Текст книги "«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)"

Автор книги: Алексей Желоховцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Значит, знаете, – кивнул он удовлетворенно. – Но так было тогда с правыми. А не будет ли того же сейчас с «левыми»?

– Как с «левыми»? – удивился я.

– Я ведь, знаете, «левый» элемент, – скромно сказал он.

Услышав слово «цзопай», которое теперь часто встречалось в дацзыбао, я посмотрел с любопытством на человека, который до сих пор казался не слишком-то интересным.

– Вы «левый»? Вы из тех, кто призывает уничтожать людей?

– Я не разделяю всех взглядов «левых», – торопливо заговорил он. – Но часто их повторял и всегда держался с ними вместе! Я думал, так безопаснее. Вы не способны понять, что такое наша жизнь. Каждый из нас непрестанно подвергается опасности. У нас каждый год обязательно движение, а стать его жертвой легче легкого. Я с «левыми», чтобы уцелеть самому. Я знаю, вы верите в гуманизм, но у нас гуманизма нет. Это буржуазный пережиток, а у нас только классовая борьба и классовые чувства. Пощады нет. Я думал, что, если буду повторять самые резкие и сильные призывы, меня не тронут.

– А вас тронули? – спросил я.

– Да, вы этого еще не знаете? У нас начали выволакивать на стадион «левых». Это делает «рабочая комиссия». Нас выводят на те самые подмостки, где мы месяц тому назад расправлялись с черным парткомом.

– Не может быть!

– Да, вы же не знаете… «Рабочая комиссия» хотела вывести самого Тань Ли-фу. Он у нас самый известный и речей говорил больше всех. Так вот, тридцать человек вышли за ним на помост и стали вплотную, повторяя, что у нас одно тело и одна душа! А когда выводили одного студента, он боролся и выцарапал глаз члену «рабочей комиссии».

Я молчал.

– Вы не верите, – обиделся он, – но я говорю правду. «Рабочая комиссия» хочет нас уничтожить. Может быть, культурная революция тоже ловушка для доверчивых, как и движение «ста цветов», кончившееся уничтожением правых элементов? Вы не знаете? Что думаете вы, советский человек, о культурной революции?

– Я думаю, что ваше движение, которое вы так назвали, не имеет отношения ни к культуре, ни к революции.

– Я не думал об этом, – сказал он. – Культурная революция – политическая борьба, культурная – потому, что она началась в вузах, а революцией мы называли все что угодно. У нас любая борьба называется революцией. Мы говорим, что революция идет непрерывно. Я вот и хотел посоветоваться, что мне делать. Вы не знаете, что будет с «левыми»? Что говорят иностранцы? Что думаете вы сами, советские?

– Так вы стали «левым» из страха? – ответил я вопросом на вопрос.

– На это ответить не просто. – Он нисколько не обиделся. – Хочется пожить спокойно, заниматься любимым делом – ведь я преподаватель. У меня семья и квартира, я преподаю на факультете иностранных языков. А у нас каждый год – новое движение, и уж не знаешь, что делать, как быть, чтобы тебя не трогали.

– Невеселая жизнь, – сказал я. – Но к чему же убивать людей и издеваться над ними?

– Что поделаешь – классовая борьба, так это у нас называется. Вообще-то мы не убиваем, но случается.

Подумав немного, он продолжал:

– Вот уже семнадцать лет Китаем управляют именем Мао Цзэ-дуна. И что же? Когда мы свергали прежний партком – теперь мы зовем его черным, – мы свергали его именем Мао. А как же партком управлял нами прежде? Тоже именем Мао! Вы знаете, эти парткомовцы все выдвинулись в 1962 году, когда у нас в университете боролись с правыми оппортунистами. Так они называли друзей Советского Союза. Они тогда клялись именем Мао Цзэ-дуна, и им верили. Теперь они продолжают кричать – председатель Мао! председатель Мао! – а им уже не верят. Мы так им и говорим: «Врешь, сволочь! Ты – негодяй, предатель!» А кого он предал? Опять-таки председателя Мао! А что же думает сам председатель Мао? О, если б знать это! Сейчас нас, «левых», преследуют за то, что мы были застрельщиками и активистами культурной революции. Говорят, что мы карьеристы и демагоги. Но разве мы не верим в председателя Мао? Мы верим! А если молодой человек хочет выдвинуться – что в этом плохого? Он же делает революцию, и, по-моему, справедливо, чтобы его выдвинули. Можно, конечно, не участвовать ни в чем, но тогда тебя могут схватить и спросить, почему не участвуешь? А начнешь участвовать – и тебя спросят, почему участвуешь? И что ответить? Да ведь здесь у нас – все за председателя Мао! Кто был против, тех уже давно нет!

– Значит, ваша непрерывная революция – это теоретическое обоснование непрерывных репрессий, – сказал я.

– Что поделаешь, – хмыкнул он. – В ходе революции действительно погибают многие. Но ведь еще Конфуций говорил, что в Китае слова не отвечают понятиям, и требовал, как он выражался, исправления имен… Может быть, наша непрерывная революция, нынешний этап которой именуется культурной, положит начало этому исправлению имен!

– Но ведь идея непрерывной революции – идея старая, ее выдвигал еще Троцкий. А вот практика ее, она, действительно, целиком ваша.

– Так вы осуждаете то, что происходит у нас, да? И то, как поступаю я, тоже, да? А что бы делали вы на моем месте? – спросил он. И вид у него был испуганно-виноватый и жалкий.

– Не знаю, – сказал я. – Но если у человека есть какие-то политические убеждения, то он их должен придерживаться до конца. Менять взгляды каждый год! Да ведь это просто непостижимо!

– У нас иначе не проживешь, – сказал он бесцветным голосом.

Помолчав немного, он заговорил снова, глядя куда-то в сторону:

– Четыре года прошло после голода. Всего четыре года назад мы ели траву, листья и кору. Это было время «большого скачка» и «народных коммун». А тут еще на нас обрушились стихийные бедствия. Не было китайской семьи, в которой бы кто-нибудь не умер. Народ только-только начал забывать голод. Только все стало налаживаться, и вот – культурная революция! Опять беда…

– Если бы у вас каждый год не организовывали какого-нибудь «движения», отрывающего людей от работы, если б ценили тех, кто работает по-настоящему, жизнь в Китае была бы несравненно лучше… – не удержался я, сразу же досадуя на себя за это.

– Что поделаешь! У нас на первом месте политика, – отвечал он. – Сейчас для нас главное – пережить культурную революцию. Когда мы скидывали черный партком, никто не вмешивался и не препятствовал этому. Значит, наверху были за нас. Теперь оттуда прислали «рабочую группу», и она борется с нами. Что делать, как быть, что говорить – ума не приложу!..

Он продолжал:

– Ходят слухи, что культурную революцию задумал сам председатель Мао. Потому я и был таким активным. Почему же нас сейчас преследуют? Да, невесело жить в Китае. Разве сейчас кто смеется у нас? Нам не до смеха, не до развлечений. У одних на душе страх, а другим, тем, кто занят культурной революцией, спать некогда, не то что веселиться. Вот потому никто и не смеется в Китае!.. Так как же все-таки мне быть?.. До культурной революции я был уверен, что через два-три года отношения с Советским Союзом восстановятся, хоть и не будут такими, как прежде. Но сейчас вижу, что вряд ли… Читаешь газету – все непонятно. – Он придвинулся ко мне и перешел на шепот, хотя вокруг не было ни души. – Ребята растерялись, звонили в редакцию «Жэньминь жибао», спрашивали, почему кладут конец культурной революции? Ведь идеи Мао Цзэ-дуна еще не победили. Им так ничего вразумительного и не ответили. Мы отправили делегацию в ЦК партии, вернее, не в ЦК, а в специальную «группу по делам культурной революции» при ЦК.

Как жаль, что председателя Мао нет в Пекине – он ведь живет около Шанхая. Но, говорят, от него приехал сейчас Кан Шэн, и скоро все прояснится. А пока мы будем бороться.

– Разве против вас теперь многие?

– Большинство студентов – нетвердые люди. Какой с них спрос, если социальное происхождение у них никудышное? Многие лебезили и угодничали перед старым парткомом, у них совесть нечиста. Они и рады «рабочей комиссии», поддерживают ее. Даже многие из революционеров, тех, что штурмовали 3 июня партком, перешли на сторону «комиссии» и стали ее активистами. Все меняется так быстро! Ни на кого нельзя положиться…

Исповедь этого «левого», этого «революционера», да еще в такое позднее время, меня изрядно утомила да и наскучила своей однообразностью, и я не старался скрыть этого. Он понял и напоследок сказал:

– Если вы меня встретите, то, пожалуйста, старайтесь не показать, что мы с вами знакомы. Я поэтому и не назову вам себя. Желаю успехов в учебе! Прощайте!

Раскланявшись, мы разошлись в разные стороны.

Ранний летний рассвет уже высветил контуры зданий. Двери общежития были заперты. Я постучал в окно привратнику. Тот, кряхтя, поднялся и, не попрекнув меня ни словом, впустил. Я осторожно прошел к себе в комнату. Ма снова не ночевал дома.

Весь следующий день я провел в книжном ряду пассажа. Душно. Продавцы поливают водой неровный асфальтовый пол. Когда я, просмотрев издания на верхних полках, дохожу до нижних и опускаюсь на корточки, невольно, в буквальном смысле, сажусь в лужу. Все же в книжном ряду прохладнее, чем в соседних магазинах, и несравнимо легче, чем на улице. Время от времени я покупаю мороженое или холодное молоко.

К шести часам, когда чуть-чуть спадает жара, я выползаю из пассажа. Сумка моя распухла от покупок. Это время разъезда служивого народа, вечерние часы «пик» – улицы наводнены велосипедистами, тротуары – прохожими, автобусы и троллейбусы – пассажирами. Пробираюсь по людной Ванфуцзин – главной торговой улице Пекина, стараясь попадать в тень – ведь даже сейчас свыше тридцати градусов. Как назло, мой троллейбус уходит, что называется, из-под самого носа. Из-за поворота показался встречный троллейбус, битком набитый пионерами. Высовываясь из окон, дети махали красными флажками и кричали хором:

– Председатель Мао приехал! Председатель Мао вернулся в столицу! Вернулся председатель Мао! Председатель Мао заседал во Дворце собрания народных представителей. Председатель Мао здоров! Очень здоров! Долгих лет жизни председателю Мао! Слава, слава, слава! Да здравствует председатель Мао!

Дети бросали из окна листовки, написанные твердым детским почерком-,– в них сообщалось все то, что им велели повторять вслух.

В очереди на троллейбусной остановке оживленно обсуждалась новость.

– Какая хорошая новость!

– Теперь начнется настоящая революция!

Все проявляли осторожную радость и вели себя осмотрительно.

Дома я застал Ма.

– Чем это ты так занят в последнее время? Даже дома не ночуешь! А вот, кстати, самого главного ты все-таки не знаешь, а я знаю! – поддразнил его я.

– Что ты имеешь в виду?

Нарочито равнодушно, словно не расслышав его слов, я спросил:

– Знаешь ли ты, где сейчас Мао Цзэ-дун?

– Нет… – Ма опешил.

– А я знаю. Он вернулся в Пекин и заседал сегодня во Дворце собрания народных представителей на совещании по поводу «культурной революции»!

– Откуда это тебе известно? – Ма был потрясен новостью и взбешен моей осведомленностью.

– Узнал в городе.

– Кто тебе сказал? Где? – Лицо Ма как-то вытянулось, он был полон решимости во что бы то ни стало докопаться до истины. Шутить было бы рискованно.

Видя его напряженность и враждебность, я предпочел рассказать про пионеров в троллейбусе.

Ма сразу обмяк, но не успокоился. Он устало уселся на кровать. Что-то из рассказанного мною его обеспокоило.

– Это очень важная новость, – сказал он.

– Потому я и рассказал тебе.

– Председатель Мао в Пекине! Теперь он лично возглавит движение за культурную революцию, будут перемены, – Ма поднялся. – Пойду расскажу товарищам. Это очень важная новость!

Когда я вышел вечером, перемены бросались в глаза. Резиденция «рабочей комиссии», по-прежнему разукрашенная в красный цвет, охранялась цепью дежурных. Громадный портрет Лю Шао-ци исчез, и теперь рядом стояли два одинаковых портрета, два одинаковых Мао Цзэ-дуна. «Левые» протестовали уже открыто у самого входа, обливая словесной грязью «рабочую комиссию». Поднимая кулаки, оратор выкрикивал проклятия. Слушатели вторили ему все громче и громче. Деревья, стенды и транспаранты были замазаны ругательствами. На стене дома «комиссии» аккуратный и чистенький, очень серьезный молодой преподаватель клеил коллективную дацзыбао: «Защитим рабочую комиссию от клеветы!»

Трое «левых» попытались силой оттащить его от стены, но безуспешно. Вмешались дежурные активисты.

– Смерть дармоедам! Долой правых оппортунистов! – неистово вопил очередной левацкий оратор.

На обратном пути, через какой-нибудь час, я увидел свалку. Поток участников митинга рвался в подъезд, дежурные телами преграждали им путь в дверях. Портреты Мао Цзэ-дуна между делом были опрокинуты, стенды с лозунгами тоже, дерущиеся топтали их на земле.

– Нажми, товарищи! Выволочем предателей из «рабочей комиссии»! – кричал кто-то, но в каше из тел нельзя было понять кто и откуда.

На помощь обороняющимся спешили активисты с красными повязками и просто студенты, сторонники «комиссии». Плотными, туго сцепленными шеренгами они начали оттеснять неистовствующих «левых» на задний двор. Наконец крыльцо было освобождено. Целая группа членов «комиссии» устремилась очищать поле боя. Председатель Чжан стоял на крыльце и распоряжался. «Левые» отступали, выкрикивая угрозы.

– Вы знаете, что приехал Мао Цзэ-дун? – улыбаясь, спросил меня подошедший вьетнамский коллега Нгуен Тхи Кань.

Я рассказал о том, что слышал в городе.

– Они выступают теперь против «рабочей комиссии» и думают, что председатель Мао поддержит их.

– А разве «комиссию» прислал не председатель Мао?

– Конечно, нет! Ее прислал Лю Шао-ци. Пока председателя Мао не было в Пекине, культурной революцией занимался председатель Лю. Он и послал «рабочие группы» осуществлять власть на местах и руководить культурной революцией. Председатель Мао, видно, к ним не имеет отношения…

До сих пор я привык видеть в газетах и на стенах портреты обоих председателей всегда рядом. Они украшали даже дверь соседней комнаты, где до «культурной революции» дежурные «некто» отсиживали, подслушивая и сменяя друг друга каждые сутки.

– В Китае все быстро меняется! – заметил я.

Вскоре нападки на «рабочую комиссию» прекратились. «Левые» решили вести себя организованно и обратились в «группу по делам культурной революции» при ЦК с просьбой выступить у нас в университете. Они разбились на отряды и под барабанный бой маршировали по аллеям, выкрикивая:

– Да здравствует новая победа культурной революции! Приветствуем «группу по делам культурной революции» при ЦК!

Высоких гостей ждали с нетерпением со дня на день. «Рабочая комиссия» тоже вывесила торжественные плакаты, приветствующие их приезд.

Парадный митинг готовился у библиотеки. Трибуну разукрасили зеленью и цветами. Повесили новый гигантский портрет Мао Цзэ-дуна, искусно подсвечиваемый по вечерам.

Наконец прибыли долгожданные гости. Подъехала длинная вереница машин и остановилась у административного корпуса. Со ступеней к прибывшим обратился с приветственной речью начальник «рабочей комиссии» Чжан. Вокруг толпилось немало народу, но «левых» не было. Они ждали у библиотеки. Приветственная речь завершилась взаимными вежливыми аплодисментами. Гости направились на главный, митинг, и сторонники Чжана потянулись следом. «Левые» держались прилично, даже усадили Чжана на трибуне.

Китайские руководители вели себя непринужденно, по дороге к библиотеке они заговаривали с ребятами и девушками, шутили, первыми протягивали студентам руку.

– Вот настоящие люди! – услышал я в толпе восторженные возгласы.

– Давайте знакомиться, – улыбаясь, обратился к собранию худощавый старик в очках. – Мы вас, товарищи, знаем. Все вы – революционные студенты и преподаватели Пекинского педагогического университета. Мы вас очень хорошо знаем, товарищи, а вот вы нас не знаете.

Толпа колыхнулась, все старались продвинуться поближе к трибуне, хотя радиотрансляция работала прекрасно. Раздались дружные хлопки, молодежь улыбалась, одобрительно посмеивалась шутке.

– Перед вами «группа по делам культурной революции» при ЦК партии! – продолжал старик. – Эта «группа» создана по прямому указанию председателя Мао! Вот товарищ Чэнь Бо-да, ее председатель, а вот его заместитель, товарищ Цзян Цин, супруга нашего горячо любимого вождя председателя Мао! Здесь есть и другие товарищи. С нами приехал, например, товарищ Ли Сюэ-фэн, первый секретарь нового пекинского горкома. Ну а товарища Чжана вы знаете лучше меня, он у вас начальник «рабочей комиссии»!

Такое непривычно неофициальное начало собрания с участием высокопоставленных руководителей словно опьянило собравшихся, сделало их как бы сопричастными к чему-то очень важному, государственному. Они тоже стали вести себя непринужденно, хлопали каждому представляемому, отвешивавшему совершенно театральный поклон, веселым оживлением встретили Цзян Цин, супругу Мао Цзэ-дуна.

Когда старик познакомил собрание с гостями, выступила вперед Цзян Цин и сказала:

– Товарищ Кан Шэн представил всех нас, а о себе забыл. Это говорит о его скромности. Позвольте представить вам товарища Кан Шэна.

Старик поклонился, блеснув очками. По толпе пронесся шепот. Цзян Цин, выждав, когда установится тишина, продолжала:

– Товарищ Кан Шэн не входит в «группу по делам культурной революции» при ЦК партии, но он наш главный советник. Ни товарищ Чэнь, ни я – мы ничего не предпринимаем и не решаем, не посоветовавшись с ним! Товарищ Кан Шэн обладает поистине драгоценным опытом классовой борьбы!

Увы, молодежь не знала историю своей революции. «Добрый старец» Кан Шэн на VII съезде КПК был публично назван «палачом партии» за то, что именно он проводил «чистки» в националистическом духе и обагрил руки кровью многих тысяч китайских коммунистов. Опыт организации массовых репрессий – вот чем действительно обладал Кан Шэн…

Затем председательствующий Чэнь Бо-да предоставил слово студентам. Выступили трое. Паренек говорил бледно, а две девушки ораторствовали с огромным пафосом. Временами, проклиная «черный партком» и заодно «современный ревизионизм», они переходили на крик, едва не срывая голос. Цзян Цин тогда привставала и, восклицая: «Хорошо!» – сама подавала им стакан с водой. Этот ее жест буквально потрясал собрание. Студенты гудели от восхищения – как проста и обаятельна эта деятельница!

Тонкая в талии фигурка Цзян Цин в плотно обтягивающей зеленой армейской форме была все время в движении. Армейская фуражка и массивные очки придавали ей внушительность и серьезность. Она была очень моложава. По виду никак нельзя было сказать, что ей уже за пятьдесят. Держалась она довольно свободно: непрерывно отпускала реплики, прерывала выступавших вопросами, всячески проявляла «революционную прыть», «подыгрывала» аудитории, срывая все время аплодисменты. Я наблюдал за ней с интересом.

После выступлений Чэнь Бо-да, Кан Шэна, Ли Сюэ-фэна, речи которых мне совершенно не запомнились, настолько умело они не сказали ничего интересного, слово взяла Цзян Цин. Ее речь взвинтила и накалила собрание.

Она начала с дифирамбов молодежи, с неприкрытой лести. «Левые» неистово аплодировали. Говорила она примерно следующее.

– Старшее поколение, все взрослые люди заражены пережитками прошлого и недостатками. Даже те, кто участвовал в революции и борьбе за Освобождение. Тогда они были хорошими, но сейчас, спустя семнадцать лет, погрязли в роскоши и разложились. Они стали мягкотелыми и боятся классовой борьбы. Но что самое главное – пожилые люди и среднее поколение не знают идей Мао Цзэ-дуна и не умеют их ценить, хотя именно эти идеи освободили Китай. А вот вы, молодежь, вы, люди, выросшие в эпоху Мао Цзэ-дуна, вы свободны от пережитков. У вас чистые мозги, вы не заражены буржуазными привычками. К вам не прививается ревизионизм. Вы на голову выше всех, кто старше вас по возрасту, потому что только вы одни можете по-настоящему овладевать идеями Мао Цзэ-дуна и осуществить их.

Речь ее все время прерывалась овациями. Затем Цзян Цин пустилась в самоуничижение.

– Вы – революционная молодежь, вы знаете идеи Мао Цзэ-дуна лучше всех. Вы – революционная смена. Мы не можем руководить вами, потому что новое творите вы! Мы не можем вами руководить, но мы всегда вас поддержим. Дерзайте, штурмуйте, атакуйте, разрушайте, уничтожайте, организовывайте, бунтуйте! Группа при ЦК поддержит любую вашу инициативу. Руководить вами мы не можем, а поддержать вас – можем!

«Левые» неистово аплодировали, выкрикивали здравицы в честь Мао Цзэ-дуна и «группы по делам культурной революции» при ЦК КПК.

– Вы – революционная смена, – продолжала Цзян Цин. – Вы поведете нашу революцию вперед. Мы, старшее поколение, уходим и оставляем вам свои революционные традиции. Вам председатель Мао оставляет Китай, вы им будете руководить. Школа культурной революции – великая школа! Вам будет принадлежать государство…

Студенты ответили дружным ревом. Они готовы были хоть сейчас руководить Китаем, просто горели желанием!

– Мы теперь говорим: «Вся власть «группе по делам культурной революции!» – заявила Цзян Цин. – Создавайте же свои комитеты культурной революции, берите власть!

Последние слова утонули в криках.

Бросалась в глаза абсурдность положения: человек открыто требует для себя полноты власти, отбирая ее у законных органов, и встречает восторженное одобрение!

Грубо льстя молодежи, спекулируя на ее неопытности и жажде деятельности, призывая к активности и инициативе, организаторы этой новой всекитайской затеи порождали у нее ложное самообольщение собственной значимостью, своим положением и ролью. Ну как же тут устоять?!

Эффект был немедленным. С момента отъезда руководителей митинги не прекращались. Ораторы сменяли друг друга, каждый хотел переплюнуть остальных энтузиазмом, исступленной страстностью. Уже не голоса, а хриплое рычание разносили по аллеям отцветающих мимоз микрофоны.

Под барабанный бой «левые» проводили крикливые агитационные демонстрации. На перекрестке появилось грандиозное объявление: «Все на выборы комитета культурной революции Педагогического университета! Революционные студенты и преподаватели, объединяйтесь вокруг революционного списка левых!» Рядом кто-то приписал категорично: «Если правые оппортунисты из «рабочей комиссии» посмеют вывесить свой список – размозжим по списку собачьи головы врагов председателя Мао!»

Издали доносится барабанный рокот. Из окна своего коридора я смотрю на по-прежнему парадно убранный подъезд студенческого общежития, где расположилась «рабочая комиссия». Там тихо, безлюдно. Несколько дежурных с красными повязками вяло слоняются вдоль стен с обтрепанными, старыми дацзыбао.

Постепенно рокот барабанов нарастает. На аллее, ведущей к подъезду резиденции «рабочей комиссии», появляется нескончаемая колонна студентов с двухметровыми портретами Мао Цзэ-дуна. Подойдя почти вплотную к зданию, колонна останавливается. Барабаны умолкают. Начинается давка, ряды расстраиваются. Дежурные сомкнулись плотной цепью у крыльца. Глухой шум тысяч голосов по команде организаторов умолк. Грянули барабаны и гонги. Тысячеголосый хор затянул ежедневно чуть ли не молитвенно исполняемую песню:

 
В открытом море полагайся на кормчего,
Мао Цзэ-дун подобен солнцу…
Революции опора – идеи Мао Цзэ-дуна…
 

Спели. На мгновение воцарилась тишина. Дежурные уже оттеснены внутрь подъезда. Какой-то паренек вскакивает на крыльцо и, закинув голову, пронзительно кричит куда-то вверх:

– Выходи-и!!!

Ответа нет. Он делает знак рукой, и к нему подбегают из толпы пять-шесть организаторов. Дежурные покорно расступаются перед ними, они исчезают в подъезде. Толпа спокойно ждет.

Проходит две-три минуты, и снова расступаются дежурные: на крыльце появляется начальник «рабочей комиссии» Чжан. Он идет сам, двое парней держат его под руки скорее символически. Позади толпятся члены «рабочей комиссии». Чжан делает шаг вперед, но его останавливает вытянутая перед ним рука.

– Склони голову! – тонким фальцетом взвизгивает сопровождающий.

Чжан на секунду замирает, потом, весь как-то сразу сникнув, склоняет голову на грудь.

Толпа восторженно орет, выкрикивает здравицы председателю Мао и лозунги:

«Да здравствует новая победа культурной революции!»

«Доведем до конца культурную революцию!..»

Те, кто стоит в первых рядах, тычут кулаки под нос Чжану. На шее у него уже висит доска с надписью: «Правый оппортунистический элемент».

– Кончилось ваше черное царство! – слышатся выкрики.

С час длился «митинг позора», а затем началось «шествие позора». Чжан, склонив голову, медленно шел по живому коридору. Ему плевали под ноги. Все члены «комиссии» по двое следовали за ним. Тоже с опущенными головами. Вокруг стоял сплошной вой и гвалт. На стадионе «рабочую комиссию» выстроили на помосте в две шеренги.

– Чудно, что творится! Ведь они говорили, что «рабочая комиссия» прислана ЦК. Вы помните, как ее встречали месяц назад? – услышал я за спиной голос вьетнамца Бак Ниня; он тоже наблюдал из окна за происходящим. – А теперь ее судят так же, как бывший партком!

Но он ошибся. Так судили только Чжана. Членам «комиссии», бывшим военнослужащим, позволили выступить с заявлением.

Мы пошли с Баком поближе к стадиону. Как раз в это время предоставили слово одному из членов «рабочей комиссии».

– Спасибо вам, революционные студенты и преподаватели Педагогического университета, – глухим голосом произнес он перед микрофоном. – Спасибо вам за освобождение! Вы освободили нас от гнета черного царства, вы свергли правый оппортунизм! Теперь мы сможем учиться у вас и сами примем участие в культурной революции! Спасибо!

Бывшим военным разрешили спуститься с помоста позора и поднять головы. «В открытом море полагайся на кормчего»… – снова запел весь стадион.

Чжан остался стоять на эстраде один, лицом к лицу с улюлюкающей толпой.

За месяц своей власти «рабочая комиссия» успела решить очень существенный для меня вопрос о двухнедельной поездке по стране – прежде это было вполне обычным делом для иностранных студентов, но в дни «культурной революции» потребовалось разрешение специальных инстанций. Мне предложили на выбор несколько маршрутов. Я выбрал северо-западные провинции – Шэньси (города Сиань и Яньань) и Хэнань (города Лоян и Чжэнчжоу).

Выехали мы – остальные иностранные студенты, я и, разумеется, мой фудао – как-то очень скоропалительно. Вьетнамцы, которых было большинство, относились ко мне очень дружественно, но Ма всю поездку не отходил от меня ни на шаг, всячески мешая общению с ними. Что же касается прочих иностранцев – индонезийцев, японцев и других, то с ними я мог общаться сколько угодно. Один из японцев, пропекински настроенный, не желал не то что разговаривать, но даже сидеть или стоять рядом со мной, если такое случалось во время экскурсии. Двое других, напротив, симпатизировали мне, особенно Такараси. Он очень интересовался китайской экономикой. В деревне уезда Линьсянь он выспрашивал бригадира, насколько повысилась у них урожайность за последние годы и как им удалось этого достигнуть.

– На шестьдесят процентов! И разумеется, на основе идей Мао Цзэ-дуна, – прозвучал ответ.

Всегда любезная улыбка Такараси вдруг сменилась откровенной ухмылкой.

– Наверное, вы все же стали вносить минеральные удобрения? – продолжал он.

– Да, конечно, – подтвердил бригадир, не желая, видимо, лгать. – Но идеи Мао Цзэ-дуна всего важнее!!. – И он понес привычный пропагандистский вздор.

Слушая его, Такараси насмешливо фыркал.

В Сиани нашу разнонациональную группу поместили в лучшем отеле, где прежде останавливались богатые иностранцы – их теперь мы не видели в Китае нигде.

В холле нас встретил молодой человек с необыкновенно тонкой и длинной шеей и совершенно птичьей маленькой головой. Он назвался Ваном, партийным работником Сианьского университета. К нему скоро присоединились работники провинциального и городского комитетов КПК. Пока мы размещались в номерах, они оживленно беседовали с нашими сопровождающими. Мой фудао Ма в их глазах был столичной фигурой. Местные обращались к нему особо почтительно, называли «Лао Ма», что принято только в обращении к старшему по возрасту и достойному человеку, а Ма был моложе своих собеседников.

– Вы прибыли из самого Пекина? Из резиденции самого председателя Мао? – вежливо осведомлялся Ван, хотя отлично знал, откуда мы приехали.

– Да, – с достоинством отвечал Ма. – В Пекине сейчас огромный подъем. Там занимаются культурной революцией! Даже на сон не хватает времени.

– У нас тоже проходит культурная революция, – обмахиваясь веером, сообщил Ван. – Когда вы освободитесь, приходите к нам, чтобы не спеша поговорить за ужином.

Ма с чувством превосходства столичного жителя поблагодарил его. Мне, разумеется, очень хотелось бы послушать их разговоры, но, зная, что это невозможно, я решил сам завести беседу:

– А что, у вас горком партии тоже черный? Его уже разогнали или еще нет? – без обиняков спросил я.

Сианьцы растерялись.

– В Пекине всем известно, что прежний горком был черным и разогнан, – поторопился внести ясность Ма. – Это не секрет. В нашем университете революционные товарищи уже покончили с черной бандой из парткома и ректората!

– О! – вырвалось изумленно-испуганно у Вана, быстро работавшего веером.

– …Потом у нас была «рабочая группа», но она страдала правым оппортунизмом, – продолжал, вдохновляясь, Ма.

Но тут его остановил горкомовец:

– Давайте поговорим после. – И, обращаясь ко мне, сказал: – В Сиани нет и не может быть черных организаций. Но и у нас тоже идет великая пролетарская культурная революция. Революционные массы в данное время демонстрируют по центральным улицам в поддержку великой культурной революции. Наша партийная организация руководит ими.

Значит, сианьские организации пытаются удержаться на поверхности, подумал я. Удастся ли им это – вопрос другой. Все же в Сиани дела шли пока еще иначе, чем в Пекине, порядок и дисциплина там сохранялись, буйства не было – я убедился в этом сам. И демонстрации были похожи на обычные праздничные шествия. Положение партийных органов оставалось пока прочным.

Мы осматривали город. Пагоды времен танской династии, развалины древней столицы, музей стел с древними каллиграфическими надписями – «каменный лес», богатейший исторический музей… В Сиани есть что посмотреть. Побывали мы с экскурсией также на сианьской фабрике эмалированной посуды, где изготавливались миски и тарелки необыкновенно яркого густо-красного цвета, и на красильной фабрике. Нас, иностранцев, даже пригласили в общежитие для рабочих. Это был единственный случай, когда я мог поговорить с рабочими – конечно, в присутствии вездесущего Ма и местного начальства, так что сопровождающих набралась целая свита.

Как и все новые китайские предприятия, красильная фабрика строила в непосредственной близости поселок для законтрактованных рабочих, съезжавшихся по набору со всех концов страны. В поселке имелись общежития для семейных и для одиноких, магазин, детские сады, ясли, школа, клуб, столовая. Выезд в город Сиань превращался для рабочих в особую экскурсию, и для нее администрация выделяла транспорт.