Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

НОВГОРОДСКИЕ ДЕЛА

Следующие восемь лет Юрий провел преимущественно в Суздальской земле. Здесь ему пришлось заниматься самыми разными делами – и устроением собственного княжества, возведением крепостей, укреплением границы, церковным строительством; и борьбой с черниговскими князьями за свои южнорусские владения, подготовкой к новым военным походам и дипломатическими переговорами. Много сил потребовали от него новгородские дела. Именно при Юрии Долгоруком отношения между Северо-Восточной Русью и Новгородом перешли в совершенно новую плоскость.

Новгородское вторжение 1134/35 года и побоище на Ждане-горе заставили суздальского князя более внимательно приглядеться к тому, что происходило в этом городе. Тем более что события здесь приобрели совершенно необычный характер и впервые за многие годы Новгород ушел из-под власти Мономашичей.

28 мая 1136 года новгородцы вместе с прибывшими в город псковичами и ладожанами схватили князя Всеволода Мстиславича и посадили его вместе с женой и тещей под стражу на владычном дворе. Ничего подобного не случалось прежде не только в Новгороде, но и в других городах древней Руси. (У историков советского времени это событие получило даже название «новгородской революции»^{87}.) Но арест князя имел свою предысторию и для внимательного наблюдателя – каким, вероятно, и был князь Юрий Владимирович – совсем уж неожиданностью не стал.

Непрочность своего положения в Новгороде Всеволод должен был почувствовать давно. Вспомним, что его уход в Переяславль летом 1132 года едва не обернулся для него потерей Новгорода: новгородцы вместе с теми же псковичами и ладожанами посчитали это достаточным основанием для того, чтобы «показать путь» князю из своего города[9]9
  В.Л. Янин, обратив внимание на формулировку обвинения, предъявленного тогда Всеволоду («а целовав крест к новгородцем, яко “хоцю у вас умерети”»), предположил существование особого договора, заключенного между Новгородом и новгородским князем Всеволодом в 1117 г., после ухода его отца, Мстислава Великого, на юг. Следовательно, уже к этому времени новгородцы добились существенного ограничения власти князя: выражаясь языком более поздних новгородских грамот, стали «вольны в князьях» и «в случае нарушения князем договора имели возможность прогнать его вне зависимости от воли Киева» (Янин В.Л. Новгородские посадники. с. 89—90 и далее). Это право и было реализовано в 1136 г.


[Закрыть]. Два года спустя, в 1134 году, Всеволод не сумел сразу настоять на походе в Суздальскую землю – решение об этом сначала вызвало в городе массовые волнения, а затем привело к расколу в самом новгородском войске. А совершенный все же зимой 1134/35 года поход на Суздаль закончился военной катастрофой.

Теперь новгородцы припомнили это своему князю. «А се вины его творяху», – перечисляет обвинения в адрес князя новгородский летописец^{88}: во-первых, «не блюдеть смерд»; во-вторых, «чему хотел еси сести Переяславли?»; в-третьих, «ехал еси с пълку переди всех» – то есть первым бежал с поля битвы на Ждане-горе; и, наконец, в-четвертых, сначала заключил союз с черниговскими князьями, а затем «пакы отступить велить»[10]10
  Автор позднейшей Никоновской летописи дополняет перечень княжеских преступлений: «…почто въсхоте идти на суждалци и ростовци, и пошед почто не крепко бися… и почто възлюби ифати и утеша-тися, а людей не управляти; и почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляаше… и другия многи вины събраша на нь». Здесь же сообщается о том, что князь Всеволод «умысли бежати в Немци», однако новгородцы «поимаша его». Все эти сведения вошли и в Житие князя Всеволода, читающееся в Степенной книге царского родословия (также XVI век).


[Закрыть].^{89} Князя продержали в заточении почти два месяца и только 15 июля выпустили из города. На несколько дней новгородским князем был провозглашен сын Всеволода, младенец Владимир[11]11
  Более в источниках князь Владимир Всеволодович не упоминается. Закрадывается подозрение: не идет ли речь о младшем брате Всеволода, шестилетнем князе Владимире Мстиславиче?


[Закрыть], – но лишь до прихода нового князя. За это время новгородцы успели сослаться с черниговскими князьями и договорились на том, что на княжение в Новгород перешел младший брат князя Всеволода Ольговича Святослав, прежде княживший в Курске. 19 июля Святослав вступил в Новгород и сел на княжеский стол.

Так черниговские Ольговичи одержали еще одну победу над Мономашичами – на сей раз бескровную.

Впрочем, борьба за Новгород далеко еще не была завершена. Всеволод уехал в Киев, к своему дяде, великому князю Ярополку Владимировичу, и тот посадил его на княжение в ближний к Киеву Вышгород. Однако в самом Новгороде сторонники Всеволода остались, и между ними и сторонниками нового князя Святослава Ольговича начались распри. Дело вновь дошло до смертоубийства и сбрасывания политических противников с моста через Волхов. Какие-то «милостинники» Всеволода покушались даже на жизнь князя Святослава Ольговича, однако тот остался жив.

В марте следующего года к князю Всеволоду Мстиславичу бежал новгородский посадник Константин Микульчич (брат погибшего в битве на Ждане-горе бывшего посадника Петрилы) с несколькими «добрыми мужами». Тогда же в Вышгороде появились и посланцы от псковичей, приглашавшие князя снова занять новгородский стол: «Пойди, княже, хотять тебе опять». Всеволод с братом Святополком отправился в Псков. Когда в Новгороде узнали об этом, в городе начались беспорядки и паника: одни «не въсхотеша» его, другие, напротив, бежали в Псков, к князю; их дома принялись фабить, на имущество сторонников Всеволода наложили немыслимую контрибуцию, под горячую руку, как водится, попали и совершенно невинные люди. Святослав Ольгович призвал на помощь своего брата Глеба, сменившего его в Курске; вместе с Глебом пришли половцы, ранее в Новгороде не виданные. Объединенная новгородско-половецкая рать двинулась к Пскову, однако псковичи, еще год назад вместе со всеми изгонявшие Всеволода из Новгорода, теперь решили стоять за него до последнего. Новгородцы же не отважились начинать военные действия против своих всегдашних союзников. «И съдумавъше князь и людье на пути, въспятишася… и еще рекъше: “Не проли-ваиме кръви с своею братьею, негли Бог управить своимь промысломь”». И действительно, конфликт разрешился, так сказать, естественным путем: 11 февраля 1138 года князь Всеволод Мстиславич скончался в Пскове.

Посмертная судьба несчастливого и столь часто гонимого князя сложилась совершенно удивительно. «Малу же времени минувшу по преставлении святого, – сообщает его Житие, составленное в XVI веке псковским агиофафом Василием-Варлаамом, – начаша знамения и чюдеса бывати многа от честныя раки его с верою приходящим: слепым, и хромым, и сухоруким, и разслабленым, и бесным, и трясавицею одержимым, и огненую болезнию, или чревом кто боляй, вси равно исцеление приимаху благодатию Христовою и молитвами его святыми; отходяху в домы своя, раду-ющеся и славяще Бога»^{90}. В 1192 году мощи князя были с почестями перенесены из церкви Святого Димитрия Солунского[12]12
  Относительно места первоначального погребения князя источники явно противоречат друг другу. В наиболее ранних и авторитетных летописях (Лаврентьевской, Ипатьевской, а также Псковских Первой и Второй) сообщается о его погребении сразу в церкви Святой Троицы, «юже бе сам создал», и этому свидетельству нельзя не верить. Житие же святого и Псковская Третья летопись называют местом погребения церковь Святого Димитрия Солунского, откуда мощи князя в 1192 г. были перенесены в Троицкий собор. Возможно, они оказались в Дмитриевской церкви временно в связи с перестройкой или закладкой нового Троицкого собора (см.: Православная энциклопедия. Т. 9. М., 2005. с. 545).


[Закрыть]в главный псковский храм – во имя Святой Троицы. Тогда же князь был причтен к лику святых. Ныне святой и благоверный князь Всеволод (в крещении Гавриил) почитается как небесный покровитель града Пскова, а день его кончины, 11 февраля, и день обретения мощей, 27 ноября (по старому стилю), празднуются Русской Православной Церковью.

Согласно преданию, записанному в Житии князя Всеволода, сразу же после его кончины новгородцы прислали в Псков протопопа храма Святой Софии, некоего Полюда, и с ним еще нескольких «благоговейных мужей» – «взяти свя-тыя мощи блаженнаго великаго князя Всеволода на утвер-жение Великому Новуграду и на исцеление недугом». Однако рака с мощами не сдвинулась с места: святой «благоволил бо есть пребывати, идеже и преставися». Новгородцам достался лишь ноготь, который «с великою честию и радостию» был отвезен в их город. Но это, наверное, случилось позднее (вероятно, в связи с обретением мощей святого князя в 1192 году)[13]13
  Не исключено, что софийский протопоп Полюд – одно лицо с Полюдом Городшиничем, вдова которого Полюжая была основательницей монастыря Св. Евфимия (см.: НПЛ. с. 43). В таком случае кончина Полюда имела место ок. 1197/98 г. (год основания монастыря).


[Закрыть]. Пока же новгородцы и псковичи находились в состоянии вражды. Псковский стол занял младший брат князя Всеволода Святополк Мстиславич.

Новгородцы лишились не только поддержки Пскова. В княжение Святослава Ольговича их положение стало чрезвычайно трудным, так как во всех соседних с Новгородом городах сидели на княжении противники черниговских Ольговичей. «И не бе мира с ними (с псковичами. – А.К.), ни с суждальци, ни с смольняны, ни с полоцяны, ни с кыяны». Следствием фактической изоляции Новгорода стали голод и дороговизна хлеба: «и стоя все лето осмьнъка великая по 7 резан».

Хлебная торговля была вообще слабым местом Новгорода. Город жил в основном на привозном хлебе. Из последующей истории мы очень хорошо знаем, к каким последствиям могла привести блокада Новгорода со стороны Суздальской земли, откуда в Новгород в основном и поступали рожь и другие жизненно важные продукты питания. Юрий Долгорукий стал первым суздальским князем, который воздействовал на Новгород именно таким способом.

Скоро терпению новгородцев пришел конец. 17 апреля 1138 года они выгнали Святослава Ольговича из города и отправили гонцов в Суздаль к князю Юрию Владимировичу, предлагая ему занять новгородский стол. Сам Юрий в Новгород конечно же не поехал, однако отпустил туда своего старшего сына Ростислава, имя которого в связи с этими событиями впервые упоминается в источниках. 10 мая князь Ростислав Юрьевич вступил в Новгород и был торжественно посажен на новгородский стол. Тогда же новгородцы заключили мир с Псковом.

Конечно же князю Юрию Владимировичу хотелось бы проводить в Новгороде политику, отвечающую его собственным интересам. Но сделать это было весьма затруднительно. Положение князя в этом городе – особенно после изгнания Всеволода Мстиславича – отличалось от положения князей в других русских городах. Здесь князь неизбежно оказывался под жестким контролем местного боярства – все его решения должен был санкционировать посадник, а в наиболее важных случаях – еще и городское вече. (В позднейших договорах Новгорода с князьями это будет выражено формулой: «А без посадника… суда не судити, ни волости раздавати, ни грамот даяти»^{91}.) Главное же, новгородцы отстояли свое право заключать с князем особый договор и в случае невыполнения этого договора изгонять его из города решением того же вече. Новгородский князь даже жил не в самом городе, а в пригородной резиденции – на Городище, находившемся в двух километрах от Новгорода вверх по Волхову.

С этим приходилось мириться. Все попытки князей восстановить свою власть неизменно наталкивались на сопротивление новгородцев и чаще всего заканчивались изгнанием князя. И даже тогда, когда на новгородском столе оказывались сыновья Юрия Долгорукого, события, происходившие в городе, далеко не всегда принимали благоприятный для суздальского князя оборот.

Правда, в первый год княжения Ростислава новгородцы, кажется, готовы были поддержать Юрия в его противостоянии черниговским князьям. Так, в Новгороде была схвачена супруга князя Святослава Ольговича (ее на время посадили под стражу в новгородском женском монастыре Святой Варвары). Сам же Святослав на пути из Новгорода был перехвачен в Смоленске князем Ростиславом Мстиславичем и тоже заточен – в Борисоглебском монастыре на Смядыни. И только после примирения Мономашичей с Ольговичами (это, напомним, произошло осенью 1138 года) Святослав и его супруга получили свободу.

Но все изменилось после того, как Всеволод Ольгович занял киевский стол. Прежняя обида на Святослава была забыта. В начавшейся новой войне Ольговичей с Мономашичами новгородцы поначалу пытались сохранить нейтралитет, а затем поддержали сильнейшего – на тот момент великого князя Киевского. И когда Юрий решится начать военные действия против Всеволода Ольговича и призовет новгородцев к походу на Киев – те ответят отказом. 1 сентября 1139 года Ростислав Юрьевич бежит из Новгорода к отцу, а новгородцы пошлют в Киев, к великому князю Всеволоду Ольговичу, вновь приглашая на княжение его брата Святослава.

Вскоре Юрию удастся еще раз посадить своего сына в Новгород. Но вновь на короткое время. Борьба за этот город между суздальским князем, его племянниками Мстиславичами и черниговскими Ольговичами тесно переплетется с их же борьбой за Киев и за главенство в Южной Руси.

* * *

Вторжение новгородцев 1134/35 года имело еще одно важное последствие для Ростовской и Суздальской земли. Оно показало полную незащищенность суздальско-новгородского порубежья. Ни на самой Волге, ни на ее правых притоках новгородцы не встретили ни малейшего сопротивления. Необходимо было срочно укреплять западную границу княжества. Этим Юрий Владимирович занимался и во второй половине 30-х годов XII века, и позднее.

Никоновская летопись под 6642 (1134) годом сообщает: «Того же лета князь Юрьи Володимеричь Манамашь заложи град на усть Нерли на Волзе, и нарече [имя] ему Константин (Кснятин. – А.К.), и церковь в нем созда; и много каменных церквей созда по Суздальстей власти»^{92}.

Современные исследователи справедливо ставят дату, названную московским летописцем, под сомнение: и в 1134-м, и в 1135 годах Юрий находился на юге. Да и события «Суздальской войны» 1134/35 года не предполагают наличия каких-то укреплений в устье Нерли Волжской^{93}. Скорее, город Кснятин мог быть построен позднее – уже после битвы на Ждане-горе и возвращения Юрия в Суздальскую землю. Каменные же церкви возводились Юрием Долгоруким в течение всего его суздальского княжения – в этом отношении запись Никоновской летописи носит, по-видимому, обобщающий характер.

Кснятин оказался не единственным городом, построенным Юрием на западных границах Суздальской земли. Как правило, он ставил крепости в устье волжских притоков, предотвращая возможность беспрепятственного наступления на суздальские владения со стороны Новгорода. Из описания следующей большой суздальско-новгородской войны – 1149 года – следует, что к этому времени в Верхнем Поволжье уже существовали укрепленные центры, которые новгородцам приходилось захватывать силой. Летописи сообщают как минимум о шести крепостях. Согласно исследованиям В. А. Кучкина, это такие важные в стратегическом отношении центры, как Тверь в устье реки Тверцы – в будущем один из главных городов средневековой Руси; Шоша и Дубна, расположенные в устьях одноименных рек – правых притоков Волги; уже упомянутый Кснятин в устье Нерли Волжской; Углече Поле (нынешний Углич) и Молога (или Городец на Мологе) в устье одноименной реки – левого притока Волги^{94}. Все эти города были построены, по-видимому, между 1134 и 1149 годами. Так по существу была сформирована западная граница Ростово-Суздальского княжества.

В ЛОНЕ СЕМЬИ

Ко времени возвращения в Суздальскую землю Юрию было около сорока лет или даже уже за сорок. Большая часть жизни, можно сказать, прошла, однако главные свершения, прославившие его имя, оставались еще впереди.

Его семейная жизнь складывалась вполне благополучно. За годы совместной жизни его первая жена-половчанка родила ему пятерых или семерых сыновей и по меньшей мере двух дочерей.

Старший сын Юрия Ростислав весной 1138 года отправился на княжение в Новгород. Остальные пока оставались вместе с отцом в Суздальской земле. К тому времени, когда Юрий начнет войну за Киев (1146/47 год), его взрослые сыновья от первого брака станут ему надежной поддержкой и опорой[14]14
  Всего летописи упоминают 11 сыновей Юрия Долгорукого. Даты их рождения (кроме младшего, Всеволода) в летописях не обозначены. Старшим был Ростислав, упоминаемый в источниках с 1138 г. (летопись прямо называет его «старейшим»: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 366). Следующим, очевидно, шел Иван, который впервые упоминается в летописи осенью 1146 г., когда отец послал его к своему союзнику Святославу Ольговичу (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 332); он умер 24 февраля 1147 г. Скорее всего, Иван был старше Андрея, который впервые упоминается под январем-февралем 1147 г. как младший участник похода на Рязань, совершенного им совместно со старшим братом Ростиславом (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 338—339) (вопреки позднейшим перечням сыновей Юрия Долгорукого, в которых Андрей значится старше Ивана: ПСРЛ. Т. 7. с. 233; Т. 9. с. 208).
  По версии В.Н. Татищева, Андрей родился ок. 1112 г., так как прожил 63 года (Татищев. Т. 3. с. 105; кончину, Андрея историк датирует 1175 г.). Однако эта дата, ориентированная на рождение Юрия в 1090/91 г., представляется заведомо неверной, ибо сам Юрий родился позднее (см. выше, в части 1). То же можно сказать и о традиционной дате рождения Андрея – ок. 1110 г. (очевидно, ориентированной на дату брака Юрия с «Аепиной дщерью» в 1108 г. с учетом того, что Андрей был вторым сыном Юрия) (ср., напр.: Словарь исторический о святых, прославленных в Российской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. М., 1990 (репринт изд. 1862 г.). с. 17; Чижев Гр., прот. Жития святых благоверных князей Андрея, Георгия и Глеба Владимирских. Владимир, 1882. с. 3; и др.). Между тем антропологические данные свидетельствуют о том, что Андрей был значительно младше: он умер в 1174 г. в возрасте 45—50 лет (Рохлин Д.Л., Майкова-Строганова В.С. Рентгено-антропологическое исследование скелета Андрея Боголюбского // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 9—10. с. 158; Гинзбург В. В., Герасимов М.М. Андрей Боголюбский // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры. Т. 11. М.; Л., 1945. с. 88); следовательно, родился в середине – второй половине 20-х гг. XII в. Между прочим, наречение вероятного старшего брата Андрея, Ивана, можно было бы предположительно связать с перенесением на Русь перста св. Иоанна Предтечи ок. 1121/22 г.; соответственно, Андрей должен был появиться на свет несколько позже.
  Следующие по старшинству сыновья Юрия Долгорукого, Борис и Глеб, впервые упоминаются вместе в феврале 1147 г., когда они перевозят тело умершего брата Ивана из Колтеска в Суздаль. Учитывая их имена, можно было бы предположить, что они были близнецами. Но во всяком случае, Борис считался старше (ср. перечень сыновей Юрия, получивших уделы: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 384, 478—479).
  Что касается Ярослава и Святослава, то об их возрасте никаких суждений из летописи вынести нельзя. Позднейшие перечни называют их в числе младших Юрьевичей: соответственно, на восьмом и десятом местах (ПСРЛ. Т. 7. с. 233; Т. 9. с. 208), однако насколько они точны, сказать трудно. Во всяком случае, Андрей после своего утверждения во Владимире оставил обоих в Суздальской земле, что косвенно могло бы свидетельствовать в пользу того, что они появились на свет в первом браке Юрия. Ярослав Юрьевич впервые упоминается как участник похода брата Андрея на волжских болгар в 1164 г.; он умер 28 октября 1165 г. (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 352, 353). Святослав умер в болезни 11 января 1174 г. (см. далее). В «Родословии князей русских» (в той же рукописи XV в., что и Новгородская Первая летопись младшего извода) Ярослав – ошибочно – назван старшим сыном Юрия, а Святослав не упоминается вовсе (НПЛ. с. 466).
  Мстислав, Василий (Василько), Михаил (Михалко) и Всеволод определенно родились во втором браке Юрия (ср. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 521, где сообщается об уходе Мстислава и Василько «с матерью» в Греческую землю; «и Всеволода молодого пояша со собою третьего брата»). Михалко был предпоследним сыном Юрия (см. ПСРЛ. Т. I. Стб. 372). Между прочим, есть основания для того, чтобы определить более или менее точную дату его рождения. Накануне битвы на Лыбеди (конец апреля – первая половина мая 1151 г.) князь Вячеслав Владимирович называл точное число сыновей Юрия – семь (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 430). Ростислав и Иван к тому времени уже умерли, Всеволод и, очевидно, Михалко еще не родились. Соответственно, появление Михалка на свет должно быть датировано временем между маем 1151 г. и, очевидно, самым началом 1154 г. (19 октября 1154 г. у Юрия родился младший сын Всеволод).


[Закрыть]. Помимо Ростислава, умершего еще при жизни отца (в 1151 году), это Иван (он, правда, уйдет из жизни еще раньше – в феврале 1147 года), Андрей (будущий Боголюбский) и Борис и Глеб. Все четверо впервые упоминаются в источниках как раз под 1146—1147 годами. (Еще два сына – возможно, от первого брака – Ярослав и Святослав – участия в войнах отца не принимали. В отношении первого о причинах трудно сказать что-либо определенное; второй же, Святослав, был с детства тяжело болен. «Се же князь избраник Божий бе, – сообщает суздальский летописец, – от рожества и до свершенья мужьства бысть ему болесть зла… не да бо ему Бог княжити на земли»^{95}. Однако прожил Святослав Юрьевич довольно долго и умер только в январе 1174 года.)

Половецкое происхождение матери, по-видимому, заметно сказывалось на старших детях Юрия Долгорукого. Так, во внешнем облике князя Андрея Боголюбского, известном нам благодаря антропологической реконструкции М. М. Герасимова, усматривают явные монголоидные черты – прежде всего, в форме носа, очень широкого у основания, но не слишком выдающегося вперед, в широко расставленных глазах с выступающими вперед глазными яблоками и тяжелыми нависшими веками, широких скулах^{96}. Скорее всего, Андрей унаследовал все эти черты от матери, а не от отца.

«Аепина дщерь» скончалась не позднее 1136/37 года[15]15
  Дата определяется следующим образом. Сын Юрия Долгорукого от второго брака Василий (Василько) в конце лета – осенью 1149 г. был посажен отцом на княжение в Суздаль (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 384). Еще один сын от второго брака, Мстислав, в феврале 1150 г. вместе со своими старшими братьями Ростиславом, Андреем и Борисом принимал участие в сражении при Луцке (ПСРЛ. Т. I. Стб. 324; Т. 2. Стб. 389; Т. 7. с. 47). И то и другое едва ли могло иметь место, если бы княжичи не достигли совершеннолетия, т.е. возраста хотя бы 12—13 лет. (О появлении на свет обоих князей именно во втором браке см. выше, прим. 38.) Соответственно, и Мстислав, и Василько Юрьевичи должны были появиться на свет не позднее 1137—1138 гг., а сам брак заключен не позднее 1136– 1137 гг.


[Закрыть]. После этого Юрий женился еще раз. Во втором браке у него родилось по меньшей мере четверо сыновей: Мстислав, Василий (или Василько), Михаил (или Михалко) и Всеволод (появившийся на свет незадолго до смерти отца). Кем была его вторая жена, неизвестно. Обычно полагают, что гречанкой, притом близкой к правящему в Византии роду Комнинов[16]16
  См.: Татищев. Т. 1. с. 375. Впрочем, Татищев говорит об этом сугубо предположительно: «По сему видится, что вторая супруга греческая принцесса была и, по изгнании от пасынка, с детьми в Грецию по ехала и, чаятельно, тамо скончалась, ибо детей токмо возвращение положено» (там же. Т. 3. с. 246). Историки XVIII в. называют имя второй супруги Юрия – Ольга (см.: Записки касательно российской истории (Екатерины II). Ч. 5. с. 96; Мальгин Т.С. Зерцало российских государей. СПб., 1794. с. 183—184). Но это ошибка, имеющая своим источником смешение супруги Юрия и его дочери Ольги, в иночестве Евфросинии, и восходящая еще к Никоновской летописи, где Ольга (Евфросиния) Юрьевна, умершая в 1182 г. и погребенная во владимирском Успенском соборе, неверно названа «княгиней великого князя Юрья Долгорукаго», т. е. его супругой (ПСРЛ. Т. 10. М., 2000. с. 8). Эта ошибка нередко повторяется и современными исследователями. Мнение же о греческом происхождении супруги Юрия Долгорукого вообще сделалось общепринятым. Еще одно называемое в литературе возможное имя второй супруги Юрия – Елена (см.: Карамзин И.М. История государства Российского. Т. 2—3. М., 1991. с. 345, прим. 405), однако его источник неизвестен.


[Закрыть]. Однако оснований для такого предположения не слишком много. Известно, что в 1161/62 году, уже после смерти Юрия, когда его вдова будет изгнана вместе со своими родными детьми из Суздальской земли пасынком Андреем Боголюбским, она отправится в Константинополь и встретит там радушный прием, а ее сыновьям император Мануил I Комнин предоставит во владения обширные волости: Васильку – четыре дунайских города, а Мстиславу – некую область Аскалону^{97}.[17]17
  Сведения русского летописца подтверждает византийский хронист Иоанн Киннам, сообщивший, что император Мануил отдал «придунайскую страну» «пришедшему в Византию Васильку, сыну Георгия, занимавшему первое место между филархами Тавроскифии (Руси. – А. К.)» (Иоанн Киннам. Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов. Георгий Акрополит. Летопись великого логофета Георгия Акрополита. Рязань, 2003. с. 187).


[Закрыть] Но было ли причиной тому происхождение княгини, или же все объяснялось связями, установившимися между самим Юрием и императором Ману-илом в последние годы княжения Юрия, мы не знаем.

Всем своим сыновьям князь Юрий Владимирович дал вполне значимые имена, принадлежащие к именослову потомков Всеволода Ярославича. Старший, Ростислав, был назван, очевидно, в честь родного дяди Юрия Долгорукого Ростислава Всеволодовича, княжившего в Переясланле и погибшего на Стугне в 1093 году. Имя Андрей, давно уже вошедшее в княжеский именослов и воспринимавшееся не просто как крестильное, но как княжеское, должно было напоминать прежде всего о деде Юрия Долгорукого, великом князе Киевском Всеволоде Ярославиче (в крещении Андрее). Борис и Глеб Юрьевичи получили свои имена в честь братьев-страстотерпцев Бориса и Глеба – самых почитаемых святых в княжеском семействе. Ярослав был назван в память о князе Ярославе Мудром; Святослав – очевидно, в память о брате Юрия Долгорукого князе Святославе Владимировиче, также княжившем в Переяславле; Мстислав – в память о Мстиславе Великом (судя по сохранившимся новгородским печатям, сын Долгорукого в крещении носил имя Федор^{98}– то же, что и Мстислав Великий). Младшие Юрьевичи, Василий (Василько) и Всеволод (в крещении он был наречен Дмитрием), получили свои имена в память о Владимире (Василии) Мономахе и Всеволоде Ярославиче. Имя Михаил – вообще особое для потомков Всеволода Ярославича. Архангел Михаил считался небесным покровителем града Переяславля и всего княжившего в нем семейства: ему были посвящены соборные церкви в Переяславле и Остерском Городце и главный храм киевского Выдубицкого монастыря, основанного Всеволодом Ярославичем. Несколько особняком стоит имя Иван, которое получил второй сын Юрия Долгорукого. В именослове Мономашичей оно встречалось и раньше (так звали в крещении великого князя Киевского Ярополка Владимировича, а также умершего в младенчестве первенца князя Всеволода Мстиславича Новгородского), Но для сына Юрия Долгорукого (как и для сына Всеволода) оно было уже не просто крестильным, но княжеским именем. Не исключено, что в нем отразилось особое почитание в семействе Владимира Мономаха святого Иоанна Крестителя – нового покровителя княжеского рода: как мы помним, именно при Мономахе, около 1121/22 года, перст от десной руки святого был торжественно перенесен из Константинополя в Киев.

Из того же ряда – имена старших внуков Юрия Долгорукого, сыновей Ростислава Юрьевича, – Мстислав и Ярополк. Оба были названы в честь дядьев, великих князей киевских Мстислава и Ярополка Владимировичей. Имя Мстислав получил и еще один внук Юрия, второй сын Андрея Боголюбского. (Первенца Андрея звали Изяслав – это имя, по-видимому, отсылало ко второму сыну Владимира Мономаха, князю Изяславу Владимировичу, погибшему в 1096 году под Муромом. Младший сын Андрея, Юрий, получил имя в честь самого Юрия Долгорукого.)

Так что наречение сыновей и внуков – это еще и целая программа вполне внятное заявление о намерениях. Может быть, ярче всего в нем нашли выражение сокровенные чаяния суздальского князя, его претензии на преимущественное по сравнению с братьями наследование политики отца и деда, на обладание «отчим» Переяславлем и стольным Киевом.

* * *

Обилие сыновей во все времена составляло предмет гордости для князя. Ибо сыновья – это его во много раз возросшая сила, удесятеренные возможности, способность как бы умножиться, одновременно находиться в разных местах и везде реально, зримо проводить собственную политику.

Это также своего рода династический запас прочности. В ранней русской истории, как правило, только тот правитель, у которого было много сыновей – не два-три, а по меньшей мере пять или шесть, – оказывался способен проложить для своих потомков путь в историю, дать начало новой династической ветви или даже целой исторической эпохе. Владимир Святой и Ярослав Мудрый, Владимир Мономах и Юрий Долгорукий, Всеволод Большое Гнездо, Даниил Московский… Список не слишком велик. Но все названные князья, отнюдь не являясь старшими в своем поколении, сумели добиться того, что именно их потомство возобладало в Русской земле. И не в последнюю очередь потому, что потомство это в силу своей многочисленности могло постоять за себя.

Но обилие сыновей – это еще и большая проблема для любого князя. Ибо каждого сына необходимо наделить своей волостью, посадить на княжение. Политическая активность Юрия Долгорукого на юге отчасти объяснялась именно тем, что ему жизненно необходимо было вырваться за пределы Суздальской земли, увеличить свои владения, найти для своих сыновей новые княжеские столы. Иначе – угроза раздробления собственного княжества, ничтожные уделы, неизбежные в будущем свары… В позднейшей русской истории мы найдем немало примеров и того, как многочисленность потомства того или иного князя становилась причиной постепенного захирения его рода.

С дочерьми дело обстояло несколько иначе. Обилие дочерей для князя – это тоже своего рода богатство, возможность для политического маневра. Путем заключения династических браков князья старались найти себе новых союзников, создать прочные политические альянсы. Личные желания княжон при этом не всегда принимались во внимание. Впоследствии Юрий Долгорукий заключит как минимум два династических союза, выдав двух своих дочерей замуж за сыновей своих союзников. Оба брака датируются 1150 годом: одна дочь Юрия (ее имя неизвестно[18]18
  Ее имя – Мария – приведено только в «Записках касательно российской истории» Екатерины II (Записки… Ч. 5. с. 82, 97).


[Закрыть]) станет женой Олега, сына новгород-северского князя Святослава Ольговича; другая, Ольга, – женой Ярослава Владимировича Осмомысла, сына галицкого князя Владимирка Володаревича.

Другим дочерям Юрия, кажется, повезло меньше. Правда, русские летописцы не слишком интересовались судьбами княжон и княгинь, а потому никакими определенными показаниями источников на этот счет мы не располагаем. Но известно, что по крайней мере одну свою дочь Юрий выдал замуж не за князя, а за боярина: ее сын Яков упоминается в летописи как «сестричич» (племянник, сын сестры) владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича Большое Гнездо^{99}.

Вообще же, можно только удивляться плодовитости князя Юрия Владимировича. Его младший сын Всеволод, как известно, вошел в историю с прозвищем Большое Гнездо – за многочисленность потомства. Юрий в еще большей степени мог претендовать на такое прозвище. По числу сыновей – одиннадцать – он обошел всех других известных русских князей, за исключением своего пращура князя Владимира Святославича, Крестителя Руси.

* * *

Как и большинство русских князей того времени, Юрий в своей личной жизни отнюдь не замыкался в рамках семьи. Правда, единственный источник, позволяющий взглянуть на него, так сказать, вне официальной обстановки, имеет весьма позднее происхождение и очень неоднозначно оценивается историками.

Речь идет об «Истории Российской» Василия Никитича Татищева. В этом грандиозном историческом своде, помимо прочего, приведены очень яркие и живые портретные характеристики целого ряда русских правителей XII века, в том числе и Юрия Долгорукого. Происхождение этих портретных зарисовок остается неизвестным. Ясно лишь, что все они созданы одной рукой. Но вот кому принадлежала эта рука? Иногда полагают, что характеристики Татищева восходят к некоему несохранившемуся летописному своду XII века^{100}. Однако многие детали заставляют усомниться в таком предположении и указывают на гораздо более позднее время – едва ли ранее XVII века или даже XVIII век. И все же эти портретные зарисовки заслуживают внимания. И уж во всяком случае не привести характеристику князя Юрия Долгорукого в книге, посвященной ему, было бы непростительным упущением. Правда, нужно иметь в виду еще одно обстоятельство – автор этой характеристики (кем бы он ни был и когда бы ни работал над ней) был настроен к князю Юрию Владимировичу весьма недоброжелательно, если не сказать враждебно.

Так, только у Татищева мы находим описание внешности Юрия Долгорукого: «Сей великий князь был роста немалого, толстый, лицем белый, глаза не вельми великий, нос долгий и накривленный, брада малая…»^{101} (Впрочем, в одной из редакций «Истории Российской» имелось и совсем другое описание князя: «Был роста среднего, весьма толст и плешив, очи великие, нос краткий нагнут»^{102}.)

Никаких современных изображений князя Юрия Владимировича, к сожалению, не сохранилось. А потому ничего нельзя сказать о том, насколько близко или, наоборот, далеко от оригинала описание Татищева. Во всяком случае, оно не имеет ничего общего с известными изображениями князя Юрия Долгорукого в различных списках так называемого «Титулярника» 1672 года – официальной книги, содержащей титулы, гербы Московского государства и других стран, а также портреты правителей России и их предков – великих князей киевских, владимирских и московских^{103}. На этих портретах – по-видимому, совершенно легендарных – Юрий изображен молодым человеком, безбородым (этим он резко отличается от других князей), с какими-то детскими чертами лица и некоторой скорбью во взгляде. Вероятно, художник хотел подчеркнуть особое благочестие Юрия («…приим скипетр Российского царствия… князь великий Юрий Владимировичь Долгорукой, – говорится здесь о нем, – иже благочестием просия и все христианство в покое и в тишине соблюде»^{104}). Но чем объяснить бросающуюся в глаза молодость князя? Ведь ко времени смерти ему, по-видимому, было за шестьдесят. На этот вопрос я не берусь дать ответ. (Кстати говоря, на миниатюрах знаменитой Радзивиловской летописи XV века и не менее знаменитого Лицевого летописного свода XVI века Юрий изображен вполне обыкновенно – зрелым, полным достоинства мужем, с хотя и небольшой, но заметной бородой; он ничем не отличается от других князей.)

Но вернемся к характеристике князя в «Истории Российской». Нравственные черты Юрия Долгорукого изображены здесь столь же малопривлекательными, как и его внешний облик. Оказывается, что он был «великий любитель жен, сладких писч и пития; более о веселиах, нежели о разправе и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев. И хотя, несмотря на договоры и справедливость, многие войны начинал, обаче сам мало что делал, но большее дети и князи союзные, для того весьма худое счастье имел и три раза от оплошности своей Киева изгнан был». (Или в другом варианте: «Вельми прилежал о веселии со женами и любил много пить и есть, а о разпорядке государства мало мыслил, но более всем властвовали и управляли советники и любимцы его».)

И относительно этой характеристики трудно сказать что-либо определенное. Юрий, словно нарочно, выглядит полной противоположностью тому идеалу князя, который был нарисован его отцом: как мы помним, в «Поучении» Владимир Мономах призывал сыновей не перекладывать на воевод и помощников ни заботы о войске, ни управление державой; учил их не потворствовать ни питью, ни еде, не давать над собой власти женам. (Татищеву, кстати говоря, «Поучение» Мономаха не было известно.) Однако летописный рассказ о Юрии – и мы еще убедимся в этом – отнюдь не изображает его человеком бездеятельным и подчиняющимся чужому влиянию. Так что по крайней мере в этом отношении автор татищевского портрета был, вероятно, не вполне справедлив.

Ну а что насчет «прилежания» к женам, веселию, сладким «пищам» и питию? Возможно, доля истины в татищевском описании имеется. Во всяком случае, известно, что умер Юрий именно после пиршества и, наверное, с обильными возлияниями. И ненависть к себе сумел вызвать среди киевлян в том числе и какими-то насилиями, творимыми если и не им самим, то его людьми.

В другом месте своей «Истории» В. Н. Татищев приводит историю, ярко характеризующую некоторые черты личности князя Юрия Долгорукого. Речь идет о любовной связи князя с женой суздальского тысяцкого Кучка. Имя последнего весьма примечательно: оно обнаруживает источник всего повествования – знаменитую «Повесть о начале Москвы», записанную, как считают, в XVII веке и рассказывающую о расправе князя Юрия Владимировича с боярином Кучкой, первым владельцем будущего града Москвы. Правда, версия Татищева существенно отличается от версии «Повести»:

«Юрий хотя имел княгиню любви достойную и ее любил, но при том многих жен подданных часто навесчал и с ними более, нежели со княгинею, веселился, ночи, сквозь на скомонех (музыка)^{105} проигрывая и пия, препровождал, чим многие вельможи его оскорблялись, а младыя, последуя более своему уму, нежели благочестному старейших наставлению, в том ему советом и делом служили. Междо всеми полюбовницами жена тысецкого суздальского Кучка наиболее им владела, и он все по ея хотению делал. Когда же Юрий пошел к Торжку (речь идет о событиях 1146/47 года. – А.К.), Кучко, не могши поношения от людей терпеть, ни на оных Юрию жаловаться, ведая, что правду говорили, более же княгинею возмусчен, не пошел со Юрием и отъехал в свое село, взяв жену с собою, где ее посадя в заключение, намерялся уйти ко Изяславу в Киев (к князю Изяславу Мстиславичу, тогда великому князю Киевскому. —А А'.). Юрий, уведав о том, что Кучко жену посадил в заточение, оставя войско без всякого определения, сам с великою яростию наскоро ехал с малыми людьми на реку Москву, где Кучко жил. И, пришед, не испытуя ни о чем, Кучка тотчас убил, а дочь его выдал за сына своего Андрея…»^{106}

Именно так в «Истории Российской» описывается начало будущего великого града Москвы. (С другой версией тех же событий мы познакомимся чуть ниже.) Насколько достоверен этот рассказ? Некоторые его детали как будто заслуживают внимания. Так, например, не вызывает сомнений само существование боярина Кучки, или Кучка, на дочери которого и в самом деле был женат князь Андрей Юрьевич Бого-любский. Между Кучкой и князем Юрием Владимировичем Долгоруким действительно имело место какое-то столкновение, закончившееся убийством боярина. Однако основная канва татищевского рассказа, по-видимому, представляет собой чисто литературный домысел. Перед нами авантюрное повествование о некоем любовном приключении – и повествование это отвечает литературным вкусам XVII или XVIII века в гораздо большей степени, чем века XII.[19]19
  В этой связи можно привести суждение М.А. Салминой, которая рассматривала вопрос о времени происхождение «Повести о начале Москвы». «…Такое обращение с историческими фактами… такое внимание к теме личной жизни видного исторического деятеля и замена исторической мотивировки событий интимно-психологическими объяснениями» совершенно не характерны даже для литературы XVI в. (не говоря о более раннем времени), но появляются только в XVII в. (Повести о начале Москвы / Подг. текстов М.А. Салминой. М.; Л., 1964. с. 74—76). Это суждение применимо и к оценке татищевского сюжета.


[Закрыть]