Текст книги "Первое апреля октября"

Автор книги: Алексей Притуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Хитрый стул

«Безумие – это реальность, которая существует вне нашего восприятия»

Он опять, опять обманул меня! Он хитер, да, он дьявольски хитер! Когда я так неожиданно оглянулся, он скромно стоял позади меня – старый венский стул красного дерева, изготовленный мастером Берле Якобсоном из Эгрё в 1877 году. Он просто насмехается надо мной!

День за днем длится наша упорная борьба. И каждый раз я остаюсь в дураках. Он, этот хитрец, этот демон, всегда успевает принять вид самого обычного, скромного, без претензий, стула. Вот и сейчас… Я испробовал новую тактику. Придя к завтраку, я выдвинул его из-под стола, поставил позади себя, чуть левее, и затеял ссору с Эвелин (это моя жена). Я начал выговаривать ей за то, что она положила в суп клецки. Я попытался напрочь забыть о стуле, я сосредоточился, я полностью сконцентрировался на произносимых мною резких фразах в адрес жены, я весь ушел в ссору, но внутренне, где-то в глубинах моего сверхчувствительного мозга, я был остро напряжен – я ждал. И вот, в тот момент, когда, как мне казалось, демон потерял бдительность, я вдруг резко обернулся…

Он скромно стоял позади меня – старый венский стул красного дерева. Он упорно не хотел поддаваться на мои уловки и открыть мне свою сущность. Раскрасневшаяся жена порывисто встала из-за стола и выбежала из столовой, бросив: «Ты просто несносен!» Маргрета, моя пятилетняя дочка, смотрела на меня, приоткрыв рот и приплюснув нос ложкой. Я чертыхнулся, сердито пихнул моего врага и ушел в свой кабинет – есть мне уже не хотелось.

Мы с Эвелин купили этот стул на аукционе, года два назад, за сорок пять тысяч. Сначала все было хорошо – этот хитрец медленно и аккуратно вживался в мою семью, входил в доверие. И он умудрился на какое-то время обмануть даже меня. Но потом я стал замечать, что этот стул совсем не таков, каким кажется. Едва я поворачивался к нему спиной, как по коже моей сразу пробегал липкий холодок страха. Едва я садился на него (он принадлежит мне, главе семьи), как душа моя давала трещину и я чувствовал, что только одна половина меня остается сидеть во главе стола, на этом стуле, другая же – переходит в другое измерение, в иной мир, таинственный и странный. Я чувствовал, как некий демон разевает за моей спиной пасть, готовясь поглотить меня, отправить меня в свои огненные внутренности. А быть может, позади меня разверзался бездонный провал, черная дыра, способная в один миг перебросить меня на другой конец вселенной, на планету Зальфир, где огромные оранжевые гваллины охотятся на зеленых мух комболинги и пожирают их вместе с алмазными крылышками. А иногда – я это чувствовал – он превращался в огненный трон Великого Каббалиста, и тогда спину мою обжигали языки адского пламени и поцелуи ведьм. И каждый раз, предвидя, что вот сейчас я оглянусь, он успевал превратиться в старый невинный венский стул.

Несомненно, он умеет читать мои мысли и мне никогда, никогда не удастся перехитрить его. Но я не оставлю своих попыток, я буду повторять их снова и снова, пока не увижу его истинное лицо; и неважно, последует ли за этим смерть или новая, вечная, жизнь; ужас или радость открытия…

В кабинете я выкурил сигару, чтобы хоть немного успокоиться и привести себя в рабочее состояние. Потом сел за стол.

Мой труд подходил к концу. Я писал историю первой эры Майалинги и уже дошел до последнего похода масакеров на восток и до восстания гоблинов. Мне предстояло дать анализ происхождения слова «майалинги», в основе которого, как я установил, лежит древний рабаданский корень «майала», означающий «закат», и более позднее среднебаттийское «ллинги» – «на восходе солнца». Я предвидел, что мое толкование вызовет бурные научные дебаты в кругах историков и лингвистов по всему миру, и эта перспектива возбуждала меня, делая мой слог легким и быстрым, а мысль – отточенной как баттийский клинок. За каких-нибудь двадцать минут я написал четыре страницы и поставил точку на том, как корабли масакеров были разбросаны по всему Асмаденскому морю злой богиней Эльвингой, покровительницей туканов.

Я собрался было начать следующую главу, но мне вдруг ужасно захотелось Эвелин. Я попытался перебороть это никчемное желание и настроиться на рабочий лад, но ничего не получалось – перед моим мысленным взором стояли ее розовые трусики.

Я бросился в гостиную, но не нашел там жены. Тогда я ураганом ворвался в столовую и чуть не закричал от восторга – Эвелин была там. Они с Маргретой закончили завтрак и теперь пили чай с десертом. Дочурка что-то весело болтала, а жена, моя любимая супруга, рассеянно смотрела в окно. Она тоже думала обо мне! Я бросился к ней, обнял ее за плечи и покрыл поцелуями ее шею.

– Я услышал твой мысленный призыв! – воскликнул я в полном восторге. – Я здесь, любовь моя!

Но супруга отстранилась от меня и взгляд ее был полон удивления и даже, как мне показалось, – досады. В последнее время я часто замечал такое выражение в ее глазах. Оно раздражает меня, но сейчас я решил не обращать на него внимания и быстро расстегнул верхние пуговицы ее блузки, торопясь ощутить под ладонью упругость ее божественной груди.

– Йоган! – воскликнула она. – Мы в ссоре… Йоган… Ты с ума сошел!

Я не слушал ее, я сдавил пальцами ее левую грудь, другой рукой поднимая вверх подол платья.

– Маргрета… – тихо произнесла жена. – Не при ней же!..

Ах черт! Я совсем не обратил внимания на присутствие дочери.

– Иди, поиграй, – велел я ей.

Дочь, удивленно и испуганно наблюдавшая за нами, встала.

– Дай ребенку попить чаю, – раздраженно сказала жена, пытаясь оправить поднятый мною подол. Но я уже касался пальцами ее теплых шелковистых трусиков и был готов стерпеть подобный тон, который все же был сейчас неуместен.

– Но я хочу тебя, – возразил я как можно мягче. – Здесь и сейчас!

Я подхватил жену на руки и упал на стул, усаживая ее к себе на колени, покрывая поцелуями ее полуобнаженную грудь.

– Йоган… – сопротивлялась она. – Йоган, подожди… Давай поговорим… Нам нужно поговорить… Йоган!.. Последнее время ты…

Трусики были не очень прочными и я легко разорвал их, чувствуя как все сильнее закипает во мне страсть. Но жена вдруг резко оттолкнула меня, вырвалась и отскочила, поставив перед собой стул. В глазах ее мелькал, кажется, гнев, и блестели слезы. Такой она нравилась мне еще больше и мое желание возросло до просто бешеной страсти…

Но тут я увидел стул, которым она отгородилась от меня, и резко обернулся. Я отчетливо увидел два гнутых витых рога за своей спиной, такие же, как не шлеме Великого Каббалиста. Но едва я увидел их, как они тут же исчезли, превратившись в спинку венского стула красного дерева…

Вот! Вот!! Вот!!! Я поймал его! Я увидел! Вот!

Сейчас он меньше всего ожидал, что я повернусь и – попался.

Я вскочил, чувствуя, как по груди и животу разливается холодок ужаса.

– Есть! – воскликнул я. – Ты видела, видела?!

Жена непонимающе смотрела на меня, а дочь испуганно оглядывала стул.

– Он здесь! – кричал я. – Здесь!

– Кто? – спросила жена.

– Этуран Туканский, – пояснил я, – повелитель оранжевых троллей, Великий Каббалист, магистр ордена Бреатурийских всадников, Отражение Черной Луны.

Жена быстро отступила на шаг, словно боялась, что я сейчас брошусь на нее, и взяла на руки дочь, которая вдруг заплакала. А я протянул к магистру руку, ладонью вперед, как требует ритуал, и произнес по-тукански заклятие:

– Элла бо наммин, элла бо сунна, элла бо тлинги, махи Этуран!

Но было поздно, поздно! Он опять успел ускользнуть от меня! В сердцах я схватил со стола соусник и запустил им в стул.

Жена с дочерью на руках выскочила из столовой.

– Я видел тебя, видел! – кричал я магистру. – И я все равно одолею тебя! Я не позволю тебе проникнуть в этот мир, чертов колдун! Элла бо наммин, элла бо сунна… Ты хитер, магистр, ты очень хитер, но, как видишь, я тоже кое-что могу. И я одолею тебя! Я отправлю тебя в Желтые Земли, в бездну Магдатукана. Там атуранги закуют тебя в кандалы и бросят твой огненный трон в море, а мне – поставят памятник из чистого наггата.

Я плюнул в магистра и ушел в свой кабинет. Меня всего трясло и я никак не мог успокоиться. Около получаса я обессиленно провалялся в кресле и успел за это время выкурить две сигары.

Едва я немного успокоился и собрался задремать, как услышал за дверью шаги и голоса. Один голос был голосом моей жены, других я опознать не мог.

– Он здесь, – тихо произнесла жена за дверью.

– Да, я здесь, – сказал я слабым голосом. – Кто там, Эвелин?

Дверь открылась и в кабинет вошли двое мужчин в белом. Едва они появились в кабинете, как я сразу почувствовал озноб, пробежавший от затылка до поясницы, как струйка холодной воды. Это были они, да, да! Это были они! Я понял это по их напряженным взглядам. Бреатурийцы!.. Они приближались ко мне, а я был безоружен.

– Добрый день, местер Хедсвальд, – сказал один спокойно и тихо. – Что случилось?

– Эттале, та бреатури! – крикнул я. – Эттале каме сунна!

Они приближались, понимающе переглядываясь. Я не мог пошевелиться, я чувствовал скованность и слабость во всем теле.

– Успокойтесь, местер Хедсвальд, – сказал второй. – Мы ваши друзья, мы поможем вам.

За дверью появился третий, тоже – в белом. В руках он держал странный серый балахон. Наверное, именно такие балахоны надевают на пленников Кертаниона, прежде чем отдать их полохам, которые удобно устроятся на шее жертвы и будут высасывать из нее все соки, медленно, долго, бесконечно долго.

– Вы пришли за мной, – сказал я обреченно, понимая, что Великий Каббалист опередил меня, что я проиграл, что все кончено. – Пришли…

Они подошли совсем близко.

Я поглубже вдохнул и крикнул в последний момент:

– Но вы не получите меня!

И бросился на них.

Борьба была недолгой, я был слаб, а их – трое. В одну минуту они повалили меня на пол и ловко запеленали в балахон так, что я не мог и пальцем пошевельнуть, а только яростно болтал ногами, которые оставались свободными.

– Давно это с ним? – спросил один из всадников у жены.

– Не могу сказать, когда это началось, – ответила она. – Но заметно стало около года назад… И все хуже, хуже…

– Коварная Эвелинга, покровительница туканов! – крикнул я ей. – Так это ты, ты предала меня в руки мучителей масакеров!

За спиной богини я увидел Маргрету, испуганно глядящую то на меня, то на Эвелингу, то на бреатурийцев.

Всадники поставили меня на ноги, вывели из кабинета.

– Мама, – услышал я голос дочери, – а папа вернется?

– Вернется, девочка моя, – ответила богиня. – Он скоро вернется.

– Я боюсь, – сказала Маргрета.

– Ничего, моя маленькая, не бойся, – успокаивала ее коварная Эвелинга.

– Я боюсь того рогатого дяди…

Наступила минутная гробовая тишина.

– Какого… какого дяди? – произнесла покровительница туканов.

– Того, что прятался за спиной у папы, когда ты сидела у него на коленках.

– Маргрета! – воскликнул я. – Маргрета, ты видела его?!

– Не говори глупостей, моя милая! – зашипела богиня.

– Да, – настаивала дочь. – У него были кривые рога, и желтые глаза, и красный плащ, и палка в руке…

– Магистр! – провозгласил я. – Да, это был он – Отражение Черной Луны!

Один из всадников злобно дернул меня и толкнул к двери. Я успел услышать как Эвелинга шлепнула дочь и что-то сказала ей повелительно. А дочь заплакала, повторяя: «Он злой, злой! Он хочет убить папу!»

Бреатурийцы вытолкали меня за дверь и потащили к лифту. Впихнув мое спеленатое подобно мумии тело в кабину, они довольно рассмеялись.

– Всегда с ними так, – сказал один по-тукански.

– Ничего, – ответил второй, – теперь дело пойдет на лад.

– Девчонка тоже видела, – задумчиво вставил третий.

– Дойдет очередь и до нее в свое время, – усмехнулся второй.

Маргрета?! Моя дочка?! Нет!

Я закричал, подпрыгнул как можно выше, больно ударившись при этом о крышу кабины, и что было сил рухнул на пол лифта в надежде, что канаты не выдержат и мы сорвемся вниз, в пропасть, в бездну Огалла. И я увидел, как в руке одного из всадников мелькнул короткий, серебристый, не длиннее двух пальцев, туканский кинжал.

– Сейчас я успокою его, – сказал он, хватая меня за руку…

In the death car

Он подобрал её на объездной – маленькую, промокшую, неуютно нахохлившуюся несмышлёным воронёнком под унылой сентябрьской моросью.

– Привет, – бросил, наблюдая, как она садится рядом, пропахшая вечерним дождём и дорогой. И ещё, кажется, алкоголем немного. С её черных волос, сбившихся в обиженные пряди, стекало и капало.

– Привет, – неуверенно улыбнулась она. – Я тут тебе намочу немного?

– Только немного, – кивнул он, выезжая с обочины на дорогу. – Куда едем?

Она недолго посмотрела на дождевую сыпь в свете фар, застилающую всё впереди, отрывающую их от мира. Пожала плечами.

– Куда хочешь.

– О! – улыбнулся он. – Как редко приходится слышать такие слова от одиноких промокших девушек. Слишком редко, чтобы этот мир не казалось старым хмурым задротом, не знающим, куда и зачем он едет… Извини.

Она снова пожала плечами, всё пытаясь так пристроить свои локоны, чтобы с них не текло за воротник чёрной блузки под чёрной же джинсовой курточкой. Чёрная сумочка на плече. Чёрные джинсы. Ах!..

А она, вся, казалось бы, отдавшись своей причёске, то и дело бросала осторожные взгляды на его настойчиво равнодушный профиль, на галстук поверх белой рубашки, проглядывающей в отвороты плаща. И кажется, улыбалась одними глазами.

– Куришь? – поинтересовался он, доставая из бардачка пачку «Мальборо».

– Нет, – помотала она головой, обдав его щёку десятком мелких, колких и пахучих брызг. – Ой… прости. А ты кури, если хочешь, я нормально переношу.

Щёлкнула зажигалка. Его ноздри раздулись. С лёгким «пых-х» выпорхнул между тонких губ сизый клуб дыма. А фары выхватывали из темноты чахнущие вдоль дороги простуженные вётлы. Где-то в небе, слабым намёком на самое себя, проглядывала иногда полная луна. Скоро кончится дождь…

– Хорошая у тебя машинка, – оглядев салон, сказала она, чтобы что-нибудь сказать.

– Угу, – кивнул он. – Правда, она не моя.

– А-а… – понимающе кивнула она. – Жены…

– Угнал, – коротко пояснил он. – Полчаса назад.

– Ух ты! – неожиданно весело выдохнула она, поглядывая на него с откровенным любопытством. – Тебя, наверное, уже ищут?

Он глубоко затянулся, молча пожал плечами.

– Наверняка, – улыбнулся, повернувшись к ней. – А ты что забыла на кольцевой, одна, на ночь глядя?

– Как здорово! – произнесла она, не ответив на его вопрос. – Нас будет преследовать полиция! С сиренами и этими… маячками! Вау!

– Любишь адреналин? – кивнул он утвердительно.

– Ты, похоже, тоже не прочь.

– И не боишься?

– Чего? Не я же угнала машину, – улыбнулась она. – Тем более, что ты всё равно уйдёшь от них.

– Уйду, – согласился он.

Объездная забирала влево, уводя вокруг коробок старого квартала на юг – к речному вокзалу.

– Романтично-то как! – вздохнула она, поглядывая на него по-ребячески задорно. А чёрный и влажный локон упал вдоль виска. И глаза у неё были чёрные, влажные, с искорками, как звёздочки или брызги шампанского.

– А зачем тебе тачка? – поинтересовалась она, поглядывая на одинокий жёлтый глаз светофора впереди.

Он чуть сбавил газ перед светофором – ненужная сейчас привычка. Посмотрел на неё.

– Не могу в такую погоду сидеть дома. Когда такая… такая прелесть вокруг, когда дождь и осень и ночь, меня тянет поколесить по городу.

–  Простотянет, или конкретно на чужой машине?

– Без разницы, – усмехнулся он. – А почему ты не села назад? Отчаянная?

– Ты же открыл переднюю, – она заглянула ему в глаза. – Эй, ты что задумал, а?

– Как тебя зовут?

– Энджел. Что ты задумал?

– А меня – Марк. Не бойся, детка, не будет ничего такого, чего ты не захотела бы сама. Почитать тебе стихи?

– Кажется, я зря села в эту машину, – произнесла она то ли обречённо, то ли подзуживая его.

– Да всё нормально. Но я удивился, правда, когда тебя увидел… Ты разве не слышала про маньяка на тачке? Который подбирает голосующих девушек. Сейчас про него только и трындят по ящику.

Она покосилась на него, подтянула поближе к себе сумочку.

– А я слышала другое. Будто бы убивают водителей. Говорят, маньяк голосует на дороге, его подсаживают и… Ой, нет, нехорошая тема. Давай лучше стихи.

Он улыбнулся, вмял окурок в пепельницу, начал:

 
Осада горьких чувств, в порту – купцы с Востока,
И шквальные ветра, и мелкий дождь с утра,
И пенье водостока..
 

Вдруг резко обернулся, кажется, испугав её.

– Что? – спросила она встревоженно.

– Показалось, – бросил он. – К чёрту стихи.

– Ну и ладно, – вздохнула она. – К чёрту. Так куда мы едем, Марк?

– Да никуда. Поколесим ещё немного.

– А потом?

– Потом… – он потянулся за новой сигаретой.

– Прикури мне тоже, – попросила она.

Он протянул ей раскуренную сигарету. Попыхал второй, выпустил из ноздрей курчавые струйки дыма, посмотрел на неё, любуясь.

– Ты красивая, – произнёс одобрительно.

– Говорят, – кивнула она, неумело затягиваясь.

Мотор тихонько, неслышно почти, гудел. Достаточно, впрочем, громко, чтобы не слышно было шуршания дождя на крыше. Оседлал, паршивец, и едет. Он тоже, видимо, любит поколесить по городу. На чужой тачке.

Пронеслись навстречу фары очумелого странника, летящего куда-то на скорости девяносто миль в час. Самоубийца…

И снова тишина.

– Что-то полиция запаздывает, – сказала она.

– Пропажу могли ещё не обнаружить, – дёрнул он плечом. – В такую погоду немногие, мне кажется, способны думать о бренном.

– Наверное, – согласилась она.

– Так что же тебя занесло на дорогу, Энджел? Дождливой ночью, без зонта. С душою, выпившей немного.

– Совсем чуть-чуть, – улыбнулась она. – Один меланхолик высадил.

– А-а… твой парень? Поссорились?

– Мой парень? – взглянула на него чуть удивлённо. – Да нет. Подсадил один.

– Угу. А посреди дороги захотел расплаты.

– Захотел, – кивнула она.

– Не получил.

– Не-а. Так и ждёт, наверное… Тыне захочешь?

– Уже хочу. Обещаю, что не высажу тебя на дороге, если ты не платёжеспособна. Ты всё равно останешься здесь.

Усмехнулась, убирая докучливый локон за ухо. Вздохнула:

– Жаль.

– В смысле?

Не ответила. Потушила сигарету, помахала рукой, разгоняя облако дыма перед лицом.

– Всё-таки это гадость, – кашлянула. – Курево.

Проплыл мимо речной вокзал, подсвечивающий темноту унылыми сонными фонарями в ожидании странноватых путешественников, решивших вдруг, посреди позднего вечера, прокатиться по реке. А ведь наверняка такие есть! Каких только нет, чего уж там… Столбы света от фонарей падали вниз и не могли долететь до земли – разносились дождевыми каплями, влажной пылью.

Он не поехал через мост, за которым – или ему показалось? – посверкивал злобным светляком и приближался красный маячок полицейской машины. Он повернул налево и направил «Порше» вдоль реки.

Река зябко жалась к берегам и морщилась от приставучего дождя. А дождь льнул к этой кокетливой прожжёной девке, корчащей из себя скромницу. Шептал, уговаривал, настаивал…

В роще, прикорнувшей чуть дальше, на том берегу, дремали, свернувшись калачиками под грибами, гномы и видели в порнографических снах Белоснежку. Завязав бороды узлом, они драли эту сучку по-одиночке и скопом. А Белоснежка кричала и билась под ними и прятала в траву похабную довольную улыбку. Шлюха!..

– Так что насчёт секса? – спросила она, прервав его мысли.

Он посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом. Проводил глазами встречную машину. Спросил осторожно:

– Ты правда этого хочешь? Ты мне ничего не должна, детка.

Она порылась в сумочке. Достала зеркальце и помаду. Подкрасила губы, не торопясь, кокетливо-вопросительно поглядывая на него. Потом извлекла флакончик туалетной воды. Прыснула за одно ухо, за другое.

В салоне свежо и пряно, томно и интимно запахло скошенной травой.

– У-у-м-м, – потянул он носом. – Люблю этот запах. Была у меня одна девочка… она тоже пользовалась такими духами.

Помолчав минуту, добавил, улыбнувшись:

– Люблю смотреть, как девушки прихорашиваются. Какой-то философ сказал, что есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: как горит огонь, как струится вода, и… ещё что-то там. На третьем я бы сказал: и как прихорашиваются девушки.

Она повернулась к нему, медленно приблизила своё лицо к его. Дыхание обожгло ему ухо, дрожью пробежало по нервам, сгустилось где-то в животе и ручейком стекло в пах.

– Есть ещё одна вещь, – прошептала она. – Глаз не оторвать, до чего притягательная…

– Я знаю, о чём ты? – спросил он, вцепившись в руль так, что пальцы готовы были лопнуть в сочленениях и осыпаться на коврик прахом, дав волю «Порше» самому решать, в какую бездну броситься с головой. Голос его предательски дрогнул.

– Хочешь узнать? – призывно произнесла она, и влажное дыхание сместилось ниже, за скулу, затрепетало на шее.

– Детка… Я же за рулём…

– Брось его к чертям! Давай разобьёмся!

– О-о?! Да ты – моя! Я даже не буду с тобой…

Он ударил по тормозам – слишком резко, слишком торопливо, выворачивая к обочине. «Порше» шкрябнул крылом по бортику ограждения, взвизгнул от боли, засопел и затих.

Она ахнула, едва не ударившись о лобовое. Хохотнула, жадно припала к его губам, зачем-то приоткрывая сумочку.

«Неужели у неё там презы?..» – подумал он, жадно, как наркоман, вдыхая её поцелуй, расстёгивая плащ, нашаривая внутренний карман…

* * *

Машина стояла на обочине. Моросящий, неожиданно наподдавший к ночи, дождь выводил по чёрной крыше одному ему понятную заунывную мелодию осени. Со стеклом, правда, он не мог справиться, потому что щётка дворника всё маячила и маячила туда-сюда, без устали – ширк-ширк… ширк-ширк… – с обречённостью претендующего стать вечным двигателем.

Не было ни прохожих, ни проезжих. Ну, разве что, пара машин пронеслась по дождю мимо за последний час. Но разве станет кто-нибудь останавливаться? Какой интерес в прижавшемся к обочине «Порше». Кто станет заглядывать сквозь лобовое стекло, чтобы увидеть на сиденье мёртвого человека. А заглянув и увидев, разве станет он присматриваться, чтобы разглядеть – чтобы определить, – кто там – мужчина, женщина?.. Чтобы, возможно, воскликнуть: «Ба! да их там двое, кажется!»

И уж конечно не станет он мокнуть, стоя рядом с автомобилем, под дождём, и прислушиваться к песне, которую еле слышно бормочет себе под нос радио:

 
I know you have got the time
Coz anything I want, you do
You'll take a ride through the strangers
Who don't understand how to feel
In the death car, we're alive…