Текст книги "Самые знаменитые святые и чудотворцы России"

Автор книги: Алексей Карпов

Соавторы: Алексей Юрьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

АМВРОСИЙ ОПТИНСКИЙ

(ум. 1891)

Великий оптинский старец иеросхимонах Амвросий родился около 23 ноября 1812 года в селе Большая Липовица Тамбовского уезда Тамбовской губернии, в семье пономаря Михаила Федоровича (сына священника) и жены его Марфы Николаевны Гренковых. Сам святой вспоминал впоследствии: «В какое число было мое рождение, не помнила и сама моя матушка, потому что в тот самый день, как я родился, к деду в дом, где жила тогда моя мать, съехалось столько гостей (дед мой был благочинным), что мать мою должны были выпроводить вон, и она в этой суматохе и запамятовала: в какое именно число я родился. Должно полагать, что это было около 23 ноября». Марфу Николаевну, бывшую на сносях, проводили в баню, подальше от гостей. Здесь она и разрешилась от бремени. Старец Амвросий впоследствии любил пошутить: «Как на людях я родился, так все на людях и живу».

Младенца назвали при крещении Александром – в честь святого благоверного великого князя Александра Невского, память которого отмечается 23 ноября. Год рождения преподобного Амвросия – 1812-й – знаменателен в истории России. Именно в это время происходило отступление наполеоновской армии; Россия особо отмечала в том году память великого русского святого воина и день тезоименитства императора Александра I. В семье Гренковых было восемь человек детей – четыре сына и четыре дочери. Александр оказался шестым ребенком. Он рос очень живым, веселым и бойким мальчиком. Дома ему не сиделось, и он старался при первой возможности улизнуть на улицу, к сверстникам, с которыми предавался разным играм и шалостям. За это Саше нередко попадало от родителей.

Учиться грамоте он начал дома – по букварю, часослову и Псалтири. По праздникам отец брал сына в церковь, где тот вместе с родителями читал и пел на клиросе.

Когда Александру исполнилось двенадцать лет, его отдали в первый класс Тамбовского духовного училища. Как сын многодетного причетника он находился на полуказенном содержании. Учеба давалась ему очень легко, так что из 148 своих товарищей по классу он окончил курс духовного училища первым по списку и в июле 1830 года был назначен к поступлению в Тамбовскую духовную семинарию.

И в семинарии Александр Гренков был одним из лучших – в основном из-за своих прекрасных способностей. Его товарищ по семинарии впоследствии вспоминал: «Тут, бывало, на последние деньги купишь свечку, твердишь, твердишь заданные уроки; он же (Гренков) и мало занимается, а придет в класс, станет наставнику отвечать – точно как по писаному, лучше всех». Он отличался веселым, жизнерадостным характером – и в годы учебы, и позже был, что называется, душой компании. Вряд ли кто-то мог распознать в нем тогда будущего великого подвижника и святого.

В 1835 году Александр сильно заболел. «Надежды на выздоровление было очень мало, – рассказывал он впоследствии. – Почти все отчаялись в моем выздоровлении; мало надеялся на него и сам я. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: „Прощай, Божий свет“. И тут же дал обещание Господу, что если Он меня воздвигнет здоровым от одра болезни, то я непременно пойду в монастырь». И юноша выздоровел.

15 июля 1836 года Александр Гренков окончил Тамбовскую духовную семинарию. «Поступил в Семинарию 1830 года и совершил в оной учебный курс, при способностях очень хороших, при прилежании постоянном, при поведении очень добром» – говорилось в выданном ему аттестате. «Принадлежит к первому разряду учеников».

Александр не забыл о данном им обете, но постоянно откладывал его, не решался расстаться с миром. Он не пошел ни в духовную академию, ни в диаконы, но поступил в дом к одному помещику в качестве домашнего учителя его детей. 7 марта 1838 года А. М. Гренков занял место преподавателя греческого языка Липецкого духовного училища. «После выздоровления, – вспоминал потом старец Амвросий, – я целых четыре года все жался, не решался сразу покончить с миром, а продолжал по-прежнему посещать знакомых и не оставлять своей словоохотливости. Придешь домой – на душе неспокойно, и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости и опять наболтаешь. И так я мучился целых четыре года».

Чтобы обрести успокоение, Александр стал молиться ночами перед иконой Божией Матери, именуемой Тамбовской, образом Которой благословили его родители. Летом 1839 года, вместе со своим товарищем, сыном священника села Еланского П. С. Покровским, Александр Михайлович отправился в село Троекурово, к известному затворнику отцу Илариону, и спросил у него совета, как быть. «Ты в Оптиной нужен! Иди в Оптину! Можно бы и в Саров пойти, но там уже нет теперь таких старцев, как прежде», – пророчески произнес отец Иларион. Покровского же он благословил пожить еще какое-то время в миру. (Впоследствии тот также принял пострижение в Оптиной пустыни.)

В конце лета Александр Гренков отправился в Троице-Сергиеву лавру – взять благословение на монашеский подвиг у гробницы преподобного Сергия, «игумена земли Русской».

Затем он опять вернулся в Липецк, но еще продолжал сомневаться и не решался порвать с миром. Начались занятия в училище, его снова приглашали в гости, он веселился сам и веселил собравшихся, но однажды, после возвращения домой, ему вдруг сделалось так горько, что он твердо решил на следующее утро, тайно от всех, не испросив даже разрешения у епархиальных властей, бежать в Оптину.

Оптина пустынь, в то время уже стяжавшая славу (хотя и не такую, как в последующие десятилетия), находилась в нескольких верстах от города Козельска тогдашней Калужской губернии, в живописной местности на берегу речки Жиздра, и окружена была девственным бором. Время ее возникновения в точности неизвестно. (По преданию, монастырь был основан неким раскаявшимся разбойником Оптой в XIV веке.) В Петровское время его было закрыли, но вскоре открыли вновь, однако в течение долгого времени пустынь влачила довольно жалкое существование. Ее подлинное возрождение началось в конце XVIII века, а расцвет пришелся на XIX и первые десятилетия XX веков.

8 октября 1839 года, в воскресенье, Александр Михайлович Гренков приехал в Оптину пустынь, сразу же отправился в церковь, а после службы, вместе с другими богомольцами, явился к старцу Льву, который пребывал тогда в монастыре. От старца Льва Александр и получил разрешение жить на монастырском гостином дворе; ему было поручено переписывать рукопись «Грешных спасение» (перевод с новогреческого языка). Так началось служение преподобного, продолжавшееся в течение пятидесяти двух лет.

Козельская Введенская Оптина пустынь, с которой связана вся последующая биография преподобного Амвросия, занимает особое место в духовной жизни России. Именно ее называют прежде всего, когда говорят о возрождении духовности, начавшемся в России в конце XVIII века, после предшествующих столетий, исполненных большей частью показного, а не внутреннего благочестия, борьбы с расколом, а затем и гонений на монастыри, урезания их прав, прямых запрещений на принятие монашеского пострига без разрешения государственной власти. Это духовное возрождение более всего нашло свое выражение в так называемом старчестве– особом виде духовного подвига, при котором старец руководит своими духовными чадами и нравственно исцеляет их.

Старчество в Оптиной пустыни берет начало от великого старца Паисия Величковского. Непосредственными учениками его учеников были великие оптинские подвижники, жившие в обители ко времени прихода сюда Александра Гренкова, – игумен обители отец Моисей, основатель Иоанно-Предтеченского скита при Оптиной пустыни – главного оплота оптинского старчества, и великие оптинские старцы иеросхимонах Лев (Леонид) и иеросхимонах Макарий. Они-то и стали учителями преподобного Амвросия Оптинского.

Об особой, непередаваемой атмосфере духовности, которая царила в Оптиной пустыни в середине XIX века, хорошо написал Николай Васильевич Гоголь в письме к А. П. Толстому (будущему обер-прокурору Синода) от 10 июля 1850 года: «Я заезжал по дороге в Оптинскую пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю, на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там присутствует. Это слышится в самом наружном служении, хотя и не можем объяснить себе, почему. Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал, кто из них как живет: их лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхожденья; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышится благоухание; все становится приветливее, поклоны ниже и участья к человеку больше». Такой должна была предстать Оптина и двадцатисемилетнему Александру Гренкову.

Между тем его исчезновение не осталось незамеченным в Липецке. Уже будучи в Оптиной преподобный доложил о своем желании принять монашество тамбовскому архиерею. Началась канцелярская переписка между епархиальными властями. И только 2 апреля 1840 года последовал указ Калужской духовной консистории с разрешением принять учителя Александра Михайловича Гренкова в обитель. Впрочем, еще в январе 1840 года преподобный перешел жить в монастырь, пока еще без права носить монашеское облачение.

Некоторое время он был келейником старца Льва, затем поступил на хлебню. В ноябре 1840 года послушник Александр был переведен из монастыря в Иоанно-Предтеченский скит. Здесь в течение приблизительно года он трудился помощником повара. Наконец, летом 1841 года Александр Гренков был пострижен в рясофор, то есть получил разрешение на ношение рясы, пока еще без права на мантию и без перемены имени.

Старец Лев сумел разглядеть в молодом послушнике будущего подвижника. Это был поистине великий человек. Старец. Лев (таково было и его мирское имя) начал монашеское служение в Оптиной пустыни, затем перешел в Белобережскую пустынь (в Орловской губернии), где принял пострижение с именем Леонид, а затем стал учеником и последователем старца Феодора, ученика преподобного Паисия Величковского; у него отец Леонид обучился высшему монашескому искусству, «умному деланию», которому позже обучал своих учеников. Затем им пришлось жить в различных монастырях – Валаамском, Александро-Свирском. Уже после смерти отца Феодора в 1829 году Лев (таково было имя, полученное им в схиме) прибыл в Оптину пустынь и стал первоначальником оптинского старчества – особой духовной школы, из которой вышли все последующие знаменитые оптинские старцы. Сама внешность старца производила неизгладимое впечатление: он был высок ростом, имел величественную осанку, даже в старости сохранял невероятную физическую силу и вместе с тем отличался исключительным умом и особой прозорливостью. В течение почти всей жизни (в том числе и в последние годы, когда с ним познакомился преподобный Амвросий) старец Лев испытывал определенные трудности и даже подвергался гонениям со стороны духовного начальства. Церковные власти того времени вообще не принимали и не понимали старчества, которое возникло и существовало вне всякой связи с церковной иерархией; с тем же непониманием и даже осуждением приходилось впоследствии сталкиваться и преподобному Амвросию.

Старец Леонид полюбил Александра Гренкова, которого ласково называл Сашей, хотя порой относился к нему с показной строгостью и нередко при посторонних испытывал его смирение, сердился на него, иной раз подшучивал. За глаза же говорил о нем: «Великий будет человек». Незадолго до своей смерти старец Лев попросил своего ближайшего ученика и сподвижника старца Макария взять на себя духовное руководство послушником Александром: «Вот человек больно ютится к нам, старцам. Я теперь уже очень слаб. Так вот я и передаю тебе его из полы в полу, владей им, как знаешь».

11 октября 1841 года, после жестокой и мучительной болезни, отец Лев скончался. После его смерти брат Александр стал келейником старца Макария, еще одного великого оптинского старца и подвижника. Постриженик Площанской пустыни (также в Орловской губернии), он был учеником ученика Паисия Величковского старца Афанасия, а затем принял на себя духовное руководство старца Леонида (Льва), хотя последний всегда считал его своим сотоварищем, а не учеником. Старец Макарий ничуть не походил на старца Льва внешностью: он был среднего роста, с некрасивым лицом, несколько косноязычен. Но по своему великому дару проникновения в самую душу человека, прозорливости он ни в чем не уступал своему учителю и старшему другу. Старец Макарий был великий книжник. Его стараниями (и при ближайшем участии его духовного сына И. В. Киреевского) в Оптиной пустыни развертывается программа книгоиздания: подготавливаются и выходят в свет творения Отцов Церкви, переводы Паисия Величковского.

29 ноября 1842 года Александр Гренков был пострижен в мантию (то есть получил право носить полное монашеское облачение) и получил новое имя – Амвросий, в честь святителя Амвросия Медиоланского (его память отмечается 7 декабря). 2 февраля 1843 года он был рукоположен в иеродиакона. По-прежнему Амвросий проходит послушание у старца Макария, принимающего ежедневно множество людей – и мирян, и духовных. Здесь преподобный знакомится с опытом духовничества, столь пригодившимся ему впоследствии.

В начале декабря 1845 года иеродиакон Амвросий отправился в Калугу, где должно было совершиться его рукоположение в священнический сан. Из Оптиной он выехал рано утром 7 декабря. Был сильный холод. Слабый здоровьем и к тому же изнуренный длительным постом Амвросий простудился, простуда дала осложнение на внутренние органы. «Помню я, – рассказывал старец, – что как еще только привезли меня на первую станцию, я почувствовал сильную боль в желудке». Это и послужило началом почти беспрерывных тяжких болезней, которые сопровождали старца Амвросия до самого конца его жизни.

9 декабря 1845 года епископ Калужский Николай рукоположил преподобного в сан иеромонаха. «Однако не долго пришлось литургисать отцу Амвросию, – читаем мы в современном Житии преподобного. – Здоровье его было так слабо, что временами он не мог долго держать потир одной рукой во время причащения народа и вынужден был уходить в алтарь для отдыха». Отчасти по состоянию здоровья, а отчасти по сану он был освобожден от послушания келейника старца Макария.

В 1846 году отец Амвросий вновь тяжело заболел. Болезнь длилась до лета 1848 года и оказалась настолько жестокой, что окружающие уже не чаяли его выздоровления. Как находящийся при смерти, преподобный был келейно пострижен в схиму с сохранением прежнего имени. 29 марта 1846 года по болезни он был выведен за штат монастыря, признан неспособным к послушанию и стал числиться на иждивении обители как инвалид. Вряд ли кто мог подумать тогда, что святой проживет еще более сорока пяти лет и достигнет маститой старости. Однако преподобный понемногу выздоровел, хотя полностью здоровье его так и не восстановилось. До конца жизни он с трудом передвигался, страдал от испарины, так что переодевался и переобувался по нескольку раз в сутки, не выносил холода и сквозняков, пищу употреблял жидкую и перетирал ее на терке, вкушал очень мало. Но при таком слабом здоровье он обладал удивительной силой духа.

Позднее в утешение недужным старец Амвросий говорил так: «Бог не требует от больного подвигов телесных, а только терпения со смирением и благодарения». И еще: «В монастыре болящие скоро не умирают, а тянутся и тянутся до тех пор, пока болезнь принесет им настоящую пользу. В монастыре полезно быть немного больным, чтобы менее бунтовала плоть, особенно у молодых, и менее пустяки приходили в голову. А то при полном здоровье, особенно молодым, какая только пустошь не приходит в голову».

Еще прежде болезни епископ Калужский Николай, посетивший Иоанно-Предтеченский скит Оптиной пустыни, сказал, обращаясь к Амвросию: «А ты помогай отцу Макарию в духовничестве. Он уже стар становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». После выздоровления отец Амвросий стал помогать старцу в его великих трудах. Он по-прежнему находился в полном его послушании, во всем давал ему отчет. Отец Амвросий принимал посетителей, приходивших к старцу Макарию за советом, передавал его ответы на те или иные вопросы, помогал вести переписку с многочисленными корреспондентами. Занимался он и книгоиздательской, и переводческой деятельностью, которую возглавлял старец; по его благословению отец Амвросий перевел с греческого языка на русский «Лествицу» Иоанна Синайского. Перевод этот, как отмечали, отличался ясностью и точностью. Одновременно, по поручению старца Макария, преподобный и сам, в качестве старца, руководил некоторыми иноками обители. Все свое время он проводил или в трудах, порученных ему старцем Макарием, или в чтении святоотеческих книг и молитве. «Мне казалось, – вспоминал позднее оптинский игумен Марк, – что старец Амвросий всегда ходил перед Богом, или как бы ощущал присутствие Божие. Никогда не порицал он чужих согрешений и не терпел он клеветы на ближнего, строго относясь к клеветникам, не разбирая лиц».

В последние годы жизни своего старца и сам Амвросий достиг уже высокого духовного совершенства. Старец Макарий высоко почитал его и относился к нему как к великому подвижнику, что, впрочем, не мешало ему высказывать разного рода упреки в адрес своего ученика. Однажды за старца Амвросия даже заступились: «Батюшка, он человек больной!» – «А я разве хуже тебя знаю, – отвечал на это старец Макарий. – Но ведь выговоры и замечания монаху – это щеточки, которыми стирается греховная пыль с его души, а без сего монах заржавеет». Старец Макарий старался сближать своего ученика и со своими духовными чадами из мирян. Глядя, как Амвросий беседует с ними, он иногда как бы в шутку говорил: «Посмотрите-ка, посмотрите! Амвросий-то у меня хлеб отнимает». Так старец Макарий готовил себе преемника.

7 сентября 1860 года старец Макарий умер. Обстоятельства сложились так, что преподобный Амвросий стал на его место. Спустя сорок дней после кончины он перешел на жительство из прежней кельи в корпус вблизи скитской ограды. На западной стороне корпуса была сделана пристройка, называвшаяся «хибаркой», для приема женщин, вход которым на территорию скита был запрещен. В этом корпусе старец Амвросий и прожил последующие тридцать лет своей жизни.

При старце Амвросии находились два келейника – отец Михаил и отец Иосиф (будущий старец). Главным письмоводителем был отец Климент (Зедергольм), сын протестантского пастора, перешедший в православие, человек ученый, магистр греческой словесности.

Вот как описывается распорядок дня старца в книге Житий преподобных старцев Оптиной пустыни. «Для слушания утреннего правила поначалу он вставал часа в четыре утра, звонил в звонок, на который являлись к нему келейники и прочитывали утренние молитвы, двенадцать избранных псалмов и Первый час, после чего он наедине пребывал в умной молитве. Затем, после краткого отдыха, старец слушал часы: Третий, Шестой с изобразительными (то есть псалмы, которые поются в храме в начале литургии. – Авт.)и, смотря по дню, канон с акафистом Спасителю или Божией Матери, каковые акафисты он выслушивал стоя. После молитвы и чаепития начинался трудовой день с небольшим перерывом в обеденное время. Пища съедалась преподобным в таком количестве, какое дается трехлетнему ребенку. За едой келейники продолжали задавать ему вопросы по поручению посетителей, но иногда, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить загруженную голову, старец приказывал прочесть себе одну или две басни Крылова. После некоторого отдыха напряженный труд возобновлялся, и так до глубокого вечера. Несмотря на крайнее обессилие и болезненность, день преп. Амвросий всегда заключал вечерним молитвенным правилом, состоявшим из малого повечерия, канона Ангелу-хранителю и вечерних молитв. От целодневных докладов келейники, то и дело приводившие к нему и выводившие посетителей, едва держались на ногах. Сам старец временами лежал почти без чувств. После правила он испрашивал прощение „елика согреших делом, словом, помышлением“. Келейники принимали благословение и направлялись к выходу. Зазвонят часы. „Сколько это?“ – спросит старец слабым голосом. Ему ответят: „Двенадцать“. – „Запоздали“, – скажет».

В 1862, 1868–1869 и 1871 годах старец Амвросий вновь тяжело болел. Он уже не мог посещать храм и с того времени причащался в келье. Более того, старец так обессилел, что не в состоянии был сам переходить из кельи в келью, и его переводили под руки келейники. Не мог старец по болезни выполнять и все предписанные уставом монастырские правила, вынужден был нарушать и пост. Это обстоятельство порой вызывало неудовольствие со стороны тех иноков, которые гордились аскетическим образом своей жизни: ведь тысячи людей спешили за советом и благословением не к ним, но к старцу. Сам преподобный Амвросий так говорил по этому поводу: «Все труды и подвиги телесные и даже самоумерщвление, если они не направлены к исполнению заповедей Евангельских, к приобретению добродетелей, и в особенности смирения, не только не приносят пользы душе человека, но наоборот приносят ей величайший вред».

В 1870 году в десяти верстах от обители для старца была устроена лесная келья, то есть «монастырская дача». Но и там, когда он был здоров, старец Амвросий принимал братию и народ.

Кажется непостижимым, как мог он, сам страдавший от тяжелейших болезней, принимать ежедневно толпы людей и отвечать на десятки писем! К его одноэтажному домику, утопавшему в зелени и цветах, стекались тысячи людей со всех концов России, и каждого он должен был понять, боли и сомнения каждого принять в себя, дать вразумительный ответ на мучавшие его посетителя вопросы. Слава о великом старце разнеслась поистине по всей России, привлекая к нему и простых крестьян, и лучших представителей русской интеллигенции – таких, как М. П. Погодин, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев и многие, многие другие.

Д. П. Богданов, автор очерка «Оптина пустынь и паломничество в нее русских писателей», так пишет о нравственном влиянии преподобного: «Старец Амвросий по тому огромному, не поддающемуся никакому учету нравственному влиянию на всех соприкасающихся к нему людей, бесспорно, принадлежит к великим жизненным явлениям, над которыми невольно приходится задумываться как историку, изучающему значение личности в развитии культуры данного народа, так и психологу, задавшемуся целью изучить народную психику в тех ее проявлениях, которые не укладываются в шаблонные рамки нашей повседневности. Интересную и глубоко поучительную картину представляла из себя Оптина пустынь при жизни старца Амвросия. Богатые и бедные, образованные и необразованные, здоровые и больные непрестанной вереницей шли и ехали в Оптину пустынь, чтоб получить совет и благословение уважаемого старца, который в этом не отказывал никому из приходящих к нему. Приходил ли интеллигентный светский человек, уже успевший разочароваться в жизни, старец своей простой, бесхитростной беседой умел всегда так настроить душу посетителя, что тот уходил уже в бодром, радостном настроении. Приходил ли какой простой крестьянин за каким-либо житейским указанием, старец всегда внимательно выслушивал и давал тот или другой совет. Все приходящие для него были равны. И все их вопросы, как бы мелочны они ни были, всегда находили в его душе отклик.

По рассказам современников, лиц, посещавших старца Амвросия, больше всего поражало в нем уменье быстро ориентироваться в психике пришедших к нему за советом людей. Это был какой-то особенный чудный дар – быстро узнавать по одному только выражению лица, чем страдает и болит душа пришедшего, и соответственно этому давать то или другое наставление. Это-то уменье проникнуть в недосягаемые для взора обыкновенных людей недра человеческой души, способность видеть насквозь всю душу посетителя, видимо, сильно поразили Достоевского, который объяснению этого явления посвятил целые страницы в „Братьях Карамазовых“». О чудном старце Зосиме, прототипом которого послужил оптинский старец Амвросий, Достоевский в своем романе писал так: «Он так много принял в душу свою откровений, что под конец приобрел прозорливость уже столь сильную, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадать, с чем тот пришел, что тому нужно и даже какого рода мучения терзают его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово». Эти слова о старце Зосиме подтверждаются многими эпизодами, известными из Жития преподобного Амвросия Оптинского.

Известно, что не раз старец Амвросий встречался с Л. Н. Толстым. После первой встречи с великим старцем Толстой, по его собственному признанию, «почувствовал духовную чистоту и мудрость Амвросия, его святость».Позднее он так передавал свои впечатление о нем: «Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». В своем дневнике Толстой записывает совет Амвросия: «Ищите совершенства, но не удаляйтесь от Церкви». Спустя несколько лет, в 1890 году, произойдет последняя встреча между великим старцем и великим писателем. Из кельи Толстой вышел в раздражении, старец же Амвросий был настолько взволнован, что слег в постель и долго не мог перевести дыхания. О Толстом он сказал только: «Горд очень», но в его устах эти слова прозвучали как приговор.

Случай с Толстым, великим писателем, но и великим еретиком своего времени, – исключение. В подавляющем большинстве люди уходили от старца умиротворенными, радостными. «Как легко на душе, когда сидишь в этой тесной и душной хибарке, – вспоминала одна из духовных дочерей преподобного, – и как светло кажется при ее таинственном полусвете. Сколько людей перебывало здесь! И приходили сюда, обливаясь слезами скорби, а выходили со слезами радости; отчаянные – утешенными и ободренными, неверующие и сомневающиеся – верными чадами Церкви».

Отец Амвросий умел найти тон, понятный каждому человеку. Он говорил не длинными назиданиями, но ясными и точными фразами, часто меткими пословицами и поговорками, исполненными мягкого юмора и вместе с тем глубочайшей мудрости. Например: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». «Не хвались горох, что ты лучше бобов: размокнешь, сам лопнешь». «Отчего человек бывает плох? – оттого, что забывает, что над ним Бог». «Нужно жить нелицемерно и вести себя примерно; тогда наше дело будет верно, а иначе выйдет скверно». «Благое говорить – серебро рассыпать, а благоразумное молчание – золото». Нетерпеливым посетителям (а иным ждать приема старца Амвросия приходилось довольно долго) преподобный ставил в пример великих угодников Божиих и со своими обычными добродушием и юмором говорил: «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, так потерплю же и я».

Одной женщине, стыдившейся признаться в каком-то грехе, он сказал: «Сидор да Карп в Коломне проживают, а грех да беда с кем не бывают?», и та, залившись слезами, бросилась старцу в ноги.

Широко известен другой рассказ (лучше сказать, притча) о старце Амвросии, который приводит в своем очерке «Оптина» митрополит Вениамин (Федченков). Однажды к старцу пришли две женщины. Одна из них имела на своей душе великий грех и потому была крайне подавлена. Другая же была весела, потому что за ней никаких «больших» грехов не значилось. Старец выслушал обеих и послал их к речке Жиздре. Первой он повелел найти и принести большой камень, какой она только была в силах поднять. Второй – набрать в подол своего платья маленьких камушков. Когда женщины вернулись, исполнив повеленное, старец велел им отнести камни обратно, но непременно положить их на те места, откуда они были взяты. Первая женщина легко нашла место, где лежал большой камень, а вторая никак не могла вспомнить, откуда она набрала маленькие, и потому вернулась вместе со всеми ними к старцу. Преподобный и объяснил им, что первая всегда помнила о своем великом грехе и каялась и теперь могла снять его с души своей; вторая же не обращала внимание на мелкие грехи, а таких оказалось много, и она, не помня их, не могла очиститься от них покаянием.

«Праведных ведет в Царство Божие апостол Петр, а грешных – сама Царица Небесная», – говорил он.

На вопрос, как жить, старец Амвросий отвечал также притчей: «Мы должны жить на земле так, как колесо вертится, чуть одной точкой касается земли, а остальным стремится вверх; а мы как заляжем, так и встать не можем». И вот еще замечательные слова старца Амвросия, которые всем нам стоило бы принять как жизненное правило: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем – „мое почтение“».

«Старца Амвросия, – пишет автор его современного Жития, – нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой становилось как-то весело, тепло и хорошо, без заботливого взора, который говорит, что вот он сейчас для вас придумывает и скажет что-нибудь очень хорошее; без того оживления во всем – в движениях, в горящих глазах, – с которым он вас выслушивает и по которому вы хорошо понимаете, что в эту минуту он весь вами живет и что вы ему ближе, чем сами себе. От живости старца выражение лица его постоянно менялось. То он с лаской глядел на вас, то смеялся с вами одушевленным молодым смехом, то радостно сочувствовал, если вы были довольны, то тихо склонял голову, если вы рассказывали что-нибудь печальное, то на минуту погружался в размышление, когда вы хотели, чтобы он сказал, как вам поступить, то решительно принимался качать головой, когда он отсоветывал какую-нибудь вещь, то разумно и подробно глядя на вас, все ли вы понимаете, начинал объяснять, как надо устроить ваше дело.

Во все время беседы на вас зорко глядят выразительные черные глаза старца. Вы чувствуете, что эти глаза видят вас насквозь, со всем, что в вас дурного и хорошего, и вас радует, что это так, что в вас не может быть для него тайны. Голос у него был тихий, слабый, а за последние месяцы он переходил в еле слышный шепот».

Сам старец считал себя человеком не слишком настойчивым и в чем-то уступчивым. «Вы должны слушаться меня с первого слова, – говорил он своим духовным детям. – Я – человек уступчивый. Если будете спорить со мною, я могу уступить вам, но это не будет вам на пользу».

Советы старца в равной мере касались и серьезных жизненных вопросов, и разных мелочей хозяйственного характера, с которыми приходили к нему крестьяне. И он мог дать совет, как поставить печь в доме, как устроить водопровод или, например, как кормить индюшек. (С последним к нему пришла некая женщина, которая работала по найму у помещицы; индюшки у нее почему-то умирали, и хозяйка хотела ее уволить. Присутствующие стали смеяться, что она с таким пустяковым вопросом пришла к старцу, а преподобный с участием расспросил ее и дал дельный совет. Тем же, кто смеялся, он заметил: ведь в этих индюшках – вся ее жизнь.)