Текст книги "Катя, Катенька, Катрин"

Автор книги: Алена Сантарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

В главе шестой Енда кается

Катя влюбилась, влюбилась страстно и… безответно, потому что он не отвечал ей любовью на любовь и вообще не замечал ее.

Звали его Дон. У него были глубокие карие глаза, мягкая волнистая шерсть, о которой кое-кто мог бы сказать, что она имеет цвет ржавчины. Но для Кати это был цвет золотого меда. Ей не нужно было ничего другого, только бы это золото гладить, расчесывать, чистить щеткой, но Дон убегал от ее ласки. Его не привлекали ни нежность, ни сахар, ни даже кусок мяса. Это был невероятно своенравный пес.

Енда принес и достал его из серого грубошерстного одеяла, напомнившего Вере попону, и заявил, что это чистокровный коккер. Затем представил его: «Дон из Едловой». Катя влюбилась в него с первого взгляда.

Потом дедушка сказал, что в наказание этот щенок будет принадлежать не Енде, а Кате. Енда пытался защищаться:

– Но ведь пани Лоудова дала его мне. Ради него я отправился в Едлову…

– Вот именно! – ответил доктор.

И Енде пришлось понять, что наказывают его за то, что он ушел из дому без разрешения, что всех не на шутку перепугал и что милиция разыскивала его всю ночь.

– Доктор, пойми же меня…

Он ходил за дедушкой как тень и просил:

– Прошу, пойми меня! Ведь я же не хотел там оставаться, а Вашек…

– Кто такой Вашек? – строго спросил дедушка. – Гм… молодой Лоуда. И у него ума не больше!

– Мне хотелось удивить вас, – пытался защищаться Енда. – Думал, что к вечеру вернусь обратно. Но гроза…

– Знаю, – прервал его дедушка. – Гроза, страшный ливень, не работал телефон… Все это пани Лоудова мне сказала. За это, Ян, я тебя не наказываю. А наказываю за то, что ты не имеешь права пускаться в авантюрные приключения. Не имеешь права уходить из дому без разрешения. Единственное, что тебе удалось, так это напугать нас!

На этом разговор закончился.

Енда знал, что это очень плохо, когда доктор вместо ласкового «Енда» называет его по-взрослому «Яном» и обращается к нему столь серьезно. Он не переставал страдать и каждому жаловался на свою горькую судьбу.

– Как теперь быть? Дедушка отдал моего щенка Кате. Понимаешь, моего!

Это было строгое наказание. Тогда бабушка посоветовала:

– Знаешь что, Еничек, не ходи больше и не проси! Постарайся чем-нибудь порадовать дедушку, пусть он почувствует, что ты хочешь загладить свою вину.

Енда долго раздумывал, потом посоветовался с Верой и направился к дедушке:

– Доктор, я хочу покаяться!

– Как говорит пословица, «кайся, да опять за то не принимайся». Поэтому, Ян, скажи мне заранее, что ты собираешься сделать, чтобы нам снова не пришлось разыскивать тебя с милицией. – Доктор многозначительно посмотрел на грешника.

– Не бойся, доктор!.. Я… я сделаю что-нибудь, чтобы ты знал, что я сожалею о случившемся и хочу вернуть себе Дона.

Дедушка пожал плечами и заторопился на работу. А Енда пошел совершать добрые дела.

Прежде всего он решил проявить великодушие, поэтому подарил Качеку свое индейское украшение и нож. Малыш моментально порезал себе руку. На рев прибежала бабушка. Она отобрала нож, пообещала Енде взбучку и сказала, что такое покаяние никому не нужно.

– Ты поступил неправильно! – Вера тряхнула светлыми кудряшками. – Лучше порадуй взрослых…

Тогда Енда решил продемонстрировать, какой он работяга. Взял цапку, грабли и направился в палисадник перед домом. Работал там долго и упорно, пока полностью не очистил от сорняков клумбы роз, не подровнял дорожки к ним и не сделал на них граблями узор.

– Боже мой! – воскликнула Вера. – Вот это да! А здесь что? Покажи!

Енда держал старый цветочный горшок, а в нем – клубок толстых копошащихся червей.

– Вот, – махнул он рукой, – пойду ловить рыбу. Так хочется посидеть на реке!

– Нет, Енда, не ходи… – стала отговаривать его Верасек. – Лучше отдай червей доктору. Он обрадуется и простит тебя.

– Доктор теперь не рыбачит, – заметил Станда, читая книгу. – В последнее время он ловил только с лодки. А с тех пор как мы занялись ее ремонтом, вообще не ходит на рыбалку.

– Это правда, – согласился Енда. – Хорошо, червей я ему давать не буду, а вот… – Его, видимо, осенила какая-то мысль! – А как вы думаете, ему хотелось бы порыбачить? Он стал бы ловить рыбу, если бы у него была лодка?

Станда и Верасек подтвердили, что да, что это доставило бы ему радость… И Енда стремглав бросился куда-то…

Через минуту он уже бежал по двору, позвякивая большой связкой ключей. Потом он пробежал с молотком. На лице его было написано счастье. Он посвистывал. Никто бы и не подумал, что Енда кается.

На сей раз он оказался изобретательным.

– Верасек! – кричал он своему союзнику из сада. – Позови-ка сюда доктора!

– Куда? В сад или к палаткам? Что случилось?

Но у Енды не было времени на разговоры.

– Нет, не к палаткам. К беседке… в беседку!

Он стоял победоносно, как будто приглашал посмотреть на какие-то необыкновенные ценности.

– Сейчас дедушка не может. Придется немножко подождать, – взволнованно доложила запыхавшаяся от бега Вера.

Она с любопытством осмотрела беседку со всех сторон, но не нашла ничего особенного. Беседка была старая, деревянная, обросшая со всех сторон диким виноградом. Даже оконца не были видны из-за его разросшихся ветвей, а на дверях висел замок. По крайней мере года два никто их не открывал. Года два? Вернее, с тех пор, как дети поставили в саду палатки.

– Енда, Еничек, что там? Скажи, что там у тебя? – приставала Верасек, но грешник оставался непреклонным.

У маленьких детей и у собак имеется особый инстинкт: они чувствуют или догадываются, где что происходит. Какое-нибудь зрелище, скопление людей, короче, происшествие, – и они тут как тут!

Обратите внимание на любое скопление людей, и вы непременно заметите в такой толкучке мальцов, которым, в общем-то, там нечего делать. Они ходят, смотрят, сами не зная, почему и для чего они здесь, а потом вдруг неожиданно расплачутся, что хотят домой, к маме, или просто потому, что не могут сами снять штанишки. Кроме того, около такой толпы всегда бегает собака, обыкновенная бродячая собака, которая никому не принадлежит, никому не мешает и пришла сюда сама по себе.

Несомненно, и у старой беседки что-то должно было произойти. Появился малыш – Качек. А через минуту на траве замелькали две пары лапок и мимо промчалось что-то мохнатое, рыжее, с нежными карими глазами. Это был щенок – причина мучений, грехов и покаяния.

– Дон! Дон! – позвал Енда, и песик подбежал к нему, виляя хвостом.

На шее у него красивый ошейник из зеленой кожи, к которому прикреплен столь же элегантный поводок. Эта прелесть стоила Кате всех ее денег!

Ясно было, что щенок от кого-то удрал.

Этот кто-то приближался все ближе, посвистывал и звал:

– Каштан! Каштанка! Сюда! Ко мне!

Это была Катя.

– Ты что, с ума сошла? Кого ты зовешь? – спросил Енда в предчувствии чего-то недоброго.

– Щенка зову! Отпусти его!

– Его зовут Дон, а не какой-то там Орех!

– Каштан! – обидчиво возразила Катя.

Но Енда даже слышать не хотел:

– Какая разница? Правда, Дон?

– Он будет называться так, как я хочу! – не унималась Катя.

– Дети, дети! – По саду шла бабушка. – Я вас ищу. Что вы здесь делаете?

– Мы ждем дедушку! – одновременно ответили Енда и Верасек, в то время как Катя пыталась подозвать щенка к себе.

– Готовится какое-то семейное собрание? – спросил доктор, приближаясь к ним вместе со Стандой.

– Нет!.. Но почему собрались все? – раздраженно спросил Енда и стал шепотом объяснять дедушке, зачем он его позвал. Сказал, что хочет искупить вину.

Енда подошел к двери беседки и одним из ключей открыл замок. Он стоял перед темным пространством гордо, будто собирался открыть памятник.

Но ничего не было видно. Вообще ничего.

– Что это значит?

– Подойди сюда, доктор! – позвал Енда.

Бабушка не удержалась:

– Опять называешь дедушку доктором? Сколько раз повторять одно и то же?

Она сделала шаг вперед, чтобы заглянуть в беседку. За ней последовали остальные, но в темноте ничего не могли разглядеть.

– Вот! – торжественно произнес Енда и встряхнул что-то, послышался пустой и какой-то глухой деревянный стук.

– Я починю ее сам, чтобы доктору, то есть дедушке, было с чего ловить рыбу. Эту лодку мы тоже возьмем с собой, и у нас будет две лодки!

В ожидании восторженного согласия, он стоял, как памятник.

– Филипп! Ведь это наша старая лодочка!

Бабушка так разволновалась, что готова была тут же вытащить лодку из беседки.

Это было старое суденышко, которое сегодня можно увидеть разве что на пожелтевших страницах старых журналов. Такие же челны качались на написанных маслом озерках; в них сидели девушки, они пели и играли на гитаре. Казалось, что эти романтические картины создавались воображением художника. Но нет. Перед ними был настоящий челн, похожий на половинку скорлупы ореха, с длинными веслами, красиво вырезанными сиденьями, правда, покрытый паутиной, старыми листьями, кое-где растрескавшийся и обветшавший.

– Милая старая лодочка! – умилялась бабушка. – Какая она чудесная!

Станда недовольно переступал с ноги на ногу, такие слова были ему не по душе. «Тоже мне чудесная! – думал он. – Какая-то старая рухлядь». Станда любил современные полированные вещи и работающие моторы.

– Мы совсем о ней забыли! – растроганно произнес док тор и посмотрел вокруг.

Енда мог быть доволен.

Вера и Качек шушукались. Катя недовольно уселась под деревом: «Сколько шуму из-за старой лодки!.. А щеночек опять куда-то убежал…»

Ее угнетало одиночество. Пошла к остальным во двор, где около импровизированной лодочной мастерской Енда мыл лодку из садового шланга. Под струей воды проявлялась былая красота, и тут же возникали догадки и предположения: можно ли будет отремонтировать лодку? Да или нет? Вот показались следы старой окраски и в носовой части – буквы, плохо различимые: «к», «е», «а».

– Эх вы, мудрецы! – Доктор осторожно отстранил читающих. – Катя, Катенька – вот что там было написано. Бабушкино имя, ясно?

Бабушка улыбнулась, вспомнив что-то прекрасное, и сказала:

– Это была лодка влюбленных.

– Да… Еще бы! – промолвил доктор, и они как-то очень таинственно переглянулись с бабушкой.

Катя навострила уши. Что, что такое? Она любила старые истории, особенно если они касались любви.

Но мгновение прошло, и доктор снова был по-деловому короток и точен. Он объяснил Енде, что его идея бессмыслен на: лодка уже старая, она много лет не была на воде дерево стало трухлявым.

– А может быть, и нет? – возразил Енда Если нет то я ее починю.

– Зачем тебе это?

Все наперебой принялись объяснять бабушке и дедушке, что Енда тем самым загладит свою вину, что он хочет чтобы дедушка его простил.

– Ребенок! – сказала бабушка.

А дедушка добавил:

– Дорогой ты мой! Ведь с этим покаянием я пошутил!

Но Енда настаивал на своем. Нет! Какие могут быть шутки, когда щенок пока еще ему не принадлежит.

– Я не согласна, – запротестовала Катя. – Пес мой!

– Милая барышня! – Дедушка не просто пронзал, но прямо сверлил ее глазами. – Уважаемая барышня, пора бы хорошенько подумать. Твой или его? Если родители не передумают и щенок окажется в Праге, то какая разница, твой он или его? В чем проблема?

Катя все же полагала, что разница есть, и притом довольно большая.

Ее никто не поддержал, потому что все сочувствовали Енде. Вспомнили разговор доктора по телефону (при слове «доктор» бабушка в отчаянии подняла глаза) с отцом, когда растерявшийся дедушка сказал о собаке. Тогда это была полушутка. «Полу» потому, что, с одной стороны, дедушка объяснил, зачем он звонит, с другой стороны, это было наказание Енде.

– Уже получается три раза «полу», – зло ответила Катя, – не много ли? Если доктору нравится так шутить, то пожалуйста, но только не со мной, потому что я…

– …уже взрослая? – съязвил кто-то, и Катя, быстро повернувшись, ушла, чем еще больше испортила себе настроение.

– Каштан! Каштанка! – позвала она.

Но щенок ее не послушался. Он вертелся около Енды, прыгал и весело лаял. Короче говоря, он остался там, где было больше людей, где его никто не привязывал, не держал на красивом зеленом поводке, не вел на прогулку в городской сквер и не закрывал в комнате в мансарде.

Между тем около лодки кипела работа и шли горячие споры. Енда взволнованно размахивал руками, защищая свою идею. Вера с горящими глазами поддерживала Енду. И даже бабушка присоединилась к ним: она была за то, чтобы ее старенькую лодочку воскресили и поставили на ноги, точнее на воду.

Дедушка сосредоточенно поглаживал усы, кивал головой и бросал взгляды на свою жену:

– Гм… гм! Если и ты, Катенька… Значит, стоит попробовать!

Последним, кто еще сомневался в необходимости восстановления старой лодки, был Станда, потому что его мог убедить только основательный осмотр ее, перечисление всех необходимых работ и строгий анализ их. Наконец и это было сделано.

– Все получится, – уверенно заявил он. – Вот если бы еще какого-нибудь искусного мастера…

Доктор сказал, что это можно организовать. Енда ликовал:

– Мы возьмем ее с собой, доктор! В наш Великий Путь!

– Великий Путь? Это наш поход по реке? – спросил дедушка и заверил Енду: – Если она сможет нам пригодиться, зайчонок, то возьмем и ее!

Енда расплылся в широкой улыбке и наклонился к Вере:

– Все в порядке! Больше не называет меня Яном.

И моментально отстучал: точка – точка – тире, точка – тире – точка, точка – тире, что означало «Ура!»

Станда обходил лодку с тетрадкой и карандашом в руке. Он составлял опись самых необходимых работ: «Снять спинку и подлокотники. Такое украшательство ни к чему. Положить на дно новые рейки…»

– Заново покрасим ее! – решительно произнес Енда.

А Вера добавила:

– И снова напишем имя «Катенька»!

– Нет уж! – засмеялась бабушка. – Даже после ремонта это уже не будет старая Катенька. Скорее, какая-нибудь Катя.

– Катю мы не хотим! – заявили все в один голос.

У пани Весёлой, снабжающей Гайенку и всю округу мылом, красками, лаками, моющими средствами, одежными и зубными щетками, специальными кремами от веснушек, духами с поэтическими названиями и другими химическими, москательными и косметическими товарами, – короче, у этой пани были свои заботы. Воплощение этих забот, а также предмет ее материнской нежности и опеки стоял в дверях магазина и громко зевал.

– Мама, – сказал он слабым, жалобным голосом, – тут ужасно! Я не выдержу!

– Ну что ты, Энунчи! – Пани Весела говорила с ним так, будто он был маленьким, слабеньким ребеночком. – Почему же ты не выдержишь? Конечно, здесь не Прага, но у тебя есть компания…

Энунчи махнул рукой и устало передвинул обгоревшую спичку из одного угла губ в другой.

– Потому что здесь скучища! – ответил он.

Казалось, что в дверях магазина стоит статуя. Вдруг эта статуя сделала шаг назад и пропустила черноволосую, голубоглазую, немного веснушчатую девушку.

– Привет, утопленница! – сказала статуя и рассмеялась.

Потом Энуна спросил у Кати, как ей понравилась речная вода. Вместо ответа она нахмурилась.

– Сами виноваты! – сказал он, продолжая довольно улыбаться. – Мы хотели вас только немножко окунуть, а вы чуть не захлебнулись. Это уже самоубийство, мадам!

Катя не могла не улыбнуться.

– Вот так-то лучше! – сказал он. – А то когда на вашем лице табличка «Осторожно, злая собака», то лучше вас и не трогать.

– Почему же вы так не сделали?

Она удивлялась сама себе, что стоит и разговаривает с ним.

Энуна выдохнул:

– Сам не знаю почему. Вероятно, потому, что вы напоминаете мне Прагу. «Прага – город мечты и воспоминаний!» – запел он фальшиво и снова с унынием произнес: – Я здесь не выдержу. Ни одного порядочного человеческого лица! Посмотрите вон на эту мокрую курицу!

Катя оглянулась. К остановке автобуса подходил молодой человек в охотничьем костюме. Шляпа была сдвинута на затылок, и на глаза падала беспокойная прядь кудрявых каштановых волос. На поводке он вел золотого, как мед, сеттера. Охотник в упор, не моргая, смотрел на Катю.

Она вспыхнула, слегка кивнула головой и произнесла что-то похожее на «добрый день».

– Ага, – заметил Энуна, – охотник. Но не в лес ли он торопится? Мы случайно не знакомы?

Молодой человек в зеленом что-то пробормотал: может быть, в знак приветствия, а может быть, отвечая мужчине, который шел рядом с ним и тоже был одет в охотничий костюм.

Катя не попрощалась с Энуной Весёлым. Даже не сказала «пока». Сердитая, она бежала домой и думала: «Почему он не поздоровался? Хотя бы моргнул!» Собрав все душевные силы, она направилась во двор, где Енда усердно красил кистью лодку.

– Привет! – сказала Катя, начав, как ей казалось, удивительно хитро и дипломатично. – А где же новая лодка?

– Ты что, ослепла? – вежливо спросил Енда.

Действительно, Катя стояла прямо около нее.

– Значит, вы на ней поедете? Да, Еничек? – спросила она, не обращая внимания на его неприветливость.

– Хм! – произнес он, продолжая заниматься своим делом.

Но Катя решила, что так просто она не отступится. Она стояла и думала, что же ей сказать, когда появилась Вера. А та искренне обрадовалась Кате, начала ей рассказывать, показывать, объяснять и наконец доверительно взяла ее под руку.

– Подумай! Поедем с нами! – шептала она ей на ухо. – Нам будет хорошо. Будем играть, купаться, ловить рыбу. В Пержее рыба огромная, а ты любишь ловить…

– Люблю, – сдержанно сказала Катя.

– Нет! – строго сказал Станда, глядя на девочек. – Катю просить мы не будем. Не уговаривай ее. Она сама не хотела…

– А если бы захотела? Сейчас? – спросила Вера умоляющим голосом.

И Станда холодно ответил:

– Она уже одумалась?

– Не беспокойся обо мне! – обиделась Катя. – Я пришла к Енде. Мне надо у него кое-что спросить.

– Прекрасно! Тем лучше! – ответил Станда, перевернул с помощью Енды и Веры лодку вверх дном и принялся за работу.

Катя тихо подошла к Енде и что-то сказала ему вполголоса. Качек делал вид, что играет с собакой, но Катя знала, что он – весь внимание.

– Нет, нет, нет! – сказал Енда. – Ведь Вашек тебя вообще не знает.

Катя начинала злиться. «Этот мальчишка действительно глупый или только притворяется?» Но Енда был сама невинность. На светлых кудряшках сидела бумажная шапка, как у заправского маляра. И насвистывал он, как настоящий мастер, – в общем, сплошное очарование.

– Катя! – схватил ее за руку Качек. – Ты знаешь, что тебе будет?

Конечно, он ее поджидал.

– Ой, ой, я тебя боюсь! – воскликнула Катя, полагая, что он хочет поиграть с ней в свою любимую игру.

– Нет… Тебе попадет! Бабушка страшно сердилась.

– Вот еще! Что же я сделала?

– Сделала! – сказал он твердо и запрыгал на одной ножке. – Сделала нехорошее там, в мансарде.

Катя не чувствовала за собой никакой вины. Но вот там… в мансарде… Конечно! Дневник! Ей не следовало брать его в руки и читать. Ни строчки! Удивительно, что бабушка… Но что делать? Дневник, даже старый, – это личная вещь. И бабушка должна была держать его в своей комнате. Лучше всего будет, если она пойдет сейчас к бабушке и извинится… Извинится раньше, чем…

«Нет, нет, – говорил ей какой-то внутренний предостерегающий голос. – Бабушка теперь все уже знает…»

Катю даже затрясло, словно она проглотила горькое лекарство. Она предчувствовала, что ее ожидает неприятность.

– Бабушка, прости меня, пожалуйста! – сокрушенно произнесла она, опустив голову и глядя на кончики своих туфель. – Я знаю, что это плохо, но…

– Трагедии не произошло, но в следующий раз будь внимательнее!

– Мама говорит, что нечистая совесть… Но, бабушка, поверь, как только я узнала, что это твой…

Бабушка удивленно посмотрела на Катю:

– Девочка, скажи, о чем ты говоришь?

– Извини меня, бабушка. О твоем дневнике. Я не думала…

– О дневнике?

– Да, я его читала. Немного. Совсем маленький кусочек…

– Но у меня нет никакого дневника. И у Филиппа тоже. Может быть, у Верочки?.. – Бабушка смотрела на Катю с недоумением.

– Бабушка, а ты за что хотела меня поругать? – отважилась спросить Катя.

– За разбитое окно. Завтра пойдешь к стекольщику. Сколько раз я говорила: закрывайте окна, когда уходите из дому.

Такой поворот дела был совершенно неожиданным. Катя хохотала долго. Потом вдруг умолкла. И на одном дыхании рассказала бабушке, какие мысли пришли ей в голову: ведь она подумала, что ее собираются ругать из-за дневника.

Теперь уже бабушка не могла понять, в чем дело. Она совершенно забыла о маленькой книжечке с золотым обрезом и надписью «Поэзия», с видом вересковых зарослей, над которыми кружатся бабочки.

– Действительно, – вспомнила она, – был такой. Мне подарили его к Новому году.

– Ко дню рождения, бабушка, – поправила ее Катя.

– Катенька, где, ты говоришь, он лежит? Мне бы хотелось его прочитать, вспомнить старое. Как давно это было!

– Я… я сейчас его принесу, бабушка. Он в мансарде, в шкафу, за старыми книгами.

– Он лежит там уже несколько десятилетий, – сказала бабушка с печальной улыбкой.

Минуло несколько дней. Обыкновенных летних дней, прошедших в тишине старого дома, освещенных солнцем и отблесками бегущей реки.

Катю постепенно охватывало грустное настроение. Собственно, ей было очень, очень одиноко. Ни Вера, ни мальчики ее не сторонились, но все же они упрямо настаивали на своем: Катя должна одуматься. Это было самое трудное – одуматься! То есть она должна была отказаться от всех своих представлений, от мечты об обществе, от своих планов, от своей позиции взрослой девушки.

Катя ходила одна, кислая, печальная, но… любопытство не покидало ее: хотелось поскорее узнать, даст ли ей бабушка свой дневник, вспомнит ли она свое обещание – рассказать Кате некоторые давние истории. И поможет этому старый альбом с фотографиями.

Однажды, вытирая пыль, Катя задела огромную книгу в коричневом кожаном переплете, из которой выпала фотография.

– Прости, бабушка, что я уронила, – извинилась Катя, протягивая бабушке пожелтевшую фотографию. На нее смотрела пухленькая девушка с жеманной улыбкой, маленькими насмешливыми глазками, с высокой пышной прической, на которой сидела плоская шляпка.

– Ну что ж, давай посмотрим, – сказала бабушка и воскликнула: – Да ведь это Отилька… Отилия Шторканова. Моя бывшая подруга!

Да, Катя знала. Воспользовавшись случаем, она робко напомнила бабушке, что читала о ней в старых записках и что с удовольствием…

Бабушка перелистывала страницы альбома. С фотографий на Катю смотрели топорные лица. У мужчин были усы, бороды, в глазах – спокойствие; дети испуганно глядели в объектив фотоаппарата; девушки с деланной улыбкой держали на коленях книги или букетики цветов. Это был удивительный старый мир. Мир без самолетов, автомашин и электричества, без радио и телефонов, мир, который закрывал перед девушками двери школ и предлагал им в пятнадцать лет заботиться о приданом.

Бабушка вспоминала, и вот ее рассказ коснулся темы, весьма интересовавшей Катю.