Текст книги "Фэнтези-2005. Выпуск 2"

Автор книги: Алексей Пехов

Соавторы: Генри Лайон Олди,Андрей Уланов,Святослав Логинов,Александр Зорич,Роберт Шекли,Вера Камша,Роман Афанасьев,Кирилл Бенедиктов,Игорь Пронин,Алексей Бессонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Сирота, значит, – кивнул Бат. И после деликатной паузы поинтересовался: – Ты это… кашу будешь? Пшенная, с мясом?

– Не буду.

– Да полно тебе ломаться!

– Правда не хочу! Я не голодная! – Девочка наморщила носик. – Я просто тут с вами посижу немножечко. И пойду. Ведь можно?

– Да сиди пожалуйста. Можно даже без спросу – пещера ведь не наша.

– Я знаю, что не ваша. Раньше тут жил один… один мудрец. Это он написал на стене. Но потом его позвала его мама – ну, та, которая живет на небе. И он куда-то ушел. Раньше мы с ним часто играли вместе, было весело. А еще раньше здесь жил другой человек. Плохой. Он рылся в могилах, вытаскивал оттуда кости беременных. Потом вызывал ихних духов и все время их мучил. Чтобы они на него работали. А потом его укусила ядовитая змея, он опух, стал как жаба. А еще раньше тут жили две сестры, они прятались от своего господина. Но потом их нашли и забрали в город. Там, наверное, их убили. А еще раньше тут один чудак жил…

– Раш-раш-раш, – засмеялся юноша, понимающе глядя на девчонку, как будто издавна были они друзьями и он уже знал, какого именно чудака та имела в виду. Но Бата Иогалу отвлек костер, и он переглядок этих не заметил.

– И откуда ты все это знаешь? Родители тебе рассказывали? – спросил Бат.

– Родители мне ничего такого не рассказывали. Потому что они умерли, я же говорила.

– Ну, мало ли…

– Они умерли еще до того, как тех двух сестер нашли!

Бат мысленно оценил возраст девочки – должно быть, никак не больше десяти лет.

«А то и семь. Глазенки совсем уж бесхитростные».

– А давно это было? Год назад? Два? Когда они умерли?

Девочка шморгнула носом, вопросительно посмотрела на Раш-Раша, на лице которого застыла загадочная гримаса, потом перевела взгляд на Бата и наконец ответила:

– Я вам лучше этого не скажу.

– Не скажешь? – Бат потянулся к котелку и подцепил на кончик ложки еще каши.

– Если я скажу, вы сразу испугаетесь.

– Да мы не из пугливых, – отозвался Бат с набитым ртом. – Я, милая моя, даже черного медведя не боюсь! И даже могу влезть ему на шею! И смыкать его за уши. А могу ногой ему поджопник вот такой вот – бамс! – отпустить. И медведь твой кубарем через голову покатится. – Артистично размахивая руками, Бат показал, как именно он управится с медведем.

Девчонка рассмеялась и захлопала в ладоши. Раш-Раш обрадованно закряхтел. И Бат заулыбался. Детское общество ему никогда не докучало.

Как вдруг девочка перестала смеяться и сказала:

– Все равно не скажу. Потому что некоторые слова – они пострашнее черного медведя.

От уверенного тона девочки повеяло потусторонним холодком. Это дуновение, впрочем, Бат поспешил поскорей вычесать из розы ветров своего сознания. Он нервически облизал ложку и заметил примирительно:

– Ну, дело твое. Не хочешь – не говори.

– Да вы не обижайтесь, дяденька. Просто вы такой добрый… Мне так не хочется вас испугать! Лучше спросите какой-нибудь другой вопрос.

– Другой? Ну, спрашиваю, ладно. Как тебя зовут?

– Зовут Елей.

– И где Еля живет?

Девочка снова спрятала глаза и засопела. Раш-Раш принялся шарить взглядом по потолку, где отплясывали свои дикие танцы длинные тени от костра.

– Не хочешь говорить, тогда я сам угадаю. Ты живешь в доме пастуха, возле водопада!

– А вы что, там тоже были? – удивилась девочка.

– Не был. Но мои товарищи говорили, что где-то здесь должен быть водопад. А рядом с ним – пастуший дом. В этом доме, думается мне, Еля и живет. Правильно, Еля?

– Неправильно, – девочка энергично замотала головой, и ее редкий хвостик дважды хлестнул ее по щекам. – Там никто не живет. И в этот дом людям лучше не ходить, потому что там водятся эти… как их… призраки! Честное-пречестное слово! – Она посмотрела на Раш-Раша, словно бы ища поддержки.

Раш-Раш выразил согласие угрюмым мычанием.

– Тогда ты живешь в Птичьей долине!

– Тоже неправильно. В той долине живут только пастухи да ихние бараны. Они глупые, жадные и неопрятные. У них все село воняет шкурами.

– Подумаешь, какая госпожа! Шкурами воняет! Тогда где же ты живешь? Наверное, во дворце?

– Нигде. Я нигде не живу! – мрачно сказала девочка.

– Так не бывает. Все люди обязательно где-то живут. У каждого должен быть дом!

– Неправда. Вот у вас же нет дома – и ничего!

Бат Иогала задумался. В каком-то смысле негодяйка была права. Конечно, случались места, где он задерживался надолго, даже на несколько лет. Но пустить корни у него никогда не выходило, все тянуло его куда-то, и шел он, не столько соблазнившись зверьем да деньгами, сколько самой мыслью о неведомых краях, о свободе.

– Я взрослый. Аты – маленькая. Вот и Раш-Раш тебе скажет, если ты мне не веришь: у каждой девочки обязательно должен быть дом!

– Его зовут не Раш-Раш, – строго сказала Еля. – А Гррссы. И он тоже нигде не живет.

– Правда, что ли? – Бат посмотрел на юношу, но тот лишь усмехнулся и развел руками: мол, понимайте как хотите.

– Что за имен понапридумывали? – задумчиво бросил Бат, вновь набирая себе каши. – Что это за имя для пацана – Гррссы? Я такого и не слыхивал… По мне, так даже Раш-Раш лучше.

– А ему все равно, как его называют. Ему лишь бы не лезли!

– Не лезли?

– Ну да, не лезли. Как еще сказать? – Девочка примолкла, подбирая выражение. – Ну, чтобы никто от него ничего не хотел, понимаете?

– Понимаю, – сказал Бат. На самом деле он ничего не понимал. Но, поразмыслив, нашел-таки объяснение: «Ясен перец! Парень он миловидный, стройный… А баре нынче пошли распущенные, каждый день караван идет через Старый перевал чуть ли не с царем каким. Видят небось красавчика и пристают со своими этими дуростями. Тем более что парень немой, не разболтает никому. Удобно…»

Он снова оделил себя кашей, хоть и был уже сыт.

– А можно мне тоже попробовать? – Еля просительно посмотрела на котелок.

– Так бы и сразу! А то строишь из себя тут непонятно кого. Держи ложку.

Но ложку девочка не взяла. Она вскочила и, широко расставив ноги, встала над котелком – фигуры Бата, Раш-Раша и Ели образовали равнобедренный треугольник. Девочка протянула над варевом руку и быстро-быстро зашептала.

Запахло лавровым листом и имбирем. Причем запах был таким сильным, будто не щепоть травяной смеси высыпал в кашу Бат, но сама пещера была котлом со специями, в который вдруг высыпали Бата, Раш-Раша и Елю.

Щекотный дух черного перца ударил Бату в ноздри, и он громогласно чихнул. Глаза охотника увлажнились.

Тем временем Еля прошептала новую абракадабру, сжала ладонь в кулачок, поднесла кулачок к губам и слизнула невидимое лакомство с растопыренных пальцев. Обсосала мизинец и удовлетворенно зажмурилась.

– Вкусно! – сказала она.

В тот же миг аромат специй растаял без следа. Ни лаврового листа, ни имбиря, ни перца. Сырой запах камня и душный запах птичьего помета вновь вошли в силу.

– Спасибо, дяденька Бат! – сказала девочка и вернулась на прежнее место. – Но только жжется немного внутри, как будто кишки чешутся.

– Раш-раш-раш, – отозвался юноша.

– На здоровье. – Бат утер нос рукой и заглянул в котелок. – Постой, а за что спасибо-то? Ты же ничего не съела!

– Я вообще мало кушаю, – сказала Еля тоном отменно полакомившегося дитяти, и это успокоило Бата. «Может, ей и впрямь пол-ложки – самое то?!» Как вдруг Бату кое-что вспомнилось: – Погоди, как это ты меня только что назвала?

– Дядей Батом. А что? – Зеленые глаза девочки округлились. – Разве не так?

– Так… Да только… Разве я тебе говорил, как меня зовут?

– Говорили!

– Что-то не припомню!

– Ну… тогда не говорили, – быстро сдалась девочка.

– Откуда же ты знаешь, как меня зовут?

– А мне Гррссы сказал.

– Так он же немой?

– A-а, ну да, немой, – задумчиво глянув на юношу, согласилась Еля. – Тогда мне ваши люди сказали. Охотники.

– Ты что же, видела их? Где ты их видела, скажи-ка?

Несложные вопросы Бата загнали Елю в тупик. Она согнулась, уперла локти в колени и уныло оттянула кулаками щеки.

– Не помнишь, где видела? – не отставал Бат.

– Не помню, – буркнула Еля.

– Ну вот… А имя – помнишь… Нехорошо получается. Разве родители… ну, или кто там тебя воспитывает, разве они не говорили тебе, что врать нехорошо?

– Говорили.

– Тогда сказала бы правду. На мне же не написано, что меня Батом зовут!

– Вообще-то написано. Для тех, кто умеет читать. – Девчонка озорно улыбнулась.

– И на каком это месте написано? Может, на этом? – Бат привстал и треснул себя по тесно обтянутому кожаными штанами заду. – Или на этом? – Хлопнул по лбу.

– Раш-раш-раш!

– На том месте, где у вас мысли.

– На голове, что ли?

– Нет, в голове.

– Ого! Да тут передо мной знатная ведьма Елеанирда Косматая собственной персоной! И она умеет читать, что у людей в голове! – сказал Бат глумливо.

– Ничего тут такого нету. Мои друзья читают в голове, как вы в ваших книгах.

– Что за друзья такие? Ведьмацкого, что ли, роду?

– Мои друзья – они духи, – серьезно ответила девочка.

У Бата похолодели кончики пальцев и отяжелел язык. Очень уж не любил он слово «духи». И вдвойне не любил ситуаций, в которых его обыкновенно произносят. Где какое несчастье – всегда духи виноваты. Удавился мужик – дух-самогубец им овладел, бабу свою зарезал – овладел дух ревности. Дом сгорел – духа воздуха не умилостивили. Уд не стоит – не нужно было мочиться под священным деревом, духа прогневал. Духи-духи-ду-хи. «Зато когда что-то путное случается, про духов и не вспоминает никто, мол, тут их влияния нету. Это как тот песняр говорил про войну, что города сдают солдаты, а берут – ихние воеводы…»

– Негоже детям с духами знаться, – осуждающе заметил Бат.

– Раш-раш-раш.

Срок ложиться еще не подошел, да и сна не было ни в одном глазу.

Стоило Бату заикнуться об отдыхе, как Раш-Раш с Елей поглядели на него укоризненно – мол, погоди, погоди!

– Чаю, что ли, сделать? – предложил Бат.

Гости воодушевленно закивали.

– Тогда, Елюшка, ступай на воздух, помой котелок, набери чистого снегу.

Та лучезарно заулыбалась, скинула шубку и в одном шерстяном платье с высоким горлом, свежем, чистом, словно бы вчера сшитом, шустро бросилась к лазу.

– А ты, Раш-Раш, дровишек наломай, а то вышли все… В общем, потрудитесь-ка теперь сами, покуда дядя Бат передохнет. Это будет по справедливости. Ведь я тут среди вас самый старший. И вы должны оказывать мне почтение, почти как царю, – пояснил Бат.

Каково же было его удивление, когда Раш-Раш вместо того, чтобы отправиться доламывать лежанку из горбыля, приблизился к нему, присел на корточки и… растянулся у его босых нечистых ног в земном поклоне.

Красиво сложенное тело юноши прижалось к холодному полу пещеры и застыло, лучась самым первосортным почтением. Словно был Раш-Раш опытным царедворцем, магистром льстивых наук. Наступи ему на голову – он и бровью не поведет, сочтет за честь.

Бат опешил, даже язык прикусил.

На какой-то миг он вдруг почувствовал себя, да-да, тем самым ирверским тираном Батом Иогалой, который, сказывают, восходил на трон по семи ступеням, на каждой из которых лежал плененный вражеский военачальник. Вот так, прямо по военачальникам, и восходил.

Молча созерцал Бат гибкую спину юноши с крыловидными выступами лопаток, скользил взглядом вдоль хребта по жемчужной коже, отливавшей шелковой голубизной, кое-где обросшей белесыми тающими волосками. Ласково ворошил взглядом же серебристые, с серым оттенком, кудри. И любовался бы он так, скользя и оскальзываясь, быть может, еще долго, если бы взгляд его не угодил в овраг свежей рубленой раны с розовыми расходящимися краями. Рана шла наискось от печени до самых ягодиц и была длиной в Батову ладонь. Рана, казалось, кричала о себе во весь голос.

– Да у тебя там хрен знает что на спине! – ужаснулся Бат.

Раш-Раш поднял узкую длинную голову с аккуратными заостренными ушами и жалостливо посмотрел на него. Мол, сам знаю. И страдаю.

– Чего же ты молчишь? Да вставай ты, дурак!

Раш-Раш ловко собрался, присел на корточки. Бату вдруг стало физически больно: не за себя – за него. Эту рану он словно примерил на свою спину.

– Да что ты улыбаешься, как вроде все в порядке?

Раш-Раш прикусил нижнюю губу и застенчиво насупился.

– Вот дурак так дурак, – приговаривал Бат с отеческой укоризной в голосе. – И сидит как ни в чем не бывало! Да так же и сканать можно запросто! Ты знаешь, сколько таких хороших, как ты… – Лицо Бата покраснело, на лбу бисером выступил пот. Он разделал немало туш, но к виду человеческих ран так и не смог до конца притерпеться.

– Вот! – Еля вползла в пещеру с полным котелком снега. Встала. Отряхнулась. – Чаю хочу!

– Да подожди ты! – отмахнулся Бат. – Ты рану у Раш-Раша видела?

– Не-а.

– Вот и не встревай. Раш-Раш твой, если масла сейчас ему кипящего в рану не залить, заболеть может. А потом даже умереть!

– Умереть? – задумчиво повторила Еля.

– Давай сюда котелок!

То ли жаркая еда подействовала на него возбуждающе, то ли самочинно распоясалось воображение, но Бат явственно увидел Раш-Раша, вялого и желтого, с сухой, как старый пергамент, кожей, мятущегося в последней горячке, невнятно мычащего. Перед смертью он, конечно, придет в себя и будет смотреть на них с Елей глупо и радостно, как котенок, которого несут топить…

Бат смерчем носился по пещере, позабыв об усталости, – только бы не дать видению сбыться. Расшвыривая сквернословия, он суетливо искал среди вещей заветную бутылку с лечебным маслом. Нашел. Потом яростно скоблил и мыл собственной мочой котелок. Помыл. Кипятил масло на огне. Пробовал его языком. Добавлял в масло полынь и плесень – их пришлось разжевать в горькую серо-зеленую кашицу. И наконец…

– А теперь, будь добр, не рыпайся, – сказал Бат, прижимая юношу к соломенной подстилке всем своим мужицким весом. – Будет больно – ори! А еще лучше – не ори. Лучше вот эту палку закуси. А ты, – сказал он, обращаясь к присмиревшей Еле, – что расселась, как неродная? Помогай! Палку эту держи, чтоб Раш-Раш твой ее не выплюнул, когда я в рану масло лить начну.

– Он не Раш-Раш, а Гррссы!

– Да какая разница?!

Девочка присела возле головы Раш-Раша и вцепилась своими розовыми ручонками в палку, которая, как великанские удила, раздвинула юноше рот. Зажмурилась.

Левой рукой Бат прижал сильную, длинную шею раненого к земле, а правой, на ней была рукавица, поднял дымящийся котелок, прихватив его за край, примерился…

– Беда-беда, – бормотал Бат, разглядывая края раны. Те уже успели обрасти серым, всем бывалым охотникам знакомым, нечисто пахнущим налетом, не сулящим раненому ничего хорошего.

Масло агрессивно зашипело. Содрогнулась мышца. Раш-Раш всем телом рванулся.

– Не рыпайся, кому сказано! – прорычал Бат и, стараясь не растерять хладнокровия, разом вылил остатки масла.

Хрустнула палка. Раш-Раш пронзительно заорал.

– Ма-а-а-а!

– Заткнись!

– Мау-у-у!

– Заткнись же!

Раскаленное масло заполнило красный овраг до краев.

Бат с облегчением выдохнул, Еля осторожно открыла один глаз.

Даже Раш-Раш перестал вопить.

Благодаря всех подряд богов, Бат отстранился. Отер со лба пот и оглядел творение рук своих.

Рана вела себя престранно. Вместо того чтобы налиться дурным соком, накалиться (как это всегда случалось с ранами, что прежде врачевал маслом Бат), она словно бы переродилась. Искривилась дурным подобием человеческого рта. Ее края обратились губами, каемчатыми, твердыми, а внутренность – гнойная и зеленоватая – языком. Губы растянулись в бандитской недоброй ухмылке. Затем сошлись в трубочку, да так, что язык высунулся из кольца плоти как начинка из пирога, что в Хелтанских горах зовется «пальчиком». Тут же губы морщинисто сомкнулись, язык пулей вылетел из них и прилипчиво чвакнул о неровный потолок пещеры. Он повис на нем соплей, но не удержался и упал прямо в костер.

Пламя ответило на это вторжение высоким снопом искр и недовольно отрыгнуло тяжелым чадом.

– Оба-на, – прошептал Бат, поднимаясь на ноги.

– Так и надо, – прокомментировала Еля.

Бат уселся на свое место и закрыл глаза.

От увиденного, да и вообще – от всего – ему стало не по себе.

Вечер, который начинался так обыденно – случайная пещера, неподатливый горбыль, растущий костер, золотая каша, – становился… становился… да каким же он, Хуммер его раздери, становился? В общем, правильного слова для описания вечера Бат так и не подобрал.

Душа его негаданно затрепетала – почти как когда песняр сказывал о Бате Иогале, ирверском тиране. На этот раз, однако, не мраморнолицый гений истории задел его своим крылом. Но какое-то новое, совсем незнакомое высокое существо – ведь это оно привело к нему на огонек и невероятную девчонку Елю, и ее дурковатого, но вместе с тем наделенного какой-то звериной, неподдельной привлекательностью приятеля. Чего желает это существо, кровавой жертвы или поклонения добрым делом, да и желает ли оно чего-нибудь, кто разберет?

Будь на месте Бата младой дворянский сын, в шелковых подштанниках и белой рубахе с кружевными рюшами, он непременно спросил бы себя, упоенно покусывая кончик писчей палочки: «А вдруг я схожу с ума?»

Прошел еще час.

Бат и Еля пили земляничный чай, отдававший лечебным маслом, по очереди отхлебывая из походной деревянной чашки.

Чинно орудуя тряпицей, присыпанной золой из костра, Бат наводил блеск на чеканную рукоять Чамбалы (обласканный первым Куя сиял на соседнем камне). Баловница Еля пошевеливала кочергой жаркий шар красных углей.

Звуки нелепых деревенских песен, которые она напевала себе под нос, нехотя отражались от высоких сводов пещеры.

Лежал на соломенном ложе обмертвелый, бледный Раш-Раш – лежал, не поднимая головы.

– Ему, наверное, очень больно, – сочувственно сказала Еля.

– Еще бы! Такую дыру в боку пропороли! – откликнулся Бат. – Но без масла было бы хуже. И кто это его так, не знаешь?

– Наверное, люди из той долины… Ну, где такой красивый дворец. В нем еще княгиня живет. Они хотели его поймать. Но у них не получилось! Только ранили! Так уже было несколько раз…

«Точно, беглый раб», – подумал Бат.

– И когда они его в покое оставят? – по-взрослому тяжко вздохнула Еля, ковыряя землю носком сапожка. – Вот бы их всех сходень завалил! Тогда другим неповадно было бы…

– Да разве можно так говорить, милая моя?! – На Бата нашло воспитательное настроение. – Ведь это люди живые! А ты им смерти желаешь! Да еще и такой страшной!

– Может, и нельзя. Но мне Гррссы жалко.

– Небось если бы ты сходень увидела настоящий – не говорила бы так. А только маму с папой звала. Кричала бы: «Спасите-помогите!» И клялась на хлебе, что больше никому такого желать не станешь!

– Ха-ха! Да я сходней этих, дяденька Бат, и побольше вашего видела, если хотите! – Зеленые глаза Ели азартно сверкнули.

– Ну-ну.

– Не верите?

– Не верю!

– А вот и глупо! Потому что если сходень сейчас пойдет, вы его больше моего испугаетесь. В тысячу раз!

– Как же, – не отрываясь от тряпицы, бросил Бат.

– Не верите? – Недоверие уязвило ее чуть не до слез. – Тогда на что поспорим?

– Да на что хочешь!

– Тогда на этот нож! – Еля указала на коротышку Кую, но, что-то свое в уме взвесив, тут же добавила: – Или лучше на тот. – И указала на Чамбалу.

– Да пожалуйста, спорь! Только где ты сейчас сходень найдешь, милая моя? Холодает… Сходень – это тебе не снежная крепость. Его нарочно не сварганишь.

– Ах не сварганишь?! – Девочка задыхалась от возмущения.

Они так увлеклись разговором, что не сразу заметили Раш-Раша, который поднялся с лежанки и теперь как ни в чем не бывало сидел на корточках в пограничье света. И слушал.

– Неужели оклемался? – Бат удовлетворенно поскреб щетинистый подбородок.

– Вот он и будет нашим судьей! – провозгласила Еля.

Бат вопросительно заломил бровь.

И тогда легкая, словно годовалая ланка, Еля скакнула в костер и резво топнула левой ногой. Прыснули искрами угли, и пещера враз наполнилась разноцветными, разновеликими огненными мошками и мотыльками – переливчатыми, перламутровыми, слепящими.

Бат заслонился рукой…

Когда он открыл глаза, пещера, очаг, котелок с чаем – все пропало, ушло.

Он стоял на вершине горы, формой и цветом напоминавшей сморчок-переросток. А рядом с ним, раскинув руки встречь дюжему ветру, ветру небес, но более уже не земли, приплясывала Еля – в своем шерстяном платье, без шубки.

– Раш-раш, – послышалось за плечом. Бат обернулся. Да, юноша тоже был здесь.

Бат огляделся.

Полная луна – близкая, почти ручная, стояла еще низко. Ее маслянистым светом щедро были облиты соседние вершины – такие же лысые, облые.

Пониже, там, где начинаются сланцы – недомерочные березки-рябины да можжевельник, – раскинулась ватная перина облаков, кое-где уже порванная ветром. В прорехи виднелись вершины пониже, ущелья, тропы, кривой лес.

Ветер переменил направление.

И, словно дождавшись условленного сигнала, Еля закричала, обращаясь к пустоте.

Закричала хриплым, недетским голосом – воронье карканье, а не крик.

Но Бат лишь равнодушно пожал плечами. Елина поза, Елина гримаса и даже ее хриплый вопль – это казалось ему почти естественным, почти правильным. Почти не страшным.

Тем временем ветер продолжал капризничать – теперь он обратил свою мощь на восток.

Сильный, беспардонный, напирающий в спины, он свистел в ушах, сбивал с ног. Но – и здесь Бату снова нужно бы удивиться – он не чувствовал холода. Хотя был бос и не одет.

– Чего мы ждем? – спросил Бат, старательно отталкивая от груди накатившую вдруг плотную, живую волну страха, которая, впрочем, далеко не ушла, но обратилась звездчатой россыпью, фейерверком стрельнула в ночное небо да там до поры и замерла, на все нахально глазея.

Увлеченная невидимым Еля не ответила. Казалось, она Бата просто не слышит.

Охотник подошел к девочке вплотную и требовательно привлек к себе. Еля посмотрела на него снизу вверх мутным, пьяным взглядом.

– Что еще? – дерзко спросила она.

– Чего мы ждем? – повторил Бат.

– Мы ждем сходня! – Еля вырвалась и оттолкнула Бата.

– И долго еще ждать?

Бат был готов поручиться, что если бы не мытарь-ветер, взымавший по звуку с каждого созвучия, за спиной его послышалось бы «раш-раш-раш!».

– Долго еще ждать? – спросил Бат, обращаясь к юноше, который завороженно смотрел туда же, куда и Еля, то есть – в никуда.

Но ответила ему Еля:

– Мы уже на нем! Смотрите! Мы уже еде-е-ем! – И Еля засмеялась ликующим, захлебывающимся смехом, в котором много было от оргии и совсем ничего – от детских забав. – Едем!

Снег под их ступнями дрогнул. Заворчал. Заерзал. Словно бы какая-то сила нехотя его одухотворяла – так, неспешно, но неотвратимо, превращаются в экстатические волчки храмовые медиумы, когда их телами овладевают духи божественных танцоров.

Тут же снежный корж неспешно тронулся вниз по отлогому склону – набирая скорость, наращивая мощь.

– Хотите, я дам вам свою руку? – спросила Бата Еля.

– Зачем?

– Ну, вам же, наверное, страшно…

– Нет, – сквозь зубы процедил Бат.

«Да», – признался он сам себе.

– Как хотите, – загадочно улыбнулась Еля. – Когда будет страшно, вы сразу берите мою руку. А то ведь от страха, как от раны, можно тоже умереть. Вы меня слышите, дяденька Бат?

Снежный остров, отливающий аквамарином неземных морей, нескладно лавировал в мутных потоках лунного света. Он полз вниз, путаясь амебными ножками в своем шлейфе из зловещего гула и снежной пыли. Полз в самую гущу рыхлых облаков, что походили на присыпанные серой свинцовой пылью сбитые сливки. Исподволь склон горы становился все круче, сходень – все массивней.

На спине острова, будто на льдине утки, что заплутали по пути на спасительный юг, стояли золоторусая девочка, тщедушный, долголягий отрок в набедренной повязке и крепкий нестарый охотник с оплывшим, крупным лицом.

Ветер лизал кудри юноши, разбирал на сальные прядки черную, с проседью и залысинами, шевелюру охотника и, не выпуская из своих прозрачных пальцев, раскрывал веером жидкий девчонкин хвостик.

Вдруг остров притормозил, уткнувшись брюхом в гигантский скальный нарост, и вся троица повалилась на спины – впрочем, устоять на ногах не сумел бы даже канатный плясун.

Послышался высокий хохот девочки и беззлобная охотничья ругань. На миг стало тихо. Но вот снежная лава поползла дальше ухабистой своей дорогой, и снова загудело, затряслось.

Сначала Бат Иогала смотрел во все глаза. Пытался понять, объяснить или хотя бы запомнить.

Но потом пытаться перестал. И его сознание обратилось пустым сосудом, в который чувствам вольно заливать что угодно: глазам – белое мельтешение, сердцу – нездоровую свою стукотню, ушам – славные звуки лютни. Пальцам же – тающую, дразнящую кожу снежную прохладу.

Славные звуки лютни…

«Трень-трень-трень». Бат прислушался.

Приятное мужское сопрано ведет мелодию. Язык песни кажется Бату знакомым, но что это за хряскающее, звенящее согласными наречие – наверняка не сказать. Да и откуда льется эта музыка? Звуки долетают сзади. Но повернуться и посмотреть, откуда именно, у бедолаги Бата, зачарованного, завороженного превращениями снежного острова в снежного слона, а слона – в дракона, забавы ради спускающегося на заду с горы, просто нет мочи.

– Раш-раш-раш, – смеется обочь юноша.

– Здорово! – вопит Еля.

Сопрано за спиной оканчивает куплет, и два новых голоса – басовитый и тенорок – принимаются наперебой нахваливать певца. Тут наконец Бат решается обернуться.

Что ж, на спине сходня путешествуют не только Еля, Бат и Раш-Раш.

Позади, тоже на снегу, устроились еще четверо незнакомцев в пестрых громоздких платьях с широкими рукавами. Недобрым лиловым сиянием окружены их фигуры.

Грузный мужчина в возрасте, назойливо разодетый, с развращенными, влажно блестящими губами, в высоком сиреневом тюрбане, сидит, подобрав под себя короткие толстые ноги, на подушке с кистями. Рядом с ним в подобострастных позах – трое молодых людей придворной наружности.

Один настраивает свою лютню, уложив ее на колено.

Другой, полный, женовидный, деликатно прочищает горло – видать, снова готовится петь.

Большеглазый, с упрямым выражением этих глаз, третий, стоит на коленях позади важного толстяка в тюрбане и через батистовую рубаху разминает ему плечи – хладнокровный, непроницаемый.

Все четверо ведут себя почти непринужденно и старательно не замечают оборотистого хаоса, что вокруг правит. Будто не несется грохочущая снежная река по крутому склону, не трещит примятый ее сносящим препятствия бегом приземистый уродливый лес. Если бы не ветер, что задавал хорошую трепку рукавам их одежд, и впрямь можно было бы подумать, что не несется и не трещит.

Ряженая четверка не отпускала Бата.

Евнух снова запел в лад лютне. Лицо того, что в тюрбане, замаслилось – правда, не ясно, от сладостных ли созвучий или от умелых тычков массажиста, а Бат все разглядывал их чудные платья и словно бы старинные лица.

В крое одежд Бат не разбирался, но между лицами быстро прочертил зыбкие легато несомненных сходств. С одной гусиной попки срисованы были их подбородки, вполголоса перекликались узко посаженные глаза, а носы, острые, чуть раздвоенные на конце, ни на что не походили, кроме как друг на друга.

«Видать, отец и сыновья, – догадался Бат. – Но зачем они с нами? Откуда? Ведь на вершине не было больше никого?»

Бат, привыкший примечать и по приметам проведывать самое важное, увлекся тем, который играл на лютне.

Быстры, искусны сновали пальцы музыканта. Но глаза его не смотрели на струны. Они вообще никуда не смотрели, незрячие, лишние.

«Певец – евнух. Лютнист – слепой. А третий сын – что?»

Сопрано дотянуло куплет и смолкло. Выплюнул что-то поощрительное толстяк в тюрбане. Лютня опустилась на гулко дрожащий снег. И только упрямец с непроницаемым лицом разминал батюшкину жирную спину, не изменив даже ритма.

«Третий – глухой», – прошептал Бат.

И тут стало ему тошно и холодно, как никогда, ни разу не бывало в его жизни прежде. Даже когда по осени тонул он в жидкой, хваткой, утробно чавкающей трясине, ступив по недосмотру с тропы, было ему веселей.

Ибо в музицирующей четверице признал он баснословного ирверского тирана Бата Иогалу и его злосчастных сыновей. Тех самых, чьи тела, высушенные веками и, кстати, мастерами бальзамического дела, цветом походящие на старую карамель, а запахом – на аптеку, заточены в знаменитом мавзолее, со стен которого смотрят на мир тысячи пустых глазниц; выбеленные временем человеческие черепа ведь тоже умеют смотреть…

Бат знал: уроды стекаются к тому мавзолею со всего света, чтобы там от зари до зари выпрашивать себе исцеление и платить втридорога за каждый хлебец. Но мавзолей – он далеко. А эти четверо – тут. И все как будто живые… Но что значит «как будто»?

Дрожа всем телом, Бат отвернулся.

Рядом с ним размахивала руками и во все горло радостно визжала Еля. Скалился, расшвыривая лепкий, желтушный лунный снег тихоня Раш-Раш. Парочка была окрылена, взбудоражена безумной ездой – для них, не исключено, не только безумной, но и привычной. И, уж конечно, до поглощенных музыкой призраков не было им, беспечальным, никакого дела.

– Дай мне свою руку, Елюшка, – ноющим, покорным голосом попросил Бат и шепотом добавил: – Прошу тебя.

А потом был скальный карниз, открывающийся в темноокую бездну, – с него-то и сверзился гигантский белый слизень на всем ходу, – было и кувыркание в воздухе, и льдистая пыль, от которой не продохнуть. Не отпуская руки охотника, отрывисто хохотала Еля, спиной летящая в пушистую пропасть. Угловато размахивал руками-крыльями, а когда наскучивало – совершал акробатические перевороты оказавшийся в воздухе ловким, словно кот, Раш-Раш. Вразнобой голосили сыновья ирверского тирана. У самых глаз Бата пронеслась ношеная меховая рукавица – неужели та, которую подарил он песняру?..

Бат Иогала с усилием закрыл глаза – сосуд его души был полон выше края, не пошла бы трещина…

Проснулся Бат Иогала поздно. Снаружи оглушительно чирикали птицы – так громко бывает только в марте.

Кряхтя и почесываясь, он встал с соломенной лежанки, ухнул, потянулся.

Что было потом – после того, как падение в воздушную бездну окончилось безболезненным приземлением в-непонятно-куда и он перестал орать, – Бат помнил смутно.

Кажется, они отправились спать на соломенное ложе.

Залегли «валетом»; то есть как ложились, Бат совершенно не помнил, память сохранила лишь одну картину: они уже лежат. Он – головой на север, Раш-Раш и Еля, обнявшая белую сутулую спину Раш-Раша, – головами на юг. Помнил он еще, как Еля все никак не желала угомониться: шумливо щекотала Раш-Раша, егозила, толкала его, Бата, под ребра своей маленькой ножкой в ворсистом шерстяном чулке, а он, для порядку сердито, прикрикивал на безобразников, хотя пару раз и сам, кажется, не выдержал, сорвался в неуемный гогот, словно одержимый смешливым духом. Впрочем, за последнее Бат не мог поручиться…

Хоть и спал он долго, но той ядреной первородной бодрости, что необходима охотнику по утрам, не чувствовал.