Текст книги "Дар страны Мидос (СИ)"

Автор книги: Алексей Удалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

III. Рейх

1

Ну ребята, на вас понадеешься – людей точно в тормозов превратят, таких же, как и вы…

Макар до последней секунды не верил в успех своей авантюры. Он был готов к тому, что Глар и остальные набросятся на него, повалят на пол, отнимут кристалл. Или просто шмякнут об стенку телекинезом.

Нет, ну такая наивность. Расстегнутой ширинки он застеснялся – ах! от стыда горю я вся… А они – верх деликатности: надо тебе с кристаллом отвернуться – пожалуйста! Не ожидали, видно, от дикаря такой прыти.

А он молодец. Придумал способ остаться фигурой в большой игре. И не из личного тщеславия – нет. Если бы они что-то реально делали – он бы пошел на остров ракушки собирать. А раз все обернулось так никудышно, он сам спасет всех одним махом.

Правда, сильно пришлось поломать голову – как улететь не туда, куда ему велено.

Описание работы с кристаллом он нашел в их телевизоре – там все есть. Осталось лишь вызубрить наизусть все шкалы на стеклянной поверхности и руками (максимально скрывая движения) несколько десятков раз, как на кубике-рубике, выставить нужные координаты.

Но потом встал более тупиковый вопрос – как выставить эти координаты в присутствии нескольких людей? Ведь ему не позволят никуда выйти, или просто так отвернуться. Расстегнутые штаны – вот решение проблемы. Скользко, но сработало. Вообще, боялся, что ему сразу укажут на небрежность в одеянии, пока кристалл еще не попадет к нему в руки. Тогда бы всё – в робинзоны. Но опять их подвела предсказуемая деликатность.

Еще сложность была в том, чтобы успеть. За десяток секунд поменять координаты на кристалле, без опыта, только заучив описание по монитору – это, надо сказать, только в стрессовом угаре можно сотворить. Он успел.

…Вдалеке снова прорычал автомобиль. За густой стеной деревьев его было не видно, но все равно опасно. Надо забраться поглубже в лес. Не ровен час, какой-нибудь уставший от службы любитель променада остановится и решит погулять на лоне природы.

Озираясь, Макар пошел прочь от бегущей недалеко дороги, по которой, как он уже воочию убедился, периодически громыхали военные автомобили.

Так… Что теперь надо?..

Во-первых, продержаться в лесу незамеченным ровно сутки. Три часа уже прошло, но еще довольно долго предстоит оставаться невидимкой.

Во-вторых, загнать глубоко в себя тихий ужас, все больше пронимавший его. Мандраж теперь не поможет. Сам себя сюда приволок, нацепил маску героя всех времен и народов – теперь не практично и не харизматично за свою шкуру дрожать. Надо дело делать. И поганой метлой гнать мысль, что можно еще всего избежать – рвануть назад, как только зарядится кристалл.

В-третьих, не сходить с ума. Вернее так: он уже давно сошел с ума – надо понимать это со всей ясностью рассудка. И не заморачиваться по этому поводу.

Значит, диспозиция такая: он, Макар Бережной, родившийся треть века спустя Победы в Великой Отечественной войне, сидит сейчас на краю полянки, в Ваннзее – юго-западном пригороде Берлина, и на дворе сегодня – 16 июля 1944 года.

Кто сказал, что это не нормально? Все путем.

Комары, правда, достали.

Макар привалился спиной к бугристой коре дерева, выдернул травинку, закусил ее зубами.

Наступает решающая фаза того, что он придумал, запертый в пирамиде. А что можно было придумать? Он долго ломал голову. Отказ мидян вмешиваться в события не оставлял шансов землянам. Но появилась одна зацепка. Лана ее дала – возможность попасть в прошлое. В прошлом можно устранить причину будущей катастрофы.

Посмотрев запись истории и поразмыслив, Бережной решил присоединиться к фактически неудачному, но, при определенной корректировке, потенциально судьбоносному событию – покушению на Гитлера 20 июля 1944 года.

Убить сразу двух зайцев.

План действий, в общем-то, прост. Добраться до полковника Штауффенберга, главного участника заговора, и рассказать ему все, что надо. Объяснить ошибки и причины провала покушения, подсказать правильные шаги. Ведь не зря Макар скрупулезно изучил по дарийской интелло-системе все события, которые произойдут 20 июля этого предпобедного года в окрестностях Растенбурга и Берлине, а также все, что с ними связано. Хоть дипломную работу по истории пиши.

Надо помочь Штауффенбергу досрочно закончить Вторую мировую войну. С обязательным требованием – Мюллер должен быть уничтожен.

Вот и решение всех проблем – будет устранен главный руководитель проекта ноэлитов. Нет – конечно – история изменится, потом из-за этого могут возникнуть другие проблемы, но сейчас-то другого выхода нет. По крайней мере, в нынешнем виде, под предводительством Мюллера, угроза будет сорвана. А там видно будет…

Ну а уж если заодно приложить руку и к ликвидации Гитлера – это вообще подарок судьбы. Дарийцы, видно, боятся сами влазить в историю, менять ее, но кто-то же должен это сделать, если иного не дано.

Вообще, можно было отправиться пораньше – в самое начало девятисотых, тогда убрать этих персон было бы легче легкого. Кошмарный шеф гестапо был еще невинным малюткой, а осатанелый и всемогущий фюрер – австрийский подросток – безмятежно готовил себя в художники. Но тогда они еще не были злодеями, и Бережному пришлось бы убивать ни в чем не повинных ребятишек. Может, оно и надо бы, но… увольте. Макар такой присяги не давал.

Зато сейчас – у-ух… раззудись плечо!.. Да… сейчас все гораздо сложнее.

И самая первая задача, связанная со смертельным риском – раздобыть одежду, желательно военную форму. Иначе, появиться в теперешнем виде на улице – все равно, что пройтись с плакатом «срочно сниму камеру в гестапо».

А единственное его оружие здесь, без которого вообще немыслимо было бы это предприятие – владение в совершенстве немецким языком. На него и уповаем, спасибо дорогой Ланочке.

Когда сутки истекли, то есть день 17 июля перевалил за половину, Макар приступил к действию.

За неимением других идей он решил подобраться поближе к жилью и там скоммуниздить какие-нибудь военные или, на худой конец, цивильные шмотки. В крайнем случае – открыто ограбить, может и убить – шутки кончились. Но об осложнениях думать не хотелось – начинало подташнивать.

Он вплотную подобрался к кромке леса, выглянул на дорогу. По ней пронесся черный «Мерседес» с вытянутой узкой мордой и куцым задом, такой, в каком ездил Штирлиц в кино, и опять серое дорожное полотно застыло в безмолвии. Даже птицы на деревьях под жарким июльским небом перекликались как-то вяло, больше для порядку.

Отличный район выбрал для жизни граф фон Штауффенберг. И лес тут есть, где можно сховаться (ну, конечно, пока про тебя знать никто не знает), и частный сектор большой, спокойный – вон он недалеко, за дорогой начинается. И что хорошо – дома там гостеприимно укрылись под сенью деревьев и за рядами спасительных кустарников.

Макар, дернув головой по сторонам, быстро переметнулся через дорогу, добежал до деревьев по ту сторону и рухнул в траву.

Пополз к ближайшим окультуренным кустам. Эта сторона была «огородами» землевладений, так что он смог подползти вплотную к живой изгороди, не наткнувшись на прохожих, хотя прилично натоптанная тропинка здесь была.

Привстал, насколько можно, оглядел участок. Метрах в семидесяти тыльной стороной стоял симпатичный двухэтажный домик с отливающей на солнце зеленой крышей. Перед ним два добротных деревянных сарая, сад, усыпанный налитыми яблоками и грушами, какие-то овощные посадки, ряды крепких лучистых подсолнухов. Дневной зной был залит жужжанием мух и слепней.

Людей, вроде, не видно. Но пустота эта – какая-то зловещая. Может, там засады сидят?

Ну его на фиг… Ночью надо лезть. Надо назад – в лес.

Он полежал немного, сердцебиение предательски громыхало. Или уж лезть? Елки-палки…

Тут он ослышался. Заставил сердце замолчать – нет, не ослышался.

Кто-то неподалеку пел тоненько, вполголоса:

– …и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет…

Приглушенная песня слышалась из-за изгороди. Вот те раз…

Он снова осторожно приподнял голову. Девчонка лет пятнадцати-шестнадцати в черной юбке и широкой, явно мужской, рубахе развешивала на веревки, растянутые меж перекладин, белье. Рядом стоял таз с горой этого самого белья.

Только что, видно, подошла.

Волосы у нее были выгоревшие, и сама она была вся, как будто подсохшая на солнце, худая и нескладная.

Наша, заключил Бережной, угнали на работу.

– Эй! – громко шепнул Макар. – Привет, я свой!

Девушка резко смолкла, вздрогнула, выронила из руки тряпку, но тут же поймала ее другой рукой. Медленно повернулась и напряженно смотрела.

– Не бойся, я свой – разведчик!

Но соотечественницу это не обрадовало, она еще больше напряглась.

– Как тебя зовут? – спросил разведчик.

Помедлив, она сказала:

– Клава.

– Ну вот, умница. В доме кто живет?

– Герр и фрау. И их дочь Линда… Еще сын на время приехал.

– А военная форма в доме есть?

– Есть.

Макар оживился, особенно после того, как уточнил, что форма офицерская.

– А ты можешь мне ее, ну… принести. Незаметно.

Клава тяжело смотрела на него.

– А со мной что будет?

Бережной спохватился:

– Заметят, да?

– Молодой хозяин убьет. Он злой на русских. Его ранили, после госпиталя отпустили домой, а скоро опять на фронт, – она сузила глаза. – Надеюсь, теперь его там прикончат.

Макар тоже сузил глаза.

– Бьет?

Она усмехнулась.

– Насилует?

Девушка отвернулась и снова стала развешивать белье.

– Ты бы спросил лучше, кто меня за эти два года не бил и не насиловал.

Макар закусил губу.

– Скажи, разведчик, когда вы нас освободите? Надоело все…

– Скоро, Клава! Очень скоро!

Она снова застыла с тряпкой в руке.

– Когда?

– На днях. Если у меня все получится. А нет – то в следующем мае точно все кончится. Победа наша будет – полная и безоговорочная! Так что держись, сестренка. Но вообще-то, я планирую на днях…

Клава, не мигая, переваривала услышанное. А Макар спросил:

– Скажи, где сейчас этот твой герой, злой на русских?

– Пошел к своей фролин, через три квартала. Там у него любовь.

– А когда вернется?

– Когда как. Ближе к ночи.

Ответив еще на несколько вопросов, взяв пустой таз, она сказала:

– Мне пора. И ты уходи. Фрау заметит – донесет. Старайся разведчик, спаси нас.

Девушка повернулась и ушла к сараю.

Ну что, шансы появились. Это хорошо, что огородами ему ходить ближе… Надо подумать, как к нему подступиться. Проще всего, пожалуй, взять человека на имена – его и родственников. Как там Клава их назвала?..

Чем дальше темнело, тем больше это было на руку Макару.

Вот, наконец, в сгущающемся сумраке он увидел приближающегося по тропинке вдоль дороги человека. В форме, молодой. Наверно он. Лишь бы с дороги из машины кто-нибудь случайно не увидел.

Всё. Бог не выдаст, свинья не съест.

Макар вышел на тропинку и пошел навстречу с сияющим лицом, сильно подволакивая негнущуюся ногу.

– О-о, неужели это Герман! Заставляешь долго себя ждать, дружище! Герр Фридрих еще днем сказал мне, что ты ушел к своей фройляйн! Наслаждаешься мирной жизнью? Эх, вояка! Как я рад тебя видеть!

По мере сближения офицер начал выказывать первые признаки недоумения. Всматриваясь, он не признавал в Макаре знакомого. Оставалось несколько метров.

– А я вот отвоевался, – не умолкал Макар. – Хорошо еще так, а ведь мог бы и там остаться… Хорошо адресок твой сохранил.

Они совсем сблизились, немец остановился.

– Я вас не помню, – было видно, что он растерян и, вроде, хочет в ответ на такие изъявления чувств, обрадоваться встрече, но здравомыслие явно вычеркивает непонятно одетого незнакомца из списка друзей-товарищей.

Тут мешкать нельзя.

– Да ты что!? – весело изумился Макар. – Правда не узнаешь?

Тот снова сконцентрировал взгляд на лице Бережного и получил резкий удар снизу в челюсть. Упал на спину. Водя по сторонам головой с выпученными глазами, рванул правую руку к поясу.

Пистолет. Этого Макар боялся больше всего.

С истерическим рычанием он подпрыгнул и, что было сил, как ломают толстые палки, припечатал ногами грудь «старого приятеля». Там что-то мерзко хрустнуло и чавкнуло, и изо рта лежащего вырвался надрывный до смерти выдох. Тело обмякло.

Макар присел, осмотрел его, крепко сжал зубы. Так, не разжимая зубов, он оттащил поверженного противника с тропинки в кусты, раздел его и, кое-как отряхнув форму, облачился в нее, влившись в ряды доблестного вермахта. Форма была чуть маловата, но по швам не трескалась – и то ладно. Потом он забросал бесчувственное тело травой, свою одежду спрятал в других кустах.

Ну вот и все. Не хотелось становиться убийцей, но что поделаешь. Если его поймают, то с ним, наверно, поступят еще хуже. Война.

Теперь, не теряя времени, пока ночь, надо найти дом Штауффенберга.

Макар помнил наизусть адрес и примерное месторасположение дома, где находится квартира полковника. Но Ваннзее – все-таки целый пригород, протопать придется прилично. Да еще почти во мраке. Кругом неукоснительно соблюдается режим светомаскировки. Иначе нельзя, этим летом авиация союзников уже вовсю расчищает в Берлине места под новые строительные площадки.

Бережной вышел на большую улицу и пошел по ней, по памяти ведя по воображаемой карте линию, и прикидывая, когда сворачивать. Останавливался, тыкался в переулки и возвращался обратно.

Так и нарвался на патруль.

Его осветили фонариком. Их было двое, на животах поблескивали в отсветах электрического луча знаменитые автоматы МП-40.

– Вы, похоже, заблудились, господин обер-лейтенант?

Сейчас будет проверка документов… Бережной обреченно затаил дыхание и нащупал в кармане кристалл.

Но сознание и все существо его не хотело сдаваться. С позором вернуться в Мидос, не выполнив задуманного, было невозможно. Напряжение, как и чуть раньше, на тропинке, опять пролилось словесным потоком:

– Да, ребята, я заблудился. Я заблудился в жизни! И выхода не вижу! Послезавтра меня снова отправят на восточный фронт… Больше я не вернусь оттуда, я знаю. А мне только двадцать восемь лет! Вы были там, ребята? – он нервно пытался разглядеть их глаза. – Вы видели этих русских варваров? Они прут по телам своих убитых солдат! Их убиваешь, а они наступают!.. Это сама смерть шагает на нас! Что мне делать!! – почти закричал он. – Я знаю, знаю. Надо напиться. Иначе голова взорвется…

Он отвернулся и пошел в переулок.

– Господин обер-лейтенант! – крикнули ему вслед.

– А… – махнул он рукой, не оборачиваясь. Палец другой руки лежал на кнопке кристалла.

Больше его не окликали. С его академическим немецким, да еще природным берлинским выговором, его скорее всего приняли за офицера-интеллигента, сбрендившего от действительно что-то уж слишком тяжелых неудач на восточном фронте, где в целом – это общеизвестно – скоро произойдет решительный перелом.

Вобщем, прокатило. Его поняли и, видимо, посочувствовали.

А вот через несколько дней, когда подавят заговор и начнется повальная охота на несогласных с политикой фюрера, такие пораженческие речи на ночной улице станут приговором.

Макара передернуло от собственных мыслей. Что значит «подавят заговор, начнется охота на несогласных»? Нет уж, пусть это останется в истории, в прошлой истории. Он-то здесь зачем? Нет, скоро начнется другая охота – на парней с крепкими нервами из СС.

2

Бережной нашел квартиру полковника только под утро, когда в первом тумане рассвета стали различимы таблички на домах.

На настойчивые звонки открыла наспех одетая горничная.

– Мне нужен полковник Штауффенберг по неотложному делу, – отрапортовал «обер-лейтенант».

– Господин граф еще спит, – отрезала женщина.

– Стойте! Немедленно разбудите его и скажите, что дело касается совещания 20 июля. Он поймет. Вопрос стоит о его дальнейшей карьере, – добавил Макар.

Горничная нехотя впустила его и, оставив в прихожей, удалилась за дверь. Через пару минут она вернулась и проводила визитера в гостиную.

Бережной опустился в кресло и просидел не меньше двадцати минут. В любой момент он готов был отбыть на плоскую землю – все же, что бы ни случилось с ним самим, кристалл он должен вернуть обратно.

Оглядел гостиную. Мебель, шторы, настенные часы с маятником, большой лакированный радиоприемник на комоде, пышная люстра под лепным потолком – реальная середина двадцатого века.

Еще о чем он подумал: когда смотришь на исторические интерьеры в музеях – ощущаешь некий запах времени, как бы даже личность каждого предмета, который немало повидал таких как ты на своем веку. А когда и ты освободишь другим место в очереди за смертью, какой-нибудь стульчик или секретерчик – деревяшка-деревяшкой – останется стоять на месте и назидать следующим поколениям: «Ну что, ребята, уставились? Думаете это я – прошлое? Это вы – прошлое! Скоро мне это подтвердят те, которые придут после вас».

К чему это он о грустном? Ах, да. Интересная вещь: реально – живьем – находясь в прошлом, не чувствуешь никаких таких примет времени. Обстановка, вещи – пусть и старомодны, но воспринимаются обыденно, как заурядные предметы, не нагоняющие волну романтической меланхолии.

Интересно, у других людей – тоже так?.. Хм… у кого – других?

Его размышления прервал хозяин квартиры.

Макар не очень оторопел при виде исторической фигуры в образе живого человека – он достаточно насмотрелся на Штауффенберга по интелло-системе, с максимальным эффектом присутствия.

Удивило только, что в такой час он не в халате, или чём-то домашнем, а по полной военной выкладке – хоть сейчас на строевой смотр. Видимо, решил, что пора уже совсем вставать.

Да… В свои тридцать шесть лет пострадал полковник от войны – не приведи господь. Отсутствие руки, глаза, двух пальцев на другой руке – вот она, обратная сторона боевых наград. След недавней африканской кампании германской армии.

Но при всем этом – не лишился человек обаяния. Жизненная сила чувствуется в нем капитальная.

Хотя, выглядит он сейчас довольно настороженно – это едва уловимо читается по его невозмутимо-вопросительному выражению лица.

Макар встал.

– Здравствуйте, господин полковник. Вы меня не знаете, я вас знаю. Прошу вас выслушать меня спокойно, стараясь ничему не удивляться.

Штауффенберг ответил суровым тоном:

– Обер-лейтенант, вы забыли, как надо обращаться к старшим по званию?

Бережной сглотнул пересохшим горлом.

– Я не обер-лейтенант, и вообще не немец.

Полковник потянулся искалеченной рукой к кобуре, Макар торопливо заговорил:

– Стойте, полковник, я не шпион, наоборот – ваш союзник. Выслушайте меня. Это важно для вас и для Германии. А потом можете решать, что со мной делать.

Штауффенберг подумал немного и указал Макару на уже насиженное им кресло, сам сел в другое.

– Слушаю вас. Но сначала представьтесь.

– Э… – замялся Бережной. – Как бы это… Вобщем… я иностранец.

– Вы жили в Берлине?

«Опять реакция на безупречный немецкий» – отметил Макар.

– Нет, но это к делу не относится. Я хочу уберечь вас от ошибок, которые вы совершите послезавтра, пытаясь убить Гитлера и взять власть в Германии в свои руки.

– Что?! – граф вскочил. – Да вы сумасшедший! Ваше место в гестапо! Я сейчас…

– Сядьте, полковник! – повысил голос Макар. – Вы реагируете правильно, но этого хватит, теперь выслушайте меня внимательно.

Штауффенберг замолчал, но остался стоять. А Бережной стал вспоминать заученное:

– Значит так. Послезавтра, двадцатого числа, вы и ваш помощник фон Хефтен рано утром вылетите с аэродрома Рангсдорф в Восточную Пруссию. Вылетите в Растенбург, недалеко от которого в своей ставке «Вольфшанце» сейчас обитает Гитлер. На совещании вы должны будете докладывать ему о состоянии дел по формированию резервных дивизий, или что-то в этом духе. Детали, не относящиеся конкретно к делу, я знаю неточно. Так вот. У вас будет портфель, где вместе с бумагами будут лежать две бомбы английского производства. Их вам передаст, или уже передал, генерал Штиф.

Пока Макар рассказывал полковник недоуменно смотрел на него.

– Приземлившись, вы проедете в ставку, в это «Волчье Логово», позавтракаете там, встретитесь с другим заговорщиком – генералом Фельгибелем, который после взрыва должен будет сообщить в Берлин о смерти Гитлера и оборвать связь ставки с внешним миром. Вот. Пока все нормально. А потом пойдут накладки. Начальник генштаба Кейтель невольно огорчит вас, сказав, что совещание состоится не в подземном бункере, а на поверхности – в конференц-бараке.

Полковник озадаченно сел обратно в кресло.

– Вот-вот, – кивнул Макар, – в бункере взрывная волна была бы куда смертоносней. А в бараке, пусть и обложенном слоем бетона, но с открытыми окнами, она прилично рассеется. Ну ладно, это все не главное. Дальше. Из-за того, что в этот день к Гитлеру приедет Муссолини, совещание перенесут на полчаса раньше, так что вы успеете активизировать не две, а только одну бомбу. Но это тоже не критично. А теперь самое главное… – Макар поднял палец, а Штауффенберг даже немного подался к нему ухом вперед, но, кажется, сделал это с какой-то натужной иронией.

– …Когда вы с Кейтелем, немного опоздав, зайдете в зал совещания, там уже будет звучать доклад одного из офицеров о положении дел на восточном фронте, где, как вы знаете, группировки ваших армий сейчас на глазах рассыпаются под ударами наступающей Красной Армии. Гитлер с вами поздоровается и снова углубится в карту на столе. Вы поставите портфель под стол и скоро выйдете из зала и из барака. Через несколько минут кислота из раздавленной вами ампулы окончательно разъест проволочку во взрывателе бомбы, и прогремит нормальный такой взрыв, с огнем и дымом…

– Ну хватит слушать этот бред, – оборвал его граф. – Ваши фантазии внимательно выслушают в другом месте, – он сделал движение встать.

Реакция Штауффенберга безусловно адресовалась тем, кто, по его мнению, слушал сейчас их разговор. Бережного не смутил такой оборот. За сутки, проведенные в вынужденном ожидании в лесу, он хорошо подготовился к предстоящей беседе.

– Подождите! – гаркнул Макар. – Вы, видно, спросонья не поняли ситуации. Если я – провокатор гестапо, то вам – уже конец. Я уже привел вам столько информации, с фамилиями и деталями, что это означает только одно – из ваших рядов идет тотальная утечка информации, и гестапо известно практически все. И в этой ситуации настаивать на своем верноподданничестве – по меньшей мере бессмысленно. Признайте это. Если недостаточно – я могу вам назвать еще имена ключевых заговорщиков: ваш непосредственный шеф Ольбрихт, Бек, Герделер, Вицлебен, фон Трескоф, фон Хазе… На западе – Роммель, кстати, получивший вчера тяжелейшее ранение, вы знаете об этом?

Штауффенберг сидел неподвижно.

– Послушайте, полковник, – продолжал убеждать Бережной. – Я знаю все. То, как вы 11 июля, имея верную возможность покончить с Гитлером, по совету Ольбрихта не стали взрывать его в отсутствие Гиммлера, и как об этом потом жалели; то как 15 числа Гитлер неожиданно ушел с совещания, и покушение опять сорвалось… Еще раз вам говорю: я знаю все. И не только прошлое, но и будущее. Так что, если вы хотите сделать все нормально, то слушайте меня внимательно, как бы удивительно все это ни казалось… Время очень дорого. Если двадцатого Гитлера не убить, другой возможности может не представиться. Гестапо уже до предела сжало кольцо вокруг заговора.

Полковник все больше терялся.

– Кто вы?

– Я… посланник судьбы. Я должен удержать вас от ошибок, которые скоро совершатся и приведут к смерти вас и еще сотни и тысячи достойных людей.

– Что?..

– Увы, да… Вы будете расстреляны при свете автомобильных фар послезавтра, в ночь на двадцать первое июля. Теперь объясню, почему это произойдет. Вернемся к месту покушения – в ставку Гитлера. Увидев сокрушительный взрыв, вы решите, что выжить там не смог никто, следовательно – Гитлер мертв. Вы со своим напарником прыгаете в машину и, пока до всех еще не дошло в чем дело, ухитряетесь выехать из «волчьего логова», миновав три кольца охраны. Потом вы вылетаете в Берлин в полной уверенности, что Фельгибель сообщит вашим друзьям о смерти Гитлера, и в столице, не мешкая, введут в действие план операции «Валькирия». Кстати, задумка с «Валькирией» у вас гениальная. Совершенно официальный план, по которому для подавления возможных внутренних беспорядков войска резерва вводятся в города, и в первую очередь в Берлин, вы блестяще приспособили для свержения самого же правящего режима!

Но с самого начала все пошло не так. Ваш портфель, оставленный под столом, помешался в ногах одному офицеру, и тот переставил его за толстую дубовую стойку стола. Это – самая роковая вещь. Погибнут лишь несколько человек, стоявших прямо возле бомбы. Остальных спасет дубовый стол. Гитлер вообще отделается царапинами, ожогами и легкой контузией. Когда его выведут из взорванного барака, Фельгибель не поверит собственным глазам. Он сообщит в Берлин, что покушение состоялось, но деспот остался жив. Заговорщики резко впадут в депрессию, и три бесценных часа, пока вы в пути, не предпримут почти ничего. Нерешительность и разброд в ваших рядах – вот еще одна причина провала. Потом вы прилетите, ободрите всех, разовьете бурную деятельность, и операция закрутится. Но прокрутится она недолго – время упущено, верхушка рейха быстро вернет себе контроль над поднятыми военными подразделениями… Удивительно… Почему ваши друзья сразу не убили Геббельса? Он понавтыкает вам палок в колеса. Почему нацистские главари могли разговаривать друг с другом по телефону? Почему радио осталось в руках того же министра пропаганды?

Штауффенберг поежился.

– Вы говорите так, как будто все это уже было. Вообще-то, планируется установить контроль за центральной студией радиовещания…

– Ничего подобного не будет! Ведомство Геббельса на всю Германию объявит, что любимый фюрер жив. Подконтрольные вам воинские подразделения, во главе с их командирами, одно за другим начнут откалываться от заговора и возвращаться в места дислокации. Вы останетесь одни и проиграете. Потом, ночью, ваш начальник Фромм, чтобы замести следы своей выжидательной позиции, прикажет тут же, во дворе вашего штаба на Бендлерштрассе, расстрелять вас и еще нескольких руководителей переворота.

Макар развел руками.

– Вот и все… Вам еще повезет. Тех, кто попадет в руки эсэсовцев, будут зверски пытать, а потом вешать на струнах от пианино, привязанных к железным крюкам, как на скотобойне.

Видно было, как не просто психике Штауффенберга. Наконец, он взял себя в руки.

– Я поражен степенью вашей осведомленности. Надо признать – имеет место факт абсолютного предательства. Но все ваши рассуждения о будущем… нет слов, – он покивал головой. – Какие у вас интересные методы работы… Раньше, насколько я знаю, гестапо не утруждало себя подобным сочинительством – с вашим-то профессиональным умением без лишних затей разговорить человека. Это ж надо так накрутить: фортепьянные струны… Нарочно не придумаешь. То есть, чем бредовее блеф, тем легче в него поверят? И заглотят крючок? Грубовато. Перебрали с мистикой и предсказаниями. Я не тот романтик, каким, возможно, был в юности… Что ж, я своих убеждений скрывать не буду. А больше ничего вы от меня не добьетесь. И хватит ломать комедию. Я так думаю, вы не один сюда пришли?

Макар в досаде хлопнул себя по коленке.

– Полковник, успокойтесь! Никто вас не предавал. То, что я знаю – знаю только я. Это – озарение свыше. Я – ясновидящий, – тут Макар замолчал на время. Потом добавил. – Вспомните, граф: осень сорок первого года, оккупированные советские территории. Вы тогда участвовали в формировании антибольшевистских отрядов из числа военнопленных. Помните, недалеко от лагеря, на пригорке, была деревня?

Штауффенберг начал бледнеть.

– Вижу, помните… Уж не знаю, чем провинилась эта деревня, но вы, волею случая, видели, как дождливым утром туда входили эсэсовцы с подручными карателями из благодарной Прибалтики. Помните: как убегающих детей весело рвали собаками, давили мотоциклами? А как с топорами изуверствовали над женщинами? Крики, безумные вопли помните? Их далеко было слышно. Трупы и еще живых в колодец кидали. А потом всех остальных сожгли в одной избе…

– К чему это? – глухо пробормотал полковник.

– Вы, – продолжал Бережной, – проезжали мимо, и у вас сломалась машина. Наблюдая все со стороны, вы, понятное дело, воспрепятствовать этому не могли. Санкционированная карательная операция. А что вы тогда вслух сказали самому себе? Рядом никого не было – вы отошли от машины, и слышать никто не мог, – но я повторю, что вы сказали: «Это не война, это пир маньяков. Причем тут превосходство нации и возрождение великой Германии? Мы попали в какую-то чудовищную ловушку, которой нет названия, но которая ведет в ад».

Когда Макар произносил это, Штауффенберг смотрел в потолок, видимо, вспоминая. Потом он уставился на собеседника растерянно, с примесью ужаса.

Макар ждал.

– Это невозможно! – сказал, наконец, полковник, все больше вдохновляясь. – Это, действительно… что-то свыше? Но это же невозможно…

– Это свыше. И все, что я знаю свыше, до сих пор не привело вас в гестапо, – сказал Бережной.

Граф еще подумал.

– Что вы хотите от меня?

– Уф, спасибо, – выдохнул Макар. – В принципе, свои действия вы и так знаете. Единственное, что нужно учесть – надо поставить портфель с взрывчаткой не под стол, где он помешает… этому, как его… Брандт…

– Есть такой, – подтвердил полковник, – заместитель генерала Хейзингера.

– Ну вот. Он и погубит всех вас. Случайно. Сам тоже погибнет, а фюрера спасет.

– Я понял все, – отрубил Штауффенберг. – Я останусь в зале, портфель будет при мне, и, если Гитлер как в прошлый раз не сбежит, я завершу дело до конца.

Макар замотал головой.

– Гитлер не сбежит, и вы ни в коем случае не должны остаться там. Я понимаю ваши чувства – есть вещи важнее жизни («сам такой» – хотел он скромно добавить, но сдержался), но здесь это совершенно излишне. Во-первых, без вас успех операции «Валькирия», вне зависимости жив Гитлер или мертв, под большим вопросом. Остается ведь еще вся нацистская верхушка, партийный аппарат, войска СС… Без такого атомного двигателя как вы…

– Какого двигателя?

– Ну… неважно. Без вас, как я уже убедился, все может забуксовать. Так что вы должны остаться в живых. А, во-вторых, для удачного покушения не обязательно жертвовать собой. Достаточно лишь поставить портфель туда, где он никому не помешает. Допустим, к стене. Главное, чтобы стол не оказался между бомбой и Гитлером. А на открытом участке взрывной волны вполне хватит. Если вы отставите портфель подальше, я вам гарантирую, что его никто никуда не задвинет. До момента взрыва от стола никто не отойдет.

Штауффенберг только изумленно качал головой.

– И вот еще одно важнейшее дело, которое вы должны сделать. Вы должны как-то вызвать на совещание Мюллера и тоже взорвать его.