Текст книги "Message: Чусовая"

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

НАРОДНЫЙ ГНЕВ

В России ни одно большое дело не обходится без народного мятежа. Наверное, потому что ни одно большое дело не делается «по-человечески». И создание на Урале горнозаводской державы не исключение.

Тяжелейшие условия работы на горных заводах не могли не вызвать протеста в среде рабочих, рудокопов, углежогов и других работных людей. Чаще всего этот протест выражался в формах индивидуального бунта. Человек, доведённый до отчаяния каторжным трудом, голодом, побоями, несправедливостью, убегал с завода в леса. Иногда он устраивал поджог, иногда даже убивал начальника. Только в случае исключительного или «безразборного» зверства такой человек встречал осуждение в народе. А обычно разбойники пользовались всеобщей популярностью. Видимо, немало работных желало выпотрошить утробы заводчикам или купцам, да не у каждого на это хватало решимости.

На Чусовой разбойник – непременный персонаж фольклора. Грозную и страшную славу имел разбойник Пермяков, орудовавший возле деревни Пермяковой. Былинную мощь обрёл образ девки-разбойницы Фелисаты, собравшей «бабью дружину». Особенно любил народ разбойника Рассказова.

Рассказов выглядел сказочным и добрым разбойником. Он никогда не проливал крови, грабил только купцов и богатых, а награбленное хранил в пещере. Он умел отводить глаза: сам был в одном месте, а голос его звучал в другом. Если его ловили и сажали в острог, он убегал: просил попить и «уплывал по воде». Когда же хитрая стража стала поить его не водой, а квасом, он нарисовал на стене углём лодочку и всё равно исчез.

Но не все разбойники были рождены народной фантазией. Особую память по себе оставил разбойник Андрей Степанович Плотников. В народе он имел прозвище Рыжанко; советское краеведение предпочитало звать его Золотым Атаманом. П. Бажов называл Плотникова первым уральским революционером. Писатель В. Боголюбов посвятил ему повесть «Атаман Золотой». Плотников прославился тем, что убил Ефима Ширяева – ненавистного хозяина Шайтанских заводов. Однако реальная история далека от мифа о мстителе-народолюбце.

В 1767 году Василий Демидов перепродал свои Шайтанские заводы приказчикам братьям Ширяевым. Ширяевы же ещё более ужесточили и без того суровые демидовские порядки. Особенно лютовал Ефим Ширяев. Рабочим была памятна его трость – обтянутый кожей железный прут. Им хозяин избивал людей до полусмерти. Провинившихся рабочих Ширяев заковывал в кандалы и рогатки, надевал на шею цепь с гирей и в таком виде заставлял исполнять работы. Женщин сажал в клетку со спицами. Конторские служащие по прихоти хозяина, чтобы получить подпись на какую-либо незначительную бумагу, ходили из Шайтанки в Петербург пешком. О разврате Ширяева люди говорили, что «срамно не только рещи, но и помыслити». А общее мнение было однозначно: «Довольно было бы богомольцев за того, кто убил бы Ширяева». И такого человека нашли в 1771 году. Заводские приказчики стали подговаривать разбойника Рыжанко на убийство, и тот согласился, собираясь поживиться имуществом Ширяева.

Андрею Плотникову тогда было 27 лет. Родом он происходил из Нового Усолья на Каме, знал грамоту, работал конторским служащим у князя Б. Г. Шаховского. Жалованье ему показалось слишком малым, и он сбежал. Он много бродяжничал, но, видимо, не опускался. Он выправил себе фальшивый паспорт и порою даже нанимался на разные заводы и на «железные караваны», перемежая работу разбоем. Вместе со своей шайкой он грабил дома и суда купцов, управителей, священников, заводчиков на Волге, Каме, Уфе, Белой и Чусовой. Похоже, что он не был «беспределыциком» (как сказали бы сейчас): в Елабуге он застрелил атамана Прибытова, который хотел изнасиловать служанку ограбленного управителя. Впрочем, если схваченный разбойниками человек не желал говорить, где он прячет деньги, Плотников не брезговал пыткой огнём и «жёг» даже старух. От его разбоев на Чусовой пострадали и Демидовы, и Яковлев, и Турчанинов, и граф Воронцов. Ревдинский караван отбивался от налёта шайки Плотникова пушечной пальбой. Плотников не раз появлялся в Шайтанских заводах, на Старой Утке, на Новой Утке, в Билимбае, Ревде и деревне Волеговой. Крестьяне тайком привечали его, кормили, а многие и пользовались награбленным добром, которое в уплату раздавал Рыжанко.

Священник А. Топорков в книге «О Васильево-Шайтанском заводе» (1892 год) описывает убийство Ефима Ширяева с романтическим мелодраматизмом, достойным драматургии Шиллера. Во главе шайки из десяти злоумышленников Рыжанко ночью ворвался в дом к Ширяеву. Тут были и выбивание двери двухпудовой гирей, и стрельба, и пьянство, и грабёж, и сожжение скарба Ширяева, и разбрасывание денег и пряников собравшейся толпе, и коленопреклонённые мольбы любовницы Ширяева, и покаяние заводчика, и ответное «безмолвствование народа», и просьба разбойника о прощении у жертвы, и выстрел из пистолета в лицо, и финальные удары плетью по бездыханному телу. Шайтанский приказчик потом писал Сергею Ширяеву, брату погибшего: «Я наконец всего того, выведя ево злодеи, братца вашего, на двор, из ружей застрелили, в грудь и бока постреляли, да сверх того, ещё руками две стрелы с железными копьями во утробу затолкнули до половины стрел…» Рыжанко досталось почти полсотни ружей и пистолетов, пуд пороха и около 400 рублей денег.

На поимку шайки власти отрядили почти четыре сотни человек. А шайка особенно и не пряталась и вскоре была захвачена в лесах возле Шайтанских заводов. Разбойников в Екатеринбурге подвергли пыткам и наказанию кнутом, затем ещё били кнутом на улицах заводского посёлка. Плотников выжил и был отправлен в Оренбург, где в очередной раз был бит и умер. Конечно, преступление Плотникова никак нельзя назвать бунтом. Но и считать его злодеянием в чистом виде тоже нельзя, потому что на Шайтанских заводах чаша народного гнева переполнилась, а разбой был самым понятным способом мести.

Мамин-Сибиряк верно подметил, что подобные разбойники были протестом « всей массы заводского населения, а отдельные единицы являлись только его выразителями… Такой свой заводской разбойник пользовался всеми симпатиями массы и превращался в героя. Он шёл за общее дело, и масса глухо его отстаивала».

Обзор «Россия» (1914) говорит без обиняков: «Самое учреждение г. Перми в 1781 г., с местопребыванием в нём наместника, было вызвано усилившимися разбоями по pp. Каме и Чусовой».

Но зачастую в леса уходили не мстители-одиночки, а целые артели разъярённых крестьян или рабочих. Сбивались настоящие шайки, которым сам чёрт был не брат. Порою на усмирение таких шаек власти вызывали воинские отряды. Историк Б. Кафенгауз в книге «История хозяйства Демидовых в XVIII–XIX веках» описывал разные случаи нападения разбойничьих ватаг: «На оную пристань приплыли сверху реки Чусовой в лодке разбойников человек до двенадцати и, прибежав в дом его высокородия с ружьями, ножами и рогатками, из тех ружей стреляли и устращивали у битьем».Или другой случай: « Ещё до окончания на Чусовской пристани погрузки железа на караваны произошло исключительное по смелости нападение разбойников на суда и пристань: во время нападения, отрубя канаты, отпущены на погибель суда, которые в реке Чусовой и потонули». Но эти вспышки бунта не меняли общих условий жизни.

Главной бедой горных заводов была система приписки. Она заключалась в том, что к каждому заводу было приписано определённое количество деревень, иногда отстоявших от завода на сотни вёрст. (Например, при Шайтанских заводах Демидова работали крестьяне из села Богородского под Кунгуром; это село отстояло от завода более чем на 200 км.) Заводчик платил в казну подати за крестьян этих деревень, а за это крестьяне должны были летом отрабатывать заводские повинности: рубить и возить лес, выжигать уголь, добывать руду в каменоломнях.

Существовали определённые нормы приписки. На каждую доменную печь приписывалось 100 дворов крестьян, на молот – 35 дворов, на завод самого малого размера – 160 дворов. На медеплавильных заводах приписывали по 50 дворов на каждую тысячу пудов выплавляемой меди.

Непосредственно на заводе приписные крестьяне не работали. Но вместо того, чтобы пахать и сеять на своих полях, а потом собирать урожай, эти крестьяне были вынуждены уходить весной на завод и работать для завода до поздней осени. Крестьянин возвращался в свою деревню, не сделав никаких запасов на зиму. Всю зиму он с семьёй голодал, а весной его снова угоняли на завод. Заводские нормы выработки были так велики, что зачастую крестьянин ещё и оставался в долгу перед заводчиком. Эта каторга и кабала одновременно вызывали страшное недовольство народа.

Первое организованное выступление крестьян против приписки случилось в 1703 году на Сылве. Сылвенские крестьяне были недовольны припиской к демидовским заводам. Поводом к бунту стала принудительная работа по копке руды на речках Бым и Турка.

В начале июля волнения охватили весь Кунгурский уезд. Во главе восставших встали крестьяне Авдей Пигилев и Тихон Печерских. Около семи сотен вооружённых повстанцев 17 июля осадили крепость Кунгур. Должностных лиц, вышедших навстречу, они прогнали. Тогда воевода Текутьев послал к мятежникам стрельцов, и те обманом смогли захватить зачинщиков мятежа. Возмущённые крестьяне пошли в атаку. Стрельцы укрылись за крепостными стенами Кунгура. Воевода Калитин приказал открыть по наступающим пушечный огонь. Приступ удалось отразить, но крестьяне не разошлись, а обложили город осадой, выставив караулы. Воевода Калитин предпочёл тайком бежать из города и пробираться на горные заводы, вымаливая помощь.

18 июля восставшие снова пошли на приступ, но снова были отбиты и теперь откатились к Ординскому острожку за 30 вёрст от Кунгура, но оружия не сложили. В Кунгуре пытали Пигилева и вызнали, что крестьяне хотят потребовать у администрации города показать им царский указ о приписке, а потом всё равно « убить до смерти» всех в городе, даже воевод. «И не исполня де ими, крестьянами, злого своего намерения, от города бы не ототти».

Мятеж продолжался до конца июля. Как ни странно, он увенчался успехом: власти пошли на уступки. Но подобное было исключением из правил.

Система приписки губила целые деревни и волости, и гнев зрел в народной душе. Правительство, конечно, понимало всю пагубность подобного положения дел, хотя заводчики тщательно скрывали факты своего вопиющего произвола. Во время своего недолгого – всего полгода – царствования император Пётр III в 1762 году своим указом отменил приписку. Манифест об отмене крестьяне хранили за иконами. Но летом 1762 года Петра III вынудили отречься от престола, а вскоре он был убит в Ропше гвардейцами Алексея Орлова. На престол взошла Екатерина II, скопом отменившая все указы предыдущего императора, в том числе и Манифест о приписке. Крестьяне, только-только вздохнувшие свободно, вновь оказались в кабале. И естественно, что они решили, будто царскую волю от них скрыли, а заводчики действуют вопреки указу царя. Однако потребовалось ещё десять лет, прежде чем гнев выплеснулся наружу и крестьяне встали под знамёна «воскресшего» Петра III – «мужицкого царя Петра Фёдоровича», Пугачёва.

В начале 1774 года вся Чусовая оказалась объята пожаром пугачёвщины. Сам Емельян Иванович действовал со своими войсками на Южном Урале, основав ставку в станице Берды. На Сылве воевали его «полковники» и атаманы Обдей Абдулов, Батыркай Иткинов и Салават Юлаев. А на Чусовой громили заводы отряды «полковника» Ивана Белобородова.

Иван Наумович Белобородов родился в селе Медянки Кунгурского уезда в 1741 году. В 18 лет он был отдан в рекруты, служил в артиллерии. Он воевал на Семилетней войне в Пруссии, служил в Выборге, в Петербурге, на Охтинском заводе. В 1766 году вышел по болезни в отставку в чине канонира и поселился в селе Богородском между Кунгуром и Красноуфимском. 7 января 1774 года туда пришли посланцы Пугачёва. Односельчане сформировали сотню и выбрали Белобородова сотником. Ему было 33 года. Во главе отряда Белобородов выступил на Чусовую.

«Казённые» бумаги изображали Белобородова жалким, заблудшим человеком, который стремится лишь к корыстным целям: «…предводитель их – отставной солдат, скитавшийся прежде в кунгурских деревнях и теперь во всём претерпевающий бедность имея последнее средство разжиться грабительством и нарушением общаго покоя».

Пермский поэт Василий Каменский писал о Белобородове в поэме «Емельян Пугачёв» по-другому:

 
С уральских заводов
Двинулся с пушками в риск
Литейщик Белобородое —
Артиллерист.
Этот докажет в лоб —
на отбой скуп —
Как стреляет холоп
по генеральскому войску.
 

В «Капитанской дочке» Пушкин нарисовал уничижительный и неверный потрет Ивана Белобородова: «…тщедушный и сгорбленный старичок с седою бородкою, не имел в себе ничего замечательного, кроме голубой ленты, надетой через плечо по серому армяку». Пушкин называет Белобородова «беглым капралом», «старым злодеем», «проклятым стариком». Хлопуша говорит Белобородову: «Полно, Наумыч. Тебе бы всё душить да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чём душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести?» И ещё Хлопуша говорит, что Белобородов губил людей «дома, сидя за печью… бабьим наговором», обзывает «старым хрычом» и обещает вырвать ему «бородишку».

И. Белобородову посвящён роман писателя И. Турина «Чёрная медь».

Начало похода Белобородова писатель Е. Фёдоров в романе «Каменный Пояс» описывает так: «Белобородов с быстро увеличивающимся отрядом прошёл заводы, расположенные по реке Белой и под Кунгуром, и везде по-своему справлялся с угнетателями. Куда только ни приходил он, немедленно сжигались конторские долговые книги. Народ ловил заводских приказчиков и беспощадно вешал их, а зачастую предавал мукам. Пылали хоромы заводчиков, управителей, не щадили иногда и заводские строения. Приписные крестьяне жгли заготовленный в лесах уголь, рушили плотины, спуская воду в прудах, и разбегались кто куда».

Белобородов начал свой поход с присылвенского края: взял Иргинский, Камбарский, Сылвенский, Уинский, Бымовский, Суксунский, Тисовский и Ашапский заводы, Красноуфимскую и Ачитскую крепости. (Кстати, на реке Белой он не появлялся – здесь Е. Фёдоров не прав.) Далее Белобородов направился на восток – на горнозаводскую столицу Урала Екатеринбург. Путь Белобородова к Екатеринбургу лежал по Чусовой.

Сначала «сотник», а затем «полковник» и «фельдмаршал» Белобородов взял пристань Илим, Полевской, Северский, Билимбаевский, Верхнешайтанский и Васильево-Шайтанский, Староуткинский, Старошайтанский и Ревдинский заводы.

В Ревде в церкви Михаила Архангела повстанцы сняли с рамы образ, написанный на холсте, где с одной стороны был изображён Михаил Архангел, а с другой – Христос. Этот холст, прибитый к древку, стал знаменем повстанцев.

Особенно ожесточёнными были осада и штурм Старой Утки. Ставка Белобородова располагалась в деревне Курья. Оборону завода возглавил сержант Курлов. Вместе с ним были и демидовские приказчики, и многие рабочие – около 800 человек, которыми руководили шестеро солдат. И у повстанцев, и у заводчан была артиллерия. Заводчане вокруг завода наморозили валы, поставили частоколы, рогатки. Осада началась 1 февраля. Осаждённые отбили картечью два приступа. Курлов писал в Нижний Тагил начальнику: «Мы теперь в огне. Что вы, батюшка, делаете, я не знаю, пожалуйте, народом подкрепите. Худо наше дело».И февраля повстанцы по льду пруда вновь пошли в атаку. Впереди себя они толкали возы с горящим сеном и прятались от выстрелов за дымовой завесой. Старая Утка не устояла. Пугачёвцы ворвались на завод. Сержант Курлов отбивался до последнего и был зарублен на батарее. В Старой Утке погибли 23 человека, 49 домов было разграблено и сожжено; Белобородову досталось 15 пушек. В Старой Утке Белобородов оставил своего «коменданта» – «подполковника» Паргачёва, который тут же погряз в пьянстве.

С Чусовой Белобородов пошёл на Екатеринбург, оборону которого организовал полковник В. Ф. Бибиков (однофамилец тогдашнего казанского губернатора). Но взять Екатеринбург повстанцам не удалось: военная удача отвернулась от них. Секунд-майор Фишер выбил их из Шайтанских заводов. Премьер-майор Гагрин освободил от пугачёвцев присылвенские заводы, нанёс Белобородову поражение в бою у деревень Иванково, Тебеняки и Агафонково на Сылве, занял Старую Утку, разгромив отряд Паргачёва. Белобородов пытался вновь захватить этот завод, но был отброшен. Он отступил в Касли, а оттуда, под напором того же Д. О. Гагрина, в Саткинский завод. Это было уже в марте 1774 года.

В Сатке войска Белобородова слились с войсками Пугачёва. Дальше Белобородов был уже вместе с Петром Фёдоровичем; с ним же он и попал в плен под Казанью. 5 сентября 1774 года Белобородова обезглавили в Москве на Болотной площади.

В 1775 году по Чусовой бродили слухи, что какой-то Метёлкин принял имя «Петр Фёдорович», продолжая дело Пугачёва, но этот Метёлкин вскоре был изловлен властями.

Пугачёвский бунт на Чусовой был разгромлен, однако ярость народного гнева ещё долго была памятна заводчикам. А чусовские жители… Они «от сожжения их жительств и обобрания всего их имения понесли разорение и претерпевают вящшую скудость и пришли во всегдашнее несостояние».

На Чусовой от пугачёвщины осталась ещё и легенда о пугачёвском кладе.

БОЕЦ ЧЕТЫРЕ БРАТА

Боец Четыре Брата находится на правом берегу Чусовой в 8 км ниже устья речки Кумыш. Он входит в Кумышскую гряду самых опасных бойцов. С названием его произошла большая путаница. В XIX веке камень так и назывался: Четыре Брата; от этого названия происходит и название ручья Четырёшный, который протекает между вторым и третим «братьями». А в XX веке вдруг «народился» ещё один «брат», и боец во всех путеводителях стал называться «Пять Братьев». (Лишь на самых новых картах в Интернете он вернул себе первоначальное имя.)

В «Календаре Пермской губернии за 1887 год» об этом бойце сказано: «… получил своё название по своему выделяющемуся виду – в крутом склоне прибрежной горы, поросшей великолепным лесом, „Четыре Брата" представляют четыре вертикальные стены, разделённые глубокими логами, почти на равном расстоянии одна от другой, далеко выделяющиеся из массы окружающей их зелени деревьев». Четыре Брата (или Пять Братьев) – это ряд вертикально стоящих узких пластов высотой до 40 м. Количество утёсов называют разное – от четырёх до семи. Видимо, счёт их – дело субъективное: третий «брат» – двойной, а за четвёртым утёсом стоят ещё два пласта, различимые только снизу по течению. Между утёсами растёт лес. В породах встречаются окаменелости. На первом «брате» в глубине есть маленькое карстовое окно. Боец – геологический памятник природы.

Поблизости от камня в XVIII веке находился рудник Четырёхбратский, снабжавший рудой Кусье-Александровский завод Строгановых на Койве.

С бойцом Четыре Брата связана легенда о кладе Пугачёва. Будто бы Пугачёв, предчувствуя поражение, отправил на Чусовую своего атамана Чику-Зарубина (который называл себя графом Иваном Никифоровичем Чернышовым). Чика спрятал на бойце клад: девять бочонков. В четырёх из них – вино, в трёх – меха, в двух – золото. В то время когда (по легенде) Чика должен был рыть землю на Четырёх Братьях, реальный Чика сидел в Табынском остроге, а потом был повешен в Уфе. Оказаться на Чусовой он мог только в качестве привидения. Но это не останавливало кладоискателей ни в прошлом, ни сейчас. Нынешние кладоискатели проверяли окрестности бойца даже с лозоходцами и установили, что клад действительно где-то здесь… Но вот где? Каменные Братья хранят молчание.

* * *

Конечно, и после пугачёвщины на Чусовой были и небольшие бунты, и разбойничьи налёты, и выступления рабочих. Самыми крупными были волнения крестьян, приписанных к Ревдинскому заводу. Они произошли в 1800 году. Но в 1807 году при реформировании системы горных заводов ненавистная приписка была наконец-то отменена. Однако в 1824–1826 годах в Ревде произошёл бунт углежогов, спровоцированный Демидовыми для того, чтобы вернуть себе отнятый завод. А в феврале – мае 1841 года углежоги Ревды подняли настоящее восстание.

Углежоги поставляли заводам древесный уголь. Уголь получали так: огромный штабель ровно напиленных дров покрывали дёрном (получался «кабан»), делали в дёрне продухи и поджигали. Необходимо было поддерживать медленное и равномерное тление 10–15 дней, а уголь утрамбовывать специальной огромной «балдой». Это была исключительно тяжёлая работа: без отдыха, в дыму и копоти; к тому же – смертельно опасная, ведь углежоги, трамбуя уголь, ходили по «кабану» и запросто могли провалиться в гору раскалённого угля. Угля заводам требовалось очень много: на выплавку 1 части чугуна – 5,5 частей угля, а на 1 часть железа – 8 частей угля. Нормы выработки были совершенно непосильны – сотни и тысячи коробов. Но администрация завода в 1841 году всё равно ещё увеличила требования к выработке – и углежоги восстали.

У них уже была неплохая организация. Для начала их войско грозно промаршировало мимо присланного на усмирение полковника Порозова. Углежогов было около 500 человек, и шли они колонной по 4–5 человек в ряд и все с кольями в руках. Разрешить конфликт миром не удалось, и в конце концов солдаты открыли по углежогам огонь. Было убито около 170 человек, среди которых – женщины и дети.

Реформы 1861 года и специфический характер труда на Чусовой не позволили в пореформенный период развернуться здесь классовой борьбе в вооружённой форме. Мамин-Сибиряк отмечает, что главной формой социального протеста было бегство крестьян-бурлаков со сплава. Впрочем, в 1906 году в низовьях Чусовой появились лесные отряды с винтовками и револьверами.

Это были остатки разгромленной «армии» мотовилихинского революционера Александра Лбова. После поражения мотовилихинского восстания 1905 года Лбов бежал в леса и сколотил себе огромную банду. Самым известным налётом этой банды был захват парохода «Анна Степановна». Лбов наводил ужас на обывателей и жандармов Перми своей угрозой взять город штурмом. Поначалу Лбов сохранял видимость революционной сознательности, грабежи называл «экспроприациями». Но затем «армия» вышла из-под его контроля, превратившись в сборище шаек. Благодаря специальной операции жандармского управления с привлечением знаменитого провокатора Азефа правительство сумело изловить Лбова. Сам Александр Лбов был расстрелян в Вятке, а его воинство рассеялось по лесам – в том числе и чусовским. Лбову и его делу посвящена малоизвестная повесть Аркадия Гайдара «Жизнь ни во что».

Страшная стихия народного гнева вернулась на чусовские берега только в Гражданскую войну.