Текст книги "Брат, Брат-2 и другие фильмы"

Автор книги: Алексей Балабанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Река

В начале восьмидесятых годов девятнадцатого века далеко за полярным кругом, где-то рядом с Ледовым океаном, по замерзшему лесному озеру продирались нарта, запряженная парой оленей, и два якута, сплошь зашитые в меха. Люди по колени вязли в сугробах снега. Пар от их дыхания с шипением вылетал из-под меховых капоров.

Мужчина шел впереди с вожжей в руках, упираясь в снег длинным, как посох, прутом. По временам он внимательно вглядывался вдаль, туда, где кончалось озеро. Женщина устало плелась за ним. Ошейник из беличьих хвостов совершенно закрывал ей глаза и лицо.

Вдруг олени резко остановились. Мужчина откинул капор.

– Прошел… Видишь! – воскликнул он, указывая на следы.

Его некрасивое лицо от испуга стало еще более неприятно. Следы вели туда же, куда двигались олени.

– Должно быть, близко… Подожди, крикну, – сказал он и хрипло заорал: – Аху!.. Ху… Гууу!

– Уху!.. Ху… Гуу!.. – сразу закричала женщина, но голос ее был слабее.

Они замолчали и прислушались к звонкой тишине, разрываемой лишь тяжелым сопением оленей.

– Должно быть, не здесь… А может, померли, – с надеждой сказал мужчина.

– Нет, Петручан, они долго живут, – сказала женщина и двинулась дальше, держась чуть в стороне от следа.

Петручан колебался мгновение, затем схватил оленей и повел, стараясь держаться от следов подальше.

Вдруг он резко остановил оленей. Он сделал это так стремительно, что животные задними ногами повскакивали на тальниковые облучки нарт.

– Анка! Смотри… Кровь! – испуганно воскликнул он, указывая на ровную нить алых крапинок с желтым ободком, тянувшуюся вдоль ровного ряда следов. – Нет, дальше не поеду. Ни за что не поеду…

– Милый Петручан! Поедем еще немного! Крикнем сначала, а потом поедем! Хорошо? – униженно попросила женщина и сразу закричала своим слабым голосом. Она уже не закрывала лицо, несмотря на обжигающий мороз.

– Крикнуть – крикну, но не поеду. Нет такого закона, чтобы ехать, где кровь. Им надо. Оставим здесь. Пусть придут и возьмут.

– Но тогда я его не увижу… – сказала женщина и умоляюще посмотрела на спутника.

– Нет такого закона, чтобы ходить, где кровь прокаженных, – упрямо повторил тот, отводя глаза.

– Петручан, ты обещал… Один раз… Когда увижу его без тела на лице, то забуду. Привыкну к тебе… Полюблю… Будем жить… – Она начала порывисто, а закончила как-то неуверенно.

– Крикнуть – крикну, а не поеду. Нет такого закона, чтобы ездить. От одного запаха человек захворать может. Уху… ту… гу… оха!

Они прокричали и прислушались, сдвинув капоры с ушей.

Анка

Откуда-то издалека послышался слабый звук, похожий на собачий вой.

– Слышишь, зовут! – воскликнула Анка и бросилась бежать.

Петручан поймал ее за рукав.

– Куда! С ума сошла?! – крикнул он.

– Пусти! Пусти! Я сейчас… Я издали… Только взгляну… Ты здесь постой. – Она вырвалась и побежала, утопая в сугробах. Она бежала, падала, снова бежала. Меховой капор сдвинулся на затылок, холодный воздух обжигал лицо. Она не замечала, что Петручан бежал следом вместе с оленями и нартой.

– Анка! Постой! Постой, глупая баба! Что ты делаешь! Стой! Подожди! – кричал он.

Вдали показалась юрта, доверху занесенная снегом. Перед ней стояли несколько темных человеческих фигур. Когда Анка подбежала, они вдруг разом встали на колени и протянули к ней руки.

Впереди стоял ее муж.

Первой шарахнулась в испуге худенькая почти голая девочка лет двенадцати.

За ней попятился исхудалый мужчина с длинными волосами, больше похожий на тунгуса.

Последним с колен поднялся старик с безгубым, изъеденным язвой лицом.

Грегорей оставался неподвижен. Анка упала перед ним на колени и порывисто обняла.

– Ты жив! Дышишь, Грегорей! И лицо у тебя есть… Они врали мне… И губы есть… Все как раньше… Я знала… Я останусь с тобой… Они мучили меня… Гнали… Как прокаженную… Все… все… И брат твой… – бормотала она бессвязно.

– Вот и ты заболела, – сказал старик и коснулся ее беспалой рукой.

– Зачем ты меня трогал? Ты знаешь, что нельзя! Я здоровая! – сердито воскликнула Анка.

– Стой! Куда! Вещи оставь, гад! Это общество послало! Оставь, а то я вымажу кровью твою поганую морду! – крикнула высокая, худая, лучше других одетая женщина лет тридцати.

Она выскочила из юрты и бросилась за Петручаном, который уже повернул нарту в обратный путь. Он спешно стал сбрасывать с саней кладь – мешки, посуду, постель. Опорожнив нарту, он прыгнул в нее и ускакал.

Женщина и не думала гнаться за ним. Она наклонилась и принялась рыться в брошенных вещах. Медленно подтянулись остальные. Только Анка с Грегореем остались возле юрты.

– Все-таки помнят! Есть еще на свете добрые якуты, – сказал Джанга, похожий на тунгуса. – Даже о тебе, Бытерхай, вспомнили. – Он поднял небольшую ситцевую рубашонку. – Совсем хорошую послали рубаху.

Девочка подбежала к нему.

– Мое! – воскликнула высокая женщина и выхватила платье из рук мужчины.

– Не родить тебе сразу такого большого, как эта рубашка, – сказал он и беззлобно улыбнулся, обнимая замерзшую девочку.

Женщина сверкнула глазами и с трудом наклонилась над вещами. Большой живот уже мешал ей.

Красный свет, идущий от камелька, неровными вспышками освещал убогую внутренность юрты. Джанга и Бытерхай тихо грелись у огня, наблюдая, как в большом железном котле закипала вода. Привлеченные запахом предстоящего ужина, старики Салбан и Кутуяхсыт тоже выползли из своих углов.

– Еще шевелитесь, гнилушки! – беззлобно и обыденно сказала Мергень, готовившая похлебку. – Только еду зря переводите.

– Не греши, Мергень, и тебя найдет Госпожа, – проворчала Кутуяхсыт.

– Не боюсь я ее.

– Намучит она тебя, – монотонно продолжала старуха. – Руки-ноги объест… Покоришься.

– Раньше умру, ждать не стану, – отрезала Мергень.

– С язвами жить можно, – спокойно сказал Джанга, глядя на огонь. – Хуже, если Госпожа в душу человека проберется…

Мергень не слушала. Она тревожно посматривала в дальний угол юрты, где в полумраке возле маленького ледяного окошка тихо разговаривали Анка с Грегореем.

– Когда увезли тебя, брат сразу забрал скот, а меня выгнал. Говорил всем, что ты через меня захворал. Меня все бояться стали. Не пускали в юрту. С собаками держали. А брат твой говорил обществу, что будет кормить тебя вечно, что послал тебе много…

– Как же, жди… – вяло сказал Грегорей.

– Общество уважило мои слезы и присудило отдать мне половину, а другую, он сказал, тебе послал. Я знала, что врет, но что я могла. От вас дыхание на тот свет не проходит, – быстро говорила Анка.

– А где твоя половина? – оживился Грегорей.

– Что могла я одна?.. – смутилась Анка. – Без земли, без сына… Петручан приютил меня, – тихо сказала она.

– Ааа… – по-прежнему не глядя на нее, сказал Грегорей.

– Деться было негде, Грегорей, – оправдывалась Анка. Слезы наполнили глаза. – Но я не любила его. Я никак не могла забыть тебя. Как познакомились мы… Все хотела увидеть тебя. Хоть разок… Я не жалею, Грегорей…

– Как же! Верь ей! – громко сказала Мергень, помешивая похлебку. – Кто сюда охотой придет?! Заболела она, и люди прогнали ее… Только я одна среди вас здоровая. Тело мое свежее, молодое, без пятнышка, без прыщика. Смотри! – Она вскочила и сбросила платье. – Опорочили вы меня гнилым дыханием, кровью поганой вашей. Закрыт теперь для меня большой мир, – воскликнула она и стала одеваться.

– Чего взбесилась опять? – прокряхтел Салбан. – Разве мы затащили тебя сюда? Твой муж привез тебя, увязал и бросил. Если б я тебя не нашел, комары бы съели или с голоду померла.

– Лучше б померла, чем так, – сказала она, накинув платье, и села. – Зачем эта сюда пришла?! – вдруг зло выкрикнула она, обращаясь в угол, где сидела Анка. – Объедать нас? Снимите с нее одежду! Вымажьте соком своим! Пусть узнает… – Она вскочила и направилась в дальний угол.

Анка испуганно обхватила руками свое платье. Мергень остановилась перед ней:

– Что, боишься? Вот я какая! Помни! Небось слышала обо мне от якутов?

– Слышала… – прошептала Анка.

– Выкипит! Смотрите: бежит! – воскликнула Бытерхай и показала рукой на котел.

После ужина все разбрелись по углам. Анка развязала свои узелки, достала суконную рукодельную шапку и надела на Грегорея.

– Настоящий русский, – весело сказала она и по-якутски потерлась носом о его щеку.

Мергень убирала посуду и растапливала лед в котле. Старики тихо стонали, а Джанга чинил у огня сети и тихо рассказывал Бытерхай сказку:

– В одно утро низенькая старушка с пятью коровами вышла и села коров доить…

– А почему ее так назвали? – спросила Бытерхай.

– Почему? Не знаю… Назвали так. Сидит она, слышит: вдруг зазвенели бубенчики-колокольчики – ножницы упали со стола, молоко пролилось. Посмотрела: на левой стороне дома сидит девушка. Глаза – что два светлых камня, брови – как два черных соболя. Рот из складного серебра. Сквозь белое платье сквозит лунное тело, сквозь прозрачное платье сквозит тело любимое.

После того сын Господина Кровяного глаза Хаджит-Бергень пошел на промысел в темный лес. Сидит серая белка на кудрявой лесине возле дома низенькой старушки…

– С пятью коровами, – торопила его Бытерхай.

– Да… – задумался Джанга.

Открылась дверь, и Анка стала заносить с мороза постели.

– Знаешь, Бытерхай, беги спать! Ноги мои сегодня что-то разболелись. Видать, погода переменится.

Бытерхай расстроилась, но послушно поднялась и пошла помогать Анке раскладывать постель. А Джанга грустно смотрел на огонь и о чем-то то ли думал, то ли вспоминал.

– А что дальше было? – прошептала Бытерхай, прижавшись к Джанге. Они лежали под одним заячьим одеялом.

– Дальше?.. – Джанга совсем уже было заснул.

– Ну, увидел Хаджит-Бергень серую белку возле дома низенькой старушки с пятью коровами, – напомнила Бытерхай.

– Выстрелил он, а стрела попала в трубу, – не открывая глаз, пробормотал Джанга. – Влетел он в дом… Влетел, увидал эту девушку, увидал и умер.

– Умер? – испугалась Бытерхай. – Джанга, не спи! Не спи, милый… – тормошила она его.

– Потом ожил, влюбился, побежал, на лошадь прыгнул и прилетел домой. «Родители мои! – говорит. – У низенькой старушки с пятью коровами есть девушка! Возьмите эту девушку и дайте мне!» Тут отец послал людей на девяти конях, – едва бормотал Джанга. – Влетели они к низенькой старушке с пятью коровами. Увидели девушку и умерли… – Джанга заснул.

– Потом ожили и влюбились в нее, – мечтательно прошептала Бытерхай и прижалась к Джанге.

Мела метель. Одинокая юрта и маленький амбар были практически занесены снегом. Казалось, все умерло. Лишь тонкой струйкой вился дымок, но и его сразу же сдувало хлесткими порывами ветра.

Метель вбросила сквозь трубу ворох снеговой пыли, едва не затушив огонь в камельке. Сквозь щели в стенах невыносимо дуло.

– Скверно ты, Джанга, заделал щели по осени, – ворчала Кутуяхсыт. – Теперь и дров много идет, и холодно.

Они с Салбаном лежали на лавках, кутаясь в одеяла.

– Забыла ты, что язвы у меня открылись. Не смог я закончить. Да и мха не хватило… Зима ранняя была.

– Верно, забыла… Больной человек похож на вонючего пса, – проворчала Кутуяхсыт. – Холодно-то как…

– Согреть тебе воды, старуха? – предложила Анка.

– Нечего дрова жечь! – отрезала Мергень. – Ты пойдешь за ними в тайгу? Большая ты барыня чужим распоряжаться!

– Господи, что-то теперь делается на свете у людей? – простонал Салбан. – Ведь сегодня праздник, Масленица.

– А помнишь, Грегорей, как раз год тому взял ты меня от родителей. Новую юрту справил… Теплую, чистую. Соседи к нам пришли… Какой ты был веселый, крепкий, к работе охочий… А теперь мы здесь… – шептала Анка.

Грегорей молчал, впав в обычное для него состояние сонного равнодушия.

– Джанга, расскажи, как это бывает праздник? – попросила Бытерхай.

– Ходят якуты в гости. В юртах огни горят… Смеются, поют… Пахнет топленым маслом, мясом, соратом… Все одеваются в лучшие платья и едят, как на свадьбе, сколько влезет, – рассказывал Джанга.

– А не надеть ли мне сегодня платок, который ты мне подарил? – радостно спросила Бытерхай.

– Не-е, сегодня не такой большой праздник. Ты спрячь его на Пасху или на Миколу Вешнего.

Радость сбежала с ее лица, она опустила голову и, зябко ежась, пошла к камельку.

Джанга грустно посмотрел на нее, потом неожиданно встал с лавки и воскликнул:

– Эй, люди, а не устроить ли нам праздник?!

Праздник

Праздник состоялся. Прокаженные сидели вокруг щедро растопленного огня, вволю ели вареную рыбу. На лицах светилась радость.

– С ума посходили! Столько зимы впереди… Ни дров, ни еды, а у них праздник! Думаете, общество пришлет? Как же!.. – ворчала Мергень, но она уже еле двигалась из-за огромного живота.

– Грех нам, прокаженным, о завтрашнем дне думать, – говорил Салбан.

– Да, Господь и нам иногда облегчение посылает, – сказала Кутуяхсыт и перекрестилась на образа.

– …Муччилла женился, – продолжала Анка. – Сын старого Сельтичана. Косой такой… Взял женщину худую, черную и дал за нее десять штук скота…

– Много дал, – значительно заметил Салбан. – Мой отец за Евмению восемь отдал.

– За кого? – не поняла Анка.

– Это меня так поп при венчании окрестил, – сказала Кутуяхсыт. – А Салбана – Тарасом!

Все дружно засмеялись.

– Вот видишь, Грегорей, – намеренно громко сказала Мергень, – а прокаженным мужикам барыш. За женщин не платят, даром пользуются…

Все как-то сразу замолчали. Смутился и Грегорей. Анка недоуменно перевела взгляд с Мергень на мужа.

– Давай ящик свой… – прошептал Джанга Бытерхай.

Она вскочила с места и бросилась в дальний угол.

– А помнишь, старуха, как я косил? – улыбался Салбан. – На нашем острове… Мой покос был самый широкий в окрестности. Соседи приходили к нам, завидовали, новости рассказывали…

В это время Бытерхай достала старый ящик, который оказался патефоном. Она быстро завела ручку и опустила головку на единственную треснутую пластинку. Раздался громкий женский голос на незнакомом языке, сопровождаемый оркестром.

Салбан вздрогнул от неожиданности и перекрестился беспалой рукой.

– Шайтан, прости Господи, – пробормотал он.

– Давайте танцевать! – радостно воскликнул Джанга, хватая Кутуяхсыт.

К ним присоединилась Бытерхай.

Странный ритм якутского танца и близко не совпадал с протяжным ритмом оперной арии, но это не мешало якутам. Вскочил и Грегорей, потянув за собой Анку. Она танцевала, но уже не было радости на ее лице.

На рассвете нечеловеческий крик разорвал тишину юрты.

Грегорей испуганно схватил Анку за руку:

– Это что такое?!

Другие тоже подняли головы.

Стоны, полные силы, перемежаемые животными криками, понеслись из угла Мергень.

– Анка, ты поди к ней! – проговорил дрожащим голосом Грегорей.

Анка поспешно оделась и принялась разжигать почти погасший за ночь огонь.

– Эй, Джанга, скорее согрей воды в котле! – торопливо сказала Анка и исчезла в темном углу.

Закричал ребенок. Стихла Мергень.

Мергень

– Парень или девка? – спросил Джанга, растапливая лед. Встала Бытерхай.

– Парень! Твой, что ли? – с надеждой спросила Анка из темноты.

– Лучше, что парень, – будет работник, – сказал Джанга.

Анка обмыла новорожденного, поливая его изо рта водою.

– Анка… иди сюда! – тихо позвала Мергень. – Парень! – сказала она, когда подошла Анка. – Понеси, покажи ему. Ему теперь даже не любопытно! Не взглянет даже… Конечно, ты теперь у него молодая, свежая… Не верь ему, Анка! Никому не верь! Себе только! Одному себе человек добра желает…

Грегорей лежал и безучастно смотрел в потолок. Анка пеленала ребенка.

– …Был у меня любимый муж… Взял меня молоденькую, холеную. Уж как я его любила, работала на него, старалась… Да детей Бог не дал! Чем же я виновата?! Ведь Бог не давал… А он возненавидел меня… Нашел себе другую, а меня стал бить, голодом морить… А потом отвез сюда, откуда не возвращаются, связал и бросил… Боялся, что родственники заступятся, потребуют свой скот. – Мергень заплакала.

– Джанга! Сходи в амбар, принеси лучшую рыбу. Надо поблагодарить за новое дыхание…

– По правде, так должен бы Грегорей идти, – проворчал Джанга и вышел.

– Подержи-ка. – Анка передала ребенка Бытерхай и пошла в свой угол. Там, не глядя на мужа, она достала турсучок, в котором был припрятан кусочек масла, и растопила его на огне.

– Ух! Холод какой, – сказал, входя, Джанга. – Снег метет, чьи-то грехи заметает!

– Почтенный рыжебородый старик, Господин Огонь наш! Покровитель скота! Защитник детей наших! Прими ласковым сердцем нашу убогую чистосердечную жертву и в будущем не оставь нас милостью своей, посылай нам скот многий и пестрый, мохнатых жеребят, мальчиков тугопальцых, способных натягивать лук, и румяных девушек с молочными грудями, – молилась Анка, бросая в огонь куски жирной рыбы. Бытерхай сидела рядом, держа ребенка на коленях.

– Всю рыбу ему отдали… Всю рыбу… – жалобно проговорил Салбан, но жена быстро заткнула ему рот обернутой в тряпки рукою:

– Не греши, старик, не болтай зря!

– Зачем нам мохнатые жеребята… – не унимался старик.

– На, пей, женщина. – Анка поднесла к губам Мергень растопленное в блюдечке масло.

Та, не открывая глаз, стала жадно глотать возбуждающий ароматный напиток. Затем открыла глаза и увидела Анку.

– Уйди! – глухо сказала она и оттолкнула Анкину руку.

Анка взяла у Бытерхай младенца и села на лавку у окна. По щеке потекла слеза.

Горел огонь. Бытерхай забралась под одеяло, где уже лежал Джанга.

Грегорей полежал немножко и выглянул из-за перегородки.

– Анка! – тихо позвал он.

Анка спала, держа на коленях ребенка. Нежная улыбка светилась на ее медном лице.

– Если по-человечески есть, так еды осталось на два дня, – торжественно объявил Джанга, впуская за собой струи морозного воздуха.

– Крохи остались, – подтвердила Анка, входя следом.

– Как на два дня? – удивился Грегорей.

– А зиме и конца не видно… – прокряхтела Кутуяхсыт.

– Может, общество пошлет что-нибудь до распутицы, – предположил Салбан.

– Не пошлет! У самих амбары пусты, – уверенно сказала Анка.

– Как же порешим, люди? – спросил Джанга.

– Будем ждать… Надо готовиться! – решительно сказал Грегорей, но голос его вдруг изменился. Последняя фраза прозвучала глухо, и он осекся, прислушиваясь к себе.

– Уже в горло к тебе пробралась! – зло сказала Мергень. – Не ждет она, Грегорей, сама берет, когда захочет…

Грегорей повернулся, подошел к постели и лег, с головой накрывшись одеялом.

– Грегорей, – позвал Джанга. – Ведь решили ждать! А если готовиться, так дрова надо в юрту носить!..

Грегорей молчал.

– Пойдем, Джанга. Оставь его… – попросила Анка.

Анка с Джангой носили в юрту дрова. Мергень бесстрастно наблюдала за ними. Ребенок лежал рядом.

– Помогла бы нам! Здорова же! – не выдержал Джанга.

– Бытерхай свою позови. Она тоже здорова! – отрезала Мергень.

– Дитя она еще слабое.

– Знаем… Как работать – дитя, а что ты там по ночам с ней выделываешь, того никто не знает…

– И не стыдно тебе, женщина? – опешил Джанга.

– Стыдно?! – вдруг закричала Мергень. – Мне стыдно?! Хочешь сказать, что ты хороший?! Хочешь знать, кто хороший, дурак ты безмозглый?!. Хороший – это здоровый! Это богатый, сильный! Хороший просить не станет, он сам возьмет! Не так, как вы, проклятая проказа! Вот я – хорошая! Я не болею. Бог не отметил меня, как вас, грешников! Изводить вас надо, а не помогать, – закончила она, обращаясь ко всем, кто был в юрте, потому что Джанга давно ушел.

– Знаешь, Анка, – говорил Джанга, помогая ей поднять бревно, – к князю тебе надо. Пожалуйся, что скот у тебя незаконно отняли. Пропадем мы без скота… Когда человек один, не за что ему ухватиться. А тогда и сено косить надо, и ухаживать. Мы с Грегореем ловко еще могли бы косить… Ты не смотри, что ноги у меня больные! – бодро сказал он, расправив плечи.

– Нет, Джанга, не пойду. Убьют. Боюсь я…

Обитатели юрты с невеселыми лицами вставали из-за стола, закончив последний ужин, и разбредались по своим углам. Посуду уже никто не убирал.

– Эх, муки бы нам немножко, – грустно сказал Джанга, продолжая сидеть. – До весны бы дотянули…

– А какая она – мука? – спросила Бытерхай.

– Порошок такой белый. Если его в похлебку добавить – очень сытно получается, – мечтательно говорил Джанга. – Она на Юге как трава растет…

– Не-е, ее в горах копают, как соль. Я точно знаю, – уверенно сказал Салбан из своего угла.

Голод

Стоял ясный морозный день, а в камельке еле теплился огонь. Ветер задувал в щели. Обитатели юрты лежали по углам, накрывшись всем, что только могло согреть.

– Слышь, старуха, – слабым голосом позвал Салбан. – Сегодня ночью у меня оторвались два последние пальца. Будешь меня теперь кормить, как ребенка малого…

– Было бы чем, покормила бы, – тихо отозвалась она. – Последнее съели. Теперь, если общество не пришлет, все прежде весны помрем…

– А все-таки жалко… Досадно смотреть, как они валяются на земле…

– Молчи, старик. Силы побереги!

Раздался звук, похожий на далекий крик человека. Анка открыла глаза и прислушалась. Звук повторился.

– Грегорей! Проснись! Кажется, зовут!..

Грегорей даже глаз не открыл.

– Грегорей! – тормошила его Анка. – Джанга! Приехали! Зовут! – изо всех оставшихся сил крикнула она.

Все зашевелились. Заплакал ребенок.

Джанга с трудом встал, дохромал до двери, но на пороге упал. Поднявшись на колени, он приоткрыл дверь. Вместе с облаком морозного тумана столб лунного света ворвался в юрту. Вой раздался совсем близко.

– Волки! – прошептал тунгус и поспешно закрыл дверь.

– Эй, Джанга! Вставай! Салбан умер! – крикнула Мергень.

Никто не пошевелился.

– Джанга! Грегорей!

Она встала, подбросила дров в почти потухший очаг и направилась к рыбаку.

– Вставай! Совсем старик воздух отравит! – Она дернула его за плечо, за волосы, но тунгус не шевелился. Бытерхай лежала рядом, крепко обхватив его за руку.

– Подыхаете, гнилушки?! – сказала она, сбросила остаток платья и, нагая, страшная, с обвисшими грудями и спутанными волосами, в беспорядке рассыпанными по плечам, решительно подошла к трупу.

Толчком ноги она столкнула тело на пол. Раздался короткий, тупой удар. Она попробовала за руку подтащить тело к двери, но рука легко поддалась, тогда как тело не сдвинулось с места. Мергень отбросила руку. Отыскала в куче хвороста два толстых сука и с помощью их стала подталкивать тело Салбана ко входу. Дверной порог задержал ее.

– Джанга! Грегорей! Доходяги проклятые! Помогите же выбросить его! – в бессилии закричала она.

Никто не пошевелился.

Мергень собралась с силами, обвязала нос платком, схватила тело в охапку и попыталась перевалить его через порог. Бесформенное, мягкое туловище Салбана задевало за косяк провисшими частями. Потоки морозного воздуха лились на нее сквозь открытые двери; коченели руки и ноги.

С трудом она управилась с задачей, быстро закрыла дверь и подошла к огню.

– Теперь уж точно заболею, – прошептала она, растапливая в котелке лед.

Кричал ребенок.

Она тщательно обмыла тело, взяла лучшее платье Анки и решительно оделась. Затем забрала у Джанги нож, сорвала с Грегорея Анкин заячий тулуп и вышла, захватив Анкину шапку.

– Ушла? – слабым голосом спросила Анка.

– Одежду твою унесла, гадина, – сказал Грегорей, натягивая на себя, что осталось. – Слышь, Анка, давай возьмем ребенка! Еще замерзнет…

– Не встану… Сил нет.

Грегорей не настаивал.

Набег

Мергень уверенно шла через тайгу, постукивая перед собой посохом, проверяя твердость наста.

Затем – по льду замерзшего озера.

Стемнело, когда, то и дело падая от усталости и голода, она шла по узкому руслу реки.

Уже перед рассветом она достигла окраины поселка. Лаяли собаки. В юртах еще спали. Она проскользнула мимо дома и собак к хлеву. Осторожно открыв дверь, Мергень проскользнула внутрь. В хлеву кто-то спал. Его мерное дыхание внятно пробивалось сквозь сопение жующих жвачку животных.

Мергень протянула руку и коснулась мохнатой спины коровы, нащупала полное молока вымя и проскользнула под вздутый живот скотины. Она охватила вымя руками и судорожно прильнула губами к соскам. Она жадно пила, пока не насытилась.

– Кто здесь? – окрикнул ее испуганный женский голос, но Мергень была уже у двери. Она выбежала на двор и побежала к лесу еще до того, как проснулись якуты.

Когда она вошла в юрту, совсем обессилевший Джанга разводил потухший в камельке огонь. Мергень подошла к Анке и забрала у нее кричащего ребенка.

– Ничего не принесла? – вяло спросила Анка.

– Завтра принесу, – давая ребенку грудь, сказала она.

На следующий день она с трудом добралась до юрты. Она шла медленно, опираясь на самодельный костыль и посох. Простреленная нога беспомощно волочилась по снегу, оставляя за собой кровавый след.

Мрачная, с судорожно стиснутыми зубами, она без посторонней помощи перевязала рану.

Больные ничего не спросили.

Ночью Мергень бредила. Ее стоны скоро перешли в дикое, похожее на вой пение, которому вторили волки, рвущие тело Салбана.

Качаясь из стороны в сторону, Анка подошла к лавке, где лежала Мергень, взяла мертвого младенца и положила на пол у входа.

Как-то днем обитатели юрты услышали зов снаружи. Анка, Джанга и Грегорей поплелись к выходу. По дороге Анка взглянула на Кутуяхсыт. Та неподвижно лежала с закрытыми глазами.

– Не подходи! Стой! – заревел якут, когда они открыли двери. Он угрожающе выставил вперед копье-пальму. – Я вам еду привез! Общество послало. До весны должно хватить. Больше не будет! Сами голодаем… Джанга, тебе сети новые. Лови рыбу! Сами промышлять должны, не все же помираете! – опасливо кричал якут издалека.

– Старые всегда сети, дырявые, – не в силах кричать, тихо проворчал Джанга.

– И пусть эта чертова дочь Мергень не шляется! Скажите ей, что убьем ее, как собаку! Нет такого закона, чтобы мор по земле разносить!

– Послушай! Не уходи… – слабым голосом начала Анка. – Скажи князю, пусть Петручан скот мой отдаст… И вещи…

– Говори громче! – прокричал якут.

– Подойди ближе, не бойся. Я здоровая!

– Это ты, Анка?!

– Скажи князю, пусть отдаст мой скот и вещи! – из последних сил крикнула она. – Они мои… у Петручана!..

– Пусть прикажет, а то сами пойдем за ними! – вдруг уверенно крикнул Грегорей.

– Не смейте! Запрем в пустую юрту и сожжем! Всех подлецов сожжем! – испуганно кричал якут.

– Всех отравим! Всем яд привьем! – яростно выкрикнула Мергень из дверей юрты, однако не решаясь выходить наружу.

– Что, она с ума сошла?! – испуганно крикнул якут. – Думаете, нам не жаль вас? Даем сколько можем! И князю скажу! Только вы уж пощадите нас, не трогайтесь с места!

– Иди с богом! Не желаем мы вам зла… Не хотим мы, чтобы все болели, – говорил Джанга, но якут не слышал его. Он бежал за нартами, оставив привезенное с собой на снегу.

По реке шел лед. Льдины со скрежетом наезжали одна на другую.

Весна

Джанга смолил на берегу лодку. Он прилежно водил горячим железом по швам, предварительно усыпанным толченой лиственной смолой, и пел протяжную русскую песню. У огня сидела Бытерхай с веником желтых полярных анемонов на черных прямых волосах и внимательно слушала песню рыбака. Другого платья на ней не было.

– Ты это как поешь, Джанга?

– А что? Нравится тебе?.. Это «губернская песенка», русская! И-и-и… Сколько там на Юге чудес! Церквей сколько, домов из камня, людей… Ох-сиэ! Ходил я туда… Ты, девка, не думай, что я всегда был такой безногий… Нет, и я был проворен, и меня женщины любили…

– Там тоже якуты живут? – спросила Бытерхай.

– Зачем якуты? – удивился Джанга. – Там русские живут. Нуча!

– А какой он, нуча?

– Нуча – господин. Он белый, сильный, красивый, с густыми волосами вот здесь… Борода называется.

– Красивее якута? – возбужденно спросила Бытерхай.

– Не-е, якуты красивее всех, – уверенно сказал Джанга, и Бытерхай успокоилась.

На озере кое-где еще попадались льдины. Джанга с большим шумом плавал по ометанному месту, загоняя рыбу в сети. Бытерхай, свесив голову, смотрела в воду.

Потом Джанга вытаскивал сеть, и дно лодки гудело под ударами рыбьих хвостов. Бытерхай опасливо поджимала ноги от широко раскрытых щучьих пастей.

– Смотри, Бытерхай! Эта рыба – как мы… От этой рыбы болезнь наша, – сказал Джанга, протягивая к девочке рыбу со странно распухшей головой. – Такую рыбу человек съест и даже не знает, что врага съел. У них вначале, как и у людей, не заметно: только маленькие пятна под чешуей… Зарыть ее надо в землю живьем.

– Мне жаль ее, она как мы… – прошептала девочка.

– И из-под земли черви яд разнесут… Сжечь бы ее надо, да огонь не любит скверноты, сердится, мстит, – рассуждал Джанга.

Возле юрты их окружили и стали осматривать рыбу.

– Пожалуй, хороший будет год, – заметил Грегорей.

– Еще бы речку перегородить, Грегорей! Запаслись бы мы рыбой на всю зиму, – возбужденно сказал Джанга.

– Кости болят у меня. Вода холодная, – уклончиво ответил тот.

– Там городьба уже раньше стояла, – убеждал Джанга. – Не надо глубоко входить!

– Еще свалюсь вниз… Я плавать не умею.

– У меня ноги хуже твоих, а я не боюсь! – обиделся Джанга. – Коли так судить, надо сидеть и заживо гнить!

– Я с Джангой пойду, – робко сказала Анка.

– Иди-иди! Там кусты густые! – засмеялась Мергень.

– А может, ты пойдешь?! Ты ведь крепкая, удалая, – льстиво сказал Джанга.

– Посмотрим, – мрачно сказала она и пошла в юрту.

– Вот как сделаем, – решительно сказала Мергень за завтраком. – Пусть Джанга с Анкой отправляются речку городить, а мы с Грегореем нарежем тальнику и станем плести морды.

– Не-е, я тоже пойду, – вдруг сказал Грегорей. – Колья вам таскать стану. Лишь бы мог я на мостике удержаться, – говорил он, стараясь не глядеть на Мергень.

Та больше ничего не сказала. Она зло сверкнула на Грегорея глазами, бросила ложку и ушла в свой угол.

– Здесь перегородим, – сказал Джанга. – Здесь место самое узкое и неглубокое. К тому же городьба была.

Бытерхай разводила огонь.

И закипела работа. Грегорей таскал бревна, а Анка с Джангой вколачивали их в дно быстрой реки.

– А что? Побоялся! – шепнул Анке Джанга, кивая на Грегорея. – Он знает, что я лют до баб, лютее татарина… Право!

– Рассказывай! – весело смеялась Анка.

Усталые, довольные, они вошли в юрту. Огонь едва тлел.

– Не сварила ужина, проклятая баба, – в сердцах сказал Джанга.

Проснулась Кутуяхсыт.

– С голоду я уснула, – объяснила она. – А Мергень все унесла. Взяла лучший котел, топор, нож, вещи собрала в узел – и пошла. Спрашиваю ее: куда? Молчит, точно не человек… Лучший котел, топор, нож, вещи собрала все, еду… Куда, говорю? Молчит… – бормотала старуха.

– Нож, топор, котел лучший… – Джанга бегло осматривал хозяйство. – Ох-сиэ! Да она и сеть лучшую взяла. Ведь, пожалуй, и лодку увела! Надо сети, что стоят, забрать! Надо плот делать! – возбужденно говорил Джанга.

– Постой, – остановил его Грегорей. – Наверное, уже взяла их… Только ночь зря промаешься. Ну ее к черту!

– Может, и лучше, что ушла. Спокойнее будет… Если нам скот вернут, все хорошо выйдет.