковалъ его въ этихъ стѣнахъ; побѣжденный онъ не сдается, и если на его сторонѣ справедливость, онъ сильнѣе своего побѣдителя. Чтобы ни дѣлали – мысль неуловима какъ воздухъ. Закуйте члены, но совѣсть вамъ не достать! Это сознаніе непобѣдимости моего я даетъ мнѣ великую увѣренность въ будущемъ. Да! я клянусь всѣми тюрьмами, клянусь тѣнью тѣхъ, которые погибли въ этихъ каменныхъ мѣшкахъ и желѣзныхъ клѣткахъ, право и свобода восторжествуютъ въ мірѣ!

12 января 185…

Я наконецъ нашелъ средство переслать тебѣ это письмо. Ты получишь его черезъ ***, который рискуетъ всѣмъ, чтобы помочь намъ переписываться. Если сила и богатство имѣютъ толпы прислужниковъ, за то и несчастіе находитъ иногда друзей неизвѣстныхъ и преданныхъ.

Твои на всю жизнь.

II
Елена Эразму ***

20 января 185…

Наконецъ я получила твое письмо нашей тайной почтой. Оно успокоила меня. Мнѣ такъ нужно было утѣшеніе. О! сколько я выстрадала болѣе мѣсяца.

Мое здоровье разстроилось. Докторъ, за которымъ я послала послѣ твоего ареста, очень много распрашивалъ меня; ему пришла безумная мысль. Онъ увѣряетъ… но нѣтъ, я увѣрена, что онъ ошибается.

Во чтобы ни стало, я хочу тебя видѣть. Еще нѣтъ и года что мы женаты и уже разлучены, это ужасно! Я не могу болѣе выносить разлуку. Я выѣзжаю сегодня изъ Парижа съ разрѣшеніемъ подписаннымъ министромъ юстиціи. Они должны впустить меня въ твою тюрьму. Люди не имѣютъ права разлучать произволомъ то, что соединила любовь.

Не бойся нашего свиданія. Я ѣду не для того, чтобы просить тебѣ помилованіе. Какъ мнѣ ни мучительна разлука съ тобой, я уважаю твои убѣжденія, хотя не вполнѣ понимаю ихъ. Я могу имѣть слабости жены, но не подлость любовницы. Честь твоя – часть моей любви. Гордый и неподкупный – ты все таки мой, несмотря на то, что стѣны тюрьмы скрываютъ тебя отъ моихъ глазъ, и сталъ бы мнѣ чужимъ, измѣнивъ принципамъ и убѣжденіямъ твоей жизни, даже если бы я могла по прежнему обнять тебя. Сдѣлавшись твоей женой, я связала себя съ лучшею частью тебя – твоей совѣстью. Оставайся ей вѣрнымъ, и я клянусь быть для тебя тѣмъ, чѣмъ ты для нея, вѣрной до смерти.

Мы скоро увидимся. Я люблю тебя всею печалью моей души.

III
Отъ той же къ тому же,

15 января 185…

Я ничего не сказала тебѣ, а мнѣ нужно было сказать тебѣ такъ много. Вотъ почему я пишу тебѣ.

Было два часа, когда я позвонила вчера у воротъ твоей тюрьмы. Поговоривъ нѣсколько минутъ съ директоромъ, сторожъ со связкой ключей провелъ меня въ комнату, гдѣ я должна была ожидать тебя. Его тяжелые шаги раздавались по каменнымъ плитамъ. Я дала себѣ слово быть твердой – и не смогла, несмотря на всѣ мои усилія. Пустынность стѣнъ, безмолвіе сводовъ, прерываемое щелканьемъ замковъ, которые отпирались и запирались въ дальнихъ корридорахъ, тяжело налегли на душу. Когда ты пришелъ, я не помнила себя. Радость тебя видѣть, печаль видѣть тебя въ тюрьмѣ, все разомъ нахлынуло и потрясло всю меня. Я могла только плакать и кинуться къ тебѣ на шею.

Ты тоже былъ очень блѣденъ. Ты былъ боленъ? Боже мой, я даже забыла тебя спросить о томъ. Я не въ силахъ была ни о чемъ думать, я не видѣла ничего, я не могла сказать ни слова. Я чувствовала, что ты со мной.

Знаешь ли, какія мысли мучили меня въ глубинѣ души. Мнѣ казалось – страшныя стѣны имѣли глаза и уши. Еслибъ я сдѣлала малѣйшее движеніе, взяла бы твою руку, – онѣ увидѣли бы, еслибъ я тебѣ сказала шопотомъ нѣсколько словъ – онѣ услыхали бы и передали…

Сторожъ пришелъ напомнить намъ, что время отмѣченное для нашего свиданія, прошло. Я вздрогнула. Я готова была присягнуть, что часы невѣрны и я только вошла. О! я готова была отдать и то немногое что имѣю, свою жизнь, все за лишній часъ съ тобой.

Нужно было разстаться. Убитая, безъ слезъ, безъ голоса, почти безъ сознанія я прошла по плацу вслѣдъ за сторожемъ, который несъ фонарь. Кажется, ночь тогда уже наступила, я уходила все далѣе отъ тебя и, несмотря на то, мнѣ казалось, что я на каждомъ шагу слышала, что твой голосъ звалъ меня. Разъ я даже обернулась и увидѣла передъ собой массивную огромную дверь, которою запирается выходъ въ деревню.

Мой проводникъ хорошо зналъ берегъ и повелъ меня вдоль него къ маленькой деревушкѣ ***, гдѣ я хотѣла переночевать въ хижинѣ рыбаковъ. Это дорога опасна. Измученная усталостію и тоской, я два раза едва не осталась на пескахъ.

Чтобы придать себѣ бодрости, я смотрѣла на твою тюрьму. Ночь была тихая, но страшно темная. Ни мѣсяца, ни звѣздъ. Мелкій и холодный дождь сѣялъ безпрерывно и усиливалъ темноту ночи; море, покрытое сѣроватыми испареніями, ревѣло невдалекѣ. Я разглядѣла наконецъ маленькій огонекъ, который мерцалъ звѣздочкой на горѣ; я не знала, горѣлъ ли онъ въ одномъ изъ домиковъ деревни, или въ твоей тюрьмѣ. Еслибъ этотъ свѣтъ погасъ, мнѣ кажется – я умерла бы отъ утомленія.

Къ счастію, проводникъ хорошо зналъ дорогу. Онъ поддерживалъ меня всю дорогу и, благодаря ему, мы наконецъ очутилась противъ ***, отъ котораго насъ отдѣляла рѣка. Надо было переѣзжать въ лодкѣ. Обезсиленная потрясеніями этого дня и усталостью, я сѣла на скамью, которую мнѣ указали гребцы. Этотъ отдыхъ и тишина, царствовавшая вокругъ меня, дали новое направленіе моимъ мыслямъ. Я думала о томъ, что говорила тебѣ на счетъ моего здоровья и предположеній доктора, и вдругъ почувствовала, какъ что то живое затрепетало подъ моимъ поясомъ… Боже мой! Неужели докторъ правъ и я буду матерью.

Помнишь ли, имѣть ребенка отъ тебя, было любимой мечтой нашихъ счастливыхъ дней. Теперь мнѣ страшно.

Но эта минута прошла. Вслѣдъ за нахлынувшимъ страхомъ меня охватилъ приливъ радости, гордости, счастья, лучъ надежды засвѣтилъ мнѣ. Теперь я не уходила одна, мнѣ казалось, что я снова нашла тебя послѣ нашей насильственной разлуки. Да это былъ, мой другъ, твой живой образъ, плоть твоея плоти, трепетаніе которой я съ восторгомъ чувствовала въ себѣ. Была минута, что мнѣ казалось, будто волны плескомъ своимъ звали меня женой и матерью. Теперь я была сильна, теперь мнѣ не страшна ни черная ночь, ни зыбучіе пески, ни тюрьма, ни запрещенія, ни часовые и тюремщики. Они не отнмутъ его у меня! Въ немъ живетъ отецъ его, по крайней мѣрѣ часть его отца; я вырощу его свободнымъ, я сберегу его отъ нихъ, въ своемъ убѣжищѣ, какъ раненая львица охраняетъ своего львенка въ логовищѣ.

Меня пугаетъ мысль: какъ воспитать его. Я часто слышала какъ ты говорилъ объ обязанностяхъ родителей. Ты такъ честно и свято понималъ ихъ, что сердце мое билось радостной надеждой за нашего будущаго ребенка. Теперь эта надежда осуществляется и мнѣ страшно. Кто исполнитъ эти обязанности, которыя ты умѣлъ понимать. «Если у меня будетъ ребенокъ, – говорилъ ты:– я буду самъ воспитывать его.» И ты съ жаромъ возставалъ противъ нелѣпости методъ, по которымъ воспитываютъ наше юношество. Каждое твое слово врѣзалось въ моей памяти. Но чѣмъ болѣе я удивляюсь истинѣ твоихъ взглядовъ, твоихъ плановъ, тѣмъ болѣе я пугаюсь мысли объ отвѣтственности, которая падаетъ теперь на одну меня. Пропасть вырыта законами человѣчества между нами и въ то время, когда мнѣ всего болѣе нужны твои совѣты, твое знаніе, твоя опора. Что выйдетъ изъ ребенка, который лишенъ надзора отца. Что могу сдѣлать для него я, надломленная трость, которая гнется подъ обрушившимся на нее ударомъ.

Добрый негръ Купидонъ, котораго ты привезъ изъ Америки ждалъ меня на другомъ берегу рѣки съ своей женой. Увидѣвъ меня, они кинулись насильно цаловать мои руки, говоря, что эти руки прикасались съ рукамъ человѣка, которому обязаны свободой. Я продрогла до костей и на мнѣ не было сухой нитки. Къ счастію, они приготовили мнѣ постель и развели огонь изъ хвороста въ одной изъ рыбацкихъ хижинъ на берегу мора. Огонь, трещавшій въ печкѣ, а еще болѣе нѣжныя заботы этихъ добрыхъ людей понемногу согрѣли меня. Доброта дѣйствуетъ благотворно. Я легла спать, сознавая, что я стала лучше, не смотря на то, этотъ день былъ для меня тяжелымъ днемъ, въ который я готова была проклинать жизнь. Проснувшись сегодня по утру, я сѣла писать тебѣ въ тойже хижинѣ.

По нашему вчерашнему уговору, ты найдешь мое письмо зашитымъ въ твоемъ сюртукѣ, который я посылаю тебѣ и который я сама чинила. Бумага тонка, но прочна и я свернула ее какъ форму пуговицы и обтянула матеріей. Разберешь ли ты мой мелкій почеркъ?

Послѣ завтра я приду въ тюрьму. Мнѣ обѣщали впустить меня въ часъ. Можетъ быть на этотъ разъ я буду въ состояніи говорить съ тобой.

До свиданія. Обнимаю тебя всею силою моей любви.

IV
Эразмъ Еленѣ

16 января 185…

Шесть часовъ утра. Въ семь двадцать арестантовъ, и меня въ томъ числѣ, перевезутъ въ тюрьму ***. Приказъ объ этомъ перемѣщеніи полученъ ночью изъ Парижа. И никакихъ средствъ предупредить тебя. Никакой надежды увидѣться еще разъ. Когда ты получишь это письмо, я буду уже на дорогѣ къ острову, куда меня ссылаютъ.

Прощай. Гдѣ бы я ни былъ, я люблю тебя.

V
Елена Эразму

16 января 185…

Я была сегодня въ твоей тюрьмѣ. Ты поймешь мой испугъ, когда я узнала, что тебя тамъ не было. Одинъ мигъ – въ головѣ мелькнула безумная мысль, что ты освобожденъ. Секретарь тюрьмы поспѣшилъ разувѣрить меня, сказавъ, что тебя отправили на островъ ***, это его собственныя слова. Я поѣду за тобой черезъ море. Гдѣ бы ты ни былъ, хоть на краю свѣта и я буду, меня не остановятъ ни жгучее солнце, ни пустыня, ни цѣпи горъ. Пиши мнѣ, и ни свидимся снова.

VI
Эразмъ Еленѣ

2 февраля 185…

Ты любишь меня, не слѣдуй за мной, вотъ что я требую отъ тебя, во имя всего, что тебѣ свято въ жизни.

Мѣсяцъ или два тому назадъ, не зная что ты беременна, я бы съ радостью приняль твою жертву. Ты одна можешь принести мнѣ утѣшеніе въ моей тюрьмѣ. Видя тебя хоть одинъ часъ въ день, я въ этотъ часъ забывалъ бы все, что выношу – въ твоемъ взглядѣ. Теперь все перемѣнилось и мы оба не имѣемъ права жертвовать всѣмъ нашей любви, То, что соединяетъ мужа съ женой, должно насъ разлучить. Мы должны принести наши радости въ жертву тому, кто еще не существуетъ въ полномъ смыслѣ этого слова, но въ отношеніи котораго природа уже наложила на насъ обязанности. Природа, призвавъ тебя къ счастью быть матерью, требуетъ отъ тебя повиновенія ея законамъ.

Я говорю тебѣ какъ докторъ, какъ мужъ и, быть можетъ, какъ отецъ. Тебѣ необходимо теперь спокойствіе, насколько это возможно для тебя, тебѣ нужно безопасное убѣжище. Исполни мой совѣтъ, уѣзжай изъ Франціи, покинь эту почву, которая колеблется подъ ногами. Я зналъ въ Англіи физика, какъ они называютъ докторовъ. Этотъ собратъ по наукѣ будетъ тебѣ полезенъ и дастъ тебѣ необходимыя свѣдѣнія какъ и гдѣ лучше устроиться по ту сторону пролива. Небольшое состояніе, скопленное трудомъ, дастъ намъ средства доставить тебѣ все необходимое. Трать его сперва на твое содержаніе, не лишая себя ничего, а тамъ на воспитаніе ребенка. О, какъ бы я желалъ поскорѣе узнать, что ты далеко отъ нашихъ гражданскихъ смутъ.

Ты никогда не была еще такъ дорога мнѣ, какъ въ эти минуты, когда я прошу тебя не слѣдовать за мной въ мое изгнаніе. Не тревожься такъ много обо мнѣ. Величайшее несчастіе арестанта въ сознанія его безполезности: я пережилъ эту нравственную пытку. Но теперь у меня есть новая обязанность и я надѣюсь исполнить ее, не смотря на всѣ препятствія.

Прощай. Я уважаю тебя такъ глубоко, что сомнѣніе въ твоей любви не придетъ мнѣ на умъ; знаю, что и ты не станешь никогда сомнѣваться въ моей.

P. P. Кладу въ этотъ конвертъ письмо къ доктору Уарингтону, въ Лондонъ.

VII
Елена Эразму

15 февраля 185…

Исполняю твою волю. Завтра я ѣду въ Англію. Мнѣ кажется, что ко мнѣ вернулась моя прежняя бодрость. Твое письмо открыло мнѣ новую сторону жизни. Пусть жена принесетъ себя въ жертву матери. Это законъ природы; и я повинуюсь ему. Ребенокъ, котораго я жду, будетъ нашей связью; онъ сблизитъ разстояніе, которое насъ раздѣляетъ. Я хочу жить для него, для тебя. Я хочу чтобы онъ былъ нашей гордостью, нашимъ утѣшеніемъ въ тотъ день, когда мы снова свидимся. Будемъ надѣяться.

VIII
Отъ той же тому же

25 марта 185…

Я уже въ Англіи. Въ понедѣльникъ вечеромъ я проѣхала въ наемной каретѣ разстояніе между лондонскимъ мостомъ и Юстонъ скверомъ! Я въ столицѣ великобританскихъ острововъ – и не видала ее. Меня сначала везли по большимъ пустимъ площадямъ, обстроеннымъ домами, обсаженнымъ деревьями и садами; все спало, вездѣ темнота и тишина. Вдругъ справа и слѣва отъ дверецъ кареты открылись длинный до безконечности улицы съ рядами магазиновъ; вдоль улицъ тянулась двойная линія огней и терялась въ темнотѣ. Сзади черная тьма, впереди бездна и огня. Линіи огней отражались на сырыхъ тротуарахъ и въ грязныхъ лужахъ. Толпы народа сновали взадъ и впередъ съ дѣловымъ и озабоченнымъ видомъ. Шумъ толпы смѣнялся промежутками тишины. Все это было странно до нельзя, послѣ нашего парижскаго шума. Шелъ дождь – безъ дождя, т. е. туманъ осаждался тонкой до не возможности водяной пылью, ровно, медленно, казалось, что онъ будетъ падать цѣлыя тысячи лѣтъ. Этотъ чужой городъ, облитый водой и закутанный туманомъ и темнотой, показался мнѣ городомъ безъ начала и конца, городомъ могущества и ничтожества, величія и нищеты. Таковъ ли Лондонъ? Эта мысль занимала меня всю дорогу.

Я остановилась въ гостинницѣ, которую мнѣ указалъ М**. Все тамъ безукоризненно чисто, тихо, методично. Мнѣ подали ужинать въ отдѣльную комнату, очень не дурно меблированную, возлѣ моей спальни. У служанки прислуживавшей за столомъ, было очень интересное личико и я, припомнивъ, что знала англійскаго въ пансіонѣ, заговорила съ ней, она отвѣчала мнѣ короткими словами. Ея сдержанность и сконфуженный видъ дали мнѣ понять, что англійскія служанки очень не похожи на нашихъ и не гоняются за тѣмъ, чтобы съ ними говорили. Меня болѣе всего удивило, что въ гостинницѣ не спросили ни моего имени, ни званія. Что за необыкновенная страна! Здѣсь, кажется, и не подозрѣваютъ, что я пріѣхала съ цѣлью ниспровергнуть правительство.

По твоему совѣту, я отправилась на другое утро къ доктору Уарингтону и передала ему твое письмо. Онъ тотчасъ вспомнилъ твое имя и принялъ меня серьезно, но радушно.

– Вашъ мужъ правъ, сказалъ онъ довольно хорошимъ французскимъ языкомъ. – Вамъ будетъ хорошо въ Англіи; но я вамъ совѣтую жить въ деревнѣ. Большіе города не годятся ни для женщинъ въ вашемъ положеніи, ни для дѣтей. Наши крупные лондонскіе негоціанты начинаютъ наконецъ понимать выгоды деревенской жизни. Ихъ не останавливаетъ ни ежедневный проѣздъ взадъ и впередъ по желѣзной дорогѣ, ни многія лишенія, въ родѣ неимѣнія клуба, для того, чтобы дать семейству возможность пользоваться чистымъ воздухомъ, зеленью и солнцемъ. Они такимъ образомъ отвлекаютъ женъ отъ центра спектаклей, ночныхъ увеселеній, и всѣ остаются въ выигрышѣ: всего болѣе дѣти, здоровье которыхъ укрѣпляется свободной жизнью на свѣжемъ воздухѣ. Только кокетство и пустота остается въ накладѣ отъ этихъ порядковъ; но чтоже дѣлать? maternité oblige. Взгляните на дѣтей, воспитанныхъ въ большихъ городахъ; они блѣдны и чахлы, какъ растенія, выросшія въ тѣни. Но можетъ быть они выигрываютъ въ умственномъ и нравственномъ развитіи, что теряютъ въ физическомъ? Я не такъ думаю. Атмосфера шумной городской и увеселительной, и дѣловой жизни не годится для естественнаго развитія дѣтскаго ума. Подъ дѣйствіемъ ея искуственной теплоты дѣти дѣлаются слишкомъ рано людьми, правда всего чаще неудавшимися людьми.

Онъ закончилъ эти слова легкой улыбкой, которая разошлась горизонтальными чертами по его круглому саксонскому лицу, обрамленному парой короткихъ бакенбардъ, уже начинавшихъ сѣдѣть.

– Дайте мнѣ вамъ все устроить, продолжалъ онъ. У одного изъ моихъ пріятелей есть хорошенькая вилла, въ небольшой деревенькѣ Маразіонъ, какъ разъ противъ Пензенскаго замка. Онъ собирается уѣхать для здоровья въ Италію и отдаетъ свой домъ въ наемъ съ мебелью. Я бы совѣтовалъ вамъ посмотрѣть его. Эта поѣздка разсѣетъ васъ и я, еслибы имѣлъ честь быть вашимъ докторомъ, непремѣнно предписалъ бы вамъ перемѣну воздуха. Повѣрьте мнѣ, я это испыталъ на себѣ, очень немногія нравственныя страданія устоятъ противъ новизны и разнообразія впечатлѣній. Я родился въ Корнвалисѣ и скажу вамъ, что эта мѣстность пользуется самымъ умѣреннымъ климатомъ въ Великобританіи; мирты, геранія и алое растутъ тамъ круглый годъ подъ открытымъ небомъ. Я не знаю положительно цѣну, которую мой пріятель хочетъ взять за свой домъ, но я увѣренъ, что она будетъ умѣренная. Мистрисъ Уарингтонъ теперь въ Пензенсѣ съ дѣтьми и будетъ очень рада васъ видѣть. Каждый разъ, когда я могу вырваться изъ Лондона, я отправляюсь къ ней подышать роднымъ воздухомъ.

Я разсталась съ докторомъ въ лучшихъ отношеніяхъ и онъ говорилъ мнѣ о тебѣ съ большимъ уваженіемъ. Разъ всего онъ намекнулъ съ сочувствіемъ на мое настоящее вдовство, но безъ всякихъ пошлыхъ утѣшеній, которыя такъ оскорбляли мою гордость жены. Мы порѣшили что я завтра же отправлюсь въ Пензенсъ. Тамъ или въ другомъ мѣстѣ, не все ли равно для меня.

Я прибыла въ Пензенсъ ночью. Меня встрѣтила при выходѣ изъ дилижанса мистрисъ Уарингтонъ, которую мужъ ея увѣдомилъ о моемъ пріѣздѣ. Представь себѣ женщину лѣтъ тридцати пяти, ни красавицу, ни урода, но съ очень пріятнымъ лицомъ и удивительно похожую на одного изъ твоихъ пріятелей Жана Николя.

Слуга перенесъ мой багажъ, въ карету и мы отправились на дачу доктора. Домъ показался мнѣ необычайно красивымъ при свѣтѣ ночнаго неба. Онъ выстроенъ изъ гранита какъ большая часть виллъ и крестьянскихъ хижинъ. Огромныя глыбы сверкаютъ мѣстами блестками слюды и фельдшпата какъ искорками при свѣтѣ луны. Днемъ еще лучше. Тогда можно любоваться роскоши тропическихъ растеній, ихъ нѣжными и богатыми оттѣнками. Вдоль фасада идетъ крытая галлерея, по которой вьются колоссальныя фуксіи. Я еще никогда не видала такой роскоши цвѣтовъ. Главное мѣсто въ архитектурѣ дома занимаютъ оранжереи. Комната, которую мнѣ приготовили была бы маленькимъ раемъ, еслибы былъ рай для душъ одинокихъ и оскорбленныхъ. На разсвѣтѣ я слышала пѣніе жаворонка.

Мистрисъ Уарингтонъ прекрасная матъ: она дѣлитъ свою жизнь между дѣтьми и цвѣтами. У ней остается еще достаточно времени на чтеніе; и хотя она чужда малѣйшихъ претензій на званіе ученой женщины, она судитъ о многихъ вещахъ очень здраво; видно что она получила основательное образованіе. Дѣти ея очень милы. Двѣ старшія дочери, первая уже семнадцатилѣтняя дѣвушка, свѣжи какъ розы, употребляя избитое сравненіе. За ними идетъ цѣлая шеренга дѣвочекъ и мальчиковъ, неровныя головки которыхъ составляютъ прелестную лѣстницу. Я слышала что у англичанокъ много дѣтей, но боже мой, что это была за роскошь бѣлокурыхъ волосъ, открытыхъ плечь и яркаго румянца.

28 марта 185…

Вчера я ѣздила кататься съ мистрисъ Уарингтонъ по большой дорогѣ которая огибаетъ гору Сен-Мишель. Видъ великолѣпенъ. Но не скалы и не волны плескавшіе о песокъ дороги не привлекли мое вниманіе, а огромное зданіе, крѣпость или старинное аббатство, которое стоитъ на вершинѣ скалы. Мнѣ казалось что я его видѣла прежде. Я спросила мистрисъ Уарингтонъ что это такое и поблѣднѣла, когда она отвѣтила мнѣ послѣ минутнаго колебанія. «Это наша гора Сенъ-Мишель.» Она замѣтила мое волненіе и предложила вернуться домой… Нѣтъ, поѣдемте туда, просила я. Мы обогнули заливъ и проѣхали Маразіонъ.

Пока мы ѣхали отливъ унесъ воду и гора, которая казалась мнѣ островомъ, превратилась въ полуостровъ. Мы прошли по высохшему дну моря тропинкой мокраго песка, по обѣимъ сторонамъ которой вѣковой природою поднимались глыбы камня, покрытыя морскими растеніями и мокрымъ мохомъ. Подходя ближе я еще болѣе была поражена сходствомъ этихъ скалъ, которыя носятъ одно и тоже имя. Тотъ же сѣрый гранитъ, тоже море, тоже зданіе. Сенъ-Мишель Моунтъ у англичанъ былъ прежде монастыремъ, потомъ крѣпостью; но къ счастію человѣчества онъ никогда не былъ государственной тюрьмой. До этой минуты я еще не рѣшила гдѣ я устроюсь, но видъ Моунтъ Сенъ-Мишель Корнвалисъ покончилъ мои колебанія. Эти скалы омытыя тѣмъ же океаномъ, эти мрачныя зданія вѣнчающія ихъ такъ знакомы мнѣ; они мнѣ родные. Но первая крѣпость на землѣ Англіи говоритъ о забвеніи мрачнаго прошлаго; вторая, на нашей землѣ, кажется посылаетъ небу крикъ ужаса и надежды.

Мы въ тотъ же день осмотрѣли домъ, который я хотѣла нанять. Маразіонъ, деревня гдѣ я буду жить, была, какъ говоритъ преданіе, выстроена евреями которые еще задолго до рождества христова, вели тамъ дѣятельную торговлю жестью. Но я не думаю чтобы теперь нашлось тамъ много потомковъ этихъ торговцевъ. Одно имя деревня напоминаетъ о прежнихъ поселенцахъ и это имя мнѣ нравится. Она означаетъ: «горькій Сіонъ.» Здѣсь я буду вспоминать о Франціи. Группа новенькихъ домиковъ, нѣкоторые очень изящной англійской архитектуры, построены вдоль берега противъ горы Сенъ-Мишель. Заливъ около горы очень живописенъ, огромная масса воды, въ рамкѣ изъ песковъ и зубчатыхъ гранитныхъ скалъ.

Теперь я хочу описать тебѣ нашъ домъ. На прочность постройки невозможно пожаловаться, потому что онъ выстроенъ изъ гранита, единственнаго камня, который здѣсь водятся въ изобиліи. Рѣзцу трудно пронять его твердыя глыбы, и потому жители Маразіона только обтесываютъ его огромными глыбами и наружныя стѣны домовъ кажутся шероховатыми. Внутреннее расположеніе дома не похоже на наши дома. Здѣсь не только дома стоятъ особнякомъ другъ отъ друга, но и комнаты отдѣлены корридорами. Здѣсь только возможна вполнѣ неприкосновенность частной жизни. Вилла, которую я нанимаю стоитъ на небольшой песчаной возвышенности; я опасалась сначала что она открыта сильнымъ морскимъ вѣтрамъ, но меня увѣряли что вѣтры здѣсь теплые и здоровые. Меблировка комнатъ простая и нравится мнѣ. Я очень удивилась увидѣвъ въ верхнемъ этажѣ двѣ комнаты раздѣленныя корридоромъ, очень простыя, но на солнечной сторонѣ. Изъ оконъ ихъ открывался лучшій видъ на окрестности. Свѣтъ свободно проникаетъ въ комнату сквозь большія чистыя окна, не защищенныя занавѣсами. Снаружи нижнія стекла оконъ защищены желѣзной рѣшеткой. Сердце мое сжалось когда я увидѣла ее. Но это непріятное впечатлѣніе тотчасъ изгладилось, когда я узнала что эти комнаты были дѣтской. Желѣзная рѣшетка у оконъ должна предохранить дѣтей отъ опасности, которымъ они легко подвергаются по незнанію опасноcти и рѣзвости свойственной ихъ возрасту. Эта рѣшетка мѣра предосторожности, а не признакъ тюремнаго заключенія. Въ одной изъ комнатъ дѣти спятъ въ другой играютъ, когда холодъ или дурная погода не позволяютъ выпускать ихъ въ садъ. Мнѣ сказали что такія (nursery) дѣтскія устроены во всѣхъ порядочныхъ англійскихъ домахъ.