Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Алексей Карпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

«СИЙ ЛИ КРЕСТЕЦ МАЛЫЙ?»: СМЕРТЬ ВЛАДИМИРКА ГАЛИЦКОГО

Князь Владимирко Володаревич Галицкий, как уже было сказано, также переживал трудные времена. В своих многочисленных войнах этот князь уповал не только на силу оружия, но и на силу красноречия, собственную изворотливость, способность хитростью и обманом выпутаться из любого, самого затруднительного, положения. Однако случилось так, что именно чрезмерная хитрость и самонадеянность князя стали причиной его преждевременной кончины.

Еще весной 1152 года войну с галицким князем начал король Геза Венгерский, которого сопровождали его родные братья Владислав (Ласло) и Стефан[106]106
  Об этом сообщает венгерский хронист XV в. Янош Туроци (Грот К.Я. Из истории Угрии… с. 173—174).


[Закрыть]. В войске Гезы находился и брат Изяслава Мстиславича Владимир, к тому времени обосновавшийся в Венгрии. Немного позже на Галич двинул свои дружины сам Изяслав, действовавший вместе с братом Святополком, племянником Владимиром Андреевичем и сыном Мстиславом; с ними шли и «черные клобуки». В битве у Перемышля объединенное русско-венгерско-торкское войско разгромило полки Владимирка. По свидетельству летописца, сам город Перемышль, в котором укрылся галицкий князь, непременно был бы тогда же взят ратными, «зане некому ся бяшеть из него бита», однако победителей, как это нередко случалось, подвела жадность. Падкие на поживу воины ринулись грабить княжеский двор, располагавшийся вне города, над рекой Сан; здесь были собраны многие богатства галицкого князя. За это время Владимирко сумел затворить город и наспех организовать его оборону. Король Геза и русские князья приготовились к осаде.

Однако до осады дело не дошло. Владимирко прибег к хитрости, разыграв целое представление. Он сказался тяжело раненным и послал с этим известием к венгерскому архиепископу и воеводам. Князь просил их поспособствовать прекращению войны и заключению мира с королем Гезой. «Ранен есмь велми, – просил он передать королю, – а яз ся каю того королю, оже “есмь тобе сердце вередил и пакы оже противу стал тобе. Ныне же, королю, Бог грехы отдаваеть, а ты ми сего отдай”…» Более всего Владимирко просил не выдавать его Изяславу, видя в нем своего главного врага. С королем же Гезой Владимирко готов был заключить мир на любых условиях. Вместе с письмом он передал венгерским сановникам богатые подношения: «златом, и сребром, и съсуды златыми и сребреными, и порты, да быша умолили короля, а бы не стоял на немь и воле королевы (сестры Изяслава королевы Евфросинии, сопровождавшей в походе своего мужа. – А.К.) не створил». Напрасно Изяслав и особенно его сын Мстислав, хорошо знавшие повадки галицкого князя, отговаривали короля от заключения мира, убеждали не принимать на веру слова «многоглаголивого» Владимирка, напоминали, сколько раз тот нарушал свое слово и слагал с себя крестное целование: «Ныне же дал нам и Бог, самого же имиве (захватим. – А.К.), а волость его възмиве!» Король не прислушался к их увещеваниям и проявил благородство: «Не могу его убити, оже он молить ми ся и кланяеть ми ся и своея вины каеться».

Миролюбие Гезы, по-видимому, объяснялось не только свойствами его характера или подкупом лиц из его ближайшего окружения. Венгрия находилась в состоянии войны с Византийской империей, и события на венгерско-византийском пограничье имели для короля определяющее значение. Владимирко, несомненно, учитывал это обстоятельство. Когда король начал против него войну, он немедленно дал знать об этом своему союзнику и покровителю, византийскому императору Мануилу Комнину, и тот не преминул воспользоваться удобным случаем, вторгся в Венгрию и захватил крепость Зевгмин (то есть Землин, современный Земун).

По словам византийского хрониста Иоанна Киннама, одного из наиболее осведомленных биографов императора Мануила, император мстил «королю пэонян» (то есть венгров) главным образом именно за то, что тот «напал на Владимира… правителя Галиции, союзника римлян (ромеев, то есть византийцев. – А.К.), вопреки его желанию». Император, сопровождаемый многочисленным венгерским полоном, находился уже на обратном пути и как раз переправлялся через реку Саву (правый приток Дуная), когда стало известно о том, что «король пэонян, счастливо окончив войну против Галиции… и располагая огромными силами, с великим рвением» устремился за ним в погоню^{295}. Если мы верно датируем эти события летом 1152 года (в литературе их относят также и к предыдущему 1151 году), то можем с уверенностью утверждать, что известие о вторжении византийских войск в Венгрию и заставило короля Гезу поторопиться с заключением мира с Владимирком.

Изяслав же согласился на мир с очень большой неохотой и только под давлением короля («нужею королевою и мужии его»). Условия мира, продиктованные галицкому князю, сводились к следующему: Владимирко обязался передать Изяславу все те города, которые были получены им в дар от Юрия, – Бужск, Шумск, Тихомль, Выгошев и Гнойницу (все они находились на пограничье Киевской и Галицкой земель, но относились к «Русской», то есть Киевской, волости); кроме того, он объявлял себя союзником и подручным Изяслава Мстиславича и по его приказанию должен был участвовать во всех его походах и «всегда с ним быти» «до живота своего… на всих местех». Эти условия Владимирку предстояло подтвердить на кресте, причем, по настоянию короля Гезы, для крестного целования был выбран крест святого короля Стефана, крестителя Венгрии, – почитаемая христианская реликвия, которую король Геза возил с собой. Галицкий князь на все согласился «с радостью».

Однако и его раскаяние, и его готовность к миру были неискренними. Даже в самой церемонии крестоцелования он пошел на хитрость. По-прежнему выдавая себя за тяжелобольного, он целовал крест в присутствии послов короля Гезы и князя Изяслава Мстиславича, но сделал это не так, как полагается, а лежа на постели, «творяся, акы изнемагая с ран». На самом же деле никаких ран на нем не имелось, он был совершенно здоров. И когда князья сняли осаду с Перемышля и разъехались, Владимирко с легкостью отказался выполнять условия заключенного мира.

Выяснилось это очень скоро – как только князь Изяслав Мстиславич направил своих посадников в те города, на которых Владимирко целовал ему крест. Галицкий князь отказался возвращать их. Более того, когда Юрий Долгорукий начал войну с Изяславом и выступил к Чернигову, он, как мы уже знаем, также двинул свои войска к Киеву.

Удача, казалось, в очередной раз улыбнулась ему. Ни король Геза, втянутый в войну с императором Мануилом, ни князь Изяслав Мстиславич, занятый борьбой с Юрием Долгоруким и Святославом Ольговичем, не имели возможности наказать его за нарушение обязательств, скрепленных крестным целованием. Галицкий князь торжествовал победу, доставшуюся ему столь необычным способом.

Зимой 1152/53 года (предположительно, в феврале)[107]107
  Рассказ об этом завершает летописную статью 6660 г. в Ипатьевской летописи (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 461—465). В Лаврентьевской летописи кратко сообщается о том, что Владимирко преставился «тое же зимы» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 340).


[Закрыть] Изяслав Мстиславич отправил в Галич своего боярина Петра Бориславича, который присутствовал при крестоцеловании Владимирка. (Этого Петра, между прочим, считают автором летописи, описывающей события княжения Изяслава Мстиславича, а возможно, и его ближайших потомков^{296}.) Петр вез с собой те самые «крестные» грамоты, на которых Владимирко целовал крест. Возвращение «крестных» грамот было равносильно объявлению войны. Впрочем, Изяслав еще давал галицкому князю шанс «управитися» в крестном целовании. В случае возвращения указанных в грамотах городов он обещал «не поминать» того, что случилось. «Не хощеши ли дати, – угрожал Изяслав, – то съступил еси крестьного целования. А се твое грамоты крестьныя, а нама с королем с тобою како Бог дасть».

Владимирко отвечал так, словно крестного целования никогда и не происходило, обвиняя, а не защищаясь: «Извеременил (то есть воспользовался удобным временем. – А.К.) еси на мя и короля еси на мя възвел. Но оже буду жив, то любо свою голову сложю, любо себе мьщю!»

Эти слова привели в изумление и даже напугали боярина Петра. Указывая на собственный нательный крестик, он воскликнул: «Княже, крест еси к брату своему к Изяславу и к королеви целовал, яко ти все управити и с нима быти, то уже еси съступил крестьного целования!» И отвечал Владимирко с насмешкой:

– Сии ли крестець малый?! (То есть: что мне сей крестик малый?!)

– Княже! Аще крест мал, но сила велика его есть на небеси и на земли… А съступиши, то не будеши жив!

Слова эти не на шутку разгневали галицкого князя:

– Вы того досыти есте молвили. А ныне полези вон! Поеди же к своему князю!

Петр Бориславич молча положил перед князем «крестные» грамоты и вышел вон. По приказанию князя ему не дали ни подвод, ни корма для лошадей, то есть ничего того, что полагалось княжескому послу. На собственных некормленых лошадях боярин выехал из Галича, сопровождаемый насмешками князя Владимирка и его людей. А дальше произошло то, что до глубины души потрясло современников, оставшись в памяти потомков ярчайшим примером Божьего наказания за неверие в силу честного и животворящего креста.

Когда Петр Бориславич выезжал с княжеского двора, князь Владимирко шел в церковь по особой галерее, соединяющей церковь с его княжеским двором. «Вон, поехал муж русский, – воскликнул он со смехом, указывая на боярина. – Все водости мои забрал!» После службы князь возвращался к себе домой. И когда он проходил по тому же переходу, на той самой ступени, на которой он насмехался над боярином Петром, его внезапно поразил удар – очевидно, острый сердечный приступ. «Некто мя удари за плече», – простонал князь и начал оседать на пол. Его подхватили, отнесли в горницу, положили на постель. Той же ночью он скончался.

Послали за боярином Петром. Его, ничего не объясняя, вернули с полпути в Галич. «Петр же… печален бяше велми, оже ему бяше опять в город поехати, творяшяться прияти муку пуще того». (Напомним, что Петр, возможно, и был автором этого текста, то есть передавал собственные ощущения.) В Галиче же он был поражен внезапно произошедшими переменами. Его встретили княжеские слуги, «вси в черних мятлих (плащах. – А.К.)»; на княжеском престоле восседал сын Владимирка Ярослав, также в черном одеянии, со скорбным видом. Когда Петр сел на предложенный ему стулец, Ярослав разрыдался. Тогда-то Петру и было объявлено о внезапной кончине князя. Что мог ответить на это киевский боярин? Только повторить обычные слова утешения, те, что всегда говорят в подобных случаях: «Воля Бо-жия, а всим тамо быти». Злорадства не было и в помине. Боярин Петр, как и другие, был напуган случившимся, видя во всем грозную волю Всевышнего Творца.

Под впечатлением от случившегося новый галицкий князь Ярослав Владимирович поспешил заключить с Изяславом мир. «Мы есмы тебе того деля позвали, – объяснил он боярину Петру, – се Бог волю Свою, како Ему угодно, тако створил есть. А ныне поеди к отцю своему Изяславу, а от мене ся ему поклони и се ему явиши, аче “Бог отца моего понял, а ты ми буди в отца место. А ты ся с моим отцемь сам ведал, что межи има было, а то уже Бог осудил, аче Бог отца моего понял, а мене Бог на его месте оставил…”»

Однако и эти слова остались не более чем словами. Ярослав Галицкий так и не вернул Изяславу волости, на которых целовал крест его отец. И год спустя, в январе-феврале 1154 года, Изяславу Мстиславичу с союзниками вновь пришлось выступить в поход на Галич – теперь уже против Владимиркова сына. После жестокого побоища на реке Серет Изяслав повернул обратно. В его руках оказалось множество пленников-галичан, однако, опасаясь наступления вражеской рати, Изяслав приказал всех их перебить на месте…

Смерть Владимирка Галицкого стала еще одним тяжелым ударом для Юрия Долгорукого. Он лишился своего самого сильного и самого надежного союзника. Впрочем, новый галицкий князь Ярослав, вошедший в историю с прозвищем Осмомысл, остался в числе его союзников. Напомним, что он приходился зятем суздальскому князю. А значит, в последующей борьбе за Киев Юрий по-прежнему мог рассчитывать на силы Галицкой земли.

МОР

Весь 1153 год и начало следующего, 1154-го князь Юрий Владимирович провел в Суздальской земле, занимаясь внутренними делами княжества. Новая попытка утвердиться на юге была предпринята им летом 1154 года. Однако она оказалась еще более неудачной, чем предыдущая.

Поход не заладился с самого начала. Юрий, собрав многочисленное ростовское и суздальское войско и соединившись со всеми своими сыновьями, вновь вторгся в Вятичскую землю. Но дойти сумел лишь до реки Жиздры, левого притока Оки. В войске начался массовый падеж коней – «и бысть мор в коних, во всех воих его, ако же не был николиже»^{297}.

С чем это было связано, сказать невозможно. Эпидемии, массовый падеж скота в те времена случались нередко, хотя, наверное, нельзя исключать и того, что конский мор явился следствием каких-то целенаправленных усилий со стороны лазутчиков князя Изяслава Мстиславича или черниговских князей. Но суздальский князь и его сыновья должны были увидеть в случившемся иной смысл. Юрий «думав з детми своими и з бояры, – пишет об этом позднейший московский летописец, – и устрашився гнева Божиа, так прилучившагося тогда»^{298}.[108]108
  По свидетельству того же летописца, мор случился не только «в конех», но и во всем «воинстве их».


[Закрыть]

Это была естественная реакция средневекового человека. Во всем, что происходило помимо него, в действии неподвластной ему стихийной силы он видел прежде всего проявление Божьей воли. В данном случае сам ход событий явственно свидетельствовал о том, что стремление Юрия утвердиться на юге неугодно Богу.

Не доходя Козельска войско остановилось. Здесь Юрия ожидало новое разочарование: половцы, за которыми он заблаговременно послал в степи, явились в столь малом числе, что опереться на них в качестве основной военной силы не представлялось возможным. Продолжать поход в таких условиях Юрий не решился. «Здумав с мужи своими, и з детми, и с половци», он повернул назад, к Суздалю. Одновременно князь отправил в Степь своего сына Глеба. Тот должен был привести на Русь новые, значительно более многочисленные половецкие отряды. С их помощью Юрий намеревался возобновить военные действия.

Если причины конского мора остаются нам неизвестными, то относительно пассивности половецких союзников Юрия Долгорукого можно сказать вполне определенно: это стало следствием той половецкой политики, которую проводил в последние годы жизни князь Изяслав Мстиславич.

После успешного похода в 1152 году за Угол и Самару последовал новый поход против половцев, совершенный тем же Мстиславом Изяславичем из Переяславля Южного в 1153 году, – на реку Псел, левый приток Днепра. На этот раз Мстислав половцев не нашел: «не дошед их, възворотися». Это свидетельствовало о том, что половцы отступили от границ Руси, перенесли свои кочевья южнее. Осенью того же 1153 года Мстислав Изяславич вместе с князем Владимиром Андреевичем и берендеями ходил к Олешью – русскому городу в устье Днепра. Старый торговый путь по Днепру к Черному морю, мимо днепровских порогов, вновь становился доступен русским.

Предположительно можно говорить и о каких-то контактах, установившихся в эти годы между Изяславом Мстиславичем и обитателями Нижнего Поволжья – гузами, то есть теми же торками, ближайшими сородичами «черных клобуков» Поросья. Зимой 1153/54 года в Киеве побывал арабский путешественник и дипломат Абу Хамид ал-Гарнати, направлявшийся из Венгрии через Русь в город Саксин в устье Волги (на месте бывшей столицы Хазарии Итиля). Он имел поручение от короля Гезы набрать на военную службу наемников-торков, «тех, кто хорошо мечет стрелы». Абу Хамид провел на Руси зиму, общался с «царем славян» (князем Изяславом Мстиславичем?), которому передал личное послание венгерского короля, скрепленное его золотой печатью, и был принят с почестями, соответствовавшими его статусу посла. В поездке к гузам Абу Хамида сопровождал один из мусульман, проживавших на Руси (некий Абд ал-Карим Ибн Файруз ал-Джаухари). Поручение короля Гезы было с успехом исполнено, вернулся на Русь и спутник Абу Хамида (сам он остался в Саксине)^{299}. Трудно удержаться от предположения, что в ходе этой миссии обсуждались и вопросы, интересовавшие русского князя и, возможно, связанные с перспективами совместной борьбы с половцами.

С половецкой политикой князя Изяслава Мстиславича исследователи связывают и его второй брак – с грузинской царевной Русудан, дочерью царя Грузии Димитрия I (1125– 1156). (Первая супруга князя скончалась в 1151 году.) Переговоры по этому поводу велись не менее двух лет: осенью 1153 года сын Изяслава Мстислав ездил к Олешью именно для того, чтобы встретить там грузинскую княжну, однако та по какой-то причине к намеченному сроку не явилась. И только весной 1154 года Мстислав Изяславич, вновь посланный отцом, встретил ее у днепровских порогов – на крайних рубежах Русской земли. Русудан была с почестями приведена в Киев, где и состоялось ее венчание с киевским князем. Правда, продлился этот брачный союз всего полгода – из-за скорой кончины киевского князя.

Грузинские цари в XII веке имели прочные связи с половцами. Полагают, что союз с царем Димитрием имел одной из своих целей нейтрализацию грозных кочевников^{300}. Во всяком случае очевидно, что киевский князь, связанный династическими союзами со многими правящими дворами Западной и Центральной Европы и враждующий с правителями Византийской империи, именно в ходе противоборства с Юрием Долгоруким осознал необходимость налаживания контактов и со своими южными и восточными соседями. Да и родство с грузинскими царями (а правителей Грузии называли именно этим титулом, применявшимся к императорам Византийской и Западной империй) должно было благотворно сказаться на международном авторитете киевского князя. Не случайно киевский книжник в последние годы жизни Изяслава Мстиславича и его также именовал «царем».

* * *

Можно полагать, что в своих неудачах Юрий – по крайней мере отчасти – обвинил князя Ростислава Ярославича Рязанского. Возможно, тот вместе со своими родичами обещал поддержать его, однако в поход так и не выступил. Их дружба продолжалась совсем недолго и вновь сменилась жестокой враждой. Во всяком случае в том же 1154 году Юрий Долгорукий предпринял новую попытку присоединить к своим владениям Рязанское княжество с обоими его главными городами – Рязанью и Муромом. Причем на этот раз, в отличие от событий 1146 года, речь шла не просто о переменах на рязанском столе и утверждении здесь лояльных Юрию представителей местной династии, но о прямом включении рязанских и муромских земель в состав владений Юрия Долгорукого. Новым рязанским и муромским князем должен был стать старший сын Юрия Андрей.

Подробный рассказ об этом содержит единственный источник – так называемая Львовская летопись, составленная в XVI веке, но использовавшая и более ранние летописные материалы. «Того же лета, – читаем здесь под 6662 (1154) годом, – посади Юрьи сына своего в Рязани, а рязанскаго князя Ростислава прогна в Половцы»^{301}.

Этот шаг суздальского князя выглядит необычно. Ни до, ни после Юрий не решался на захват чужой волости, на которую не имел никаких отчинных прав. Потомки князя Святослава Ярославича правили в Муроме, а затем Рязани с середины XI века, практически без перерывов (если не считать несчастной попытки Мономахова сына Изяслава захватить Муром в 1096 году; как мы помним, эта попытка стоила молодому князю жизни и привела к жестокой междоусобной войне). Теперь незавидная участь Изяслава могла достаться Юрьеву сыну Андрею. Юрий упорно не желал предоставлять ему удел в собственном княжестве. Не имея возможности наделить старшего сына волостями на юге, он, очевидно, именно таким способом постарался удовлетворить его княжеские амбиции. Не исключено, что это и стало одной из причин рязанской войны.

Но едва ли самого Андрея могло устроить княжение в Рязани. Если известие Львовской летописи подлинно (а сомневаться в этом как будто нет оснований)^{302}, то оно высвечивает яркий и драматичный эпизод из жизни князя Андрея Боголюбского. На этот раз он предстает перед нами совсем не таким героем и храбрецом, каким мы его видели прежде, в повествовании симпатизировавших ему южнорусских и суздальских летописцев. Опытный и умелый воин, Андрей проявил явную беспечность, которую, пожалуй, можно объяснить разве что его нежеланием княжить в совершенно чужом для него городе. Он позволил Ростиславу Ярославичу не только собрать значительное половецкое войско, но и беспрепятственно привести его к Рязани. Более того, Андрей был застигнут врасплох и чудом избежал плена. Ночью, внезапно, Ростислав Ярославич со своими половцами ворвался в Рязань, обманув Андрееву «сторожу» (если она вообще была выставлена князем). Сам Андрей Юрьевич «об одном сапоге» (удивительно яркая подробность!) бежал из Рязани в Муром, а оттуда поспешил к отцу в Суздаль. Дружина его была почти полностью истреблена: по словам летописца, Ростислав «овех изби, а другиа засув во яму, а иные истопоша в реце».

История взаимоотношений суздальских и рязанских князей знала немало войн. Впрочем, и мирные или даже союзнические отношения между ними также были не редкостью. Миром сменится и эта война, в которой было пролито столько крови. Однако старая вражда не исчезнет. Рязанские князья, сыновья и внуки Ростислава Ярославича, будут то признавать над собой власть суздальских Юрьевичей, то ожесточенно воевать с ними. Эта вражда перейдет по наследству и к их потомкам, и уже в новых исторических условиях, сложившихся после ордынского завоевания, между Рязанью и Москвой нередко будут вспыхивать войны, особенно ожесточенные в виду территориальной близости двух княжеств.