Текст книги "Белые генералы"

Автор книги: Алексей Шишов

Соавторы: Андрей Венков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

4. КОМАНДОВАНИЕ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИЕЙ

12 (25) апреля «добровольцы» на Кубани узнали о подъеме антибольшевистского движения на Дону и о наступлении немцев и гайдамаков на Ростов. В Добровольческую армию прибыла делегация от восставших донских казаков. «Приезд этой делегации окончательно решил вопрос о дальнейшем направлении нашего движения», – вспоминал А. П. Богаевский.

«Кубанцы», невзирая на эти известия, требовали идти на юг, «поднимать казаков» в Закубанье, в Баталпашинском отделе. Генерал Алексеев настоял на решении идти на Дон, а затем вернуться на Кубань.

17 (30) апреля Добровольческая армия и подчиненные ей кубанские части двинулись на север. Вскоре «добровольцы» заняли позицию у Среднего Егорлыка на границе Ставропольской губернии, Донской и Кубанской областей, что подчеркивало их выжидательный настрой.

Полторы тысячи раненых были направлены в новочеркасские лазареты. Две тысячи утомленных бойцов, не считая кубанские части, стали на длительный отдых на стыке трех областей. С севера их прикрывали восставшие против большевиков донские станицы, с востока – безлюдные степи, с юга и запада разворачивалась, готовясь отражать немецкое наступление, Красная Армия Кубани, до 50 тысяч украинских красногвардейцев и мобилизованных кубанских казаков. Немецкое наступление, грозившее захлестнуть весь Юг России, отвлекло внимание большевиков от «добровольцев», которых считали разбитыми и сошедшими со сцены раз и навсегда.

Но «добровольцы» и не думали сходить с исторической сцены. Проделав в непрерывных боях 80-дневный поход, они убедились в собственной силе и даже непобедимости, в слабости и плохой военной подготовке врага. Свое отступление с Кубани они объясняли лишь нехваткой боеприпасов и военного снаряжения. В походе они заработали свою легенду, легенду мучеников. Впоследствии в честь похода был выпущен специальный нагрудный знак, который носили все «первопоходники», – терновый венец, пронзенный мечом, на георгиевской ленточке с розеткой национальных цветов. Сам поход получил наименование «1-го Кубанского», или «Ледового».

Рассказывали, что в бою за станицу Ново-Дмитриевскую Офицерский полк вечером вброд перешел разлившуюся от дождей речку и оказался отрезанным из-за потока от остальной армии. Погода внезапно сменилась, ударил мороз, ветер понес снежную пургу. Офицеры промерзли до костей, одежда их превратилась в негнущиеся доспехи из ледяной коры. Марков, увидев, что помощи ждать не от кого, сказал своим офицерам: «Не подыхать же нам здесь в такую погоду! Идем в станицу», имея в виду занятую большевиками Ново-Дмитриевскую. Ночной штыковой атакой Офицерский полк занял станицу и смог отогреться. На другой день какая-то сестра милосердия сказала Маркову: «Это был настоящий ледяной поход...»

Есть еще одна легенда, менее героическая, но более красивая. Якобы уже под Екатеринодаром тот же Офицерский полк попал под сильный дождь, который сменился снегом, а изменившийся ледяной ветер заморозил облитые водой шинели, покрыл их коркой льда. Тот же ветер снес тучи, проглянуло солнце, и взору изумленных очевидцев представилась целая колонна сверкающих ледяными доспехами воинов...

Добровольческие полки – марковцы, корниловцы, партизаны – также приобрели свою легенду, свой образ, отличный от других полков. Впоследствии эти различия были усилены разницей в военной форме: черно-белыми погонами и фуражками Офицерского полка, красно-черными – Корниловского, бледно-голубым, «студенческим» цветом околышей у «партизан».

Каждый полк отметил слабые стороны своего «соседа» и внес их в своеобразный юмористический каталог старой русской армии:

Журавель мой, журавель,

Журавушка молодой...

Насмешка – признак силы и здоровья. На смену старым куплетам:

Кавалергарды-дураки

Подпирают потолки,

или

Разодеты как швейцары

Царскосельские гусары,

или

Морды бьют на всем скаку

В Мариупольском полку,

пришли новые:

В ресторане шум и бой.

Это марковец лихой.

Офицеры полка генерала Маркова, поручики и прапорщики, пользовались всеми привилегиями офицерского звания, но не чувствовали той ответственности, что другие офицеры, так как служили в полку рядовыми. Отсюда «ресторанная лихость». А. Н. Толстой писал, что марковцы «шикарят матерщиной и грязными шинелями».

Или

Кто расписан как плакат?

То корниловский солдат.

Солдаты и офицеры Корниловского полка при своей черной с красными отличиями форме имели нарукавный знак голубого цвета с черепом и костями, с горящей артиллерийской гранатой, присущей гренадерским полкам, и надписью «Корниловцы».

О «партизанах», получивших впоследствии почетное наименование «Генерала Алексеева полк», таких сведений меньше. Видимо, более высокий образовательный уровень бывших студентов, надевших военную форму, привнес ту скромность, которой отличались наиболее привилегированные и «старые» полки русской гвардии – преображенцы, семеновцы, кавалергарды.

После трудностей «Ледового похода» и создания «белой легенды» большинство «добровольцев» не считало нужным скрывать свои истинные убеждения. Возросло негативное отношения к таким деятелям, как Родзянко, бывший председатель IV Государственной Думы. «Ваши черносотенцы стали откровеннее», – признавали белогвардейцы. Они открыто вели монархическую пропаганду и на протесты социалистов и республиканцев, которых в армии тоже было немало, обращали внимания не больше, чем на пустой лай, и продолжали свое дело.

Именно из-за вопроса об «ориентациях» и «политических лозунгах» в армии в мае 1918 года разразился кризис. Он усугубился тем, что истекли четыре месяца службы – срок, оговоренный по контракту.

Выяснилось, что громадное большинство командного состава и офицерства были монархистами. В армии, оказывается, была создана тайная монархическая организация, куда входили и некоторые высшие начальники. Сам Алексеев склонялся к конституционной монархии и стал поговаривать, что лозунг Учредительного собрания армия выставила «лишь в силу необходимости».

Сам Деникин считал такой неприкрытый монархизм гибельным для армии. В своих рассуждениях он исходил из того, что «основной порочный недуг советской власти заключался в том, что эта власть не была национальной», и, следовательно, в основе протеста против этой власти «более или менее явно, более или менее ярко выступало национальное чувство». В таком случае лозунга «За Единую, Великую и Неделимую Россию», по мнению Деникина, было вполне достаточно. Будущая форма правления в стране зависит от Учредительного собрания, «созванного по водворении правового порядка». Об этом Деникин не уставал твердить. Пока же главной целью ставилось спасение России путем создания сильной патриотической армии и беспощадной борьбы с большевизмом, «опираясь на государственно мыслящие круги населения».

«Непредрешение» и «уклонение» были для Деникина не «маской», а требованием жизни. «Все три политические группировки противобольшевистского фронта – правые, либералы и умеренные социалисты – порознь были слишком слабы, чтобы нести бремя борьбы на своих плечах. «Непредрешение» давало им возможность сохранить плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце одни республику, другие монархию...» – считал он. Кроме того, Деникин учитывал антимонархические настроения в соседней Ставропольской губернии и среди казачества.

Опираясь в своей политике «непредрешения» на генералов Романовского и Маркова, Деникин все же был вынужден пойти на выяснение отношений с личным составом армии.

– Я веду борьбу только за Россию, – сказал он офицерам и воззвал к их благоразумию. – Если я выкину республиканский флаг, то уйдет половина добровольцев, если я выкину монархический флаг – уйдет другая половина. А надо спасать Россию!

Личный состав армии отнесся к политике Деникина с пониманием, что, однако, не исчерпало конфликта. В антибольшевистском лагере развернулась борьба за влияние на Добровольческую армию. «Все группы и организации вместо материальной помощи присылали нам горячие приветствия – и письменно, и через делегатов, – и все пытались руководить не только политическим направлением, но и стратегическими действиями армии», – сетовал Деникин.

Трагическим курьезом было то, что армия, ставшая предметом борьбы и упований, постоянно была на грани финансового краха. Денежная наличность ее балансировала меж двухнедельной и месячной потребностью. «Денежная Москва не дала ни копейки. Союзники колебались». Все капиталисты, а также и частные банки держались выжидательной политики. 4,5 млн рублей, полученные от союзников, и такое же количество средств, полученное из донского казначейства, давали армии возможность существовать два месяца (при месячных расходах в 4 млн), а дальше перед ней открывался путь взимания контрибуций и захвата трофеев.

Три фактора постоянно действовали Деникину на нервы: взаимоотношения с новым донским атаманом генералом Красновым, взаимоотношения с примкнувшими к армии кубанцами и взаимоотношения с появившимися на горизонте немцами.

Взаимные нелады начались у «добровольцев» с донцами, как только армия вступила на донскую территорию. Вожди восставших донцов Деникину не понравились. Походный атаман Попов показался человеком «вялым и нерешительным», глава Временного донского правительства Янов – «правым демагогом». Единственный достойный человек, генерал Краснов, как только стал атаманом, сразу же попытался подчинить Добровольческую армию себе, поскольку она располагалась на территории Дона, а когда это не удалось, приказал донским казакам, служившим у Деникина, немедленно покинуть ряды «добровольцев» и поступить в Донскую армию.

Деникин понимал, что после «Ледового похода» его армия была спасена начавшимся на Дону восстанием, получила возможность передохнуть, окрепнуть, сам Алексеев и военно-политический отдел армии обосновались в Новочеркасске, туда же увезли всех раненых «добровольцев», но все же командование «добровольцев» ввязалось в политическую борьбу с донским руководством. «Вообще же в массе своей добровольчество и донское казачество жили мирно, не следуя примеру своих вождей», – признавал Деникин.

Похожая ситуация сложилась и во взаимоотношениях с кубанцами. Служилые представители восточной Кубани, «линейцы», были верны Деникину, а украиноязычные «черноморцы», жители западной Кубани, стали клониться к Украине, а значит и к немцам. Среди кубанских офицеров в армии преобладали «линейцы», среди членов Рады и кубанского правительства, присоединившегося к армии на Кубани, больше было «черноморцев». Обе группировки враждовали, жаловались друг на друга Деникину, причем офицеры-«линейцы» готовы были к физической расправе над некоторыми особо рьяными «украинофилами» среди «черноморцев». Опасаясь окончательного раскола, Деникин сдерживал «кубанские страсти» как мог.

С немцами, занявшими Ростов, установились взаимоотношения, которые Деникин назвал «вооруженным нейтралитетом». Сил бороться с немцами сейчас у Деникина не было, хотя с этой целью, собственно, и создавалась Добровольческая армия. Со своей стороны, немцы относились к «добровольцам» недоверчиво, но не мешали белой контрразведке работать в самом Ростове. Как говорил немецкий комендант: «Официально... я не могу дать вам право расстреливать. Такова политика. Но неофициально скажу. В ваши дела вмешиваться не буду. Делайте осторожно, и только».

Но были и радостные минуты. Большинство офицеров, получивших отпуск по истечении положенной по контракту четырехмесячной службы, вернулись в армию. Поодиночке, капля за каплей, прибывали в армию беглецы из Советской России. И, наконец, к «добровольцам» присоединилась пришедшая с Румынского фронта «1-я бригада Русских добровольцев» полковника М. Г. Дроздовского: 667 офицеров, 370 солдат, 14 докторов и священников, 12 медсестер. «Дроздовцы», проделавшие не менее тяжелый поход по Бессарабии и Украине, на равных влились в Добровольческую армию, заработали свою легенду одного из наиболее досаждавших большевикам полка, особую военную форму (малиновые фуражки), и даже в песню «Смело мы в бой пойдем» некоторые красноармейские части внесли впоследствии строки:

... И всех «дроздов» убьем, Сволочь такую...

Армия отдохнула, набралась сил. Краснов усиленно «сватал» ей Царицынское направление, но Деникин выжидал, надеялся пополниться на Кубани. Командование «добровольцев» весьма щепетильно относилось к взаимоотношениям с немцами и отвергало всякие намеки на контакт с ними. Поэтому оно выжидало окончания боевых действий на советско-германском фронте под Батайском и Азовом. Как только немцы и большевики подписали соглашение о прекращении военных действий (23 июня 1918 г.) на этом участке, «добровольцы» начали действовать.

Они коротким и сильным ударом захватили линию железной дороги Торговая—Великокняжеская, где понесли серьезную потерю – был убит генерал С. Л. Марков.

После той операции «добровольцы» развернулись на юг и пошли в наступление на Кубань, начали «2-й Кубанский поход».

Одновременно, 17—18 июня, восстали казаки в Моздокском отделе на Тереке, в тот же день, 18 июня, из Красной Армии к Деникину перешли 11 сотен кубанских казаков. На Кубани до предела обострились противоречия между казаками и иногородними, именно на них и рассчитывал Деникин. Силы непосредственно Добровольческой армии были невелики, но явная поддержка донцов (оружием и живой силой) и массовые восстания кубанских казаков, начатые «на Троицу», делали эту армию грозной силой. Определенную роль сыграло поведение советских войск. Отступая от Деникина, «советские войска, особенно украинские, подвергли полному разгрому лежавшие по дороге станицы, что, естественно, бросило кубанских казаков... в руки Деникина и Алексеева».

Армия в этот момент была независима от политических организаций, союзников. При ней не было видных политических деятелей. Отныне политика на какое-то время не отвлекала А. И. Деникина от непосредственно «боевой работы». Важным минусом было то, что при армии все еще не было аппарата гражданского управления, поскольку генерал Алексеев вел переговоры о создании общерусской власти за Волгой и не считал нужным создавать такой аппарат при армии.

Отсутствие органов гражданского управления и четкой программы организации мирной жизни сразу же сказались в Ставрополье, через которое «добровольцы» прошли, направляясь на Кубань. Ставрополь был захвачен восставшими терскими казаками генерала Шкуро, но когда Шкуро заявил «добровольцам»: «Мы, казаки, идем под лозунгом Учредительного собрания», то получил ответ: «Какая там лавочка еще, Учредительное собрание? Мы наведем свои порядки». В приказном порядке восстанавливалась частная собственность, арендные отношения крестьян с казаками. В результате ставропольское крестьянство, поднявшееся было под знаменами «За Советы без коммунистов», отшатнулось от Добровольческой армии и стало создавать партизанские отряды «самообороны».

Военное объединение «добровольцев» и кубанских повстанцев усилило антибольшевистские войска. К середине июля Добровольческая армия выросла до 20 тысяч личного состава в основном за счет кубанских казаков. Кубанцев в армии в тот период было 16—17 тысяч. Однако силы эти разрастались в глазах большевиков многократно. 27 июля 1918 г. Ленин сообщал Зиновьеву: «Сей час получились известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идет на нас, осуществляя план соединенного натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков».

«Добровольцам» на Кубани противостояла 72-тысячная армия под командованием кубанского казака Сорокина. Кубанские иногородние, казачья беднота, ушедшие с Украины красногвардейцы дрались отчаянно. В жестоких боях, когда пленных не брали, а захваченных раненых из лагеря противника в лучшем случае расстреливали, в худшем – предавали мучениям (и так поступали обе стороны), Добровольческая армия дошла до Екатеринодара.

Первые победы вселили в «русских добровольцев» уверенность, и они во весь голос заговорили о возрождении России, а кое-кто не стеснялся говорить:

«Народ нуждается в ежовых рукавицах – и мы возьмем его в ежовые рукавицы неограниченной монархии».

Уходя на Кубань, Деникин отдалился от Дона и донского атамана, которого, мягко говоря, недолюбливал. Приглядывать за Красновым остался Д. П. Богаевский, бывший командир Партизанского полка, который по своему авторитету и высокому чину в старой армии был удостоен при Краснове поста «премьера», председателя Совета управляющих, а кроме того ведал всей внешней политикой Всевеликого Войска Донского. Но на смену трениям с донцами пришли трения кубано-«добровольческие».

Командование армии по-прежнему игнорировало Кубанское правительство и Раду. Алексеев считал, что «нынешний состав Рады не выражает волю населения, а роль ее важна лишь в будущем, когда будет очищена вся Кубань; теперь же Рада является лишь ненужным и бесполезным придатком к штабу армии». Члены Рады, «народные избранники», в отместку все шире разворачивали агитацию за «самостийную Кубань», за независимое государство.

И все же при всех трениях «добровольцы» и восставшие кубанские казаки выбили большевиков из Екатеринодара и стали теснить их на восток, к Каспийскому морю. Военное мастерство и дисциплина взяли верх над массой, дерущейся под началом вечно грызущихся друг с другом местных большевистских вождей.

Большевики в это время переживали переломный момент в создании прямо на поле боя регулярной армии. Армия строилась отчасти на базе полуанархических отрядов Красной гвардии. Вторым источником стали массовые наборы в Центральной России. Крестьяне сопротивлялись этим наборам. «Война шла далеко от их губерний, учет был плох, призывы не брались всерьез», – вспоминал высший военный вождь большевиков Л. Д. Троцкий. Вновь создаваемая армия была больна партизанщиной. «Физическое наказание в коммунистической армии являлось узаконенным институтом, которого никто ни от кого не скрывал», – признавался один из большевиков впоследствии. Но сам факт создания регулярной армии, восстановление воинской повинности совпали с первыми и слабыми еще колебаниями многомиллионной массы в сторону установления ею же разрушенного порядка, в сторону «собирания земель». Эти колебания коснулись и наиболее боеспособной части общества – офицерства. «... Все организации – правые и левые, не исключая отчасти и советских, – единственную внутреннюю реальную силу, способную на подвиг, жертву и вооруженную борьбу, видели в русском офицерстве и стремились привлечь его всеми мерами к служению своим целям... Офицерство между тем стояло на распутье», – писал А. И. Деникин. Большевистский декрет от 29 июня 1918 г. о мобилизации бывших офицеров и чиновников решил судьбу многих из них. «С Красной Армией в собственном смысле слова мы встретились только поздней осенью (1918 года. – А. В.).Летом шла лишь подготовка и некоторые преобразования», – вспоминал А. И. Деникин. Еще долго костяком, ядром армии большевиков были «старые солдаты и унтер-офицеры, сделавшие службу своим ремеслом», а призванные по мобилизации были очень неустойчивы в боях.

Пока Деникин бил разъедаемую партизанщиной большевистскую армию на Кубани и Северном Кавказе, большевики создавали новые, более стойкие части на Волге, в боях с чехословаками, и очень важную роль здесь сыграл патриотический фактор. «Сочетанием агитации, организации, революционного примера и репрессий был в течение нескольких недель достигнут необходимый перелом. Из зыбкой, неустойчивой, рассыпающейся массы создалась действительная армия», – считал Троцкий. Эту армию называли и «Армией III Интернационала», и «Армией мировой Революции», но по своему составу, месту и времени зарождения и формирования молодая Красная Армия была «запрограммирована» на патриотизм, на восстановление развалившейся страны. Армия была не свободна от массы недостатков, военные специалисты открыто признавали, что «по своим боевым качествам противник... был сильнее Красной Армии». Но это была действительно народная армия, которой был присущ «стихийный порыв». В армии был культ личного мужества, особенно в «красной коннице атаманского происхождения». В сознании подавляющей части рядового состава и мобилизованных офицеров, «военспецев», армия предназначалась для обороны страны. Ощущение это подогревалось борьбой с чехословаками и другими иноземцами и было созвучно национальному характеру народа. К зиме 1918/19 гг. большевики планировали создать путем мобилизации миллионную армию.

Добровольческая армия, пополнившись кубанскими казаками и проведя мобилизацию в части Ставропольской губернии, достигла численности 30—35 тысяч человек, но сильно уступала Донской армии Краснова. Тем не менее в новую ставку «добровольческого» командования, в Екатеринодар, сразу же потянулись известные политические деятели. Тогда же в августе, после взятия Екатеринодара, произошел первый массовый прилив в ряды армии офицеров генерального штаба.

строго придерживалось выдвижения на должности исключительно «первопоходников», наиболее продолжительное время служивших в Добровольческой армии. Система эта пронизала армию снизу доверху. «Чины в нашей батарее не играли большой роли. Важна была давность поступления в батарею», – вспоминал один «доброволец». В результате какой-нибудь храбрый, но совершенно невежественный в военном деле юноша, совершивший «Ледяной поход» предпочитался штаб-офицерам, ветеранам мировой войны.

Генералы подчинялись Деникину, но с чрезвычайной неохотой подчинялись друг другу, и выручало только одно – «все же брало верх чувство долга перед Родиной».

Отсутствие прочной материальной базы привело к тому, что «снабжение армии было чисто случайное, главным образом за счет противника», в результате в частях (особенно у казаков генерала Покровского) на борьбу смотрели, как на «средство наживы», а на военную добычу, «как на собственное добро», и даже приверженец жесткой дисциплины генерал Врангель «старался лишь не допустить произвола и возможно правильнее распределить между частями военную добычу».

Положительная, созидательная работа давалась с трудом. Сама жизнь заставляла «добровольцев» взяться за создание гражданских органов власти. На казачьей территории это быстро и решительно делали сами казаки, а на Ставрополыцине и в Черноморской губернии это выпало на долю Добровольческой армии.

«Человеческий материал» для создания таких органов остался от прежней разложившейся администрации старой России. Сам Деникин признавался в Ставрополе, что «в уезды идут люди отпетые; уездные административные должности стали этапом в арестантские роты».

В основу организации гражданской власти «добровольцами» было положено «Положение о полевом управлении войск», разработанное еще в 1915 году. На освобожденной территории предполагалось установить власть военных губернаторов, подчинявшихся командованию армии. Создаваемые губернаторства обрастали старым чиновничеством и авантюристами.

Известный монархист В. В. Шульгин и генерал А. С. Лукомский подготовили доклад об организации при главном командовании Особого Совещания, предназначенного «давать заключения по делам, вносимым на его рассмотрение» главным командованием. 31 августа «Положение об Особом Совещании» было утверждено генералом Алексеевым. «Особое Совещание», как «высший орган гражданского управления» при верховном руководителе Добровольческой армии, взяло на себя управление занятыми территориями. По структуре оно напоминало своеобразный кабинет министров.

Следующим этапом организации гражданской власти была разработка «Временного положения об управлении областями, занимаемыми Добровольческой армией», которому Деникин придавал значение своеобразной временной конституции. В основу проекта были положены законы Временного правительства, но временно устанавливалась неограниченная единоличная диктатура, все государственные образования Юга объединялись на правах автономии вокруг Добровольческой армии и создавалась единая армия. Проект был враждебно воспринят и Кубанской Радой и красновским правительством на Дону.

По мере нарастания успехов осложнялись отношения со своими. Кубанцы в противовес Деникину выдвинули идею, что новая России «будет, по-видимому, результатом договорного объединении автономных областей, федерацией российских штатов», куда войдут Кубань и Грузия как демократические республики.

Разговор о Грузии возник не случайно. В сентябре грузинские войска высадились в Сочи, и Деникин порвал с Грузией всякие дипломатические отношения и принудил к этому кубанцев.

Последняя четверть 1918 года стала переломной для А. И. Деникина. Армия под его командованием усилилась и количественно выросла. В начале августа она прибегла к первым мобилизациям, в конце октября в армию призвали всех офицеров до 40 лет, в конце года стали ставить в строй пленных. Большую поддержку живой силой Деникин получил в Ставрополье. Летом, после первого занятия этой местности, крестьяне отшатнулись от деникинцев. Тогда мобилизация в Ставрополье, в Черноморской губернии дала плачевные результаты. Но вот в Ставрополье пришли красные, принесли с собой новую продовольственную политику, и ставропольские крестьяне опять стали поглядывать в сторону Деникина.

Сентябрьские бои обескровили и белых, и красных. Так, дивизия генерала Врангеля потеряла за август и сентябрь 260 офицеров и 2 460 казаков, приблизительно 100 % состава, и пополнялась за счет казаков освобождаемых отделов. В «добровольческих» полках к концу 2-го Кубанского похода оставалось по 100—150 штыков, но «добровольцы» сохранили боеспособность. «Я видел части, сильно поредевшие, истомленные, полуобмерзшие, в потрепанной легкой одежде – зимняя стужа наступила в этом году рано – и тем не менее готовые к новым боям», – вспоминал Деникин.

Но тут на сторону Деникина стали переходить мобилизованные красными ставропольские крестьяне. Добровольческая армия, которая в ноябре 1918 года состояла из 7,5 тыс. человек (вместе с кубанцами – 43 тысячи), пополненная ставропольцами, выросла (вместе с кубанцами) к 1 января 1919 года до 82 600 штыков и 12 320 сабель. Переход ставропольских полков не был единственным источником пополнения «добровольцев». В ноябре командование начало призыв в ряды армии еще четырех возрастов – 99, 98, 94 и 93-го годов рождения.

С выходом за пределы Кубани «нравы смягчились». «К осени 1918 г. жестокий период гражданской войны «на истребление» был уже изжит», – констатировал Деникин. Кубанские иногородние и украинские красногвардейцы были либо выбиты, либо растворились в частях Красной Армии, подходивших из Центральной России, из других губерний. Пленных стали привлекать к службе. 70 % из них сражались хорошо, 10 % уходили обратно к большевикам, 20 % уклонялись от боев. В целом мера себя оправдала.

В связи с пополнением армии опять усилились конфликты внутри ее по политическим мотивам. Когда «добровольцы» в первый раз взяли Армавир, то устроили панихиду по Николаю II и заказали старый гимн. Обычно при гимне и при «Марсельезе» «офицеры-республиканцы» и «офицеры-монархисты» брали под козырек, но выговаривали друг другу сквозь зубы, а кое-где такие конфликты уже заканчивались стрельбой. Политический настрой Добровольческой армии определился так: большинство рядовых (крестьяне Ставропольской губернии) – за Учредительное собрание; большинство офицеров – тоже, особенно 3-я дивизия (пришедшие с Румынского фронта дроздовцы) и 1-я дивизия (корниловцы); во 2-й дивизии, где были чисто офицерские полки, наблюдалось монархическое течение, но не преобладало.