Текст книги "Катя, Катенька, Катрин"

Автор книги: Алена Сантарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Получится!

И имела в виду и то и другое.

Катя выслушала бабушкин рассказ, и лицо ее сморщилось, как у маленькой грустной обезьянки.

Только в кинофильмах, где льются глицериновые слезы, плачущие девушки прекрасны. А в жизни такие девушки ужасны: от слез краснеют глаза, блестит нос, отекают веки, кривятся губы. Так было и с Катей.

– Что с тобой? – испуганно спросила бабушка и, быстро достав большой носовой платок, поспешила Кате на помощь. Девочке было жалко бабушку и почему-то очень стыдно. Бабушка принялась ее утешать: – Знаешь, так было в жизни… Ведь только в сказках бывает счастливый конец.

Но Катя не могла остановиться. Слезы катились из ее глаз.

Когда она немного успокоилась, вошел дедушка.

– Да, у вас тут весело, девочки, – сказал он и сел около Кати. – Это что еще за шутки?

– Уйди, Филипп, – выпроваживала его бабушка. – У нас свои дела. Оставь нас одних.

– Разумеется! – ответил дедушка и поудобнее устроился в кресле. С любопытством он смотрел то на одну, то на другую. – О чем вы здесь беседовали?

Обе обрадовались, когда на веранду влетела Верочка. Она размахивала письмом. Глаза ее горели. К письму потянулись три руки, но оно было адресовано Кате. Бабушка и дедушка ушли. Такая предупредительность показалась Вере излишней. Почему Катя не может прочитать письмо при всех или при ней? Если бы она, Вера, получила письмо, она позвала бы всех и прочитала его вслух. Так она делала с каждым письмом от Вареньки и от своих подружек-братиславчанок.

Но в письме Кате было написано:

«…Может быть, тебе покажется странным, что я пишу тебе, но мне надо с тобой встретиться, с тобой одной, потому что…»

Дальше уже не положено читать, даже через плечо. Это было письмо только и только для Кати. Любовное письмо с просьбой о встрече.

И раньше получала Катя письма от мальчиков. Например, Коваржик неоднократно посылал ей записки с такими словами: «Передай мне тетрадь по математике, а я тебя приглашаю сегодня в кино» (или поесть мороженого, это в зависимости от времени года). А Гонза Вацулик однажды даже нарисовал мелом на доме, где жила семья Янды, большое сердце и в центре его написал: «Катя». Домоуправша потом долго сердилась на Катю.

Конечно, все это смешно, когда вам восемь или десять лет. Но когда человеку – собственно, девушке – четырнадцать или, вернее, пятнадцать лет и она получает первое любовное письмо, это уже не шутка. Это нечто серьезное, волнующее, настоящее.

У Кати билось сердце. Глаза заблестели. Если бы поблизости был доктор, он заставил бы ее измерить температуру и прописал бы успокаивающие лекарства. Руки у нее так дрожали, что это было заметно и по листку серой почтовой бумаги. Она взглянула на Веру. Та сидела с открытым ртом, и в глазах ее светилось любопытство:

– Катя, кто тебе написал?

– Ну… один мальчик. – Катя пыталась говорить абсолютно безразличным тоном.

– И что он пишет? – Верасек была так взволнована, словно письмо пришло ей.

– Глупости! – ответила Катя с превосходством взрослой девушки.

И действительно, она так думала. Письмо ее разочаровало, особенно когда с трудом она разобралась в малопонятной подписи – Зденек.

Зденек Вылетял писал ей и просил с ним встретиться. Да, именно он! А Катя не могла даже вспомнить, как он выглядит. Ему уже шестнадцать, как Вашеку. Он такого же роста, а может быть, немножко поменьше. Волосы у него темнее, чем у Вашека… Короче, думая о Зденеке, Катя все время вспоминала Вашека. Она смяла письмо и сунула его в карман.

– Он пишет глупости! – повторила она твердо и четко, а Верасек в недоумении покачала головой, как бы не понимая, как это в письме можно писать глупости.

– Девочки, а бабушка здесь? – Качек просунул голову в дверь.

Ему ответили, что бабушки нет, и он убежал. Но через минуту вернулся вместе с Ендой, Стандой и щенком.

– Катя, посмотри! Катя, посмотри, чему я его научил! – восклицал Енда и заставлял щенка служить.

Но тот не имел ни малейшего желания демонстрировать свое искусство и, увидев Катю, бросился к ней.

– Каштан, Каштан! – повторял Енда.

– Его зовут Дон! – строго сказала Катя.

– Нет, Каштан! – упрямо настаивал Енда на своем. – На Дона он не откликается.

– Его зовут Дон! – повторила Катя. – Ты сам мне говорил, что именно так его зовут. Всех щенят с первого приплода называют на «А», а с пятого – на «Д».

– Катя… Это Енда сделал специально для тебя, чтобы ты порадовалась, – горячим шепотом выдала Вера тайну. – Он учил его с самого утра!

– Его зовут Дон! – решительно не соглашалась Катя.

– Катя, послушай… – уговаривали ее.

Вера шептала, что Енда все готов для нее сделать: ведь она его спасла. Станда беспомощно пожимал плечами, а Качек спрашивал:

– Почему Катя сердится?

В конце концов Енда не сдержался:

– Наверное, потому, что она чокнулась! – И добавил, простучав азбукой Морзе две буквы – С. Г., что означало «совсем глупая».

А щенку было абсолютно безразлично, называли его Каштаном или Доном. Теперь уже никто не обращал на него внимания, и он занимался тем, чем хотел.

К несчастью, его обнаружила бабушка. Но было уже поздно, так как угол ковра был обгрызен и у него исчезла полоса бахромы.

– Давайте-ка все на улицу вместе с собакой! – рассердилась бабушка.

А дедушка, который вошел вместе с ней, добавил:

– И с Катей! Нечего ей тут лежать!

Вот так… с пластырем на брови, со смятым любовным письмом в кармане Катя оказалась в шумном, восторженном, кричащем и лающем клубке, выкатившемся из дома на улицу.

В главе одиннадцатой мы узнаем, как все должно было начаться

Катя переселилась в сад. Она снова жила в палатке с Верой, а Качеку пришлось перейти к мальчикам, как это было в прошлом году и как должно было быть в этом с первого же дня каникул. Верасек заявила об этом вслух, но и Катя и Вера думали об этом одинаково. Как же все случилось?

Да как-то так, само собой. Бабушка рассердилась за обгрызенный ковер и выгнала ребят с веранды вместе с собакой.

Костер перед палатками догорал, вода в котелке уныло булькала, и все изрядно проголодались. Кашеварил в тот день Станда. Он ничего не мог придумать. А что сообразить по-быстрому? От чая с бутербродами воротили нос: «Ты же нас заморишь!»

Кто-то предложил, чтобы Катя приготовила свое любимое блюдо. Это была чудесная еда, готовилась она быстро, и у Кати она получалась отлично. Катя нарезала большие ломти хлеба, а Вера помогла делать из них кубики. Пока хлеб обжаривался до хрустящей корочки на ароматном масле, Качека послали к бабушке за яичками. Обратно он возвращался очень осторожно, с полной плетенкой, необычайно гордый тем, что не разбил ни одного. Зато Катя разбила их все до одного о край сковороды – и блюдо было готово. Хрустело, отдавало дымком костра, но было его слишком мало. Енда старательно вычистил свою тарелку, потом сковородку и укоризненно посмотрел на сестру:

– Ты утратила всякое чувство меры. Надо готовить больше!

Вот так Кате дали понять, что ее снова считают своей. И этого оказалось достаточно. Кате было так хорошо, как еще никогда, легко и весело. Ей хотелось, чтобы эти минуты обеда на зеленой лужайке перед мирно потрескивающим огоньком никогда не кончались, чтобы не рвались нити искренней беседы и дружеских чувств, объединявших всех воедино. Ей хотелось, чтобы не было никаких вопросов и никаких объяснений.

Кончили есть, и теперь все мыли посуду под струей воды из насоса. Каждый свою тарелку и свой прибор. А повариха – еще сковороду и котелок. На веранде появился дедушка. Он поинтересовался, идет ли Катя обедать. Бабушка ждет. У Кати даже неприятно ёкнуло в груди. Вот оно, начинается! Но нет: все сочли дедушкины слова за остроумнейшую шутку и вместе с самыми сердечными приветами бабушке просили передать, что Катя переселилась из гостиницы «Барвинок» к ним в сад, в палатку.

Доктор с удовлетворением высоко поднял брови:

– Этого и следовало ожидать.

А за его спиной появилась бабушка и с нетерпением напомнила, что суп стынет, а время бежит.

Ей повторили, что Катя обедала с ребятами у костра и что она принята на должность поварихи.

– Вот это мне нравится! – улыбнулась бабушка. – По крайней мере расстанемся по-хорошему.

Все удивленно переглянулись. Катя не знала, что и думать: «Что-нибудь случилось? Я что-то натворила?»

Ничего, ничего! Вроде говорили, что маляр собирался прийти. Нужно побелить комнаты в мансарде.

– Удивительное дело! – сказал дедушка.

А бабушка взяла его под руку, совсем как невеста (Станда уверял, будто при этом она его слегка ущипнула).

– Ты, должно быть, об этом забыл, Филипп.

И она увела его домой обедать.

Днем Катя перебиралась в палатку. Она попрощалась со своей комнаткой. Нет-нет, не ждите ни слез, ни горечи расставания. Ведь ей там бывало одиноко, грустно, ее терзали тысячи сомнений, и мечты не воплощались в жизнь.

Не получилось из нее барышни, светской девицы, которой бы пристало элегантное имя «Катрин», шелест шелкового платья и губная помада. Не выросла из нее независимая и самоуверенная молодая леди, не изменилась она и не стала взрослее ни на один день. Разве что чуточку поумнела. Говорят, это приносит с собой разочарование.

В ком и в чем разочаровалась Катя? Ни в ком и ни в чем.

Лишь сама в себе. Она укладывала в сундучок свой шелковый наряд и думала, мысленно краснея: это платье мама сама ей шила к экзаменам. А Катя? Ей же в глубине души почти хотелось провалиться на этих экзаменах. Она чуть не послушала Уну, которая ей нашептывала: не учись, не трать силы! Не выдержишь экзамены, не примут тебя в одиннадцатилетку. Тогда – никаких школ, никаких обязанностей, впереди – красивая, независимая жизнь. Будешь сама зарабатывать деньги, тратить их на развлечения, и не надо ни у кого ни на что просить… Фу! Стыдно даже вспомнить: такие мысли, такая ерунда, такие убогие интересы! Шелковые чулки, подмазанные губы и вечерний сеанс в кино… Разве в этом для Кати смысл настоящей жизни? Визгливо смеяться с какими-нибудь краснобаями, взбивать локоны и смело возвращаться домой после десяти часов? И больше ей ничего не нужно? Она же хотела стать врачом… В мыслях Катя вдруг остановилась: как… хотела? Нет, она всегда этого хочет.

В этот момент она знала абсолютно точно, что сделает решительно все и будет учиться, и хорошо учиться. «Как когда-то бабушка», – подумала она. И, вспомнив об этом, снова мысленно устыдилась: и ведь оставалось, собственно, совсем немного, и она, Катя Яндова, превратилась бы в какую-нибудь Отилию Шторканову, противную барышеньку, думающую только о нарядах, балах да о заигрывании с какими-нибудь кадетами.

«Счастье твое, Катержина, – строго сказала сама себе Катя, – что теперь нет уже никаких кадетов, никаких нашивок на подушки с пожеланием доброй ночи, ни сундуков с приданым. Иначе было бы еще хуже». Но шутки в сторону: и без того ей было достаточно скверно! Разве мало она натворила постыдных или смехотворных поступков: мучила маму, огорчала папу, обманывала доверие…

И все потому, что слушала эту обезьяну, эту Уну!

Конечно, так проще всего: сам натворишь чего-нибудь, а обвинишь другого, мол, это мне вон тот посоветовал!

Катя была достаточно умна, чтобы понять, что она возводит на себя напраслину. Но тем хуже: кто же так жадно внимал уговорам этой обезьяны Уны? Кто ей завидовал, кто хотел быть на нее похож? Кто увлеченно прислушивался к рассказам о жизни великосветских дам и затем обещал: «Вот увидишь, Уна, я все смогу; как-нибудь скажу нашим на каникулах, что больше не буду ходить в школу и что с осени начну новую жизнь».

Кто это обещал? Катя? Но ведь Катя ничего подобного не сделала. Нет, нет, это не Катя. Это собиралась осуществить какая-то Катрин.

Катя никому ни о чем не говорила.

Как так… никому? А Вашеку?

И сразу погасла радость, исчез душевный покой. Как будто ветер дунул и загасил свечку.

Громко топая, она сбежала с лестницы и хлопнула кухонной дверью. Раздался такой удар, что старый «Барвинок» содрогнулся до основания.

– Пожар? – спросила бабушка, стоявшая у мойки.

– Бабушка, бабуля!.. – Катя запыхалась, и у нее был совершенно растерянный вид. – Дай-ка мне! – нашла она спасительный выход, схватив посудное полотенце, и начала старательно вытирать посуду.

– Нет, нет, сегодня не твой день, у тебя свое хозяйство, – пыталась воспрепятствовать бабушка.

В ответ Катя пробормотала что-то невразумительное, что должно было выразить ее искреннее желание помочь бабушке.

Некоторое время обе работали молча.

Лишь после долгой паузы Катя стала расспрашивать, как тогда было, когда она заболела и утром кто-то спрашивал ее. Кто бы это мог быть?

– Вацлав Лоуда. И ты это прекрасно знаешь! – Бабушка делала вид, будто ей не хочется продолжать разговор.

– А… а какое у него было выражение лица?

– Нормальное. Он моргал, ничего не говорил. То есть никаких секретов мне не выдавал.

Катя покраснела, вторично вытерла уже сухую тарелку, а начисто вымытый половник снова положила в мойку.

«Секретов? Значит, бабушка все-таки что-то знает!»

– Что ты так испуганно смотришь? – спросила бабушка. – Ведь это вовсе не секрет, что молодой Лоуда подмаргивает тебе.

– Не надо, бабушка!

– Не надо, Катюшка! Не вспыхивай так сразу. И не затевай романтических историй с записочками!

Письмо на серой бумаге все еще предательски шуршало в Катином кармане.

– Записочки, бабуля? Кто тебе сказал?

Бабушка пожала плечами:

– Я тебя не допрашивала, так и ты меня не допрашивай.

– А хочешь видеть, что я делаю с этими, как ты сказала, романтическими записочками?

Катя была исполнена боевого задора. Она отворила дверцу плиты, и – пш! – листик серой почтовой бумаги вспыхнул от горячего пепла. Это был красивый, совсем крохотный огонек.

– Вот как, – сказала бабушка и откровенно рассмеялась. – Но ведь это письмо было не от Вашека Лоуды!

– Нет! – гневно ответила Катя. – А теперь я пойду объяснюсь с Верой.

Верасек была задета: как Катя может так думать? Она ни к кому не ходила и ничего не докладывала. И о чем ей докладывать? Катя может получать сколько угодно писем… но уж одно-то прочитать Вере она бы могла! Ведь вот когда она, Вера, получает письмо…

И в доказательство своих слов она выудила конверт с сибирским почтовым адресом.

– «Дорогая Верочка! – читала она вслух, сильно акцентируя и повышая голос в тех местах, где, по ее мнению, написано было особенно красиво или занимательно. – Я очень счастлива, что…»

– «…что ты так замечательно планируешь провести свои летние каникулы», – донесся откуда-то истошный крик Станды. – Караул, я больше не выдержу! В стопятидесятый раз слушать: «Дорогая Верочка!»

Довольный тем, что устроил переполох, Станда спокойно уставился в книгу с длинным научным названием.

У Кати и Веры сразу же прошла охота ссориться. Хватит с них противного Станды. Они взялись за руки и тайком, потихонечку, чтобы не наткнуться где-нибудь на Качека, пробрались через забор в ближнюю рощу.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу! – шепотом позвала Верасек и повела Катю в самую чащу, что была на краю березовой рощи.

Когда они вернулись, их губы и руки до локтей были измазаны душистым соком. Созрела малина.

Вечером все засыпали в палатках, полные радостных ощущений и усталости. Но Станда ворчал, он был недоволен и просил, чтобы впредь, когда девочки опять что-нибудь найдут, пусть никому ничего не говорят и съедят все сами.

В кладовой благоухали две огромные кринки малины, в комнате в вазе стоял букет полевых цветов, напоминавший всем: внимание, прошла первая половина каникул.

Кто будет печалиться о днях минувших? Лучше радоваться дням грядущим!

С невероятной быстротой приближалось начало Великого Пути. Стоило перевернуть несколько листков в календаре, и было ясно: оставалась неделя и еще два-три дня до начала знаменательного путешествия.

«Барвинок», сад и палатки – все жило в лихорадке приготовлений. «Брать с собой только самое необходимое!» – гласил приказ главнокомандующего, а им был дедушка.

– Самое необходимое! Есть, адмирал! – откозырял Енда и вскрикнул от боли: босым мореходам не так-то просто щелкать каблуками – вот и пятки заболели!

– Не называйте дедушку адмиралом, – напоминала бабушка скорее уже по привычке.

– Доктором нельзя, адмиралом тоже. Как же его называть? Филиппом? Точка – точка – тире – точка…

– Еничек, – сладким голосом проговорила бабушка, – известно ли тебе, что случается со злыми и невежливыми детьми?

– Приходит черт и делает им вот так: бу-бу-бу! – осклабился Станда и состроил испуганную физиономию.

Бабушка поднялась с места и заявила, что, в общем-то, все хороши, и доктор в том числе. С тем она и ушла.

– Бабуля, не называй дедушку доктором! – крикнул ей вслед Станда.

Им было хорошо. Они смеялись, работали и насвистывали песенки.

Катя была неотлучно с ними.

И никому не хотелось вспоминать, что всего лишь неделю назад она смотрела свысока и на палатки, и на их обитателей, и на приготовление к Великому Пути, сверху вниз из своей комнатки в мансарде; что в городок за покупками она ходила в шелестящем шелковом платье, как настоящая молодая дама.

Кто бы подумал, что этому длинноногому созданию в полинявших старых шортах, с веснушчатым носом, перемазанным сажей, еще недавно хотелось стать барышней с элегантным именем Катрин? Ее звали просто Катя, Кача, Качка, Катенька, Катюшка, и, что ни говори, она во всем знала толк. Станда, быть может, был более решительным и более сообразительным, но уж никак не более аккуратным. Он не задумываясь мог сунуть грязную ложку под тюфяк или в карман. Если он зажигал костер, после него уже невозможно было отыскать коробок со спичками. Когда Станда дежурил на кухне, все оставались голодными. А Верасек постоянно пребывала в расстроенных чувствах: «Посолила ли я суп? Да? Нет!» – и бросала в него вторую ложку соли, которую потом старалась выгрести обратно. «А яйцо сюда обязательно класть? Точно?» И для верности она бежала за советом к бабушке, а тем временем пригорала картошка. От волнения у нее постоянно горели лицо и глаза, а частенько и обед.

Так, никем не избранная и никем не назначенная, Катя стала командовать на кухне, как это было и в прошлом году. Помогали ей все по очереди, каждый в свое дежурство, но присматривала за всем, давала советы, выносила окончательное решение одна Катя.

– Кача, сколько мы с собой возьмем консервов? Не забудь чай и малиновый сироп!

Было само собой разумеющимся, что Катя тоже поедет. Она и Станда – на маленькой легкой лодочке, а дедушка, Енда и Верасек – на большой.

И Кате уже вовсе не казалось, что глупо грести против течения или запрячься и тащить лодку волоком; она не боялась натереть на руках мозоли, не опасалась того, что на реке ей будет скучно. Наоборот, десять дней и десять ночей на воде представлялись ей необыкновенно прекрасными. И конечно, она была права. Она радовалась так же, как самые большие энтузиасты в их компании – Верасек и Енда.

В последние дни Кате все доставляло радость: и солнце, и сверкающая вода реки, и щенок, дружелюбно прыгающий вокруг нее. Она стала для него близким существом, потому что принадлежала к стайке забавных двуногих, которые жили в палатках и принадлежали… щенку.

Он бежал за Катей вниз по холму к реке. Угнаться за ней было нелегко с его коротенькими лапками. Она мчалась вперед, и ветер трепал ее волосы. Теперь она была, пожалуй, чуточку выше ростом и стройнее, чем месяц назад, – тогда, когда она приехала в Гайенку. Лицо у нее покрылось загаром, щеки зарумянились.

Была ли она хорошенькой? У влюбленных зрение острее. Зденеку она казалась просто прекрасной.

Она уселась рядом с ним на берегу. Свое каноэ небесно-голубого цвета он вытащил на отмель.

– Привет, Зденек! – и Катя бросила щенку камушек.

После долгого молчания Зденек произнес с отчаянной решимостью:

– Катя, я тебе писал!

Она завертелась на месте, как на иголках.

– Ты получила мое письмо? – спросил он, и на лбу у него появилась горькая морщинка.

– Как ты думаешь, почему же я, в таком случае, здесь?

– Спасибо тебе, Катя! – Он схватил ее руку, крепко сжал ей пальцы и несколько раз повторил: – Катя, Катя!

Катя прикрыла глаза. Она попыталась ответить ему таким же рукопожатием, повернула голову и сказала:

– Зденек! – Потом вздохнула, раскрыла глаза и быстро выдернула руку:

– Нет, так не годится.

– Катя! – Это прозвучало уже в другом тоне, и складка на лбу у Зденека стала еще глубже. – Катя! – Это уже был не возглас, а вопль.

– Тебе что, нездоровится? – спросила она строго.

– Я… Катя… хотел бы тебе столько сказать!

– Так говори. И не гримасничай, точно у тебя болят зубы.

– Мне не до шуток! Я же тебе, Катя, писал, – повторил он, но теперь уже укоризненным тоном.

– Да знаю я! – ответила она и снова подбросила камушек пристающему к ней щенку.

– Катя, давай с тобой дружить! – произнес Зденек тихо, но настойчиво. Он впился в нее глазами большими и выпуклыми, и эти глаза к ней приближались. «Бог ты мой! С ума он сошел!» – пронеслось в Катиной голове, и она вытянула руки, чтобы оттолкнуть эти глаза.

В этот момент на нее сзади прыгнуло что-то мягкое, мохнатое, лающее. Оно перескочило через ее плечо, и Катя ударилась головой обо что-то острое, в глазах у нее зарябило, и она услышала вскрик.

Зденек тер свой покрасневший нос. Наверное, ему было больно.

– Солидные у тебя кости! – призналась она. – Ты ушиб меня носом в голову. Пожалуйста, больше не надо. Собака подумала, что ты собирался меня обидеть, и решила защитить меня!

– Псина не может думать, если она специально не выдрессирована, – отрезал он обиженным тоном, но Катя только пожала плечами. – Наверное, она бешеная.

Нос у Зденека постепенно приобретал нормальный цвет. И злость у него проходила. Он снова взял Катю за руку и шепотом повторял ее имя.

– Не повторяй без конца «Катя». И пусти, мне жарко!

– Ты сама только что…

– Я взяла тебя за руку, закрыла глаза и тоже сказала: «Зденек, Зденек», вот и все. Я подумала, что почувствую что-нибудь, но ничего не почувствовала. Меня это не интересует.

– Катя, я тебя… Катя, будь моей девушкой! – Его глаза снова настойчиво приблизились.

Она остановила его вопросом:

– А зачем?

– Катя, давай везде ходить вместе, – настаивал Зденек. – Сшей флажок для моей лодки. Я… я тебе дам… – он взялся за часы, – в доказательство… свой значок летчика.

На ремешке часов у него были прикреплены маленькие серебряные крылышки, которые обыкновенно носят летчики.

– У меня нет часов. И я не хочу… – сказала она решительно, и вдруг все это показалось ей ужасно глупым. Даже не смешным, а просто глупым. Сидеть наедине с парнем, который так глупо ведет себя. Зачем? Разве не лучше ходить с Верой, Стандой и Ендой, смеяться, играть с ними? Зря она теряет такое прекрасное утро!

Катя нагнулась: хотела посмотреть на циферблат часов Зденека. Он истолковал ее интерес по-своему:

– Красивые, как по-твоему? Настоящие! Катя, ты должна быть…

– Почему должна?

Она чувствовала, что теряет не только время, но и всякое терпение.

– Должна! Потому что я о тебе все время думаю и не нахожу покоя.

– Нет, не должна! – заявила она упрямо. – Ничего я не должна, а сейчас иду купаться.

Зденек уже здорово разозлился:

– Должна! Я даже заниматься не могу…

– Почему тебе надо заниматься в каникулы? – Катя поднялась.

– Должен, потому что не выдержу…

– Что, переэкзаменовку? – спросила Катя почти с дружеским участием. – Ну и кошмар. А по какому предмету?..

В эту минуту она совершенно забыла, что Зденек опротивел ей словами «должна, должна» и своими горячими, настойчивыми руками.

– Катя! – Он даже не заметил ее нового, более спокойного тона. – Зачем ты сюда пришла?

Она пожала плечами:

– Потому что ты мне написал и попросил прийти.

Он рассердился:

– Пришла посмеяться надо мной! Ты злая, испорченная девчонка!..

Она шла вдоль берега и смотрела, как распускается водяной ирис, как на отмелях греются маленькие, с синим отливом рыбки. Шла и радовалась солнцу и ветру. Ей было хорошо, как горной речке, расцветшей розе или птице, поющей высоко в небе.

Под ольхой стояла Ольга.

– Катя, тебе не попадался наш Зденек?

– Нет! – Она соврала: так было проще.

– Негодник! – воскликнула Ольга с негодованием. – Заберет каноэ и исчезнет. Наверное, пленяет сладкими речами какую-нибудь очаровательную деву! Наш Зденечек – дон-жуан.

Катя засмеялась.

– Разве ты не знала? – спросила Ольга. – Нет? Неужели он еще не признавался тебе в любви? «Девушка, вы должны быть моей!» Нет?

Катя тряхнула головой:

– Меня такие глупости не интересуют.

Ольга оценила ее ответ:

– Славная ты девочка! А Зденек свое получит.

О самых прекрасных ночах говорят: стоит глубокая тишина. Эта тишина, эта глубокая тишина шумит, как лес, гудит, как река на сплаву, поет и переливается, как соловей в кустах жасмина.

Вслушивалась Катя в эти летние ночи. Она лежала в палатке рядом со спящей Верой и не могла уснуть. В соседней палатке кто-то зашевелился, пробормотал несколько слов. Енда! И во сне он не может не говорить!

Земля за ночь пропитывалась влагой; небо было высокое, чистого черного цвета. «Как может быть что-нибудь чистое и в то же время черное? – думала Катя. – И вместе с тем – небо синее. Синяя тьма. Синяя, усыпанная звездами тьма…»

На душе было грустно.

Ночь была полна всевозможных звуков, только не людских голосов. Катю охватила тоска. Любая красота бледнеет, если вы не можете сказать о ней другу. Роза распускается и благоухает еще слаще, когда вы ее кому-нибудь дарите.

Осторожно, чтобы не разбудить Верочку, выбралась Катя из палатки. «Я как невидимка, – сказала она себе. И радовалась тому, что именно сейчас на ней старые темно-синие спортивные брюки: – Меня совсем не видно!»

И тут вдруг она натолкнулась на Станду, который сидел на корточках рядом с палаткой мальчиков.

– Тс! – зашипел он. – Чего ты тут бродишь? Нам не нужны пугала. Это у богатых было свое привидение – Белая дама!

– А я – темно-синяя, как ночь, – сказала Катя и уселась рядом с ним. – А ты что тут делаешь?

– Взгляни-ка! – Он протянул ей длинный латунный бинокль. Этот бинокль лежал без дела в дедушкиной библиотеке. Теперь его забрал Станда и наблюдал с его помощью Луну.

– Какое чудо! – Катя была в восторге. Она видела горы и долины, причудливые дикие скалы. Это было прекрасно, но грустно – видеть одни безжизненные камни. Катя смотрела в бинокль: – Станда, Станда, посмотри, какое красное мерцание! Это удивительная звезда. Гаснет и загорается, словно сигналит. Жаль, что только Енда в этом разбирается. Что она может излучать, эта звезда?

– Постой! – Станда делал вид, будто расшифровывает какие-то сигналы: – «Пре-кра-ти-те бес-смыс-лен-ную болтов-ню Ка-те-ржи-ны Ян-до-вой, или мы сбросим метеор!»

Катя не обращала внимания на его остроты.

– Станда, а правда, что на других планетах тоже живут люди? Может, как раз на этой красной звезде сидит девочка и смотрит на Землю…

– Ладно, хватит! – Станда уже всерьез разозлился. – Хватит, а то я закричу и всех разбужу! Люди на других планетах! И конечно – девчонки. Вы бы всю Вселенную хотели заполонить девчонками, чтобы можно было с ними переписываться: «Пионерке Амалии Кунькавой, планета Юпитер!» Так?

– Я пригласила бы ее сюда, к нам! – гневно заявила Катя и ушла, потому что со Стандой невозможно говорить о звездных далях и о красоте Вселенной.

– На задней веранде горел розоватый свет, на столе было разложено шитье. Бабушка сидела, сложив руки на коленях. Она глядела в ночь.

– Дедушка на работе? – спросила Катя, стоя в дверях.

Бабушка кивнула головой, приложив палец к губам, и поманила Катю к себе:

– Садись, послушай вместе со мной.

Волны тихой ночной музыки заполнили синюю тьму.

Приемник светился красноватым огоньком, как далекая звезда.

Еще долго после того, как замер последний звук, они сидели молча. Наконец Катя прервала молчание:

– Бабушка, почему такую красоту нельзя удержать? Почему мы не можем ее сохранить?

– Можем, – ответила бабушка, – можем сохранить любую красоту. Она накапливается у человека в сердце, как любовь.

– Бабуля, – Катя неожиданно заговорила удивительно коротко и по-деловому, – как по-твоему, я плохая и испорченная?

– Что? Что такое? – испуганно воскликнула бабушка. – Кто тебе это сказал?

– Ну… – Катя говорила так беззаботно, как сказала бы «с добрым утром», – ну, один мальчик.

Пани Яндовой это показалось ужасным, о чем она и сказала Кате с тревожным выражением лица; она выспрашивала ее до тех пор, пока Катя, желая того или нет, не рассказала ей обо всем: и о письме, и о свидании на реке, и о встрече с Ольгой. Постепенно лицо у бабушки прояснилось, и в конце концов они обе начали смеяться.

– Ты молодец, Катюшка! – ласково произнесла бабушка и погладила ее.

Сейчас они были близки друг другу как никогда, и было им вместе бесконечно хорошо. И Катя набралась духу – спросила о том, о чем раньше постеснялась бы говорить:

– Бабуля, расскажи мне о своей любви. О самой большой!

– Но у меня была одна… единственная. Она и была самая большая.

Катя дотронулась пальцем до кончика ее носа:

– Бабуля, а не обманываешь? А эта самая большая любовь… была учение или дедушка?

– Ах ты моя Катюшка, ты мой котеночек! – бабушка нежно прижала ее к себе. – Ты мой маленький любопытный котеночек. Ну что же… слушай!