Текст книги "Катя, Катенька, Катрин"

Автор книги: Алена Сантарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Алена Сантарова
Катя, Катенька, Катрин

В главе первой наши герои едут на Шумаву

Поезда, которые возят нас во время каникул, отпусков или воскресных прогулок, всегда полны хорошего настроения. Люди улыбаются из окон, дети у железнодорожного полотна машут руками. Впереди у такого поезда светлые, радужные дни, он весело попыхивает: «Уж-е-ду, уж-е-ду!» Машинист отдает честь громкими гудками, дежурный по станции в красной фуражке салютует; на клумбах благоухают первые розы.

Веселый поезд направлялся к шумавским лесам. В купе одного вагона сидела деревенская женщина. У нее были каштановые волосы и карие глаза. Она искренне смеялась тому, что говорил ей мальчик с желтым, как солома, чубчиком. А тот вертелся, тараторил и смеялся так, что один из больших леденцов, которые он доставал из бумажного пакетика, попал ему не в то горло. Мальчик густо покраснел, выкатил глаза и замахал руками, как курица, пытающаяся взлететь. Испуганная пани похлопывала его по спине и повторяла с сочувствием:

– Вот так! Ну, Енда, Еничек!

На противоположном сиденье кто-то зашевелился. Прикрывшись синим пальто, там спало длинноногое существо.

Хороший тумак в спину, и леденец, вылетев у Енды изо рта, печально прилепился к полу.

– Вот видишь, видишь! – упрекала мальчика пани. – И леденец пропал, и сестричку мы разбудили.

– Все равно она не спит, – защищался Енда, и он был прав.

Она не спала. Спрятавшись под пальто, она раздумывала, мечтала, вспоминала.

Последние две недели Катя прожила как во сне. Порой минуты растягивались до бесконечности, а иногда дни и часы пролетали мгновенно. Все крутилось и вертелось быстрее и быстрее. Как в кино, когда рвется пленка и теряется нить повествования, возникали воспоминания.

Пражская улица. Посередине едет поливальная машина… У шофера загоревшее лицо и белые в улыбке зубы. Вода веером разливается по обеим сторонам улицы и заливает тротуар. К чугунному забору прижалась группка девушек. Едва дождь поливальной машины брызнул им на туфельки, как струя тотчас же ослабла. Миновав девушек, шофер снова увеличил напор. Выглянув из кабины, он осветил их широкой улыбкой и махнул рукой в знак приветствия. Самая высокая девушка, та, у которой были светлые волосы, поднялась на цыпочки и что-то прокричала.

– Но, но, но! – раздался брюзгливый голос, и девушки разлетелись в разные стороны, как созревшие семена одуванчика при порыве ветра.

Этот голос принадлежал мужчине с блестящими стеклами очков, в коричневом сатиновом халате и берете, натянутом на самые уши, несмотря на июньский солнечный день. А именно – пану Гниздо, первому школьному сторожу.

– Но! – повторил он, и его серьезные глаза вонзились в двух девушек, оставшихся у перил.

Первая – черноволосая, со смуглыми длинными ногами, с голубыми, по-детски наивными глазами и носом, покрытым веснушками. Вторая – такого же роста, но светловолосая. Именно она крикнула что-то шоферу. У нее были короткие, переливающиеся на солнце волосы и красивые нагловатые глаза; вся она словно сошла с картинки из последнего модного журнала.

– Безобразничаешь? – спросил пан Гниздо, обращаясь к брюнетке. – Конечно, безобразничаешь! – ответил он сам себе. – Когда ты была еще вот такая, – он вытянул руку ладонью вниз, как бы измеряя карлика, – ты разбила окно в кабинете природоведения!

Катя покраснела. Действительно, она разбила окно уже… два, три, шесть… собственно, семь лет назад. Тогда она ходила во второй класс, а сейчас заканчивает восьмой.

– Я это прекрасно помню. – Школьный сторож как будто читал ее мысли. – Ты Яноухова… Нет, Яндова. Катержина Яндова. Из восьмого «А». В четвертом у тебя учится брат.

– Да, Енда!

Катя удивилась: ну и память у этого старого сторожа!

– Вот-вот! – На лице пана Гниздо появилось удовлетворение. – Я всех вас знаю и всех помню… Помню все ваши шалости.

И удалился, как победитель, успешно сразивший противника.

– Сумасшедший! – сказала Катина подружка и провела рукой по волосам.

Кто-то из детей, толпившихся на ступеньках у входа в школу, крикнул, что через минуту будет звонок, и все разбежались.

Это было последнее столь ясное Катино воспоминание. Затем завертелся калейдоскоп воспоминаний; реальное смешивалось с раздумьями, все закручивалось в вихре – знакомые места и лица.

Мама. Она склонилась над швейной машинкой, под ее руками шуршит шелк, синий с белыми точками. Она смотрит улыбаясь:

– Понравится ли тебе такое платье?

А вот и отец. Он приносит с собой запах больницы и шутки, которые он произносит с серьезным видом:

– Вы думаете, девочки, что наряды способствуют развитию мозговой деятельности?

Мать и дочь кивают. Тогда отец предлагает пришить еще шлейф, потому что Кате, как ему кажется, тогда будет на что опереться.

Катя берет с собой книги, тетради, исписанные всякими формулами и словами, и выходит из дому. На улице ее ждет подружка – модная прическа, красивые глаза смотрят вызывающе. Девушки садятся в сквере на скамеечку и склоняются над книгой.

– Не глупи! – советует подруга. – Будет лучше, если ты на экзамене провалишься. И на этом все будет кончено.

Вы слышали? Хорошо слышали? Значит, не заниматься, провалиться. И что-то будет кончено. Но что?

Извините, это тайна. О ней Катя еще никому не говорила, да, собственно, она и сама пока не знает, чего она хочет.

А время идет. Шелковое в крапинку платье уже висит в шкафу. У Кати появляются круги под глазами, и брат Енда с любопытством изучает ее лицо.

– Чем больше ты сердишься, тем больше у тебя появляется веснушек. Необыкновенно интересно! Или сокращенно – Н. И.

Он поворачивается к столу и выстукивает по азбуке Морзе: тире – точка, две точки. Азбука Морзе дается ему легко. По этому предмету он получает только пятерки и четверки. И так все четыре года. Ничего нового. Или сокращенно – Н. Н. Тире – точка, тире – точка.

Потом вдруг появляется озабоченное мамино лицо:

«Катенька, что-то будет?»

Мамины страхи не случайны. В последней четверти Катя предстала перед школьным советом не в лучшем виде. Еще бы! Три тройки для девушки, которая всегда училась на пятерки! Катя избегает маминого взгляда.

Несколько последующих дней вообще растворяются в памяти.

И вот наконец синий шелк щекочет Кате шею, скользит вниз и шуршит при ходьбе. По дороге в школу Енда прыгает вокруг Кати, говорит и сразу переводит на азбуку Морзе:

– Желаю успеха! Три точки – тире, две точки – тире.

В день окончания экзаменов класс выглядит несколько необычно. Он полон цветов. Он красивее и торжественнее, чем в будни. И девушки преобразились в своих праздничных платьях. Юноши сегодня безупречно причесаны, хотя у некоторых непослушные вихорки робко торчат над тщательно приглаженными волосами. У всех какое-то новое, более взрослое выражение лица, все говорят вполголоса, сидят на краешках своих стульев, как будто пришли на сугубо официальную встречу.

Из аромата цветов, из грустно-улыбчивой печали рождаются слова песни:

 
Почему должны мы распрощаться?
Не лучше ли сказать друг другу
До свидания…
 

У многих девушек глаза становятся большими и горячими от подступающих слез.

Пришло время речей.

Бржетислав Кроупа, председатель школьного самоуправления, маленький, степенный и гибкий, как новая линейка, встает со стула.

– Товарищи! – обращается он к классу тоном оратора. В этом слове – уже нечто особое, потому что раньше Бржетя говорил: «Тихо!» или: «Ребята и девушки!», а сегодня – «Товарищи!».

Действительно, они выросли за один день.

Катя смотрит на маленького, серьезного Кроупу и ничего не слышит. В нагрудном кармане его рядом с целой выставкой карандашей поблескивают две вечные ручки. У Бржетислава Кроупы красивый мелкий почерк. Он охотно все записывает, подчеркивает, нумерует, пишет планы рефератов, считает проценты, ведет дневник работы. «Странно, – думает Катя, – что после каникул я Кроупу уже не увижу. Он обязательно станет председателем студенческого комитета промышленного училища, куда собирается поступить… А я? Что будет со мной?»

– Катержина Яндова. Она собирается поступать в одиннадцатилетку, – вспоминает Катя слова классной руководительницы. У Кати под синим шелковым в крапинку платьем трясутся колени.

– Садись! – приглашает ее учительница, и Катя машинально идет к столу. – Сюда садись, к нам, – повторяет учительница.

Кто-то смеется. Затем раздается глубокий, раскатистый голос. Он принадлежит незнакомому человеку, к которому обращаются со словами «товарищ инспектор». Он наклоняется к Кате:

– Почему ты волнуешься? Или не знаешь, сколько будет четырнадцать умножить на тринадцать?

Катя ловит ртом воздух и отвечает:

– Сто… восемьдесят два.

– Быстро считай! Пять плюс семь, плюс двадцать три, плюс девятнадцать, плюс четыре, плюс пятнадцать, минус сорок восемь.

– Двадцать пять!

Катя постепенно приходит в себя.

Она твердо знает, где пишется мягкое, а где твердое «и», без запинки отвечает и на другие «кошмарные» вопросы. А когда инспектор начинает читать стихотворение «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь…», Катя продолжает его слова и даже знает, кому это стихотворение принадлежит. Пушкину! Она совершенно успокоилась, чувство страха исчезло, и Кате кажется непонятным, почему Геленка то бледнеет, то краснеет. Геленка – это ласковое имя пани классной руководительницы. А та, воспользовавшись минутой тишины, наклоняется к инспектору и что-то шепчет ему.

– Мне известно, – гремит его раскатистый голос, – вы это не проходили… Откуда же ты знаешь?

Катя не сразу понимает, в чем дело.

– Просто я люблю сказки.

– Сказки любишь, а экзаменов боишься?

– Нет… сейчас уже нет! – робко отвечает Катя и тут же смеется вместе со всеми.

Инспектор заявляет, что Катя готова к экзаменам.

– Она только что блестяще это доказала.

Одни пятерки! Одни ли? Три. Мама в восторге: «Катя! Катенька!» От волнения у нее дрожит подбородок, глаза круглеют и наполняются слезами, так что папе приходится ее утешать: «Яна, Янушка…» Катя теряет терпение. Вообще с этими родителями одни только мучения.

Затем калейдоскоп воспоминаний несколько приостанавливает свое вращение. Ах да! Вот появляются гости, все едят мороженое. Потом выдаются аттестаты. Теперь-то от радости никто не плачет. Естествознание – три. Математика – четыре. Химия – три. Катя, Катя, это же просто позор! От радости, что экзамены уже позади, не осталось и следа.

При поступлении в одиннадцатилетку проводилось собеседование. На Катю ходили смотреть, как на редкий музейный экземпляр под стеклом.

– Как так можно, Яндова? Здесь вы отвечали прекрасно, а в аттестате у вас тройки. Хм, хм! Что нам с вами делать? Принимать или нет?

Но все кончилось благополучно.

Благополучно? Подружка блондинка ждет на углу.

– Ну как?

– Меня приняли, Уна! – отвечает Катя.

– Это ужасно! – останавливается подруга. – Что ты теперь собираешься делать? А как же наши планы? Ты боишься, – говорит она, гордо встряхивая поблескивающими на солнце кудрями.

Действительно, Катя боится. Вернее, она не совсем уверена. Она говорит, что вот в Гайенке, во время каникул…

Каникулы. Вот они и наступили!

Гайенка – это название городка, окруженного шумавскими лесами.

Круг воспоминаний замкнулся. Катя завертелась под своим синим пальто, прислушиваясь к стуку колес.

– Видишь, Еничек, сестренка уже проснулась, – с умилением заговорила пани, как будто бы речь шла о грудном младенце. Поэтому Катя строго посмотрела не нее, как взрослая.

– Енда, где мы едем? – спросила она свысока и едва качнула головой в знак приветствия, как герцогиня в фильме.

– Здравствуй, Катюшка! – сказала пани. – Ты меня, конечно, не знаешь. А я-то тебя знаю и сколько всего о тебе слышала!

Катя посмотрела на Енду. Ее взгляд имел силу смертоносных лучей, только они на него не подействовали. Полная пани не замечала их немой игры и продолжала говорить о том, что она знает всех – ее, Енду, маму, папу, «правда не лично, а по рассказам, девочка, по рассказам».

Там, у Шумавских гор, все люди знают друг друга. И даже те, которые живут совсем далеко, знают доктора Филиппа Янду. Это Катин дедушка. Старого Янду, потому что есть еще молодой доктор – это Катин отец. Он тоже Филипп и тоже Янда. Старый доктор сам из Гайенки и лечит всех, кто живет в Пасках, в Старом Доле, в Пержее, в Едловой. Именно оттуда была эта пани и именно…

Пожалуй, хватит – паровоз испуганно засвистел, вагоны заскрипели и остановились.

– Старый Дол! Выходите! Старый Дол! – выкрикивал проводник, и Катя с Ендой поспешили вместе со всеми.

Из окна паровоза высовывался машинист и, казалось, размышлял, хватит ли сил его машине взобраться в гору до Едловой. Проводники с шумом захлопывали двери вагонов, семафор показывал, что путь открыт. Из окна высунулось приветливое лицо попутчицы. Она кричала:

– Не забудь, Енда! Дом лесника в Едловой. Фамилия наша – Лоудовы. Нас осталось только двое. Одного из нас обязательно застанешь, только приезжай скорее!

Кате некогда было слушать, о чем они договаривались. Она считала:

– Один чемодан, один рюкзак, портфель, два пальто, один мальчик. Слава богу! Кажется, ничего не забыли!

Поезд постепенно удалялся. Казалось, что в горы он тащился нехотя. У склада звякали молочные бидоны. Высоко в небе бился бумажный змей. Воздух был наполнен ароматом леса.

Это была деревня.

Каникулы действительно начались.

Перед станцией прохаживался какой-то паренек в начищенных до блеска сапогах и выкрикивал:

– Дети Янды! Дети Янды!

Они легко нашли друг друга. Одно мгновение – и парень схватил поклажу и бросил ее в зеленую бричку. В нее был запряжен серой масти конь, который нервно переступал, будто куда-то торопился. Он сделал шаг-другой, и молодому человеку пришлось его остановить. У Кати замерло сердце.

– Ой, наши чемоданы!..

– Не бойтесь! – засмеялся парень. – Меня попросил пан доктор, ваш дедушка, встретить вас.

Енда расплылся в улыбке и тотчас же взобрался на козлы. А их новому знакомому не терпелось все объяснить, причем как можно основательнее. Все, что он собирался сказать, он сказал. При этом он вспоминал такие мелочи, как цвет волос, глаз и даже пальто. Короче, он не забыл ничего.

– Не бойтесь, барышня, полезайте наверх, – убеждал он Катю и продолжал: – Ваш дедушка сказал мне: «Шкароглид! (Шкароглид – это я.) В понедельник из Праги приедут мои внучата. Их, как и вас, двое. А в понедельник вы, Шкароглид, как раз едете на базар…»

У Кати закружилась голова. Нет, нет!

– Я не поеду, – произнесла Катя, не спуская глаз с мешков, которые лежали в бричке.

В них что-то ходило ходуном и визжало, будто внутри были зашиты черти.

Тем временем пан Шкароглид продолжал свое повествование о том, что сказал ему пан доктор и что на это ответил он – Шкароглид…

Тут потерял терпение и конь. Он снова двинулся с места.

Енда закричал с высоты своего положения:

– Тпру!.. Стой же!

Глаза Кати все так же были прикованы к мешкам. А между тем рассказ Шкароглида «подошел» уже к базару.

– В понедельник они всегда бывают! – радостно заметил он и в доказательство того, что говорит правду, развязал один из мешков. Оттуда выглянула розовая мордочка с коралловыми глазками. Поросенок! Второй, третий. Целая орава маленький поросят. Их пронзительный визг заполнил бричку.

Теперь Катя была уже твердо уверена, что в бричке она не поедет.

Конь снова сделал несколько шагов.

– Я боюсь ездить на лошади, – сказала Катя, и это прозвучало как правда.

Енда свистнул и схватился за вожжи.

– Езжай автобусом! – крикнул он сестре и слегка дернул за вожжи, что было уже лишним – конь шел спокойно и уверенно.

Пан Шкароглид вскочил в бричку, продолжая давать Кате советы, откуда и когда придет автобус.

Катя осталась одна.

Единственное живое создание, которое она увидела, был взъерошенный воробей.

«Станция должна была бы называться не Старый, а Покинутый Дол», – подумала Катя и бросила воробью крошки. Но он даже не обратил на них внимания. И поскакал вдоль улицы, купаясь в пыли, пока его не спугнул гудок машины.

Из-за поворота вылез автобус – одно из тех огромных блестящих чудовищ, внутри которого были удобные кресла, а из окон открывался чудесный вид.

Но в этот день Кате явно не везло. Ее автобус назло всем транспортным и физическим законам был переполнен. Люди, чемоданы, детская коляска, рюкзаки и снова люди. С трудом она втиснулась на ступеньки около двери. Нашла удобное место для одной ноги, а вторая оперлась на что-то мягкое, шевелящееся и визжащее.

Конечно, это был мешок… с поросятами.

В главе второй рассказывается о старом доме и его обитателях

Гайенка – старинный городок в предгорье. Ее пересекает река, и через заборы, окаймляющие сады, в окна домов заглядывает лес. Иногда случается и так, что по главной, собственно, единственной улице пробежит заяц. Гайенка тянется не только вдоль мощеной улицы, дома ее вписываются в луга, прячутся в тени деревьев, растущих в долине реки. Только в одном месте городок взбирается на высокий берег, поросший ароматной травой. Его называют «На пастбище» или «Под березовой рощей», потому что на этом мысе стыкуются оба названия. Но чаще всего это место называют «У Янды» или «У доктора», потому что именно там стоит «Барвинок», дом Катиного дедушки.

Дом этот низкий, белый, длинный. На крыше торчит множество всевозможных труб, среди которых в ветреный день поскрипывает флюгер с изображением цветка, давшего название дому.

Слово «Барвинок» красовалось и на одном из столбов ворот. А под ним висела табличка: «Д-р Филипп Янда». А еще ниже – листок, приклеенный пластырем: «Прием только в амбулатории!» Последняя надпись была неправдой, потому что доктор принимал там, где его кто-нибудь останавливал и просил помочь.

Перед домом – палисадник. В нем бабушка выращивает розы. Она следит за точностью геометрических линий посадок, за тем, чтобы песок всегда был свежим, не затоптанным, чтобы нигде не прорастала сорная трава. За домом – травяные лужайки, фруктовый сад, масса прелестных уголков, зовущих к уединению, играм и отдыху.

Окна комнат смотрят в палисадник. Высунувшись из окна спальни, бабушка может вдыхать аромат роз. Из палисадника ступеньки ведут на светлую веранду. Через нее вы могли бы войти в дом, пойти по длинному деревянному коридору, который был пристроен к дому как открытая галерея. С одной стороны коридора – двери в комнаты, с другой – окна в сад. В конце коридора – кухня и еще одна веранда, с выходом в сад. А на веранде – пристройка: крутая лестница на мансарду. Короче говоря, «Барвинок» – это дом, полный всяких комнат, каморок, потайных уголков, укромных местечек, ниш, в которых вполне могли бы обитать домовые и феи. Жили они в доме или нет, неизвестно, но Катю встречать они почему-то не пришли. Зато навстречу ей выкатилась ватага детей. Выгоревшие футболки, загоревшие руки и ноги, растрепанные волосы, смех, прыжки, крик. Казалось, что детей – не менее десяти.

А было их всего четверо: Енда и трое Тихих. Это были дети тети Веры, дочери бабушки и дедушки, сестры Катиного папы.

Самый старший из них – Станда. Смуглый, худощавый юноша с серьезным продолговатым лицом, серыми глазами, глядящими на мир несколько насмешливо и немного нетерпеливо. Станда – изобретатель, исследователь, естествоиспытатель и вообще фанатик. Ко всему, что связано с наукой, он относится серьезно. А к остальному? Он любит пошутить, и совсем не трудно стать мишенью его острых шуток.

Станда как раз закончил девятый класс.

А маленькое скачущее создание с большим пирогом в руке – это его брат Карел. Карелом его называли только тогда, когда хотели подразнить: «Карел, Карл, в ад попал!» Обычно все звали его Качек, а то и еще ласковее – Качек-Мачек. Он был самый маленький в их детской компании и умел этим пользоваться: «Девочки, я тоже хочу… Станда, возьми меня на спину… Не могу, у меня ножки болят…» Иногда он приказывал: «Смотрите за мной, а то я упаду!»

Окружающие по-разному относятся к Качеку. Одни им восхищаются, другим он действует на нервы. А бывает и так, что на нервы он действует всем… кроме той одной, которая прячет для него самый лучший кусочек, терпеливо вытирает ему нос, рассказывает сказки. Кто она – мама? Бабушка? Но ведь мы говорим о детях! Это Вера, сестра Качека и Станды. Кудрявая, светловолосая, с ямочками на щеках и весело вздернутым носиком, она, вероятно, улыбается даже тогда, когда спит. Есть у нее еще какие-то особые черты? Нет. А пожалуй, все же есть. Три пальца ее правой руки – большой, указательный и средний – удивительно синие. Но это не от какой-то особой болезни, а от авторучки. Вера без конца покупает бутылочки с синими чернилами. А они такие стойкие, что их потом ничем не отмоешь.

«Верушка, напиши что-нибудь такое, чтобы поскорее пришел ответ. И передай мой привет детям на полярном полюсе!»

Пани Несворна, у которой Вера покупает бумагу и чернила, определенно имела в школе единицу по географии. Полярный полюс! Вы слышали когда-нибудь такое? Разумеется, дети живут не на полярном полюсе, а за Северным Полярным кругом. А это большая разница. И вообще, никакие не дети, а Варенька. Пионерка Варвара Александровна Лебедева. Город Салехард на реке Оби. Сибирь. Если линейкой пани Несворной провести в Стандином школьном атласе прямую линию от Праги до Салехарда, то получится три тысячи километров. Варенька – это самая старшая и самая любимая Верина подруга по переписке. Они пишут друг другу каждые две недели уже третий год. Благодаря письмам Вера хорошо выучила русский язык. Да и Варенька немножко научилась по-чешски. Они обменялись фотографиями. На той, которая пришла из Сибири, стоит девочка, одетая в шубу и лисью шапку. А то неясное, что видится за ней, – упряжка рогатых оленей.

Эта фотография – гордость Веры.

Кроме Вареньки, Вера переписывается еще с двумя девочками из Братиславы и, разумеется, с Катей, потому что Катя ей всех милее, кроме того, она – ее двоюродная сестра, и еще она умеет, если, конечно, захочет, писать умные и шутливые письма.

При встрече Вера была готова задушить Катю в своих объятиях, повторяя: «Катенька, Катюшенька, Катюша…»

Сколько нежных имен можно придумать от одного имени? Никто этого не считал, потому что всех перебил крик Енды:

– Она приехала!

Качек бросился обратно в дом с криком:

– Приехала! Давайте обедать!

На крик выбежала бабушка. Высокая, стройная, седоволосая, с голубыми глазами, такими же, как у Кати. Собственно, все было наоборот: говорили, что Катя как две капли воды похожа на бабушку.

Они обнялись.

– Бабушка, бабуленька! – бормотала Катя, вместо того чтобы сказать что-нибудь вразумительное; например, как она рада, что видит бабушку, и как она по ней соскучилась.

– Почему ты не приехала с Ендой? Пан Шкароглид… – начала бабушка, но Енда перебил ее вопрос песенкой, в которой повторялись слова «побоялась лошади» и «села на поросенка».

Изо всех противных мальчишек Енда был самым противным.

У ворот раздался шум машины. Это подъехала старая «татра», и из нее вышел пожилой мужчина со смуглым продолговатым лицом. Смеющиеся глаза, волосы как сталь и седая щеточка усов – дедушка! Все бросились к нему, как рой пчел.

– Как доехали, дети? – обратился он к Кате и Енде. – Как папа, мама?

Из-за шума детских голосов ему приходилось говорить громко. Но ответа он не расслышал.

– Сейчас невозможно говорить спокойно, Филипп, – сказала с улыбкой бабушка.

– И нельзя будет еще два месяца, – ответил дедушка, – потому что здесь на пять детей больше, чем положено.

Потом был обед. Самый сказочный обед, какой под силу уничтожить стае голодных волков, принявших облик мальчишек и девчонок. Наградой за все была клубника бабушкиного урожая.

Когда стало ясно, что дети уже могут отвлечься от своих тарелок, дедушка постучал ложечкой по стакану и торжественно произнес:

– Дамы и господа, разрешите мне открыть наши летние каникулы!

– Да здравствуют каникулы! Ура!!

Одно из тех заповедных мест, куда можно было спрятаться с интересной книжкой, с тайными разговорами, которые никто, ну совсем никто не должен слышать, одно из тех укрытий, куда не доносился зов идти мыть посуду или подметать пол, где не было слышно нытья Качека и куда не долетали бумажные стрелы Енды, такое место находилось в кроне дерева.

Во фруктовом саду стояло старое ореховое дерево. В двух скворечниках там жили скворцы, а на ветвях нередко можно было видеть девочек. Они часто укрывались здесь и подолгу разговаривали.

Сидеть на ветках дерева? Ведь неудобно держаться за них и в таком положении поверять друг другу тайны. Но Катя и Вера не висели на дереве, как какие-нибудь обезьяны, а сидели, удобно устроившись. И в этом им помогли молоток, гвозди, доски и – крепкие руки: когда вы строите воздушные замки, такие руки просто незаменимы.

Порывы ветра раскачивали ветви дерева, и девочки, скрытые стеной листьев, уносились в неведомые дали.

Вера поделилась своими волнениями:

– Представь, Катя, придется ждать еще целых две недели, пока придет письмо от Вареньки и я узнаю, как она сдала экзамены. Ужасно! Она, конечно, мне уже написала…

– А девочки из Братиславы? – спросила Катя просто так, из вежливости.

– С ними мы обменялись телеграммами. Представь себе… – начала Вера так взволнованно, что забыла, что сидит на дереве. Хорошо, что Кате удалось ее вовремя схватить.

– Верасек, – сказала она, воспользовавшись случаем, – а у меня новая подруга!

Далее следовало восторженное, самозабвенное описание светловолосой девушки с блестящими кудрями. Оказалось, что она не только красива, остроумна, смела и что зовут ее Уна, но что она пользуется огромным успехом в компании, о которой Катя с завистью заметила:

– Это первоклассная компания!

– Сколько их? – спросила Вера.

Когда она услышала, что приблизительно семь или восемь человек, то размечталась:

– И ты со всеми будешь переписываться?

Кате, к счастью, не пришлось отвечать на этот трудный для нее вопрос. Ей не пришлось сознаваться, что этих «первоклассных» юнцов и девушек она знает только понаслышке, потому что именно в этот момент Вера неожиданно свалилась с дерева. Падать с дерева, оказывается, значительно быстрее, чем спускаться, к примеру, на крик Станды:

– Вера, Верасек, почтальон пришел! Верасек! Катя!

Именно эти слова они услышали в воздушном замке.

Но никакого почтальона не было. Просто мальчики хотели, чтобы девочки как можно скорее пришли к ним посоветоваться. По двору бегала и озабоченно кудахтала цесарка. Бабушка внимательно наблюдала из окна. У Енды в волосах торчало несколько крапчатых перьев.

– Горит! Горит! – кричал он и прыгал в диком танце.

Горел первый каникулярный костер.

Его разожгли на лужайке во фруктовом саду, окружив кирпичной стенкой. Уже в прошлом году бабушка и дедушка разрешили детям развести такой костер. Бабушка предусмотрела все, что касалось вопроса безопасности. И хотя это не был настоящий лесной костер, но все же… Приходилось выбирать: или так, или никак. Конечно, они выбрали «или так», хотя огонь был слабым и из-за кирпичей все напоминало кухонную печь. Но тем не менее не оказалось лишним и ведерко с водой. За костром было место для двух палаток. В прошлом году они стояли там целое лето, и в них дети прожили все каникулы. Теперь надо было решить, ставить их снова или нет.

Огонь разгорался, дрова потрескивали. Белая ленточка дыма устремлялась в голубое небо. И Енда с перьями в волосах напоминал индейца на карнавале. Но сейчас речь шла не о маскараде, а о серьезном деле. Енда собирался сделать эпохальное предложение, или просто Э. П.: две точки – тире – две точки, точка – два тире – точка! Они снова будут жить в палатках, как и в прошлом году, только… В этом все дело! Они будут индейцами! Питаться будут тем, что насобирают в лесу и наловят в реке. Енда охотно рассказал всем, как надо ловить бизонов и собирать змеиные яйца. Все точно по книжке об индейцах, которую он только что прочитал. Он не мог понять, почему его предложение не встретило восторга. Качек молчал, так как больше всего на свете любил яблочный пирог, какао и хлеб с маслом. Вера пребывала в сомнении, а Станда сосредоточенно подбрасывал щепу в огонь.

– Сегодня такая затея бессмысленна, – задумчиво произнес он, – хотя, с другой стороны, это был бы интересный эксперимент: сколько выдержит цивилизованный человек… Да, это был бы весьма любопытный социологический опыт. Но провести его невозможно.

Катя оказалась еще более немилосердной.

– Это настоящая глупость, – сказала она.

Сокращенно Н. Г. Енда печально простучал: тире – точка, два тире – точка, и обиделся. А потом сказал:

– Тогда предложи что-нибудь ты! Пусть твое предложение будет умнее!

Она только пожала плечами.

Зато предложила Вера:

– Поедем на лодке. И проведем каникулы на реке! Да, об этом стоило подумать. Можно было поехать на дедушкиной рыбацкой лодке вниз по течению.

– Можем доехать даже до Праги!

– Сделаем сами индейское каноэ! Это не так уж трудно. Надо срубить дерево… – Енда не желал так просто распрощаться со своим планом.

Качеку эта идея тоже понравилась:

– Поедем на пироге! Я буду ею управлять!

– Река – это хорошее предложение, – глубокомысленно заявил Станда. – Только они нас не пустят!

Они – это были дедушка с бабушкой, папы и мамы. Короче – те, которые способны свести на нет любые прекрасные идеи.

– Надо им объяснить…

– Нет! Они должны нас отпустить…

– Пустят – не пустят… – кричали все и доказывали друг другу так, что не заметили, как к ним подошли дедушка с бабушкой.

– Вот они, наши тихие, милые детки!

– Договариваются, как проведут каникулы, – по-взрослому надменно произнесла Катя.

– Да ну! – удивилась бабушка. – А что они собираются делать?

– Что обыкновенно делают в каникулы? – включился в разговор дедушка. – Енда будет ездить на моем велосипеде, и ежедневно разбивать одну, а в воскресенье и по праздникам – обе коленки. Станда будет заниматься муравьями, мухами, астрономией и химическими опытами. Только я очень прошу: никаких взрывов в ванне! Вера… – Тут он остановился, как будто что-то вспомнил: – Ты уже заявила?

Бабушка, к которой был обращен вопрос, пожала плечами, показывая, что не знает, о чем идет речь. Вера обиделась, когда дедушка сказал, что надо заявить на почту, пусть дополнительно возьмут почтальона и служащего почты – Вера приехала! Станда продолжал сохранять серьезность.

– Доктор, вы все шутите, – сказал он, – а между тем есть хорошее предложение – поехать на лодке.

– Сколько раз я должна говорить, чтобы вы не называли дедушку доктором?

Но Станда не слушал бабушку, потому что сосредоточил свое внимание на обсуждении, откуда и куда они могли бы поплыть, как все организовать…

– Любопытно! – кивнул дедушка и в раздумье покусал ус. – Только мне представляется более интересным план отправиться вверх по реке, против течения. Скажем, лучше всего до Пержея. Там теперь рубят лес. Остановиться денька на два, порыбачить…