Текст книги "Фэнтези-2005. Выпуск 2"

Автор книги: Алексей Пехов

Соавторы: Генри Лайон Олди,Андрей Уланов,Святослав Логинов,Александр Зорич,Роберт Шекли,Вера Камша,Роман Афанасьев,Кирилл Бенедиктов,Игорь Пронин,Алексей Бессонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

– Добрый человек…

– Оставь мне… – Криво обгрызенный ноготь Зигги указал на голенища эльфовых сапог, пропутешествовал вверх, ненадолго задержавшись в районе широкого кожаного с богатым золото-серебряным тиснением пояса, поднялся еще выше… – Оставь мне свою куртку!

Так были произнесены роковые слова. Впрочем, в тот миг никто не подозревал об их великой сути. Солнце не раскололось надвое. Мрачные неизвестно откуда взявшиеся тучи не затянули небо в мгновение ока. И даже пыль на соседней улочке упорно не желала взлетать сама по себе – а исключительно при посредстве десятка бродивших по ней тощих белых кур.

Куртка у Гиль-Келаэда была не совсем обычная – даже для эльфа. И заключалась эта необычность отнюдь не только в привлекшей внимание Зигги расцветке. Ее сотворила – иным словом обозначить этот многолетний с активным участием магии и очень, очень кропотливый процесс нельзя – так вот, ее сотворила эльфийка, которой в не столь отдаленном, по меркам, разумеется, Лесного Народа, будущем предстояло стать для принца спутницей жизни. Подобных даров от своих невест эльфы получают немного, и потому вполне естественен тот факт, что курткой своей Гиль-Келаэд дорожил.

К сожалению, при этом Его Высочество ничуть не меньше любого другого эльфа был любопытен. И, столкнувшись с новой интересной загадкой, приходил в… ну, назовем это состоянием легкого возбуждения.

В данном случае на одной чаше весов лежало совсем непродолжительное – поход до лагеря и обратно никак не мог занять у легконогого эльфа больше четверти часа – расставание с подарком любимой, на другой же призывно маячила тайна…

Колебался Гиль-Келаэд недолго.

Зигги же не колебался вовсе. Едва эльф скрылся за амбаром в конце улочки, мошенник наклонился и, раздернув оплетку, вытянул из лежащих у его ног мишеней три небольших, но толстых и – судя по тому, как Полтора Райля их держал – весьма увесистых диска. Диски скрылись в мешке, туда же отправилась бережно свернутая куртка, после чего Зигги, размахнувшись, одну за другой зашвырнул плетенки в гущу бурьяна и, не оборачиваясь, зашагал прочь. Зашагал быстро, чуть горбясь под тяжестью мешка.

Диски, что посредством лямок тянули сейчас мошенника к земле, были сделаны из черного магнетита – металла, как в незапамятные времена определили гномы, отличающегося чрезвычайно мощными магнитными свойствами, а также необычайной мягкостью и склонностью к коррозии. Два последних качества, как несложно догадаться, отнюдь не добавили указанному металлу ценности. Потому-то три вышеуказанных диска, равно как и три откованных из того же магнетита наконечника стрел, обошлись Зигги всего в дюжину оловянных ложек – тех самых, из «Веселого крота» – плюс семь герцлей за собственно работу по отковке.

Полтора Райля был очень высокого мнения о своей задумке. Но также он слыл весьма предусмотрительным и осторожным человеком, и в качестве такового старался учитывать в своих планах и наиболее неприятные варианты развития событий. К примеру, что эльф распознает обман еще в лагере или даже по пути к нему. С другой стороны, Зигги слышал много легенд о легконогости эльфов, но эльфы, способные нагнать резвого жеребца, не упоминались даже в них.

Мошенник жалел только об одном – что не сможет увидеть лицо эльфа в миг, когда тот поймет, как именно его провели за нос… или, учитывая специфику облика, за длинные с ухоженными кисточками уши. Увы, магом Зигги не был и потому исполнить сразу оба своих желания – видеть эльфа и находиться при этом как можно дальше от него, – увы, не мог.

Обстоятельство сие было крайне прискорбно как для самого Зигги, так и для очень многих, пока еще не замешанных в эту историю.

Гиль-Келаэд и в самом деле раскрыл секрет «магических» стрел примерно на полпути от города до лесного лагеря. Конечно же, он не стал, как ждал Зигги, кривиться в гневе, поносить своих лесных богов и топтать злополучный лук ногами. Вместо этого Его Высочество прислонились к стволу ближайшего деревца и изволили звонко хохотать никак не меньше пяти минут. Затем принц, все еще продолжая радостно улыбаться, дошел до эльфийского лагеря, где не замедлил поделиться происшедшей с ним историей с частью своей свиты. Разумеется, ближайшими друзьями и такими же юными – по меркам Лесного Народа – недотепами, как и он сам.

Затем Гиль-Келаэд направился обратно в Розгор, имея при себе обещанный эльфийский лук и двух друзей, пожелавших лично взглянуть на человека, продемонстрировавшего почти эльфийское остроумие. Узнай Зигги об этом – равно как и о том, что на предназначенный для него лук можно выменять дюжин пять эльфийских курточек у любого розгороского торговца, – он бы наверняка бросился назад во весь опор. Но чудеса редки, и Полтора Райля продолжал нахлестывать жеребца, с каждым ударом копыт уносясь все дальше и дальше от города.

В свою очередь, не подозревавшие об этом эльфы довольно долго стояли около давешнего пустыря, недоуменно поглядывая то по сторонам, то на лениво ползущее меж редких тучек солнце. Наконец они все же дозрели до вывода, что с загадочным остроумцем произошло нечто непонятное. Нечто, требующее выяснения. Вывод сей эльфов взволновал, но совсем немного – ведь им было точно известно о существовании у людей специальной структуры, в задачи которой среди прочего входила помощь в розыске при подобных таинственных исчезновениях. Стража. Именно к начальствующему над ней Гиль-Келаэд и пришел. Один – потому что, увидев сквозь грязное оконце кое-какие детали интерьера, равно как и ощутив доносящиеся сквозь щели запахи, решил не подвергать своих друзей подобным испытаниям.

Пожалуй, роль, которую сыграл начальствующий над стражами славного Розгора уважаемый Алмо Кридль, переоценить трудно.

В чем-то она оказалась еще более значимой, чем сыгранная Зигги или даже самим Гиль-Келаэдом, – ибо именно действия уважаемого Кридля придали ходу событий практически необратимый характер.

Необходимо заметить, что на своем ответственнейшем посту Алмо Кридль пребывал весьма недолго, чуть больше двух недель. До этого уважаемый Кридль занимал аналогичную должность в Номбретоне, центральном городе провинции Шамшань. В Роз-горе же Алмо очутился вместе с свеженазначенным королевским градоправителем – достопочтенным Бон Виллемом, до столь же недавнего времени занимавшим лучшие покои Номбретонской ратуши. Совпадение это при более детальном рассмотрении никаким совпадением вовсе не являлось – уважаемый Кридль вот уже второй десяток лет числился родственником достопочтенного Виллема. Конкретнее – зятем, а еще конкретнее – мужем третьей, самой некрасивой дочери градоправителя. Именно любящий тесть и счел необходимым обеспечить Алмо новое назначение – во-первых, исходя из естественного желания иметь на ключевом посту доверенного и проверенного человека. Во-вторых же, если верить слухам, руководствуясь ничуть не менее естественным желанием не выпускать родственничка, в искренности родственных чувств которого он имел все основания сомневаться.

Также стоит отметить, что уважаемый Кридль по примеру тестя числил себя адептом веры Роа, Бога-Огня. Одним же из краеугольных камней доктрины данной религии был лозунг о неоспоримом и незыблемом превосходстве человеческой расы над прочими. Упоминалось в сей доктрине – правда, тоном ниже, – что прочим расам неплохо было бы чуть потесниться. Буде же оные расы, закостенев в невежестве своем, откажутся признать очевидное и уступить законное – потеснить их. Всей мощью, коей Роа столь щедро наделил возлюбленных детей своих.

Сложно сказать, насколько логичным со стороны Его Величества было назначение человека, исповедовавшего подобные воззрения, на должность розгорского градоправителя. Учитывая, что донос, послуживший причиной отставки предшественника Виллема, состоял по большей части из обвинений в «наигнуснейшем потворствовании ельфам и гнумсам», возможно, какая-то логика в этом назначении все же присутствовала. Какая-то.

Нельзя, однако, сказать, что уважаемый Кридль был столь же рьяным борцом за попранные права людей, как его тесть, – для этого он был слишком ленив, да и глуп. Эльфов Алмо не любил за иное – за их красоту. Он и сам никогда не мог претендовать на звание писаного красавца, а полтора десятка лет, проведенные в обществе третьей дочери Бон Виллема, могли воспитать любовь к прекрасному – если не считать за таковую тягу к девицам из «веселых домов» в те редкие моменты, когда Кридль считал себя вырвавшимся за пределы семейного окоема, – только у цельной и философски предрасположенной натуры. Поскольку к таковым уважаемый Кридль никогда не относился, то все превосходящее гармоничностью криво слепленный кувшин он ненавидел. Вернее, так – завидовал и вследствие этого ненавидел. Черной и вязкой, как смола, злобой.

Вдобавок ко всему должность начальствующего над стражей Розгора оказалась вовсе не такой прибыльной, как казалось по ту сторону Перевала Седых Гор. Проклятые эльфы ничего не знали – вернее, делали вид, что не знают, – о старинном человеческом обычае отступных. Подгорные карлики – эти вовсе кого угодно могли придушить за лишний медяк поверх оговоренной в уложениях подати. Что до людей… Ну, от этих кое-какой золотой ручеек струился, но куда менее обильно, чем ожидалось… потому как был тот ручеек лишь малой частью денежной реки, а большая часть той реки текла в кошели с такими гербами, о которых и тесть Алмо говорил с почтительным придыханием. Была, конечно, еще всякая торговая шелупонь, жадно догладывающая крошки со столов солидных кумпанств, но мелочь – она мелочь и есть. Пока еще вытрясенные из нее герцли сложатся хотя бы в серебро, не говоря уж о полновесных райлях! А то и вовсе прилипнут к потным ладоням рядового стражника – за каждым-то не уследишь, и на десятников надежды нет, у десятников тоже карманы на груди чуть пониже Эмблемы Доблести не для одних семечек нашиты.

О карманах этих, длинных и узких полотняных мешочках, аккуратно и не очень пришиваемых к изнанке форменных кафтанов, за время, пока Гиль-Келаэд излагал суть произошедшего с ним, уважаемый Кридль успел подумать раз пять. Речь же стоявшего перед ним эльфа он слушал даже не в пол – в четверть уха. Пришел тут, понимаешь, один такой, весь из себя красивый до невозможности, стоит, нудит… и ведь как, зараза, напевно да мелодично нудит, подумал Алмо, явственно ощущая, как очередной приступ злобы зреет где-то внизу живота, готовясь ринуться вверх, затопить шею и лицо багровым, стиснуть горло приступом…

– Короче! – прервал он эльфа. – Говори, че надо, и выметайся вон! А то явился тут, понимаешь… будто у меня дел других нет!

Эльф моргнул. Удивленно.

– Возможно, я еще недостаточно хорошо овладел вашей речью, добрый человек, – начал он, – но мне казалось, что я достаточно ясно изложил…

– Короче! – рявкнул Алмо. – Так! Тряпку свою ты этому пройдохе отдал сам? Добровольно? Я тя правильно понял?

– Я настолько плохо говорю? – огорченно переспросил эльф. – Конечно же, мою куртку мог отдать только я, а не кто-то иной…

– И взамен он дал тебе лук? Вот эту самую деревяшку?

– Истинно так, – подтвердил Гиль-Келаэд. – Рад, что вы все-таки поняли меня, несмотря на…

– Короче! – в третий раз повторил начальствующий над стражей Розгора. – Коли сделка ваша, как ты сам говоришь, состоялась при полном согласии и, гы-гы, непротивлении сторон, причин разыскивать твоего этого… как его…

– Благородного Курб де Курза, архидоцента всех трех магических школ Гурривальского университета, – напомил эльф.

– …Вруб де Хурза у меня нет. А то, е-мыть-пилить, вам, длинноухим, – Алмо тяжело засопел, – только волю дай, на кажной сделке начнете верещать, что вас обманывают и ваще. Короче – вали прочь с глаз моих!

– Добрый человек, боюсь, вы все же не поняли меня, – вздохнул эльф. – Дело в том, что…

– Взвыздик! – заорал Кридль. – Подь сюды!

За дверью гулко затопало. Настолько гулко, что Гиль-Келаэд с легкой опаской покосился на стены и потолок – ибо, по мнению эльфа, подобные звуки мог бы издавать либо тролль, либо существо равных с троллем размеров… и неуклюжести. Тролли же порой и в собственных пещерах учиняют такое… взаимоотношениям же троллей и созданных человеком строений посвящен целый пласт человеческого же фольклора.

Гиль-Келаэд ошибся, но совсем ненамного – появившаяся на пороге масса в изрядно обляпанной чем-то светлым и жирным кольчуге среднестатистическому троллю по габаритам все же уступала. Возможно, судя по едва заметным среди набрякшей кожи свиным глазкам без малейших проблесков разума, не только по габаритам.

– Звали, увжам?

– Выбрось ентого нахала. – Алмо попытался ткнуть в сторону эльфа гусиным пером, но оно выскользнуло из пальцев Кридля и, мазнув чернилами по краю стола, улетело куда-то вниз. – И подальше выбрось!

– Слушсь, увжам!

Эльфы, как известно, не боятся троллей. Как правило, в случае опасности им не составляет особого труда расстрелять этих, пусть могучих, но вместе с тем неуклюже-медлительных созданий из луков. В тех же редких случаях, когда рядом с эльфом наличествует разъяренный тролль, но отсутствует верный лук, в ход идет добрая гномья сталь… или быстрые ноги.

Но главная причина, по которой эльфы нисколечко не опасаются троллей, заключена в том факте, что тролли думают – если к происходящим в их головах процессам вообще применим сей термин – чрезвычайно медленно. В отличие от Лесного Народа.

Ни в коем случае нельзя заявить, что Гиль-Келаэд был тупоумнее тролля. Просто в определенный момент у него возникли проблемы с осознанием реальности происходящего. К чести принца стоит отметить, что он отчаянно пытался с этими проблемами совладать – все время, пока Взвыздик приподнимал его за воротник, нес по коридору, выставлял на крыльцо и отточенным за многие годы практики пинком под зад отправлял в полет. Правда, на эльфах Взвыздику до сих пор упражняться не приходилось, отчего полет Гиль-Келаэда продолжался несколько дольше, чем предполагал десятник, – не до середины лужи у коновязи, а локтя на три ближе к ее дальнему берегу.

Зато приводнился эльф, по мнению Взвыздика, просто превосходно – ни тебе выставленных рук-ног, ни тебе воплей. Как бревнышком летел, так и плюхнулся – плашмя, подняв целый фонтан грязных брызг… Загляденьице.

* * *

– А дальше?

– Дальше, – бродяга придавил большим пальцем левую ноздрю и, повернув голову, звучно высморкался, – дальше фарс кончается. Дальше, вьюнош, починает идтить одна сплошная трагедия. Такая, что у меня при одних думках о ней горло перехватывает.

– В том бурдюке, – холодно сказал паренек, – что ты якобы незаметно для меня перетащил со стола на лавку подле себя, осталось аккурат на полторы кружки. Так что давай сполосни винцом свое перехваченное горло и продолжай.

* * *

Народу близ занимаемых розгорской стражей хором в тот час проходило немного. Кроме двух друзей Гиль-Келаэда, его полет удостоились лицезреть трое гномов и то ли пятеро, то ли семеро людей. Разумеется, все они тотчас – кто бегом, а кто того быстрее – бросились на помощь эльфу.

И все – кто раньше, кто мигом позже – замерли, словно налетев на каменную стену, увидев, с каким лицом встает из лужи Гиль-Келаэд. Замерли – и стояли будто каменные столбы до тех пор, пока принц и двое его спутников не скрылись из виду. А потом трое гномов и то ли пятеро, то ли семеро людей тоже исчезли – кто бегом, а кто того быстрее. Все они покинули Розгор, самое позднее через час с четвертью. Ровно столько времени заняла у одного из людей продажа каменного дома – два этажа, красная черепица, входная дверь из мореного дуба, балкончики с перильцами – в центре Розгора, каменного же, доверху набитого товаром, амбара, а также обмен полученного золота на драгоценные камни и вексель Стреггеборского гномьего товарищества менял и ростовщиков.

Разумеется, продавал купец вышеуказанное имущество по дешевке, можно даже сказать, практически даром. Разумеется, он не прогадал, а остался в выигрыше. Очень крупном, какого не срывал ни до, ни после за всю свою долгую и отнюдь не размеренно спокойную жизнь.

Именно в миг, когда указанный купец – почтенный негоциантус из Доктевита по прозванью Лo Вениль, – что есть сил хлеща нагайкой по конскому крупу и плечам не успевших вовремя шарахнуться в сторону прохожих, покидал Розгор, в приемной зале достопочтенного Бон Виллема появился гном. Гном этот, один из трех старейшин розгорской гномьей общины, был известен слугам градоправителя ничуть не хуже, чем стражам у городских ворот, – профиль на золотых монетах, что швырнул им Ло Вениль. Потому и гном и негоциантус очень быстро попали туда, куда стремились. Вениль – на ведущий к перевалу тракт, старейшина же – в кабинет градоправителя, на имевшийся в котором стол гном, ни слова не говоря, выложил небольшой свиток.

В свитке – розовой вентодьерской бумаги, как не преминул с завистью отметить градоправитель, – каллиграфическим, очень изящным почерком излагалась просьба: до захода солнца обеспечить доставку в эльфийский лагерь начальствующего над роз-горской стражей человека, прозываемого Алмо Кридль, одного из его подчиненных, прозываемого Взвыздиком, а также еще одного человека, именовавшего себя благородным Курб де Курзом, архидоцентом всех трех магических школ Гурривальского университета. Последний пункт списка заставил достопочтенного Бон Виллема удивленно приподнять бровь, ибо Гурриваль, как ему было доподлинно известно, являл собой забытый большинством богов городишко на побережье. За университет в нем могла сойти разве что ценимая тамошними рыбаками за дешевый и при этом не шибко разводимый эль таверна «Лихая плоскодонка», в которой оные рыбаки после пятой-шестой кружки принимались читать всем желающим и нежелающим лекции. Тема лекций не менялась уже лет триста: сегодня в моих сетях больше дыр, чем вчера, потому что из них ушла та-а-акая рыбина…

Достопочтенный Бон Виллем внимательно прочитал свиток от начала до конца, затем от конца до начала… затем вновь от начала до конца и в итоге понял лишь одно – подобных просьб, более походящих на категорический приказ, ему доселе видеть и слышать не приходилось.

Попытка прояснить суть дела у доставившего послание гнома с треском провалилась – клятый нелюдь либо и в самом деле ничего не знал, либо упрямо не желал делиться имеющимся у него знанием с достопочтенным Виллемом. Минуты через три его однообразные «не знамо», «мне сказали – я принес», «они велели ждать ответ» наскучили градоправителю, и он, прозвенев колокольчиком, приказал явившемуся слуге:

– Проводи почтенного старейшину в приемную залу и пошли кого-нибудь за Кридлем НЕМЕДЛЕННО! Да, и пусть Ния тоже ко мне поднимется!

Слуги у достопочтенного Бон Виллема были вышколены хорошо – правда, заслуга в этом была не столько самого градоправителя, сколько его супруги, только что упомянутой Нии, – и превосходно умели не только разбираться в интонациях хозяйского голоса, но и подыскивать этим интонациям подходящие словесные эквиваленты. В данном случае эквиваленты виллемовскому «НЕМЕДЛЕННО» были подобраны такие, что пыхтящий, словно загнанный жеребец, Алмо предстал пред тестем всего лишь на минуту позже тещи – хотя последней надо было всего лишь подняться с первого этажа на третий. Тогда как Кридлю – дождаться мальчишку-гонца, а затем и самому преодолеть добрых четыреста саженей, отделявших хоромы стражи от ратуши.

Не будет преувеличением также отметить, что Ния Виллем обладала ничуть не менее – а возможно, даже и более – острым умом, нежели ее супруг. По крайней мере, воспоминание о недавнем визите придурковатого эльфа им вдвоем удалось вытрясти из дырявой памяти Кридля довольно быстро. Затем Алмо, успевший за время допроса превратиться из Кридля запыхавшегося в Кридля донельзя перепуганного, был вытолкнут за дверь, потому как и теще и тестю было очевидно – дальнейший ход семейного совета в присутствии зятька нужды не испытывает.

– Что будем делать, Боня?

Последние три с лишним десятка лет достопочтенный Виллем тщетно пытался изгнать из лексикона супруги это когда-то весьма импонировавшее ему обращение. Однако стоило Ние чуть забыться… впрочем, сейчас и сам градоправитель не обратил на «Боню» ровно никакого внимания.

– Что, что… будто я знаю, что! – проворочал он, обходя стол и устало падая в кресло. Допрос Алмо проходил нелегко, и пару раз Бон почти всерьез пожалел, что не может прописать зятю испытанное средство для укрепления памяти – сеанс у городского палача. – Угораздило ж… родственничка! И ведь говорил я тогда…

– Можно подумать, у нас выбор был великий, – фыркнула Ния. – Женихи стаями так и вились…

– Стаями не стаями, – вздохнул Бон, – а ушлых да небрезгливых… могли б чуток обождать. А этот… из грязи вытащили, на теплое место усадили, так теперь еще и сопли за ним подбирай! И-эх!

– Надеюсь, – ледяным тоном осведомилась супруга, – ты не собираешься избавиться от него, воспользовавшись поводом в виде этого… неймоверного по наглости требования?

– Конечно же, нет! – с негодованием воскликнул Бон. – Этим… этим… недочеловекам…

– Ведь если ты спокойно подумаешь, – вкрадчиво произнесла Ния, – то согласишься, что Алмо не так уж и виноват. Он, признаю, не блещет умом… но, с другой стороны, если мы не будем постоянно указывать этим существам на подобающее им место…

Бон Виллем тяжело вздохнул.

– Пока на королевском троне сидит…

– Ш-ш-ш…

– …наш пресветлый, да продлятся его дни, король Вар-А-Гусль IV, я, скромный слуга его, обязан руководствоваться в деяниях своих королевской волей, а не личными помыслами! – ко-сясь на портрет монарха, нарочито громко произнес градоправитель. – Воля же королевская ясна – Величество желает, дабы язычники лесные и подгорные приобщались к чудесам истинных богов не огнем и сталью, а через восхищение дарами, кои боги наши в неизбывной доброте своей роздали возлюбленным детям своим.

Слухи, что в рассылаемых двором королевских портретах имеется некое искусно вплетенное заклятье, пробуждающееся при определенных звуках – например, «король», «трон», «наследник», «заговор» и так далее, – передавались среди чиновничьего сословья уже не первый век и сходить на нет отнюдь не собирались. Последнему обстоятельству весьма способствовала Тайная Королевская Стража, служащий которой и придумал впервые сей слух, за каковую придумку был одарен денежной премией и рекомендацией к повышению.

– И как же именно ты намерен исполнить королевскую волю? – уперев кулаки в бока, осведомилась достопочтенная градоправительница.

– Как намерен, так и исполню, – ворчливо отозвался Бон Виллем. – Может быть… скорее всего, придется отдать длинноухим этого дурака стражника… Взывика, или как его там… потому как поймать мошенника вряд ли удастся. Сначала, разумеется, я дам этим… лесовикам, – градоправитель брезгливо покосился на стол, – дам им понять, чтобы они отучились составлять писульки, выдержанные в подобном тоне. Хе. Если хотят чего просить, пускай не присылают всяких заросших шерстью коротышек, а являются сами… сюда, в мою приемную залу… и ждут, пока я смогу их принять… да, – закончил Бон «Виллем и потянулся за колокольчиком.

За следующий час Бон, Ния и вызванный достопочтенным градоправителем старший писарь извели почти три дюжины бумажных листов, прежде чем итоговый результат устроил их как внешним видом, так и внутренним содержанием. Надо сказать, что писарь и в самом деле постарался – для человеческого взора его работа почти не уступала творению эльфийского каллиграфа. Тем обиднее было бы для почтенного писаря узнать, что старался он зря. Совсем зря.

Эльфы не стали разворачивать доставленный им свиток – его возможное содержание было им абсолютно не интересно. Для них имело значение лишь одно – окажутся ли три нужных им человека под сенью лесных крон до момента, когда с этих крон исчезнет последний луч заходящего солнца, или же не окажутся.

Трое людей так и не появились.

Солнце зашло.

Закатная заря еще не успела отгореть, когда из четырех человеческих городов-анклавов исчезли и эльфы и гномы. Все.

Двоих градоправителей это событие удивило и насторожило настолько, что они приказали запереть ворота, обычно гостеприимно распахнутые в ожидании припозднившихся путников, и удвоить ночную стражу. Третий – розгорский – удивился куда меньше, но ограничился лишь запиранием ворот. Четвертый же не обеспокоился вовсе – эльфы и без того недолюбливали человеческие постройки, предпочитая проводить ночь в лесном лагере неподалеку от города, ну а гномы… да мало ли что стукнет в квадратные головы этих бородатых коротышек?

Впрочем, действия или бездействия градоправителей никакого влияния на дальнейшие события не возымели.

Час предрассветный, когда луна уже скрылась за едва различимой черной кромкой горизонта, а свет далекой зари еще едва-едва подсветил небо, когда ноги – словно две дубовые колоды, а веки – словно мешки с песком, когда из-под лесных нахохлившихся деревьев выползают языки тумана – этот час стражи на стенах именуют «собачьим» и частенько лаются меж собой за право спать в сей час под теплым боком знакомой девки, а то и законной жены.

Эльфы же называют его Часом Волка.

Будь хоть один из стражей на стенах эльфом – пусть бы даже не чистокровным, а хоть полукровкой или даже квартеронцем, найдись такой страж, – наверняка бы выронил копье, стекленеющим от ужаса взором глядя, как встает над лесом призрачная тень, впитывает клочья тумана седая шкура и вспыхивают звезды-глаза.

Пришел Час Волка – и Белый Волк поднялся над лесом. Яростно сверкнул желтым огнем звездных глаз, нетерпеливо переступил с лапы на лапу… и, задрав морду к перечеркнувшей небо дымке Великой Тропы, беззвучно завыл.

И так же беззвучно на стены четырех городов пришла смерть.

Магия Лесного Народа умеет дарить жизнь – щедро, не скупясь. Но забирать жизнь она умеет тоже – куда как неохотнее, однако умеет. Стражники на стенах умерли быстро и бесшумно – ни одно копье не лязгнуло, выскальзывая из враз похолодевших пальцев, ни одна кольчуга не издала предательский звон, когда ее владелец, пошатнувшись, начал оседать на камни.

Потом смерть соскользнула со стен и потекла вдоль улиц – жадно выглядывая из-за плеч тех, кто подхватывал роняемые копья и кренящихся стражников. С ними она входила в дома, и там – там смерть начинала говорить. Разно – шипением рассекаемого острейшей сталью воздуха, легким посвистом стрелы, глухим шлепком, когда эта стрела вонзалась в податливую плоть, бульканьем вспоротого горла или тяжелым стуком капель о доски пола. Смерть говорила разно, но смысл ее речи был один: я приш-ш-шла!

Приди смерть с людьми – и она бы отметила свой путь в ночи яркими кострами пылающих домов. Но смерть пришла с эльфами, а Лесной Народ огонь не любил.

Лишь в одном из четырех городов смерти пришлось на миг сдержать свой бег – в Намсуре, в гостином дворе на втором этаже мирно спавший в лучших тамошних апартаментах маг школы Воздуха вдруг резко сел на кровати, когда холодный, словно лунный свет, клинок коснулся его груди. Встал, недоуменно жмурясь, – о сердечных болях он доселе знал лишь понаслышке и главным их источником почитал женское кокетство, – распахнув дверь, вышел на крохотный балкончик. И замер, глядя, как стройные силуэты мелькают меж строений – а дальние, у городских стен, дома, дрожа, расплываются черно-багровыми тенями. Маг замер на миг, затем вытянул руку: ослепительно-голубая молния с треском рванулась от его ладони и з^змеилась вдоль улицы. Те, кого она задевала, разом теряли изящную стройность и начинали биться, корежиться в жутком подобии пляски. Но задевала молния не всех, далеко не всех, и запнувшаяся было смерть прыгнула навстречу, прошуршав в воздухе совиными перьями двух десятков стрел. Нашла, ударила и отшвырнула назад в комнату тело, сразу ставшее похожим на утыканную швейными иголками тряпичную куколку.

Эльфийские боевые стрелы убивают мгновенно. Почти – умирая, маг успел улыбнуться.

О происшедшем жители Четырех Королевств узнали довольно скоро. Конкретнее – утром следующего дня, когда появившиеся словно ниоткуда гномы принялись деловито выкладывать перед четырьмя королевскими дворцами нечто, напоминающее коконы гусениц. Коконы были зеленые и довольно разнообразные по части размеров – ведь их содержимое тоже было разным. Самому младшему «содержимому» было всего два месяца и три дня, восьмилетие же самого старшего должно было праздноваться послезавтра.

Они были очень разные – но сейчас, лежа в своих травяных колыбельках, совершенно одинаково улыбались одному и тому же чудесному сну. Сонный морок был очень нестоек, он таял от одного лишь прикосновения к колыбельке. Проснувшийся малыш чаще всего начинал плакать, те же, кто был постарше, – сквозь слезы требовать немедленно вернуть обратно волшебную поляну, цветы и сказочных зверей.

В Карампе громче все прочих ревела четырехлетняя девочка – очаровательная золотовласая и голубоглазая малышка в розовом платьице. Малышка была племянницей Его, милостью Истинных Богов Величества Короля Карампы, Князя Паски, Верхней Нелии и Западного Предела, Великого Герцога Чжилийского и прочая и прочая, Юлирема XII. Король Юлирем очень любил своего младшего брата – качество, среди королей встречающееся достаточно редко, – и потому, узнав, что для малышки Найгелики он с прошлой ночи стал самым близким родственником, Его Величество изволили гневаться. Гневался Король Юлирем так, что даже в дальнем от монарших покоев крыле дворца часовые начинали опасливо коситься на сыплющуюся с потолка побелку.

Впрочем, спустя пару часов король успокоился настолько, что позволил придворным собрать с ковра обрывки переданного гномами свитка, сложить их, переписать послание на целый – пока еще – лист бумаги и поднести указанный лист ему. После чего Его Величество вновь изволил разгневаться, а Второй Хранитель Третьей Королевской Залы мысленно порадовался собственной предусмотрительности – не прикажи он снять с разорванного свитка две копии, пришлось бы вновь ползать~по ковру, а с его-то ревматизмом…

Схожие сцены разыгрались в эти часы в королевских замках всех Четырех Королевств – исключением стал лишь король Фах, прозванный Рассудительным. Как видно, прозвище свое король носил вполне заслуженно – он не только не изорвал эльфийское послание в клочья, но и с первого раза дочитал его до конца.

Неудивительно, что на спешно собравшемся через восемь дней Совете Четырех Королей именно Фах попытался высказать мысль, что, возможно, с лесными дикарями, кровожадными исчадиями преисподней, чьи лапы обагрены невинной кровью по самые коренные клыки… в общем, с этими эльфами стоило хотя бы попробовать наладить нечто вроде диал…