Текст книги "Фэнтези-2005. Выпуск 2"

Автор книги: Алексей Пехов

Соавторы: Генри Лайон Олди,Андрей Уланов,Святослав Логинов,Александр Зорич,Роберт Шекли,Вера Камша,Роман Афанасьев,Кирилл Бенедиктов,Игорь Пронин,Алексей Бессонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

– Нуда, она, конечно, женщина немолодая, – рассудительно проговорил Эдип. – Но привлекательная, я ее видел, когда с царем разговаривал…

Сфинкс присела на задние лапы и пренебрежительно махнула хвостом.

– Ты ее и раньше видел, несчастный. Более того, я подозреваю, что царица Иокаста – первая женщина, которую ты увидел в своей никчемной жизни.

Эдип сначала не понял, а когда понял, едва не выронил от возмущения котенка.

– Ты на что это намекаешь, Душительница?

– Лет двадцать назад эта глупая девка родила здорового мальчика, наследника трона. А муж ее, Лай, вместо того чтоб обрадоваться, велел слуге отнести младенца на гору и оставить там, для верности проткнув ему икры булавкой. Чтобы обратно не приполз, надо полагать.

Эдип побледнел.

– Да только вместо волков да медведей ребеночка нашли пастухи из Коринфа, – продолжала Сфинкс. – Вот он и выжил, пусть и с опухшими ногами. Лая же в прошлом месяце нашли на Киферонском перевале с проломленным черепом. Ты там случайно не проходил?

– Ты все это нарочно говоришь, – огрызнулся герой. – Чтобы лишить меня радости честной победы…

– Да нужна мне твоя радость, – снова махнула хвостом Сфинкс. – Радуйся, пожалуйста! Я просто пыталась тебе объяснить, что победа твоя ничем от поражения не отличается. Вот я сейчас прыгну в пропасть, ты вернешься в город, Креонт отдаст тебе в жены твою же мать и сделает царем Фив. А потом в один прекрасный день объявится в городе свидетель твоих злодеяний…

– Что за свидетель такой? – крикнул Эдип, окончательно потерявший самообладание.

– Думаешь, на Киферонском перевале ты всех убил? И господина, и слуг? Нет, мой хороший. Старый слуга твоего отца уполз и укрылся в канаве. Вот и вернется он в срок, чтобы тебя обличить… Тут и почувствуешь ты цену победы над Сфинксом, глупец! Отцеубийца, муж собственной матери! Вовек не отмыться тебе от такого позора!

Эдип почувствовал, как у него ослабели ноги, и со стоном опустился на расколотый стилобат колонны.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он жалобно. – Ты же прямо сейчас все это придумала…

– Ага, – фыркнула Сфинкс, – и про Киферонский перевал в том числе…

Возразить Эдип не сумел. Месяц назад на Кифероне он действительно уложил своим тяжелым посохом какого-то богато одетого наглеца и трех его слуг. Впрочем, было за что.

– А нечего приставать к честному юноше с такими предложениями, – буркнул он.

– Не спорю, – сухо сказала Сфинкс. – Лай никогда не вызывал у меня симпатий, так что лично я не стала бы попрекать тебя его смертью. Но ведь жителям Фив ты этого не объяснишь. А уж своей мамочке-вдове и подавно…

– Что же это получается? – пробормотал Эдип. – Я победил в состязании, а в награду получу только вселенский позор?

– И мучительную смерть к тому же, – безжалостно добавила дева-львица. – Иокаста повесится с горя, ты же выколешь себе глаза золотой застежкой ее платья. И пойдешь, проливая кровавые слезы, по дорогам Эллады, получая пинки и побои. Сдохнешь, как пес шелудивый, гонимый родными детьми…

– Хватит! – вскричал герой, да так громко, что котенок проснулся и испуганно замяукал. – Я понял!

– Очень хорошо, – удовлетворенно промурлыкала Сфинкс. – Теперь я могу с легким сердцем исполнить свой долг.

Она повернулась и вновь двинулась к провалу. Эдип вскочил на ноги и побежал за ней.

– Постой, Душительница! Ты не можешь так просто уйти!

– Это еще почему? Ты выиграл, а я за проигрыш заплачу жизнью…

– И ты так легко об этом говоришь?

– А что я, по-твоему, перья у себя на крыльях должна с горя выщипать? Все, прощай, герой, надоел ты мне со своими комплексами…

– Ну погоди же! – взмолился Эдип. – Ты же мудра, как сама Афина, неужели не сможешь найти выход из этой ловушки?

– Какой ловушки? Это честное состязание, ты же сам говорил. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает…

– Да ведь получается, что мы оба проиграли! Где же здесь справедливость-то?

Сфинкс нехотя остановилась у самого края провала и снова уселась, недовольно помахивая хвостом.

– Ну а чего бы ты хотел? Могу, конечно, предложить один вариант, но только он тебя вряд ли устроит…

– Какой? – с надеждой спросил Эдип.

– Ну, я отвечаю, что котенок твой жив, ты вправду оставляешь его живым, я, таким образом, отгадываю твою вторую загадку, потом третью…

Сфинкс замолчала.

– А потом душишь, – закончил за нее герой. – Нет уж, спасибо, мне такая справедливость даром не нужна.

– Зато никакого вселенского позора. У тебя есть предложения получше?

Эдип призадумался.

– Ну, ты, например, можешь не прыгать в эту дыру. Остаешься здесь жить как ни в чем не бывало. А я потихоньку сбегу и в Фивы уже ни ногой…

– Я была о тебе лучшего мнения, – заявила Сфинкс. – Во-первых, я не могу нарушить условий состязания. Если ты выиграл, я должна прыгнуть. Во-вторых, тебе не удастся бежать незамеченным. Все фиванские граждане, все крестьяне, все пастухи на окрестных пастбищах знают, что ты пошел расправляться с чудовищем. Тебя непременно поймают и либо забьют насмерть палками, как труса, либо с почетом внесут в Стовратные Фивы как героя, что, как ты понимаешь, в твоем случае ничуть не лучше.

– То есть выхода нет?

– В твоем понимании – нет, – жестко сказала Сфинкс.

– А в твоем, значит, есть, – пробормотал Эдип. – Ну-ка, ну-ка, что ты там говорила про три варианта ответа? Кот жив, кот мертв и кот может быть?

Котенка он по-прежнему держал в руке, но уже не прятал, за спиной, а поднес почти к самому лицу, словно пытался распознать в тощем обитателе городской свалки загадочное третье состояние.

– Эй, ты это о чем? – насторожилась дева-львица.

Эдип не ответил. Поднял котенка за шкирку и покачал на весу.

– Может быть, выиграл, а может, проиграл, – бормотал он себе под нос. – Может быть, ответил, а может, и нет… Слушай, Душительница, я кажется, придумал. Все дело в третьей загадке. Я должен загадать тебе такую загадку, на которую не только ты не сможешь дать однозначный ответ…

Сфинкс озадаченно взглянула на него.

– Это будет загадка, на которую и я не смогу ответить точно, – вдохновенно продолжал Эдип. – Тогда мы оба окажемся в состоянии «может быть», понимаешь? Никто не выиграет и не проиграет, никто не получит награды и не понесет наказания. Ну, мудрейшая, правда, я хорошо придумал? И тебе умирать незачем, и мне позориться не придется…

– Умник, – скривилась Сфинкс, но от провала на всякий случай отодвинулась. – Много тут таких умников было. Спрашивали меня и о том, когда свету конец, и почему рыбке зонтик не нужен… только это все не считается. Загадка обязательно должна иметь решение. Значит, кто-то непременно должен его знать…

Эдип нахмурился, но лишь на минуту. Вскоре взгляд его прояснился, и он как-то по-новому, оценивающе, взглянул на свою соперницу. От этого взгляда Сфинкс неожиданно для себя покраснела, чего не делала уже добрую сотню лет.

– Сдается мне, красавица, что это для нас не помеха. А теперь, будь добра, помолчи и послушай меня внимательно…

– Было ли состязание честным? – мрачно спросил Креонт, царь Фиванский. – Были ли соблюдены все условия?

Стоявший перед троном Леокай для солидности задумался и даже поскреб заскорузлым пальцем в затылке.

– Было, государь, – решился он наконец. – Три загадки загадало чудовище герою, и на все три он ответил. Трижды герой вопрошал чудовище и дважды получил ответ…

– Так что ж ты, дубина, говоришь, что условия соблюдены? – взвилась сидевшая слева от царя Иокаста. – На один-то вопрос чудище, получается, не ответило?

– Выходит, так, – признал Леокай.

– Тогда почему оно до сих пор живое? И мало того, что живое, – торчит посреди царского двора, всех до икоты пугая!

– Так ведь и герой жив, царица, – урезонил ее Леокай. – Может, вы его послушаете? Я-то человек простой, а он вам все вдругорядь объяснит…

– Пусть Эдип говорит, – согласился с ним царь Креонт. – Слуги, введите героя.

Вводить, впрочем, никого не понадобилось. Эдип вошел сам, будто дожидался под дверью. Выглядел он изрядно помятым, сильные загорелые руки были покрыты кровоточащими ссадинами, на шее темнело подозрительное пятно.

– Ответь нам, герой, – повелел царь Фиванский. – Чем завершилось твое состязанье со Сфинксом? Твоей ли победой?

– Видишь ли, царь, – Эдип смотрел на старого правителя открыто и честно, старательно не замечая взглядов, которые бросала на него Иокаста, – состязание наше еще не закончилось. Последняя загадка, которую я задал Сфинксу, не может быть решена ни сегодня, ни завтра. Но, так как ответ на нее существует, хоть неизвестен до времени, условия соблюдены.

– Значит, оно проиграло? – вкрадчиво спросила Иокаста.

Эдип помотал курчавой головой.

– Нет, светлейшая царица. Об этом нельзя судить, пока не исполнится срок.

– Стало быть, ты проиграл? – грозно нахмурился Креонт.

– И это неверно. Ни Сфинкс, ни я этого покамест не знаем. Потому-то мы оба и живы.

– А когда станет ясно, кто выиграл? – не унималась Иокаста.

Эдип задумался.

– Точно не скажу, царица. Однако почти наверняка раньше, чем через год.

– Год? – взвизгнула Иокаста. – И что, весь год это страшилище будет жить в наших Стовратных Фивах? Не лучше ли было в заброшенном храме остаться?

– В храме не выжил бы я, – пожал плечами герой. – Там есть совсем нечего, кроме летучих мышей. Однако теперь я вижу, что и в Фивах, славных своим гостеприимством, нам не рады. Скре-пя сердце прошу вас, о царь, и ты, светлейшая царица, разрешения покинуть пределы вашего славного города вместе с моей соперницей, чтобы закончить состязание вдалеке от населенных мест.

Креонт пощипал густую бороду.

– Странное дело, – сказал он. – Много я видел героев, но никто из них не отличался такой покорностью судьбе, как ты, юноша. Вольно ж было загадывать Сфинксу загадку, ответ на которую тебе самому неизвестен… Что ж, если это желанье твое, то иди. Сфинкса-чудовище, погубившее многих фиванцев, ты от стен городских уведешь, и то счастье…

– Да пусть катится! – поддержала его раскрасневшаяся от злости Иокаста. – Далеко ли вот только уйдет на опухших своих он ногах?

«Эх, мама, – подумал Эдип, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Знала б ты, от какого позора я тебя избавляю…»

– Да благословят вас боги, – поклонился он вежливо. Повернулся и, подмигнув Леокаю, пошел к выходу, демонстрируя царю и царице широкую расцарапанную спину.

Сфинкс сидела посреди опустевшей городской площади, неподвижная и величественная, как статуя. Из переулков, с безопасного расстояния, глазели на чудовище бесстрашные фиванские дети.

– Все получилось, – сообщил Эдип, подходя. – Можем двигаться в путь, красавица.

Сфинкс расправила заботливо вычищенные, блестевшие на солнце крылья и несколько раз хлопнула ими по воздуху, будто раздумывая, не полететь ли ей. Потом нехотя сложила их за спиной и с кошачьей грацией поднялась на ноги.

– Все-таки люди глупы. Неужели так сложно было догадаться?

Она потянулась всем своим большим львиным телом и слегка потерлась о бедро Эдипа лоснящимся рыжим боком.

– Прежде чем мы уйдем подальше из этого города… от этих глупых людей… от нашей злой судьбы… загадай мне свою загадку еще раз, любимый…

Эдип вздохнул, наклонился к прелестной девичьей головке, откинул в сторону завиток черных, как смоль, кудрей и прошептал в маленькое розовое ушко:

– Мальчик или девочка?

Владимир Аренев
В ЛЕСАХ ПОД ЧЕРНИГОВОМ

А тут Соловью, ему и славу поют,

Ай славу поют ему век по веку.

То, что путь выбран правильно, Илья понял уже давно. Аккурат с тех пор, как заметил: вокруг стало подозрительно тихо и пусто. И трава, гляди, вся пожелтела. Хотя… ну, осень ведь; трава, говорят, осенью завсегда желтой становится.

С печи многого не увидишь, поэтому мир казался сейчас Илье новым захватывающим приключением.

Но что пусто так – это обнадеживало. Лес ведь, в лесу положено зайцам бегать, волкам выть, зубрам мычать…

Он вспоминал все, что знал о лесе, усердно загибая пальцы: «волки», «зубры», «мухоморы»… Чубарый под ним шел мягкой поступью, топтал пышный папоротник, почти не обращая внимания на блажь хозяина. Привык уже.

– Лютики, сороки, вороны, ящерицы…

Вдалеке родился некий протяжный звук. Конь, заслышав его, вздрогнул и замедлил шаг.

– Ну-ну, – басовито проворчал Илья, хлопая его по шее. – Не балуй!

Чубарый восстановил сбившееся дыхание и побрел дальше. В памяти всплывали печальные истории, которые бабушка рассказывала, когда он был жеребенком. Что-то про нелегкую конскую долю, про то, что всегда обидчикам лошадиным воздается по заслугам. Для примера вспоминалась легенда о вещем коне, который заранее прознал о своей гибели и договорился с некоей гюрзой, чтобы та потом отомстила хозяину-убийце…

Увы, знакомых змей у чубарого не было. Да и пожить еще хотелось.

– Давай, давай, волчья сыть! – добродушно ругнулся Илья. И продолжал вспоминать: – Медведи, дикие кабаны, подосиновики, ко… колокольчики, кикиморы…

Звук усилился. Лес теперь казался мертвым: не только трава, но и деревья приобрели болезненный вид, а зверей по-прежнему было не видать.

– Нечистая сила, не иначе! – с непонятным наслаждением протянул Илья, поглаживая рукоять булавы.

Тридцать лет неотлучного пребывания на печи сказались на его здоровье – не только телесном, но и душевном. Первыми убедились в этом калики перехожие, научившие молодца ходить, – в порыве искренней благодарности Илья стиснул одного из них в объятиях, а потом неделю просидел над свежею могилой, бия себя в грудь кулаком и роняя скупую мужскую слезу. Сотоварищи покойного решили, что бескорыстность – основа всех добрых поступков, и покинули Карачарово с не свойственной их почтенному возрасту поспешностью.

В память о спасителях Илья поклялся верой и правдой служить простому люду, искореняя зло в любых его проявлениях.

А в этом лесу, по всему видать, без зла не обошлося.

Чем не повод для подвига?! Где тут супостаты, подавай их сюда!

Звук стал нестерпимо громким, и чубарый решил: все равно пропадать! Он замер как вкопанный и только косился на хозяина – может, передумает?

– Выпь, коростель, леший, черепаха…

Чубарый для виду потоптался на месте, нарочито тяжело дыша, кусая удила, и вдруг споткнулся – действительно – о черепаху. Бедное пресмыкающееся что было сил улепетывало как раз оттуда, куда ехал Илья.

У черепахи вообще выдался страшный денек. Сперва ее схватил и поднял высоко в небеса какой-то полоумный орел. Насмотревшись на то, что вытворял с черепахами знакомый гриф, орел тоже захотел попробовать их мясца. Черепаху поймал, какую удалось, – не степную, а болотную, из ближайшего пруда. С нею в когтях хищник долго кружил над лесом, однако метод грифа все-таки подразумевал наличие: а) степи; б) валуна, на который можно сбросить добычу, чтобы расколоть ее панцирь.

Степь была далеко, орел устал, выбрал ближайшую полянку, на которой лежал замшелый валун…

Странное существо в ветвях раскидистого дуба горе-охотник заметил слишком поздно – когда оно, набравши в легкие воздух, начало протяжно свистеть. Уронив одновременно черепаху, с десяток перьев и порцию свежего помета, орел рванул подальше отсюда.

Черепаха упала – не на валун, но возле самого дуба.

Так плохо за последние триста лет ей еще никогда не было. Мучаясь от головной боли, бедняга поджала хвост и поспешила – насколько могла – в сторону спасительного леса.

Там об нее споткнулся богатырский конь.

– Что ж ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься? – грозно поинтересовался Илья. – Ненадежный ты, подожди-тка лучше здесь. – И он спрыгнул с чубарого… прямо перед носом у черепахи.

«Ей-же-ей, лучше бы родилась бабочкой», – тоскливо размышляла та, семеня по дороге.

А Илья по-богатырски хекнул, взвалил на плечо булаву и направился в сторону подозрительного звука.

Отсюда уже можно было и слова разобрать:

 
Соловеюшко ты мой, соловей,
Соловеюшко при-и-илю-бе-е-езный ты мой,
Ты зачемы же в садик ко мне прилета, прилетаешь?
Жалобынахонико и во саду поешь, и ты поешь?
 

Пели безоглядно, с душою. Аж на слезу пробивало.

«Ну точно нечистый шалит! Эх, проучу стервеца!»

 
Шибче, громыче, соловеюшко, свищи,
Поскорее милого, милого ко мне пришли, и ты пришли!
 

– Меня, что ль? – не понял Илья. Пели вроде мужским голосом. И вообще – какой это он «милый» колдуновым отродьям?!

 
Прибудь, миленький, ко мне, ко мне на часок,
На часок на последний, на последний вечерок,
И на последний ко мне…
 

Певец осекся, наконец разглядевши гостя.

– Здрав будь, – не к месту ляпнул Илья. – Что наверху, не дует ли, удобно ль?

– Да как-то вот… – отозвался тот. – Привык уже. А ты что ж, путник, так просто странствуешь или по делу? – И не удержался, зыркнул на булаву Ильи.

– По делу, – важно ответил Илья. – Я ить на службе у самого князя!

– Какого князя?

– Владимира, ясен пень! Других князьев на Руси нет, разве не знаешь?

– Ишь, досада какая, – забормотал тот, с дуба. – Неужто нажаловались?.. Ну ничего, это дело-то поправимое…

– Недоброе против государя замышляешь, – прозорливо заметил Илья.

Певец замахал руками так, что чуть не сверзился с ветки:

– Что ты, что ты! Это я о своем, о… о, смотри, конь какой! И откуда здесь взялся?..

Из леса выглядывал любопытствующий чубарый. По опыту прежних боевых походов он знал: вот-вот начнется самое интересное. Будет что внукам рассказать.

– Это мой конь, самим князем подаренный, – подобрел Илья. И ударился было в воспоминания, но, как на грех, дошел до «и послал меня тогда Владимир на ратный подвиг», после чего мысль богатыря, быстрая, аки каленая стрела, добралась-таки до цели нынешнего путешествия.

– Ах ты курвин сын! Зубы мне заговариваешь?! А ну отвечай, как тебя звать-величать!

– Соловей Одихмантьевич. А что?

– Не врешь?!

– Вот те крест!

Илья смутился. Из своего небогатого опыта общения с нечистой силой он знал: чудовища да прочие вороги рода людского креститься не умеют.

– А вон то – не речка ли Смородинка? – решил уточнить богатырь.

– Она самая, – обрадовался сидевший на дубе. – Не сумневайся, правильно едешь.

– Значит, точно Соловей?

– Точно, точно!

Илья со вздохом поправил шлем и взялся за булаву обеими руками.

– Тогда почто ж ты, Одихмантьев сын, кричишь по-звериному, свищешь по-соловьиному? Почто слезишь отцов-матерей, вдовишь жен молодых, почто малых детушек сиротишь?!

В устах Ильи слова «Одихмантьев сын» звучали какой-то особо обидной руганью. И остальное…

Соловей всхлипнул, от удивления не удержался на ветке и, совсем не по-птичьи маша руками, сверзился с дуба аккурат под ноги богатырю.

Чубарый в кустах разочарованно игогокнул: экий квелый нынче ворог пошел, чуть ругни – он и с ног валится! Перевелись настоящие злодеи в земле Русской!..

– Признаешь свою вину, супостат?

– Я ж… я ж тихо, чтоб не мешать никому! – выкрикнул поверженный разбойник. – Дочки родные – и те в лес выгнали… Ты, говорят, батюшка, поешь громко и коряво, тебе с людьми жить нельзя. Ну, они правы, конечно. Третьего дня-то, только я «Солнце за лес закатилось» завел – тихо-охонько! – в бане крыша-то и просела. Зато, знаешь, – оживился он, хватая Илью за рукав грязными пальцами, – комарье никогда в нашем доме не водилось, не выдерживали они моих песен. И медведи с волками близко к подворью не подходили. А с другой стороны, и дочурок моих понять можно: возраст-то не детский, замуж пора, а какой мужик позарится на них, ежли батюшка ихний такое вытворяет? Ну, я и ушел сюда. А что? Погоды нынче теплые стоят, пропитанье себе найду, дикий зверь меня сторонится, комары, опять же, не тревожат. И – пой, сколько хочешь! А я, брат, без песни долго не выдерживаю, плохо мне без нее становится, муторно. Что ж, что музыкального слуху нет? Я ведь так, дня себя, дня души. Понимаешь?

– «Для себя»! – передразнил Илья. – А люди невинные страдают! Отцы-матери слезами заливаются, жены молодые…

– Постой, постой! Это когда ж такое тебе сказывали?

Богатырь почесал в затылке, позабывши про шелом и оставляя на блестящей поверхности длинные вмятины.

– Ну дык… вчера был я у князя, только с походу воротился. Владимир сказывал: «Уже месяц как чинит безобразия, жен молодых вдовами делает, отцов-матерей…»

– Ну, видишь! – обрадовался Соловей.

– Что? – не понял Илья.

– Сам ведь говоришь: «Месяц»! Давно это было, я с тех пор ушел в глухомань, сам-один живу, никого не тревожу. Дочурки мои замуж повыскакивали, стрекозы, старшая на сносях уже.

– Ишь, проворная!

– Сам удивляюсь: когда успела? Ну, дом-то я им оставил, пусть живут-хозяйничают. Таперича тут живу, в лесу, людей не гублю. Так что припозднился ты, богатырь.

– Постой-постой, а что я князю скажу?

– Да правду и скажешь! А хочешь, я с тобою до Киева съезжу, сам все объясню? Может, споем по дороге на два голоса пару песенок… Ты, кстати, как смог подойти ко мне, поющему, так близко?

– Богатырь я али нет? – воскликнул Илья.

Соловей пытливо глянул на него.

– Хм… ну, и мне ведь медведь в детстве того… на ухо, – признался, краснея, Илья. – Хоть тоже люблю иногда, если поблизости никого нет… Народ теперь хрупкий, хворый, им что не так – сразу помирать. А в лесу, ты прав, можно не бояться.

И Илья улыбнулся широкой, по-детски светлой улыбкой.

Ехали в Киев вдвоем. Точнее, шли, а чубарый плелся позади и мечтал, чтобы это мучение поскорей закончилось.

– Давай еще раз про щуку.

– Давай!

– За ворота погляжу, что далеко-далёко…

– …Далеко-далёко, где луга-болота, где луга-болото, озеро глубоко…

– …Как во этим озере жила рыба-щука, жила рыба-щука – белая белуга…

– Белу-у-уга!..

Черепаха на дороге, заслышав их, с ужасом оглянулась и перешла на дробную рысь.