Текст книги "Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры"

Автор книги: Алексей Бушмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Тургенев говорил: «...Я не беру единственную черту характера или какую-либо особенность, чтобы создать мужской или женский образ; напротив, я всячески стараюсь не выделять особенностей, я стараюсь показать моих мужчин и женщин не только en face, но и en profile»^[26]. В этом отношении Тургенев, между прочим, отличается от Салтыкова-Щедрина, который обычно резко выделял одну или немногие особенности социально-политических типов и по этим признакам группировал своих героев в целые социальные семейства помпадуров, ташкентцев, пошехонцев, молчалиных, балалайкиных и т. д.

Уже эти немногие беглые указания на различия в понимании типического и в методах типизации показывают, как в конкретном своем проявлении сложна и многогранна проблема художественного типа.

Огромное общественно-познавательное и эстетическое значение русской классической литературы объясняется, между прочим, тем, что ее великие деятели в силу разнохарактерности дарований, убеждений и социального опыта сумели в каждом отдельном случае глубоко постигнуть какую-либо определенную сферу действительности, дав в совокупности всестороннюю картину жизни человека и общества своего времени.

Что же касается, в частности, Салтыкова-Щедрина, то он, следуя основным требованиям реалистической эстетики, вместе с тем как сатирик владел своими оригинальными принципами типизации, на основании которых создал множество ярких типических образов.

Процесс типизации в искусстве заключается не только в том или ином идейном освещении типов и характере их художественной разработки. Он начинается раньше, а именно с момента выбора предмета. Из бесконечного многообразия явлений и человеческих типов каждый писатель отбирает то, что отвечает его идейно-художественным тенденциям и его конкретным творческим замыслам. И как бы ни было разнообразно творчество того или иного писателя, все же можно (если, конечно, мы имеем дело с подлинным художником, а не просто сочинителем) выявить определенные, только ему присущие закономерности, которые определяют его преимущественное направление в отборе фактов действительности. «...Выбор предмета исследования, – говорил Гете, – всегда указывает, что за человек автор и какого он духа дитя»^[27]. В этом смысле можно говорить о преимущественном объекте Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского, Толстого, Щедрина и т. д.

Каков же основной объект щедринского реализма? К разъяснению этого вопроса Щедрин возвращался неоднократно, каждый раз развивая и уточняя ответ в соответствии с эволюцией общественной жизни и эволюцией своего творчества. При этом основные положения, высказанные первоначально, сохранили свою силу на протяжении всего творческого пути.

Введение к «Губернским очеркам» (1856) Щедрин заканчивал словами: «Много есть путей служить общему делу, но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине» (II, 39). Книга, которая предварялась этими словами, с достаточной ясностью показывала, какого рода зло, ложь и порок имел в виду писатель. Он нацеливал свою сатиру на общественное зло, порождаемое всем государственным режимом самодержавной России, разоблачал привилегированную ложь, скрытую в общем «порядке вещей», изобличал господствующие слои общества, интересуясь в первую очередь не их домашним устройством, а их идеологией, политикой и практикой. На смену дворянству шла буржуазия, сатирик неустанно наносил удары и по отживающим крепостникам, и по нарождающимся капиталистам. В связи с этим расширялся диапазон его сатиры, но ее основной прицел всегда имел в виду разоблачение и отрицание общественного устройства господствующих классов, принципы экономического и политического уклада их жизни.

Своеобразие основного объекта творчества характеризует Щедрина прежде всего как политического сатирика. Это первый и самый капитальный признак, выделяющий Щедрина среди современных ему писателей и определяющий его особое место в русской литературе XIX века.

Щедрин решительно отвергал отвлеченно нравственный подход к оценке людей.

Основным моментом, определяющим достоинства личности, он считал гражданские убеждения и общественное поведение. Он высмеивал тех писателей, которые, говоря о человеке, «не давали себе труда исследовать, какого разряда принцип вносит в общество деятельность этого человека, но справлялись единственно о том, добрый ли он малый или злец. И если он оказывался добрым, то мы приходили в восторг...» (III, 36).

Критерий общественной ценности человека лежит в основании эстетики Щедрина и определяет характер сатирической оценки воспроизводимых им типов. Черты личности его интересуют прежде всего как черты социального типа. Он наблюдает своего героя преимущественно на публичной арене: в департаменте, в земских учреждениях, в клубах и трактирах, в служебных разъездах, на собраниях, на банкетах, на встречах и проводах начальства – всюду, где создается «внутренняя политика», где плетутся нити политической или экономической интриги, где люди ищут выгодного административного местечка и делают служебную карьеру, – одним словом, там, где наиболее полно проявляет себя психология и практика эксплуататоров. Именно таковы те типичные обстоятельства, где раскрывает себя «герой» щедринской сатиры. Воспроизводя многоголосый и многоликий базар политической суеты, Щедрин сравнительно редко заходит в сферу домашней жизни своего героя, да и то с целью здесь опять-таки проследить концы той комедии, которая началась за пределами домашнего очага.

В своей собственной творческой практике Щедрин претворил те глубокие теоретические суждения о сущности литературных типов и методе типизации явлений действительности, которые многократно развивались им как в литературно-критических статьях, так и в его художественных произведениях, где он нередко делал экскурсы в область эстетики и теории литературы.

Типы, создаваемые великими писателями, говорит он, являются «представителями реальной правды своего времени» (VIII, 56); они, взятые во всем своем многообразии, характеризуют общество в данный момент, через них литература осуществляет свои воспитательные задачи, стремится угадать «образ будущего человека», вырабатывает «нового человека» (VII, 455). Следовательно, писатель, желающий достичь плодотворных результатов, должен уметь «группировать факты, схватывать общий смысл жизни... вдаваться в психологическое развитие» (VI, 198).

По формулировке Щедрина, «коренное правило» типизации заключается в том, чтобы всякое явление «рассматривать преимущественно в его типических чертах, а не в подробностях и отступлениях, которые, конечно, не должны быть упускаемы из вида, но отнюдь не имеют права затемнять главный характер явления» (VI, 322).

Щедрин-сатирик мастерски пользовался приемом гиперболы в раскрытии «главного характера явления», в заострении художественного образа. Соответственно этому Щедрин-критик делает вывод: «Между прочим, ничто так ярко не характеризует того или другого направления, как так называемые крайности его» (VIII, 390).

Эти формулировки подводят нас непосредственно к пониманию специфики щедринской сатирической типизации. Социально-политические и психологические тенденции типа Щедрин прослеживает до их логического конца. Сатирик развивает, разрабатывает, двигает исследуемое явление до крайнего предела, до полного самообнаружения всех отрицательных потенций, заключающихся в том или ином разоблачаемом социальном типе. Яркое подтверждение тому – Угрюм-Бурчеев, Иудушка Головлев, Либерал в одноименной сказке и многие, многие другие образы. «И замечательно то обстоятельство, – писал критик «Русской мысли», – что многие города одновременно и с убеждением похвалялись исключительною принадлежностью им одного и того же помпадура, изображенного Салтыковым, и даже рассказывали про одни и те же «волшебства». Этим вполне доказываются две вещи: первое – типичность, а не портретность созданных Салтыковым личностей; второе – общность, а не случайность причин существования в известное время таких молодцов, административная деятельность которых сводилась к одному «волшебному» слову: фюить!..»^[28]

Глубокое постижение и яркое изображение таких типов, которые порождались всей господствующей социально-политической системой, – вот что придавало щедринским образам, так сказать, характер многопортретности и открывало возможность для целого ряда конкретных реальных соответствий.

***

В сатирической обрисовке типов всегда весьма заметную роль играют фамилии и имена персонажей, подбираемые с расчетом на разоблачение и осмеяние. Вслед за Фонвизиным, Грибоедовым и Гоголем этим приемом художественной сатирической типизации Щедрин пользовался широко и постоянно.

Традицию сатирических наименований Щедрин, в соответствии со своим революционно-демократическим мировоззрением, развивал в плане политического заострения. Выбор имен, фамилий, прозвищ обусловлен в сатире Щедрина стремлением дискредитировать господствующие классы, их государственный деспотический режим.

Остановимся прежде всего на щедринских персонажах, принадлежащих к высшим чинам губернской и столичной бюрократии, на лицах, увенчанных высокими официальными званиями (князья, генералы, советники разных степеней).

Персонажей этой категории Щедрин, как правило, наделяет именами, исполненными самой злой насмешки и вместе с тем резко подчеркивающими их деспотические черты, аморализм, идейно-нравственную ограниченность.

Здесь можно выделить несколько групп. Чаще всего сатирик фиксирует в фамилии героя признаки деспотизма, властолюбия, свирепости и хищности: Змеищев, Зубатов, Удар-Ерыгин, Давилов, Обиралов, Угрюм-Бурчеев, Перехват-Залихватский, Держиморда, Проказников, Отчаянный, Бедокуров, Дыба, Удав, Долбня, Скорпионов, Крокодилов, Гвоздилов, Беспартошный-Волк.

Вторую по численности группу составляют имена, выражающие общую умственную и нравственную ограниченность героев или их аморализм. Таковы: Оболдуй-Тараканов, Слабосмыслов, Негодяев, Балаболкин, Балбейсов, Мерзопупов, Толстолобов, Проходимцев, Недотыка, Расплюев, Твэрдоонто, Мямлин. Иногда то же разоблачение идейно-нравственной ограниченности, сопряженной с легкомыслием, достигается приданием крупному бюрократу уменьшительной формы имени: помпадуры Феденька Кротиков, Митенька Козелков.

В-третьих, Щедрин кладет в основу собственных имен какие-либо физические или физиологические признаки, создающие отталкивающее впечатление, как бы сразу, без дальнейших характеристик, снижающие героя в глазах читателя, делающие его антипатичным, неприятным и смешным. Вот они: генерал Голозадов, помпадур Набрюшников, губернаторы Утробин, Пучеглазое, Вислоухов, тайные советники и действительные статские советники Губошлепов, Перекусихины 1-й и 2-й, Растопыриус, Растопыпя, Раскоряка, Культяпка.

Наконец сановные лица нередко наделяются именами, которые сами по себе или в сочетании с высоким титулом (граф, князь, генерал) производят просто комическое впечатление и насмешкой ниспровергают персонаж с его высоко официального пьедестала. Примеры: Стрекоза, Солитер, Пупон, Зильбергрош, Капотт, Бритый, Лампопо, Рукосуй-Пошехонский, Букиазба, Унеситымоегоре (князь), Насофеполежаева (княжна), Сампантре (князь).

Высокая бюрократия (Зубатовы, Удар-Ерыгины, Удавы, Дыбы, Толстолобовы, Слабосмысловы, Оболдуй-Таракановы, Негодяевы, Угрюм-Бурчеевы и т. д.) действует в окружении многочисленной армии чиновников, из которых одни письмоводительствуют, другие рукоприкладствуют, третьи шпионят.

То скрюченные повиновением и преданностью исполнители, то ловкие и пронырливые взяточники и карьеристы, то просто отъявленные мерзавцы, выступающие в роли наглых и бесшабашных служителей полицейского режима, – все это разнообразие типов и характеров средней и мелкой чиновничьей массы окрещено соответствующим разнообразием метких сатирических наименований: Бенескриптов, Гранилкин, Мазуля, Маремьянкин-Живоглот, Подгоняйчиков, Разбитной, Рогуля, Трясучкин, Молчалин, Вертявкин, Забулдыгин, Катышкин, Пересвет-Жаба, Прижимайлов, Рылобейщиков, Зуботычин, Проходимцев, Хватов, Шелопутов и т. д. Наиболее широко обобщающим типом чиновника-исполнителя является Молчалин, который унаследован от Грибоедова и блестяще развит Щедриным в «Господах Молчалиных».

В своей неистощимой изобретательности сатирических наименований Щедрин следовал смыслу народной поговорки: по шерсти и кличка. Имена щедринских типов – не ярлыки, а меткое обозначение и сатирическая оценка внутренней сущности типа, его социальной практики, его общественного поведения и значения.

В богатой и разнообразной щедринской типологии можно выделить группу центральных, так сказать, стержневых типов, которые дают монументальный сатирический портрет целого класса, большой социальной группы или бюрократической касты. При обрисовке таких типов значение собственных имен персонажей раскрывается в развернутых характеристиках (Угрюм-Бурчеев, Молчалин, Дерунов, Иудушка Головлев, Балалайкин и др.).

Наряду с ними в сатире Щедрина выступает множество фигур второстепенного значения. Сатирик не считает необходимым уделять им много внимания или потому, что аналогичные типы были им прежде уже подробно разработаны, или потому, что они достаточно ясны в своей реальной сущности. Вместе с тем они необходимы для воссоздания социального фона, общей политической атмосферы. Относительно персонажей такого рода Щедрин ограничивается скупыми, но резкими штрихами. В таких случаях основную сатирическую функцию берут на себя имена-характеристики, иногда сопровождаемые кратким пояснением. Например: «В соответствие своим фамилиям, Прижимайлов думает, что Глупова поприжать надо, а Постукин мечтает, что все пойдет хорошо, когда он достаточно настучит Глупову голову» (III, 260—261). Во многих случаях авторская оценка действующих лиц заявляет о себе только в именах-характеристиках.

Щедрин создал целую энциклопедию сатирических собственных и нарицательных обозначений не только для типов, олицетворяющих правящие классы и партии самодержавной России, но и для органов печати, учреждений и всех других институтов полицейского буржуазно-помещичьего государства.

Так, обскурантскую газетку «Русский листок», выходившую в 1862—1863 годах, Щедрин высмеивал под наименованием «Смрадный листок».

Характеризуя мелкотравчатый, беспринципный либерализм как «куриное благородство» и, в частности, имея в виду газету Краевского «Голос», сатирик писал: «В Петербурге существует даже целая газета, которая поставила себе за правило служить проводником куриного благородства. Назовем эту газету хоть «Куриным эхом». От первой строки до последней она все умиляется, все поет: «Красен куриный мир!», «тепло греет куриное солнышко!» (VI, 68—69). В произведениях сатирика встречаются «Всероссийская пенкоснимательница», «Нюхайте на здоровье!», «И шило бреет», «Чего изволите?», «Помои» и другие блестящие по остроте выражения и убийственные по смыслу наименования органов реакционной, консервативной и либеральной прессы. Сатирические псевдонимы, всегда имеющие глубоко мотивированный характер, все более перерастали узкие границы своих прототипов и поднимали конкретные факты, подчас малозаметные для поверхностного взгляда, на высоту художественных обобщений большого масштаба.

Особенностью щедринских сатирических характеристик, даваемых типам, социальным группам, политическим партиям, целым классам, органам печати, учреждениям, историческим этапам и т. д., является острота и ядовитость, меткость и изобразительность сатирических наименований. Сатирические названия у Щедрина – не внешнее клеймо, а такое художественное определение предмета, которое органически вырастает из сущности последнего и выступает в качестве сатирической метафоры, синонима. Этим и объясняется живучесть щедринских наименований, их огромное не только обличительное, но и познавательное значение. Поэтому неудивительно, что щедринские сатирические прозвища навлекали обычно на себя ожесточенную атаку со стороны враждебного лагеря.

Уже одними своими разоблачающими наименованиями сатирик издевательски высмеял всю Табель о рангах, и смех его становился беспощаднее по мере того, как касался все более высоких ступеней социально-классовой и административно-политической иерархии. Мастерски изобретая сатирические имена, фамилии, клички, прозвища, разного рода прозрачные, но формально неуловимые псевдонимы, Щедрин тем самым стремился вызвать в читателе отрицательное эмоциональное отношение ко всему господствующему режиму, основанному на принципах социальной несправедливости. И он блистательно достигал этой цели. Созданные Щедриным сатирические формулы, обозначения, афоризмы, собственно-личные и нарицательно-групповые наименования были настолько меткими, острыми и яркими, что легко западали в память читателя, без труда находили себе многочисленные соответствия в окружающей действительности к немедленно приобретали широкую популярность, превращаясь в крылатые выражения. Метко озаглавленные щедринские типы и разящие, как меч, сатирические формулы сразу же входили в широкий оборот, становились достоянием повседневной политической речи и публицистики и служили острым оружием социально-политической борьбы. И даже те читатели, которым не была доступна вся идейная глубина произведений сатирика, умели уловить общий смысл их на основании одних лишь сатирических кличек, наименований и псевдонимов. Писатели, публицисты, политические деятели вплоть до наших дней продолжают пополнять свой арсенал из богатейшего источника щедринской сокровищницы художественного слова.

Истолкование персонажей классической литературы

Салтыков-Щедрин талантливо оживлял литературные типы, созданные его предшественниками и современниками. М. Горький назвал этот прием одним из излюбленных приемов сатирика.

Самые ранние случаи использования данного приема восходят к «Губернским очеркам», где рассказ «Корепанов» (1857) открывается суждениями автора о выцветших «провинциальных Печориных». В «Сатирах в прозе» (1862) появляются Сквозник-Дмухановский, Хлестаков, Ноздрев, Чертопханов и Пеночкин. В «Глуповском распутстве» (1862) повествователь передает рассказанную ему Митрофаном Простаковым «трогательную историю своей юности» (IV, 248). В «Признаках времени» (1863—1868) упоминаются Сквозник-Дмухановский, Хлестаков, Коробочка, Кирсанов, Иван Никифорович Довгочхун, Иван Иваныч Перерепенко. Публицистический очерк «Митрофаны» (1870), составивший впоследствии введение к «Господам ташкентцам», посвящен политической интерпретации героя фонвизинского «Недоросля». Однако до начала семидесятых годов литературные персонажи предшественников или просто упоминаются, или выступают в произведениях Салтыкова преимущественно лишь как объекты уподобления и публицистических суждений, но еще не как действующие лица^[29].

Начиная с «Дневника провинциала в Петербурге» (1872) включение многих известных литературных героев в число действующих лиц сатиры становится обычным приемом в большей части произведений Салтыкова. После «Дневника провинциала» этот прием наиболее эффективно проявил себя в «Помпадурах и помпадуршах» (глава «Помпадур борьбы», 1873) и особенно в «Господах Молчалиных».

Образы литературных героев Щедрин заимствует преимущественно из «Недоросля» Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизора», «Мертвых душ» и «Повести о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем» Гоголя, «Свадьбы Кречинского» Сухово-Кобылина, романов Тургенева и Гончарова. При этом по частоте появления первое место принадлежит персонажам Гоголя и Тургенева.

Обращение Щедрина к образам литературных героев свидетельствует прежде всего именно о его глубокой вере в общественно-познавательное и воспитательное значение художественной литературы. Щедрин ссылается на художественные обобщения своих предшественников и современников как на факты самой действительности, берет их в качестве веских жизненных аргументов. Относясь к литературным типам как к типам непосредственной жизни, сатирик тем самым признает за первыми все значение жизненной достоверности.

Произведения Щедрина, в которых наряду с его собственными героями действуют герои Фонвизина, Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Гончарова и других писателей, – это наглядно выраженная картина идейно-художественной преемственности.

Подчинение литературных персонажей задачам своей сатиры осуществляется Щедриным разнообразными способами. В одних случаях использование литературных типов идет в плане полной солидарности с предшественником. Так чаще всего обстоит дело относительно гоголевских героев. Щедрин принимает их как готовое достояние и оперирует ими обычно без особых пояснений. Здесь мы имеем дело просто с приемом оживления героя, все еще сохраняющего свою прежнюю жизненную действенность.

В других случаях, когда Щедрин заимствует литературные типы у предшественников более отдаленного времени, он осовременивает и развивает их в новых исторических условиях – в полном, однако, соответствии с их первоначальными потенциями. Так, например, обычно поступает Щедрин с героями «Недоросля» Фонвизина и «Горя от ума» Грибоедова. Яркий пример – глава о Митрофанах в «Господах ташкентцах» и «Господа Молчалины». Здесь мы имеем дело с приемом обновления литературного героя. Наконец к третьей группе можно отнести такие случаи, когда Щедрин полемически интерпретирует те или иные литературные типы, переосмысливает их со своей точки зрения, ставя их в новые ситуации. Таково обычное отношение Щедрина к героям романов Тургенева и Гончарова.

В «Дневнике провинциала в Петербурге» выступают в качестве делегатов статистического конгресса гоголевские, тургеневские и гончаровские персонажи: Иван Иванович Перерепенко, Собакевич, Веретьев, Кирсанов, Берсенев, Рудин, Лаврецкий и Марк Волохов. Выводя всех их как представителей уездных земств, Щедрин тем самым выражает свое отрицательное отношение к либерализму вообще и к либерализму земскому в частности, действующему заодно и вместе с крепостниками Собакевичами и Перерепенками.

В «Помпадурах и помпадуршах» (глава «Помпадур борьбы», 1873) Щедрин расширяет круг действующих лиц из числа литературных персонажей. Помпадур города Навозного Феденька Кротиков, будучи сперва либералом, окружил себя «блестящей плеядой навозных свободных мыслителей» (IX, 186). В эту плеяду входили: Иван Хлестаков» Иван Тряпичкин, Кузьма Прутков, правитель канцелярии Лаврецкий, чиновник особых поручений Рудин, Веретьев, Волохов, Райский; когда Феденька Кротиков перешел от либерализма к консерватизму, все они, кроме Рудина, поспешили принести покаяние. Главными исполнителями всех Феденькиных предначертаний в фазисе борьбы с крамолой сделались Ноздрев, Тарас Скотинин и Держиморда.

Высмеивая либерализм, олицетворяемый тургеневскими героями, Щедрин дает последним лаконичные, но ядовитые характеристики, отправляясь при этом от тех личных особенностей, которыми наделил своих героев Тургенев. Так, относительно Берсенева сказано: «Это человек мечтательный и рыхлый... у которого только одно в мысли: идти по стопам Грановского. Но идти не самому, а чтоб извозчик вез» (X, 459). Столь же язвительно о Лаврецком: «Он до того ожирел, что лишь с трудом понимал, какие идеи – либеральные и какие – консервативные» (IX, 197).

Следует особо остановиться на своеобразной интерпретации Щедриным таких литературных типов, как Хлестаков, Марк Волохов, Рудин и Чацкий. Все эти образы Щедрин остроумно использовал для разоблачения различных оттенков дворянского либерализма.

Щедринский Хлестаков олицетворяет собою тех пронырливых и пустозвонных либералов, которые с наибольшей легкостью расставались со своим либерализмом, так как ничего не имели за душой, кроме желания хватать на лету куски, бросаемые им благосклонным начальством. В «Признаках времени» либерализм, скрывающийся под именем Хлестакова, и консерватизм, скрывающийся под именем Давилова, представлены как «мнимые враги». Недоразумения легко устраняются: Хлестаков уговаривает Давилова прекратить публичные сношения с Взяткою, как несовместимые с либерализмом, и заменить их секретными сношениями. Мнимые враги становятся друзьями, заключают оборонительно-наступательный союз, «сливаются в одно нераздельное целое и принимают двойную фамилию Хлестакова-Давилова» (VII, 147).

Щедринский Марк Волохов близок к Хлестакову по своей беспринципности. Но психологическая подкладка их поведения имеет некоторые отличия. Хлестаковым управляет легкомыслие, Волоховым – цинизм. Волохов заявляет, что «ему кто ни поп, тот батька» (IX, 197). Поэтому он служил помпадуру Кротикову и в либеральный и в консервативный фазисы административной деятельности последнего. Щедрин, в сущности говоря, сохранил за Марком Волоховым все те основные черты, которыми наделил его Гончаров. Волохов человек бесшабашный, безнравственный, ему на все наплевать. Искусственно сочетая с этими свойствами героя некоторые черты демократизма, Гончаров сделал тенденциозную попытку дискредитировать фигурой Волохова идеи демократии и социализма. Простым передвижением Марка Волохова в лагерь либерально-консервативный, Щедрин переадресовал гончаровский тип по его подлинному назначению. Здесь мы имеем возможность наблюдать наглядный пример совмещения у Щедрина задач социальной сатиры с задачами литературной полемики.

Наибольшей деформации подверглись в сатире Щедрина образы Рудина и Чацкого, включенные в общее сонмище либералов. Правда, между Рудиным и Чацким, с одной стороны, и остальной массой либералов, с другой, Щедрин сохраняет некоторую дистанцию, но лишь с той целью, чтобы, так сказать, на примере лучших экземпляров полнее и глубже покарать либерализм.

Вот характерный отрывок – диалог рассказчика «Дневника провинциала в Петербурге» с делегатами, прибывшими на статистический конгресс:

« – Рудин! да вы с ума сошли! ведь вы в Дрездене на баррикадах убиты! – воскликнул я вне себя.

– Толкуйте! Это все Тургенев сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: имею честь рекомендоваться – путивльский делегат. Да-с, батюшка, орудуем! Возбуждаем народ-с! пропагандируем «права человека-с»! воюем с губернатором-с!

– И очень дурно делаете-с, – заметил наставительно Кирсанов, – потому что, строго говоря, и ваши цели, и цели губернатора – одни и те же.

– Толкуй по праздникам! Ведь ты, брат, либерал! Я знаю, ты над передовыми статьями «С.-Петербургских ведомостей» слезы проливаешь! А по-моему, такими либералами только заборы подпирать можно!» (X, 460).

Приведенный отрывок, рисующий первое появление Рудина в сатире Щедрина, является как бы идейной экспозицией ко всей щедринской интерпретации данного тургеневского образа. Рудин лучше Кирсанова, который проповедует единство целей губернатора и земства и либерализм которого пригоден только заборы подпирать. Рудин воюет с губернатором, но именно с губернатором, а не с губернаторами. В «Помпадурах и помпадуршах» Щедрин показывает, как Рудин воюет. Он проповедовал «теорию возрождения России посредством социализма, проводимого мощною рукою администрации» (IX, 194). Когда другие либералы поспешили принести покаяние помпадуру Кротикову, ставшему на путь борьбы с крамолой, Рудин, как крайний либерал, остался нераскаянным и «отправился агитировать страну в тот край, где помпадурствовал Петька Толстолобов» (IX, 197).

Рудин в дальнейшем появляется в сатире Щедрина еще несколько раз, но всегда в роли департаментского либерального деятеля. Так мы, например, узнаем, что он служил директором департамента распределения богатства («Господа Молчалины»), а затем директором департамента преуспеяний («Пошехонские рассказы»), но либерализм его никаких результатов не достигал.

Своей трактовкой Рудина Щедрин высмеивал ту лучшую разновидность либерализма, которая упорно придерживалась теории возрождения России посредством улучшения администрации. В годы своей служебной деятельности сам Щедрин был не чужд этой иллюзии, но затем он беспощадно преследовал и разоблачал ее под наименованием «теории практикования либерализма в капище антилиберализма» или «теории вождения генерала Дворникова за нос».

в плане снижения развивается в сатире Щедрина и образ Чацкого. Он упоминается в ряде произведений, но своеобразная интерпретация его дана в «Господах Молчалиных», о чем речь пойдет в главе, посвященной этому произведению.

Критикой лучших представителей дворянского либерализма Щедрин свидетельствовал свое отрицательное отношение к либерализму вообще, к либерализму дворянскому в особенности. Щедрин критикует Чацких и Рудиных с точки зрения более высокого понимания задач освободительной борьбы, показывает их эволюцию в период 60—70-х годов в условиях резкого размежевания либерализма с демократизмом. Это была борьба за полное вытеснение либералов демократами с арены освободительной политической борьбы.

Независимо от того, солидаризируется Щедрин или полемизирует с предшественниками своей интерпретацией созданных ими литературных типов, во всех случаях это служит краткости описания. Литературный тип – это обобщение, сгусток тех или иных явлений общественной жизни. Хорошо знакомые читателю типы классической литературы освобождали Щедрина от подробных мотивировок и в то же время придавали произведению большую историческую емкость, позволяли представить самодвижение современной жизни в ее глубоких закономерных связях с прошедшим. Одно упоминание о том, что в восьмидесятые годы Ноздрев выступил в роли издателя газеты «Помои» («Письма к тетеньке»), – это целая сатирическая картина с огромным подтекстом, разоблачавшая и клеймившая позорных героев политической реакции. В стремлении к лаконизму сатирической обрисовки современных типов Щедрин порой прибегал к «скрещиванию» прежних литературных героев, производя от них новую сатирическую генерацию. Так, в «Дневнике провинциала в Петербурге» появляется адвокат Александр Иванович Хлестаков – сын гоголевского Хлестакова, а в «Господах Молчалиных» адвокат Подковырник-Клещ – побочный сын Чичикова и Коробочки. Соответствующее литературное происхождение делало без дальнейших пояснений понятным свойство производного сатирического типа. Указание, что адвокат Подковырник-Клещ является сыном Чичикова и Коробочки, позволяло обрисовать сущность новорожденного литературного героя всего одной фразой: «Отец – пройдоха, мать доточница; какому уж тут плоду быть!» (XII, 323).