Текст книги "Первое апреля октября"

Автор книги: Алексей Притуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Один-над-ца-а-ать!.. – понизил таксист голос до баса.

– По-о-олночь!.. – провозгласил я с последним ударом.

Но удар оказался не последним. Часы продолжали бить. Не правда ли, это ужасно, когда часы, отбив положенное время, не умолкают. Если вы бывали в подобной ситуации, вы несомненно поймёте, о чём я говорю. Время – эта совершенно непознанная человеком, дикая стихия – словно сошло с ума и вдруг, ровно в полночь, решило остановиться. Достаточно представить себе часы, которые неумолчно отбивают один и тот же час – день за днем, месяц за месяцем, год за годом, – чтобы понять весь ужас, охвативший меня в ту минуту; достаточно, чтобы на голове зашевелились волосы.

– Так бывает, – ответил из машины таксист на мой недоуменный испуганный взгляд. – Часовщик опять забыл смазать механизм.

– Механизм, – повторил мальчик. – График…

А часы между тем продолжали бить.

Ребёнок теперь занялся тем, что сопровождал каждый удар курантов ударом в барабан: «Буммм!.. Буммм!.. Буммм!..»

Надо было отдать ему должное – у него довольно неплохо получалось попадать в ритм боя часов, он почти не ошибался, не опережал его и не отставал.

Мне вдруг стало грустно. Слушая этот двойной бой, я очень остро ощутил, как уходит в никуда время, я буквально почувствовал, как из меня по капле вытекает жизнь.

Все бы ничего, но часы не остановились и после двадцать четвертого удара (на что я втайне надеялся; в смысле, что они все же остановятся), а продолжали уверенно громыхать дальше.

– Ну, всё, – произнес таксист весело и с шаловливой улыбкой, – загадывайте. Сколько жить осталось.

– У нас так многие гадали, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд в его сторону. – И еще ни разу часы не ошиблись. Кто будет загадывать?

– Я! – поднял руку мальчик совсем как на уроке в классе, прежде, чем я успел что-нибудь произнести.

– Давай! – ответил таксист, приостановив свое вязание и приготовившись считать удары.

Словно послушавшись его, часы, которые на время умолкли, сделали первый удар.

– Раз! – произнесли мы хором.

Наши лица застыли в ожидании следующего удара. Но его не последовало. Его не было ни через секунду, ни через две, ни через десять. Часы больше не били. Забегая вперёд, скажу, что они не били больше никогда.

– Всё, стало быть, – рассмеялся таксист, обратившись к ребенку. – Немного же тебе осталось, малыш!

Он, улыбаясь, покачал головой и вернулся к своему вязанию.

Мальчик совсем не расстроился, как можно было бы ожидать. Вместо этого он стал размеренно бить в барабан, соблюдая ритм боя часов и считая удар за ударом. Вслед за ним принялся считать водитель. К нему присоединился и я.

Лишь когда ребёнок досчитал до ста, он остановился.

– А иди-ка, хлопец, садись! – позвал его таксист, открывая заднюю дверь машины. – Озяб, наверное, совсем.

Мальчик, который действительно выглядел замёрзшим, немедленно покинул свое место на барабане, забрался на сиденье такси и захлопнул дверь.

Только теперь я почувствовал, насколько устали мои ноги от долгого стояния на месте и предыдущей продолжительной прогулки.

Я нарочито громко постучал тростью об асфальт, пытаясь привлечь внимание водителя к своей персоне. Но он шевелил губами – видимо, отсчитывая петли вязания, – и был чрезвычайно погружён в свое занятие.

Я с грустью подумал, что мне предстоит провести остаток ночи на темной и холодной сентябрьской улице. Но делать было нечего, не просить же, в самом деле, таксиста пустить в машину и меня.

Впрочем, я довольно быстро нашёл выход из положения. Я занял еще не остывшее место мальчика на его барабане. Сидеть ведь гораздо теплее, чем стоять. А мой тёплый плащ, поверх костюма, жилетки и рубашки с галстуком, не позволит ветру обглодать мою плоть. Ведь самое страшное – это ветер, а не холод сам по себе. Тем более, что сентябрь выдался довольно-таки теплым.

На барабане сидеть было весьма удобно – мои-то ноги вполне себе доставали до асфальта. Я сложил руки на набалдашнике трости, положил на них подбородок и стал смотреть на моих спутников ( «собеседников» мало подходит. может быть, – компаньонов?).

– Эй, не спите! – окликнул меня водитель со смехом.

Наверное, я и правда задремал, чем и насмешил таксиста. Во всяком случае, в конце улицы я заметил удаляющуюся от нас парочку. Прежде я их не видел. Мимо машины они прошли, должно быть, не меньше десяти минут назад. Значит, я действительно спал.

Чтобы согреться, разогнать сонный озноб и саму сонливость, я воскликнул:

– А вот посмотрим-ка, сколько осталось мне!

И стал размеренно бить кулаком в барабан, стараясь соблюдать ритм часов на башне, и отсчитывая каждый удар.

Мальчик сначала, кажется, заинтересовался моим гаданием, но уже на третьем или пятом ударе зевнул и отвернулся. Наверное, ему хотелось спать. Да, он согрелся в тёплой машине и его клонило в сон. Водитель же такси вообще никак не реагировал на мою игру – он был слишком занят своим вязанием.

На шестьдесят четвёртом ударе мне стало страшно. Я не предполагал прожить такую долгую жизнь. Поэтому немедленно перестал бить в барабан. Вместо этого достал из внутреннего кармана свою любимую записную книжку в кожаном переплете с золотыми уголками ( если вы писатель, то наверняка у вас есть подобная), отстегнул кнопку, взял из специального кармашка маленький карандаш и записал чуть ниже сделанной недавно записи о циклопе: «Не бей в барабан, если не уверен, что тебе это нужно». Потом я закрыл книжку, аккуратно застегнул кнопку и вернул свое богатство на место – во внутренний карман пиджака.

Только тут я обратил внимание, что та парочка, которую я видел в конце улицы удаляющейся от нашей компании, теперь возвращается. Они были уже не более чем в двух десятках метров от нас. Может быть, обратно они шли быстрее.

Ничего особенного нельзя было сказать об этой паре – пара как пара, самые обычные люди: мужчина в светло-коричневых, почти желтых, ботинках и такого же возраста женщина, о которой нельзя было бы даже твердо утверждать, красива она или нет. Она шла рядом со своим спутником, держа его под руку и склонив голову ему на плечо. Вероятно, они просто прогуливались перед сном, во всяком случае, не было никаких оснований заподозрить их в чем-либо нехорошем.

Через пару минут они поравнялись с машиной и остановились напротив, на другой стороне улицы. Там они принялись о чем-то перешептываться. Как я ни пытался по выражению их лиц понять, о чем идет речь, сделать этого я не смог. Лица их абсолютно ничего не выражали, кроме ночи. Женщина стояла, всё так же склонившись головой на плечо своего спутника, а он – положив свою голову на ее пышную прическу.

Наконец, их диалог закончился и они перешли дорогу, приблизившись к машине со стороны водителя. Тот, словно и не видя их, продолжал вязание. Я заметил теперь, что его заготовка значительно увеличилась в размерах за последнее время. По форме изделия невозможно было догадаться, что же именно водитель вяжет, можно было только предположить: сомбреро.

Подойдя к машине, пара постояла с минуту, словно не зная, что делать дальше. Потом мужчина слегка наклонился к окну водителя.

– Отвезите нас домой, – попросил он.

Таксист ничего не ответил, он был слишком поглощён своим вязанием и возможно, даже не слышал обратившегося к нему человека.

Тот неуверенно повернулся к своей спутнице, словно прося помощи. Женщина немедленно наклонилась к окошку водителя и произнесла с волнением в голосе:

– Нам очень нужно быть дома через пять минут. Жанна, наверное, уже плачет. И молоко всё выкипело.

Я поднялся и подошел к машине с другой стороны, встав от неё на таком же расстоянии, на каком стояла эта парочка.

– Простите, что вмешиваюсь, – обратился я к ним. – А кто это – Жанна?

Женщина смерила меня неприязненным взглядом и, кажется, даже фыркнула то ли сердито, то ли недоуменно. Мужчина успокаивающе погладил её по плечу и мягко произнёс:

– Ну что ты так нервничаешь, Машенька… Ведь этот господин не с умыслом спрашивает, он не собирался тебя оскорбить.

– Ведь так? – обратился он уже ко мне.

– Да, да! – горячо подтвердил я. – Разумеется! Я не имел намерения как-то вас задеть. Просто… Просто мне стало интересно… Жанна… Кхм…

Я совершенно покоробился, запутавшись в словах.

– Это вас не оправдывает! – сурово произнесла женщина.

– Да, – согласился я, – конечно, я понимаю… Простите меня… Видите ли, я… Как бы это сказать… Дело в том, что я писатель и… и мне всё интересно о совсем даже незнакомых мне людях… Поэтому… Поэтому я…

– И это вас тоже не оправдывает! – произнесла она всё так же холодно.

Я подумал, что наверное, эта женщина просто видит во мне конкурента в очередь на такси и оттого так строга со мной. Ведь я же действительно никак не собирался её задеть.

– Я не хочу ехать на этом такси! – заверил я на всякий случай.

– Это правда? – произнесла она уже теплее, и я похвалил себя за проницательность.

Проницательность для писателя – одно из важнейших качеств, уверяю вас; пользы от неё писателю ничуть не меньше, чем психологу, а то и больше. Но, заявляю вам, проницаемостьдля любого автора важна не менее, а то и более.

– Чистейшая правда! – подтвердил я радостно и горячо.

Она совсем оттаяла и даже улыбнулась мне.

Но в это время передняя дверь машины, с моей стороны, открылась и я увидел удивлённо-возмущённое лицо таксиста.

– То есть как это? – воскликнул он, откладывая свое вязание. – То есть как это вы не хотите ехать? А ради чего же я, скажите на милость, стою здесь уже битый час? Ваш мальчик сидит у меня в машине. Я и счётчик давно уже включил.

– Да, но… – попытался возразить я.

– Что же это вы, а?! – осуждающе покачал головой таксист.

– Но это не мой мальчик, – возразил я.

– Какой подозрительный тип, – донёсся до меня шёпот женщины, направленный в ухо её спутнику. Тот лишь молча кивнул, но взгляд его, обращенный на меня, сразу стал суше, строже, колючее, неприязненней.

– Ради своего удобства некоторые готовы отказаться даже от ребёнка, – добавила дама уже громко, глядя на меня с презрением.

– Отвезите же нас, домой, – сказал её спутник, обращаясь к таксисту.

– Такси занято, – ответил водитель, даже не оборачиваясь к мужчине. Глаза его были обращены на меня.

– Ещё и лгун! – произнесла женщина. – Ведь говорил, что не хочет ехать.

– Да, – закивал я, – я действительно не хочу…

– То есть хочу, – поправился я, чтобы не обидеть таксиста, – но… мне некуда сейчас ехать… я направляюсь в издательство. Я писатель.

– Мой барабан! – напомнил мне мальчик с заднего сиденья. Кажется, он задремал, но наш разговор разбудил его. – Не забудь барабан!

– Да, конечно, – кивнул я, делая шаг обратно к барабану.

Но я не успел. Потому что женщина, проявляя совсем не женскую прыть, очень быстро обежала машину и уселась на инструмент, прямо на моё, ещё не остывшее, место. Усевшись и оправив платье, она победно взглянула на меня.

– Вам-то что, – пояснила она своё поведение, – вы-то сейчас уедете. А нам ещё битый час сидеть тут и ждать трамвая.

– График, – сказал мальчик, высовываясь в окно такси.

А спутник женщины, выказывая полную с ней солидарность и распрощавшись со своей робостью, почти уверенным шагом обошёл такси и тоже присел на краешек инструмента, рядом с ней.

– Но позвольте, – возразил я. – Я не могу уехать без этой вещи.

– Так не езжайте, – равнодушно пожала плечами дама.

– Не езжайте, – как эхо повторил ее спутник.

– Но вы же прекрасно понимаете, что я долженехать, – попытался я убедить их, налегая на «должен». – Меня ждёт такси, видите?

С последними словами я повернулся к машине, так, чтобы мое «видите?» было одновременно и обращением к водителю: дескать, вот, посмотрите, не я виноват в том, что вам приходится ждать.

Парочка равнодушно посмотрела на машину, на лицо шофёра, уже начинавшего терять терпение, на барабан, на меня.

– Наверное, следует вызвать полицию, – произнес таксист угрожающе.

– Да, – согласился я. – Будьте любезны, сообщите им по рации.

– У меня нет рации, – ответил водитель, снова принимаясь за вязание. Наверное, он совсем отчаялся уехать сегодня с этого места.

– Как же это у вас нет рации?! – удивилась дама. – То есть, если с пассажиром что-то случится, вы не сможете даже известить кого следует?

– Ужас! – последовал тихий возглас её спутника.

– Да как же можно ездить в нашем такси! – возмутилась женщина. – Что за разгильдяйство! Куда смотрят власти?! Даже в такси гражданин не может чувствовать себя в безопасности!

– У меня естьрация, – пояснил шофёр. – Просто она сломалась.

– А, – вздохнула женщина уже успокоенно.

– Вот видите, – обратилась она ко мне, – у него всё же есть рация, зря вы волновались.

– Совершенно напрасно, – подтвердил её спутник.

Действительно, мне стало намного спокойнее. Я даже почувствовал себя почти уютно на этой неуютной улице. Всё же безопасность жизни значит для простого обывателя, вроде меня, очень много.

Меня подспудно тревожила только одна мысль. Вернее – две. Во-первых, мне надо было ехать. Во-вторых, я не мог уехать без инструмента, а значит, мне следовало как-то выручить мой барабан.

Между тем, эта пара, кажется, совершенно не собиралась идти на мировую. Они поудобнее устроились на инструменте, прижались друг к другу. Дама закурила длинную сигарету, положив голову спутнику на плечо. Он снова, как и ранее, положил свою голову на её прическу.

На их лицах отображалось полное умиротворение, словно иначе как сложившись головами ( ну а как ещё выразить? не расписывать же ещё раз, как они клали свои головы: она на плечо спутнику, а тот – сверху на её голову), сидя на чужом барабане посреди ночной сентябрьской улицы, они просто не могли существовать.

Раздался сигнал, который был так резок и неожидан, я бы даже сказал – неуместен посреди этой идиллии, что я подпрыгнул.

Это таксист нажал на клаксон – то ли случайно, то ли желая таким образом поторопить меня.

Как тут же выяснилось, этот резкий сигнал не был случайным. Таксист наклонился к дверце с моей стороны и смотрел на меня нетерпеливо и осуждающе.

Нужно было что-то делать. Нельзя было больше ждать, пока эта парочка надумает покинуть барабан, да и надеяться на это было бы по крайней мере смешно. Они совершенно очевидно не собирались уходить, пока не придет трамвай. Вновь уснувший и теперь разбуженный клаксоном мальчик выглянул в окно. Его небесно-голубые глаза смотрели на меня – кажется, тоже с укором.

Но что я мог сделать! Не стаскивать же мне, в конце концов, эту милующуюся парочку с барабана силой! Да я и совсем не был уверен, что дама не даст мне достойного отпора. Что касается её спутника, то с ним я бы, пожалуй, справился. Но перед этой женщиной я почему-то робел. К тому же, я так и не выяснил, кто такая Жанна.

– Послушайте, – вдруг обратилась ко мне дама. – А куда вы едете? Быть может, мы уедем вместе с вами?

Такой возможности я не предусмотрел, но сейчас она мне понравилась – это был шанс поднять их с барабана.

– А куда мы едем? – спросил я у таксиста, который давно уже вернулся к своему занятию. Его сомбреро ( то, которое он предположительно вязал, а не то, которое было у него на голове) увеличилось в размере еще больше.

– Обратно, – буркнул он, не отрываясь от вывязывания петель.

– Обратно, – повернулся я к даме. – Такси едет обратно.

– Вам надообратно? – спросил я с надеждой через мгновение.

– Обратно? – переспросила женщина. – Обратно…

На минуту она, казалось, погрузилась в раздумья. Следя за её выражением лица, я то воспрянал ( или как там ещё несовершенный вид от «воспрянуть»?) духом, то падал в пропасть тревоги.

Наконец дама утвердительно кивнула и воскликнула:

– Да, конечно же! Как я могла забыть! Конечно нам нужно обратно!

– Дорогая, прости! – взмолился её спутник, – у меня совсем вылетело из головы, что нам нужно обратно.

Они одновременно встали с барабана и направились к машине. Подойдя, взялись за ручки дверей, дама – у передней, ее спутник – у задней.

– Куда вы? – спросил шофёр, не глядя на них, не отводя глаз от вязания. Его пальцы мелькали так, что их невозможно было рассмотреть.

– Обратно, – ответила дама.

– Но вас здесь не было, – возразил таксист.

– А где же мы, по-вашему, были? – удивилась женщина.

– Где? – поддакнул её спутник.

– Там, – кивнул водитель на барабан, не оставляя работы.

Опасаясь, что они сейчас вернутся и снова займут место на моём барабане, я сделал быстрый прыжок к нему и уселся.

Потом я достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку ( ну, вы знаете, ту самую). Щелкнув кнопкой, вынул из специального кармашка небольшой карандаш, нашёл чистую страничку и записал там: «Не спеши обзавестись барабаном, если не уверен, что сумеешь сохранить своё место на нём».

Но мои конкуренты, кажется, не собирались возвращаться

Хлопнули двери машины.

Послышалось мягкое и довольное рычание двигателя.

Такси медленно тронулось с места и, набирая скорость, двинулось в сторону площади.

Уж не знаю, как им удалось так быстро склонить на свою сторону водителя – буквально за какую-то минуту, пока я записывал мысль. Но факт оставался фактом – такси уже скрылось за поворотом. А я остался один сидеть на моем барабане без всякой…

– Хватит! – обрывает меня доктор. – Вы сумасшедший, вы опять всё перевернули с ног на голову в вашем больном воображении. Вы всё придумали. Поймите же, что вашего мира не существует, как не существует и вас – такого, каким вы себя представляете. Вы безумец.

– Что есть безумие? – возражаю я философски и чуть иронично. – Безумие, друг мой, – это лишь иной взгляд на реальность. Выражаясь вашим языком, это вставание на голову. А вставание на голову – не лучший ли способ заглянуть под юбку реальности?

– Бред! – восклицает он горячо. – Бред! Вы больны. Ничего нет: нет вас, мальчика, барабана. Нет даже меня.

– Мы все больны, – мягко успокаиваю я. – Кто-то более, кто-то менее. Вот вы, например, – более.

– Бред… – произносит он уже без надежды. – У вас шизофрения.

– Как смело вы ставите диагноз, доктор! – улыбаюсь я. – Не мне же рассказывать вам, профессору психиатрии, что нет такой болезни как шизофрения.

– Глядя на вас, я начинаю думать, что есть, – парирует он. – Вы меня утомили… Закончим сеанс.

– Как скажете, – соглашаюсь я, рассматривая рукав рубашки, снимая с него прилипший волосок. – Но помните, доктор: такси обратно – не будет.

– Он бросает на меня взгляд, от которого мне хочется взять лежащий в столе нож для бумаги и этим ножом отрезать ему ухо. Но я сдерживаю свой порыв. Все-таки я силён, я опять победил доктора.

– Санитар! – зовёт он, словно прочитав мои мысли.

– Ау! – иронично улыбаюсь я. – Успокойтесь, доктор, вы же прекрасно знаете, что он не придёт. – и добавляю зловеще: – Никогда больше санитар не придёт на ваш зов.

– Ну так позовите же его вы! – взмаливается он. – Пока я окончательно не сошёл с ума.

– Разумеется, доктор, – соглашаюсь я. – Не смею вас больше задерживать.

На мой зов приходит массивный санитар с лёгкой косинкой в левом глазу.

– Проводите доктора в палату, – говорю я ему небрежно. – Хлорпромазин, полтора, атропин и аспирин внутривенно… Да, и не давайте ему витамины!.. Он от них волнуется.

Когда санитар уводит доктора, я достаю из внутреннего кармана пиджака мою любимую записную книжечку в кожаном переплете с позолоченными уголками и кнопкой. Отстегнув кнопку, я беру из специального кармашка коротенький карандаш, нахожу чистую страницу и записываю: «Реальность – это такси в безумие».

Перечитав эту фразу несколько раз, полюбовавшись аккуратным красивым почерком, я дописываю чуть ниже: «Безумие – это такси в реальность?».

Потом я вкладываю карандаш обратно в кармашек, защёлкиваю кнопку и прячу записную книжку во внутренний карман пиджака под белым халатом.

Немного ослабив галстук, я несколько минут просто сижу, покачиваясь в удобном кресле и не о чём не думая.

Потом встаю и иду в маленький кабинет, позади большого. Там я открываю шкаф, в котором стоит массивный красный барабан с желтой лентой и галунами ( так ли это называется? так и не знаю), и несколько раз размеренно бью по натянутой коже инструмента.

«Буммм!.. Буммм!.. Буммм!..» – ворчит спросонья разбуженный циклоп (Ciclops Vulgaris H.).

В тринадцать двадцать по москве

Пролог

Иван Мессершмидт по прозвищу Партизан, стрелочник вокзала Богаделенск Пассажирский проснулся в зарослях бузины от странного ощущения, что время пошло вспять.

В пьяном угаре ему снился ужасный сон: бледный мальчик в белой пижаме ходил по ночным и пустынным железнодорожным путям и звал его, силясь перекричать нарастающий хор Богаделенских бабушек, которые где-то разгульно-яростно распевались на «Room of Angel» композитора Акиры Ямаоки. Ивану было жутко, он прятался глубже в кусты бузины, рискуя свалиться в овраг, и уходил огородами. А московский поезд на тринадцать двадцать горестно кричал и плакал и звал своего верного стрелочника…

Окончательно проснувшись, он некоторое время пытался сообразить, где же до такой степени ушпалился вчера, но так и не смог определиться: на поминках или на свадьбе. И только случайно обнаружив в кармане телогрейки белое вафельное полотенце, понял, что был таки на похоронах. И даже смутно припомнил гром-бабу со странной кличкой Зан ачка, произносившую речь в память упокойного.

Выбравшись из зарослей бузины, где всегда спал, будучи в нетрезвом состоянии, Мессершмидт поднялся по откосу, с трудом преодолевая осыпающуюся гальку, и почти бегом направился к разводной стрелке.

1. Вокзал

Люди лежали на рельсах плотно, голова к голове, буквально яблоку негде было упасть. Череда этих голов – чёрных, белокурых, русых, рыжих, крашеных, в завитушках, лысых и усреднённо стриженых – уходила за вокзальный горизонт, как чётки из разносортных арбузов и тыкв.

Это совершенно точно не было сном. Пётр Сергеевич был абсолютно уверен, что всё происходит на самом деле.

Ведь проснулся он ещё в начале девятого. Пил невкусный кофе и следил за раздражённой женой, которая уверенно и молча собирала вещи, чтобы уйти от него навсегда и тем самым испортить ему выходной. Если бы она собирала вещи не молча или хотя бы не так хаотично, что бывало уже не раз, Пётр Сергеевич, возможно, нашёл бы кофе неплохим и не пришёл на вокзал. Но по всему выходило, что в этот раз ему точно грозил бракоразводный процесс.

– Может быть, пообедаем вместе, Нинок? – робко предложил он напоследок. Жену свою Пётр Сергеевич боготворил, ей поклонялся и стряхивал с неё пылинки.

– Нет уж, Бредяев, – холодно ответила стремительно становящаяся бывшей жена. – Иди ты в задницу. И не смей называть меня этим идиотским прозвищем, тысячу раз тебе говорила!

Уже у двери она окончательно добила несостоявшегося мужа:

– Никогда ты не умел быть настоящим мужиком, Бредяев. Подкаблучник!

В последнее время у неё много и часто болели зубы, так что она практически не выходила из кабинета стоматолога и пришлось удалить уже два или три зуба в нижней челюсти. Тем не менее, как видите, она могла ещё очень и очень больно укусить.

Укусив таким образом, бывшего мужа в душу и впрыснув в неё змеиный яд вины, убивающий надёжней любого другого яда, она ушла.

В десять ноль-ноль, поедая вчерашнюю холодную котлету, Пётр Сергеевич понял, что сил больше нет, что свет ему не мил и жить не хочется.

В одиннадцать пятнадцать, за кружкой пива, ему попалось на глаза расписание поездов.

В одиннадцать сорок восемь, уже два раза прочитав расписание от корки до корки, и выпив литр пива, Пётр Сергеевич внезапно понял, что московский поезд, прибывающий в тринадцать двадцать по москве, – это именно то, что ему нужно, чтобы покончить со всем и разом. Он посмотрел на часы. Часы стояли. Последние два-три дня они часто останавливались – пора было менять батарейку. Пётр Сергеевич сверился с будильником, перевёл стрелку часов на правильное время. Часы опять пошли. Кивнув, он лёг вздремнуть.

Ему приснилась недовольная толстая женщина, чьё лицо едва помещалось в маленьком окошке. Она большими кусками поедала котлеты с тарелки Петра Сергеевича, а потом предлагала оказать ему бытовую услугу, но Бредяеву было страшно смотреть в её глаза, напоминавшие циферблаты часов, поэтому от бытовой услуги он отказывался. Толстая женщина за это на него обижалась и грозилась всё рассказать его жене.

В четырнадцать десять он проснулся второй раз, весь в поту от кошмарного сна, выпил чашку мате, съел бутер сброд, как любил он выражаться, и отправился на вокзал. И увидел вереницу голов, уходящую от начала перрона к горизонту…

Пётр Сергеевич растерянно огляделся в поисках хоть какого-нибудь просвета в головах. Вотще! Просвета не было.

– Эй, Бредяев! – окликнули его откуда-то из левого ряда возлежащих.

Повернувшись на голос, он узрел весёлое лицо своего коллеги, кладовщика Пронькина. Тот лежал, подложив под голову носовой платочек в синюю полоску – всегда любил комфорт.

– Тут мест нет, – приятельски пояснил Пронькин. – Говорят, до самого шестого километра всё занято. И обратился к соседке, полноватой даме в наспех набранной на бигуди причёске: – Может, уплотнитесь чуток, мадам? Товарищу место нужно. Сослуживец мой.

– Некуда мне уплотняться, – нервически дёрнула головой дама. – Мне Колбасин в затылок дышит. Двадцать два года уже дышит в затылок, сволочь.

– Ну, теперь недолго ему осталось дышать, – ободрил её Пронькин.

– Любовью дышу, – прозвучал Колбасин, бухгалтер из автоколонны номер тринадцать тридцать девять. – Исключительно, Мариночка, любовью.

– Да кто ж не знает-то, – покривилась дама. – В нашем доме половина мужиков ею дышат. – И зачем-то пояснила для Петра Сергеевича: – Любка это, из первого подъезда. Продавщицей в «Мазафака» работает, стерва такая. Через неё вся его, – кивок за спину, на мужа, – автоколонна прошла, да не по разу.

Где-то прогудел маневровый. Пахн уло дизелем, весёлым машинистом и перевозимой подопревшей древесиной.

«Рейс номер шестьсот шестьдесят шесть, Москва-Богаделенск, задерживается на неопределенное время», – вдруг объявил гнусавый женский голос диктора, больше подходящий торговке семечками с Южного рынка. Голос был преисполнен ехидства, как показалось Петру Сергеевичу.

– Бар-р-рдак! – привычно прокомментировал муж нервной дамы, Колбасин.

– Страна дураков, – подтвердил тощий клерк справа, почти невидимый за потным толстяком в зелёных подтяжках, который давно уже мирно спал, поэтому не поддержал общего возмущения, а только пошлёпал во сне губами-варениками.

Ропот пошёл по головам, удаляясь в сторону вокзального горизонта, чтобы через пару минут вернуться шорохом океанского прибоя: «Беспредел!», «Всё как всегда!», «Это сколько же нам тут ещё лежать?», «Да подвиньтесь вы хотя на йоту!»

«Что за флэшмоб!» – выругался мысленно Пётр Сергеевич.

«А ведь поезд, пожалуй, не пройдёт, – подумалось в следующий момент. – Где ж ему пройти по стольким-то шеям!»

– Perdoneme se?or, fuma Usted? – спросил откуда-то из-под его правой ноги мужской голос с латиноамериканским прононсом.

Пётр Сергеевич пробежался взглядом по усатому, смуглому и остроносому лицу то ли аргентинского, то ли уругвайского подданного и достал пачку сигарет. Протянул:

– Por favor, se?or.

– Muchas gracias! – сердечно поблагодарил черноглазый носитель испанского.

– De nada, – кивнул Бредяев.

– Дай уж и мне сигарету, что ли, – окликнул Пронькин. – Я как-то наспех собрался, ничего с собой не прихватил.

Пётр Сергеевич удовлетворил просьбу сослуживца, поднёс ему огоньку.

– А ты чего здесь? – воспользовался случаем поинтересоваться.

– Да ну его, – махнул рукой лежащий на боку Пронькин. – Выхода нет. Проворовался, понимаешь. В особо крупных размерах.

– Вот из-за таких как вы и стоит Россия на коленях, – изрёк из-за жениных бигудей свернувшийся калачиком Колбасин. И добавил не без опаски: – Вор-р-рюга!

– А ты чего? – проигнорировал реплику Колбасина Пронькин, обращаясь к Петру Сергеевичу.

– Жена ушла, – пояснил тот.

– Как я вас понимаю! – прогундел тощий клерк, приподнимаясь на локте из-за туши в зелёных подтяжках.

– От хороших мужей жёны не уходят, – презрительно изрекли бигуди.

– Неудачники, – бесцеремонно резюмировал Колбасин, целуя супругу в плечо под домашним халатом. Плечо незамедлительно и недовольно дёрнулось, отметая супружеские заигрывания.

– Вы правы, – согласился Пётр Сергеевич, поглядывая на часы.

Часы показывали пятнадцать двадцать стремительно уходящего местного времени, то есть, тринадцать двадцать по москве. Надо было экстренно искать себе место в череде отчаявшихся голов, пока не вышло то неопределённое время, на которое опаздывал поезд.

А со стороны Мариупольской ступила на платформу колонна людей в белых халатах – человек пятнадцать или около того. На грудь каждого свисала с шеи, на верёвочке, табличка с надписью «Я нарушил клятву Гиппократа». В заднем ряду двое, всё в тех же белых халатах, – трубач и валторнист – бодро, но фальшиво, выдували «Прощание славянки». Дойдя до железнодорожного полотна, колонна в нерешительности сбилась с шага, потом остановилась. Духовые осипли и, нестройно пукнув ещё пару раз, умолкли. Клятвопреступники циничными взглядами окинули вереницу голов и бодрым маршем, но уже без музыки, двинулись в сторону горизонта. Пётр Сергеевич, не долго думая, посеменил следом за эскулапами.

2. Карма машиниста Саддукеева

Машинист Саддукеев не любил опаздывать, но неизменно опаздывал. Вот уже одиннадцать лет он трудился на маршруте Богаделенск-Москва-Богаделенск, и одиннадцать лет Алевтине Павловне, пожилой и усталой диктору вокзала Богаделенск Пассажирский, приходилось извещать ждущих отъезда пассажиров и жаждущих встречи встречающих об очередном опоздании московского. Саддукеев пытался оправдать свою непунктуальность однажды испорченной кармой, но утешения ему это не приносило и выговоров по службе избежать не помогало.

Саддукеев любил родной Богаделенск, эту обитель мещан и памятников композитору Глинке. Здесь прошли его резвое, неутомимое на проделки детство, притихшее на задней парте отрочество и пылкая, но невезучая юность. Здесь ждала его возвращения тайная взаимная страсть – Сулико Родионовна Тетенникова, преподаватель биологии.

Сегодня он никак не должен был опоздать – ведь преподаватель Сулико Тетенникова намекнула ему вчера по телефону, что должна сообщить что-то очень важное и для этого встретит его на вокзале.

Если бы Саддукеев получше разбирался в жизни и женщинах, он бы знал, что когда та или другая хотят сообщить тебе нечто важное, готовиться нужно, на всякий случай, к худшему. Впрочем у женщин, в отличие от жизни, всего два варианта важных известий: либо она собирается поведать тебе, что устала от неопределённости и намерена пересмотреть ваши отношения, либо с трепетом и придыханием огорошить твоим назревшим отцовством.