Текст книги "Шерлок Холмс в России (Антология русской шерлокианы первой половины ХХ века. Том 3)"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Корней Чуковский,Аркадий Аверченко,Вячеслав Шишков,Лазарь Лагин,Василий Розанов,Виктор Шкловский,Александр Амфитеатров,Александр Шерман,Дмитрий Березкин,Владимир Крымов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Новелла тайн
Моралисты, критики и аналитики

Владимир Тихонов
СЫЩИК

I

– Ну, так что ж? Ну, увлекается! Ну, и пусть себе увлекается! Хуже было бы, если бы в его возрасте, да он ничем не увлекался, – говорил седой, как лунь, но бодрый и свежий еще отставной генерал, Лев Сергеевич Буртасов, сидя на веранде своего деревенского дома и покуривая послеобеденную сигару.

– Да, но тут именно вопрос в том: чем увлекаться? – сдержанно возражал ему Александр Львович, его сын, очень корректный господин лет сорока, одетый в новенький летний костюм.

– Увлечение увлечению – рознь, – как эхо своего мужа, отозвалась полная и еще красивая жена его, Лидия Николаевна.

– Совершенно верно-с! Совершенно верно-с! – начал опять генерал. – Я и мои сверстники, в его возрасте, увлекались «казаками и разбойниками»; ваше поколение – героями Майи-Рида и Фенимора Купера, а сын ваш…

– Я никогда не увлекался «краснокожими братьями» и даже в играх не любил снимать скальпы, – улыбаясь, проговорил Александр Львович, кладя докуренную папиросу в стоявшую возле него пепельницу.

– Что ж, очень жаль! – буркнул генерал и хлопнул три раза в ладоши. – Принеси еще чашку кофе! – приказал он выскочившему из дома на этот сигнал мальчику в ливрейной куртке. – Что ж? Одно только могу сказать, – очень жаль, – заговорил он опять, – что ты никогда ничем не увлекался. Увлечение так же свойственно молодости, как не свойственно оно старости. Но мы говорим не о тебе, и я повторяю: пусть Левушка увлекается! Не бойтесь этого, это хороший признак.

– Но я опять скажу, увлечение увлечению – рознь, – повторил уже слова жены Александр Львович.

– Ах, черт возьми! – уже рассердился старик. – Да что же постыдного в его увлечениях? Вот, моим героем был Ринальдо Ринальдини[15]15
  …Ринальдо Ринальдини – герой популярнейшего в свое время романа немецкого писателя К. А. Вульпиуса (1762–1827) Ринальдо Риналъдини, атаман разбойников (1798).


[Закрыть], а героем Ивана Михайловича еще того хуже – свирепый Шиндерганнес[16]16
  …Шиндерганнес – букв. «Ганс-живодер», прозвище разбойника из Рейнской области И. Бюкнера (ок. 1780–1803), чей образ нередко романтизировался немецкими писателями.


[Закрыть]. Ну, и что же? Это не помешало мне честно сослужить мою службу царю и отечеству, а Ивану Михайловичу сделаться не только одним из самых блестящих генералов, но и видных администраторов. И чем же его герой хуже… как его там зовут?

– Шерлок Холмс! – подсказала Лидия Николаевна.

– Ну да, так вот, этот Шерлок Холмс, ну чем же он хуже Шиндерганнеса?

– Detective, – вздохнула Лидия Николаевна.

– Сыщик, – в тон ей проговорил ее муж.

– Ах, все это слова, слова и слова! Ну, что такое detective, сыщик? А твой фениморовский «Следопыт?» Разве не такой же сыщик? – горячился генерал, обращаясь к сыну и совершенно забывая, что тот только что отрекся от всех куперовских героев. – Я вот прочитал этот роман, который вы отобрали у Левушки, как он там… черт его… называется? «Собака» какая-то. Ну, и что ж, ну, и нашел, что этот Шерлок Холмс прямо-таки молодчина! Умный, ловкий! Да этого мало! Еще и храбрый к тому же.

– Да, в современной Англии detective является героем! – вставил Александр Львович.

– Что ж такого? Раз разрушители порядка могут быть героями, то почему же охранителей его не считать таковыми же?

– Сыщик и герой – как-то плохо вяжется одно с другим, – с презрительной гримасой проговорил Александр Львович.

– Ах, господа либералы! Господа либералы! Какие же вы все, однако, консерваторы! – буркнул старик и сердито принялся размешивать сахар в поданной ему чашке кофе. – Для вас ярлычок, кличка – это все! Надели вам на глаза шоры, и не смей смотреть ни направо, ни налево! И как мало кличек-то у вас, как мало ярлычков! Удивительно это облегчает дело! Да, но и суживает мысль! Не забывайте вы этого, пожалуйста! Суживает мысль! А мысль должна быть свободна! Вот что-с!

– Кто же с этим спорит? – усмехнулся сын.

«Ты споришь», – хотел было сказать старик, но махнул рукой и замолчал.

– Видеть в ребенке развивающуюся страсть к раскрытию тайн – крайне несимпатично! – медленно заговорила Лидия Николаевна.

Но генерал не дал ей договорить.

– Пытливый ум! Пытливый ум – вот и все-с! – почти закричал он. – Что такое раскрытие тайн? Все мы должны стремиться к раскрытию тайн природы, тайн непостижимого, тайн неведомого, тайн просто даже незнакомого нам. Это только свидетельствует, что у мальчика пытливый ум – вот и все!

– Ну, с этим пытливым умом можно далеко дойти! – усмехаясь, заметил Александр Львович.

Генерал сердито взглянул в его сторону и опять замолчал.

Наступила довольно томительная и долгая пауза, как это часто бывает у собеседников, не понимающих друг друга; а они, т. е. старый генерал и его сын, видный петербургский чиновник, вместе с его женой, видимо, совсем не понимали друг друга. Старик чувствовал, что он горячится, и, желая перевести разговор на другую тему, навел ее опять на тот же вопрос.

– Я не понимаю, – заговорил он, поглядывая на старый, тенистый сад, развертывавшийся сейчас же перед верандой. – Не понимаю, зачем вы отказали этому англичанину? Он мне очень нравился. Бравый малый!

– С этим я не спорю, – сказал Александр Львович, – но, во-первых, мы ему не отказывали, а он сам пожелал вернуться в Лондон…

– Прибавили бы жалованья, так остался бы! – буркнул генерал.

– А во-вторых, – продолжал Александр Львович, пропуская замечание отца мимо ушей, – он был недостаточно образован для своей роли. Левушка растет, и ему нужен более интеллигентный собеседник.

– Не знаю, может быть, может быть! Знаю только, что прошлым летом, когда вы гостили у меня, я был им очень доволен. Он выучил Леву ездить верхом, отлично плавать, был с ним постоянно на воздухе, и ребенок замечательно окреп и развился за прошлое лето. А нынче вы моего внука опять мне привезли каким-то заморышем.

– Да, мистер Футвой очень хорошо влиял на физическое развитие Левы, но духовное… – начала было Лидия Николаевна.

Но на этот раз уже муж перебил ее.

– Теперь мы взяли ему русского молодого человека, и я не думаю, чтобы поступили опрометчиво, – заговорил он. – Конечно, русский лучше откроет ему и сущность русской жизни, и сердце русского народа. А его теперешний наставник, Хоботов, сам вышел из этого народа, и беседы его, конечно, для Левушки будут полезнее, чем чтение романов Конан-Дойля.

– Может быть, может быть! – как бы сдавался генерал и, допив вторую чашку кофе, он встал и, сказав: «Ну, теперь я пройдусь!» – стал спускаться с веранды в сад бодрой походкой хорошо сохранившегося старика.

II

– Де-е-д! – крикнул ему звонкий детский голосок из глубины густой аллеи.

Глаза старого генерала заиграли ласковой улыбкой.

– Лева-а! – откликнулся он в тон бежавшему к нему навстречу худенькому мальчику лет двенадцати, и сейчас же запел:

«Uncle Bill, how do you do?»

– I am very well and how are you?[17]17
  …Uncle Bill… how are you? – Дядюшка Билли, как поживаете?
  – Прекрасно, а вы как? (англ.).


[Закрыть] – пропел ему в ответ Лева и, подбежав к деду, схватил его за руку.

Песенку эту и старика, и внука его выучил петь еще в прошлом году англичанин Футвой, и оба они, сколько бы раз на дню ни встречались, приветствовали неизменно друг друга этими словами.

– Ну, что, играешь? – спросил генерал.

– Играю, – весело отозвался мальчик.

– В «Следопыта»?

– Нет, – как-то загадочно улыбнулся Лева и, в такт шагу раскачивая руку деду, пошел с ним рядом.

– Ну, а во что же? – спросил тот.

– Это только тебе на ухо, – шепнул мальчик и поднялся на цыпочки.

– Да не надо! Я и так знаю.

– А ну?

– В Шерлока Холмса.

Мальчик расхохотался.

– Ты замечательный угадчик, дед! Из тебя бы вышел прекрасный…

– Detective? – договорил за него генерал.

– Yes, – подтвердил Лева.

Они в это время проходили мимо скамейки, на которой с книгой в руках сидел молодой человек, одетый в простенькую летнюю парочку, Он мельком взглянул на них и опять углубился в чтение.

– Каков? – спросил генерал внука, когда они отошли настолько от молодого человека, что он не мог бы их расслышать.

– Он хороший, – серьезно заговорил двенадцатилетний Левушка. – Знаешь, дед, он очень честный и серьезный.

– А тебе с ним не скучно?

– Нет, – ответил, подумав немного, мальчик.

– Ну, а с Футвоем веселее было?

– Ну! Футвой! Футвой был молодец! Он был такой же маленький, как я.

– Как, такой же маленький? – остановил его дед. – Он был ростом выше меня!

– Ростом-то он был длинный! Но, понимаешь, он был шалун! И когда он играл со мной, то, понимаешь, играл совершенно так же серьезно, как и я.

– А этот не играет?

– О, нет! Павел Федорович умный! Да ведь и мне уже пора переставать играть, потому что…

Но мальчик вдруг оборвался и, шепотом сказав: «Стой!» – присел на корточки.

– Ты что это? – спросил его дед, тоже нагибаясь над чем-то, что рассматривал Левушка.

– Ты видишь это? – спросил мальчик.

– Вижу.

– Что это такое?

– Это? Это, кажется, кусок навоза.

– Верно, – подтвердил Левушка и, глядя снизу на деда, спросил: – Ну, и что же из этого следует?

– Не знаю, – пресерьезно ответил тот.

– А видишь ли, из этого следует, что по саду проходил кто-то со скотного двора и занес сюда на каблуке кусок навоза.

– Почему ж на каблуке, а не на чем-нибудь другом?

– Потому что на этом кусочке навоза есть отпечаток каблука, – объяснял Левушка.

– Верно, – подтвердил дед и потом, как бы сообразив что-то, спросил: – А почему ты думаешь, что со скотного двора? А может быть, это кто-нибудь из деревни был?

– Нет, это был со скотного двора, – настаивал Левушка, – потому что деревня отсюда далеко, и навоз должен бы был совершенно просохнуть, а он совсем свежий! А скотный двор в двух шагах отсюда.

– Ну, и что же из этого следует? – в свою очередь спросил генерал.

– А из этого следует, что его нужно искать в числе лиц, бывших приблизительно в это время на скотном дворе.

– Кого «его»? – спросил генерал.

– Ах, Боже мой! Ну, конечно, того, кто совершил преступление, – нетерпеливо уже ответил Левушка.

– А разве кто-нибудь уже совершил преступление?

– Ну, конечно, нет! Но я тебе говорю так, на всякий случай! Как нужно искать, – заключил Лева и, поднявшись на ноги, зашагал опять рядом с дедом, размахивая в такт его рукой.

А старик думал:

«Пытливый ум и большая наблюдательность! Теперь вот он их развивает на вздоре, на пустяках, а впоследствии – кто знает – как это ему пригодится!»

– Послушай, дед! – заговорил мальчик после небольшого молчания. – Скажи, разве это предосудительно быть Шерлоком Холмсом?

– Что за вздор! Конечно, нет! – уверенно ответил генерал. – Не будь Шерлоков Холмсов, сколько бы преступлений осталось нераскрытых. И эти люди – они стражи общественного порядка.

– А ведь это необходимо, чтобы все преступления были открыты? – продолжал допытываться Левушка.

– Конечно, это очень желательно.

– Ну, а почему же и папа, и мама, и вот Павел Федорович – все так нехорошо говорят о сыщиках?

«Потому что они ничего не понимают», – хотел сказать старик, но не сказал, а оставил этот вопрос Левы без ответа.

– Ну, вот, например, кто-нибудь кого-нибудь убил, и я найду преступника, открою его. Ведь это хорошо?

– Хорошо, – подтвердил генерал.

– Ведь он должен же понести свое наказание?

– Должен.

– Ну, вот! А папа, мама, и Павел Федорович – все говорят, что это не мое дело. Почему не мое? Чье же это дело? Ведь вон Шерлок Холмс открыл «Собаку Баскервилей» и поймал преступника. И что же, нужно за это его презирать? Ты знаешь, дед, это я тебе говорю из английского романа. Может быть, этого совсем не было, но если б это было, вот совершенно так же, как это написано? Разве detective Шерлок Холмс поступил нехорошо?

– Какой вздор, конечно, хорошо! – сказал генерал, чувствуя почему-то, что ему самому на этот раз не хочется продолжать этот разговор.

И он, чтобы замять его, сказал:

– Ну, а на почту, Лева, сегодня поедешь?

– Да, да! Непременно. Мы с Павлом Федоровичем верхом поедем.

– Ну, и великолепно! Я тебе письмо дам, которое ты сдашь в конторе. И я думаю, что вам скоро нужно ехать.

И они повернули назад.

III

От усадьбы Буртасова до уездного городка было всего две с половиной версты, и Лева со своим учителем каждый день около шести часов вечера ездили туда верхом на почту. Первых полторы версты нужно было проехать густым Буртасовским лесом, а последнюю версту дорога шла городским выгоном и огородами.

Лева ехал на хорошеньком аренсбургском клеппере[18]18
  …клеппере – Клеппер – подпорода лошадей, выведенная в древности на территории Эстонии; с XVII в. эти лошади широко вывозились в северные и центральные губернии России, где повлияли на развитие местных пород.


[Закрыть]. Он ловко сидел в седле, уверенно держал поводья, и его рыжий конек грациозно переставлял свои стройные ноги.

Учитель Левы, Павел Федорович Хоботов, грузно сидел на буром, толстогривом приземистом иноходце.

Проехав первую версту от усадьбы полной рысью, они переменили аллюр и пустили лошадей шагом. Хоботов снял фуражку и вытирал выступивший у него на лбу пот. А Левушка ехал, как всегда, зорко осматриваясь по сторонам.

В лесу было тихо, только меланхолическая трель иволги переливалась где-то в глубине.

– А дед сказал, что это хорошо! – как бы отвечая на свои мысли, вдруг заговорил Лева.

– Это вы насчет чего? – спросил Хоботов своим молодым, хрипловатым баском.

– Я про Шерлока Холмса, – пояснил Лева.

– А! Все про то же самое! Да кто ж вам говорит, что это худо? Хороший сыщик такая же необходимая единица в общем порядке управления, как и хороший прокурор, только это непочтенно.

– Как, и прокурором быть непочтенно? – удивился Лева.

– Нет, я не про прокурора, я про сыщика. Прокурор – это совсем особь статья, – поправился учитель.

– Да, почему же сыщиком быть непочтенно?

– А потому, что сыщик… сыщик… – подбирая слова и с видимой неохотой говорил Хоботов, – сыщик действует не открытыми средствами, а исподтишка, сам ничем не рискуя…

– Ну, уж извините! – горячо перебил его Лева. – Шерлок Холмс всегда рисковал своей жизнью и ничего не боялся – ни опасности, ни смерти! И я не знаю, почему он не почтенный. Да кроме того, дед сказал, что это хорошо, а если он сказал, так это верно, потому что дед самый умный человек на свете.

Учитель сдержанно улыбнулся, но ничего не возразить.

И они опять поехали молча. Левушка думал про себя:

«Если где-нибудь свершится преступление, я непременно его буду открывать: подберу все клочки бумажек, измерю все следы, ничего не упущу, и уж открою! Непременно открою!»

И он от души желал, чтобы поскорей совершилось преступление.

Они выехали в это время на опушку леса, и весь маленький уездный городок, со своими тремя церквами, был перед ними, как на ладонке.

– Ну! Рысью? – спросил Лева, взглядывая на своего учителя.

– Пожалуй! – ответил тот и чмокнул губами.

И восемь лошадиных копыт дробно застучали но твердой и пыльной дороге. Иноходец учителя шел своей характерной перевалкой; Левушкин клеппер, которого он мысленно не называл иначе, как «Шерлок Холмс», красиво выбрасывал свои ноги, забирая все вперед и вперед.

Солнце уже склонялось к западу, но было еще жарко, и воздух стоял неподвижно.

Вот начались и заборы огородов и глубокие канавы, прорытые возле них.

Левушка посматривал вокруг себя. Одна канавка, прорыв ямку под забором, уходила в глубь огородов.

И на нее взглянул Левушка и подумал, что этим ходом человек может проползти совершенно незамеченным.

Но вот они переехали маленький мостик над высохшим ручейком и въехали в городок. Миновали соборную площадь и, сделав два-три поворота, остановились у крыльца почтовой конторы.

Какой-то мужик подошел к ним и вызвался подержать лошадей. Лева и Хоботов, соскочив с седел и разминая ноги, пошли по ступенькам шаткого деревянного крылечка. Почтовый чиновник в суровом, поношенном кителе, при входе их в контору, почтительно привстал и поклонился.

– Его превосходительству два письма, – заговорил он, направляясь к полке, – и вашему папаше тоже-с! И газеты– с. А от вас что-нибудь будет?

– Да, вот письмо от дедушки, – сказал Лева, подавая письмо.

– Заказное, – прочитал чиновник и, достав книгу, стал выписывать квитанцию.

В это время дверь с шумом отворилась, и человек в мундире почтальона вбежал в контору и, не обращая внимания на посторонних посетителей, почти закричал, обращаясь к чиновнику:

– Иван Никифорович! Ведь убег! Право слово, убег!

– Тише ты! – прикрикнул на него чиновник и потом спросил: – Кто убег?

– Да каторжник-то убег! Право слово, убег! Беглый-то! – уже понижая голос, но при этом как-то оживленно улыбаясь, говорил почтальон.

– Да ну? – удивился чиновник и даже приостановился писать.

– Покарай Бог, убег! Вот, сейчас только! Ух, кутерьма там теперь пошла! Ловить бросились! Страсть!

– Это кто убежал? – спросил Хоботов чиновника.

– Да один беглый каторжник. Вчера только его к нам доставили, а сегодня должны были уже препровождать дальше, а он вот взял, да и того… Тюрьма-то у нас, действительно, того, рухлядь! – добавил он и длинными ножницами аккуратно вырезал из книги квитанцию.

Лева стоял ни жив, ни мертв. Краска ярко выступила на его обыкновенно бледном, худеньком личике, глазенки сверкали.

«Я его поймаю! Я его поймаю!» – замелькало у него в голове, и он вдруг начал теребить за рукав своего учителя.

– Пойдемте, пойдемте, пойдемте скорей! – нервно шептал он при этом, и слезы нетерпения готовы были брызнуть у него при виде тех медленных, как казалось ему, движений, с которыми учитель укладывал газеты и письма в висевшую у него через плечо сафьяновую сумку.

Но Хоботов и сам торопился, и руки у него тоже почему– то дрожали.

Простившись с чиновником, они быстро вышли на крыльцо. Мужика, взявшегося подержать их лошадей, и след простыл, но кони их стояли тут же, видимо, наскоро привязанные к забору.

Через минуту они уже быстрой рысью ехали по базарной площади.

Народ бежал к выезду из города. Бежали бабы, что– то кричавшие на ходу; бежали молодые парни с какими-то странно горевшими глазами; бежали, сверкая босыми пятками, ребятишки, и даже степенные люди, и те трусили мелкой рысцой все в том же направлении.

Какой-то франт писарского обличил, в красном галстуке и в сдвинутой на самый затылок белой фуражке, несся, почти не уступая ходу их лошадей. Лицо его было сердито, глаза куда-то жадно смотрели вперед. Люди бежали, что-то кричали и перекликивались между собой, а между ними, с веселым лаем, вертелись неугомонные дворовые собачонки. Стадо гусей, перепуганное этим всеобщим стремлением, широко раскрыв крылья и пронзительно гогоча, удирало в какой-то переулок.

Но вот и конец города, вот и выгон справа, а слева огороды.

– Куда побежал-то? – приостанавливая лошадь, спросил Хоботов какого-то старика.

– Вон, вон, туда! К речке! К лознячку-то, значит! – зашамкал старик. – Вон, где солдатики-то бегут!

И он указал рукой на мелькавшие вдали белые солдатские рубашки.

– Чего врешь-то? – вмешалась подбежавшая к ним женщина. – К лесу он ударился! Мой Васька сам видел! Прямо к лесу!

– Твой Васька? – рассердился старик. – А Матрена-то куда говорила? Небось, к речке! Он ее, небось, чуть с ног не сшиб! Дура!

– Сам старый дурак! – огрызнулась баба и вперевалку побежала туда, где белели солдатские рубашки.

Левушка, едва сдерживая своего «Шерлока Холмса» и сам дрожа всем телом, внимательно и сосредоточенно выслушивал все эти «показания». Не без удивления посматривал он и на своего учителя. И его лицо, обыкновенно серьезное, даже скучное, было на этот раз как-то странно возбуждено, и по голосу его было заметно, что и он был чем-то взволнован и, что называется, не в себе.

– Надо к речке! – вдруг сказал он Левушке и сразу в карьер пустил своего иноходца, забирая вправо от дороги, туда, где мелькали белые солдатские рубашки и куда бежал и весь остальной народ.

Левушка поскакал за ним. Вот они перенеслись через высохший ручеек, взлетели на пригорок, и Хоботов повернул еще правее, к какой-то толпе, бежавшей вдали и что-то громко кричавшей.

Но Левушка, вдруг охваченный каким-то вдохновением, словно подчиняясь какому-то инстинкту, круто повернул своего клеппера и поскакал почти в противоположном направлении.

Хоботов, бывший впереди, не видал этого поворота и скакал один вперед, к речке.

А Левушка, приподнявшись на стременах, впиваясь глазами вперед, несся к той дороге, по которой они только что проезжали из усадьбы в город, несся к тем огородам, которые граничили слева городской выгон, к той канавке, которая обратила его внимание. Вот, вот, близко уже и дорога, вот, вот и прясло огородов, вот и канава параллельно с ними, вот сейчас и та канавка, которая уходит вглубь. Левушка натянул поводья, чтоб сдержать своего «Шерлока Холмса», но не успел, клеппер перескочил канавку и боком уперся в самый забор, даже покачнув его.

И Левушка замер.

У его ног, в канаве, лежал страшный, серый человек. Обнаженная, коротко остриженная круглая голова его была как-то странно повернута. Небольшие, светло-серые глаза с ужасом смотрели на этого мальчика, почти повисшего над ним на своей маленькой, рыжей лошадке.

«Он!» – мелькнуло в голове у Левушки, и сердце его мучительно сжалось. Ему стало страшно, но он не мог отвести своего взгляда от этой пары узких, серых глаз, с ужасом и мольбой смотревших на него.

Левушка весь дрожал. Он не мог дышать, и вдруг какое-то непреодолимое чувство жалости охватило всего его. А глаза смотрели с ужасом и мольбою.

Левушка опустил голову, дернул повод, и «Шерлок Холмс», подобравшись, перепрыгнул обратно канавку…

Выехав на дорогу, Левушка осмотрелся. Вокруг не было ни души, только далеко-далеко, возле речки, видно было еще, как бежали люди и кое-где мелькали белые солдатские рубашки.

Левушка повернул лошадь к лесу и шагом поехал вперед, по направлению к их усадьбе, как-то весь съежившись и не оборачиваясь назад. Он уже подъезжал почти к самой опушке, когда увидел всадника, скакавшего к нему справа от реки. Всмотревшись, он узнал в нем своего учителя и в то же время почувствовал какую-то странную боль в левой коленке.

Левушка взглянул на ногу: брюки у него с этой стороны были изорваны, белье – тоже, и на обнажившемся теле была небольшая ссадина.

«Это когда я ударился об забор», – подумал Левушка.

На взмыленном иноходце подскакал к нему Хоботов.

– А я вас ищу! Куда вы девались? – как-то сконфуженно глядя на мальчика, проговорил он.

– Я упал с седла, – с трудом выговорил Левушка.

– Ушиблись? – забеспокоился учитель.

– Нет. Только брюки изорвал и ногу немножко ссадил.

Хоботов посмотрел ему на ногу и укоризненно покачал головой:

– Вот видите, как неосторожно! Вам, значит, нельзя еще ездить карьером.

Левушка вскинул глазами на учителя и хотел было ему сказать, что он еще никогда не падал с лошади, но, сделав над собой усилие, сдержался и только закусил губку.

И они шагом, молча, въехали в лес.

– Ну что, поймали преступника? – спросил Лева через минуту, и голос его при этом слегка дрогнул.

– Не знаю… нет… не поймали! Не знаю, впрочем… я… уехал… все это вздор! – как-то заминаясь и конфузясь, проговорил Хоботов, потом, помолчав немного, прибавил: – И знаете, лучше всего, если мы не будем об этом особенно рассказывать дома.

Лева утвердительно кивнул головой.

Вернувшись в усадьбу, они сейчас же прошли в их комнату, и Лева переоделся. Он был очень молчалив и сосредоточен, но Хоботов как-то не замечал этого.

За вечерним чаем, впрочем, он нашел нужным сообщить, что сегодня, когда они были с Левой в городе, там из тюрьмы бежал какой-то арестант, и что весь город бросился его ловить, но поймали ли беглого, – еще неизвестно.

Генерал посмотрел на Леву и улыбнулся себе в усы. Но Лева не заметил этой улыбки: он молча и задумчиво пил свое молоко.

IV

Лева плохо спал всю эту ночь. Его тревожили сны. Ему казалось, что он все время скачет на лошади, вдоль какого-то бесконечного забора, и то и дело задевает об него ногой, а из канавы, которая несется вместе с ним, смотрят на него глаза, полные мольбы и ужаса. И он не боится этих глаз, он только не хочет их видеть, он отворачивается от них. Но куда бы он ни повернулся, глаза, полные мольбы и ужаса, смотрят на него. И вдруг на опушку леса выскакивает Шерлок Холмс. Он маленький, толстый человек, с цилиндром на голове, с гладко выбритым лицом и во фраке. Он растопыривает руки и загораживает Леве дорогу и в то же время длинными-длинными руками хватает лежащего в канаве серого человека за горло и тащит к себе его круглую, гладко остриженную голову, на которой два глаза смотрят с мольбой и ужасом.

– Пустите его! – кричит Лева, стараясь отнять у Шерлока Холмса эту круглую голову.

Но Холмс хватает Леву за ногу и ногтями царапает ему коленки.

– Лева! Лева! – стонет серый человек.

– Лева! Лева! – громче раздается в его ушах.

Левушка открывает глаза и видит приподнявшегося на своей постели Хоботова.

– Лева, повернитесь на бок! А то вы спите на спине и поэтому стонете, – говорит учитель.

Лева поворачивается на бок и сейчас же начинает скакать мимо бесконечно длинного забора, а за ним на буром иноходце скачет его учитель. И только это уже не Павел Федорович, а Шерлок Холмс. Цилиндр сорвался с его головы, и вместо фрака у него серый арестантский халат. Вдруг лошадь поворачивает к Леве голову и, сердито оскалив зубы, хочет укусить его.

Лева вскрикивает и просыпается.

Хоботов громко похрапывает на своей постели.

«Я хочу видеть глаза», – думает мальчик и засыпает, и сейчас же видит глаза. Они смотрят на него, полные мольбы и ужаса.

– Беги! беги! беги! – шепчет кому-то Лева. – Они побежали к речке. И старик там!..

– Беги, беги, беги! – тоненьким голосом отвечает ему круглая, коротко остриженная голова.

Лева открывает глаза. Свет утра пробивается сквозь ставни.

«Чили, чили, чили!» – слышит Лева, как чиликают воробьи за окном, на карнизе.

«Светает», – думает Лева, засыпая опять, и спит уже спокойно.

Но утром Лева встал такой же задумчивый и сосредоточенный.

– Ты нездоров? – спрашивает его мама, когда он на веранде пьет молоко.

– Нет, ничего, – отвечает мальчик.

– А беглого-то так и не поймали, – сообщает немного спустя Леве казачок Степа. – Говорят, он за реку ушел.

И Леве почему-то это известие приятно. Он весело бежит через двор к купальне. Но, добежав до реки, он опять задумывается. Это та же самая река, что течет и в уездном городке. Стало быть, «он» ушел туда.

И Лева смотрит на широкую пойму, расстилающуюся по другому берегу речки.

И Леве делается страшно: а вдруг «он» придет к ним в усадьбу и всех, всех их убьет? Он сейчас же вспоминает маленькие серые глаза, смотревшие на него из канавы.

«Нет, он не убьет!» – решает почему-то Лева и чувствует, что какая-то непонятная близость существует между ним и серым человеком с круглой, гладко остриженной головой, и никто на свете не знает об этом.

– Uncle Bill, how do you do? – вдруг слышит он за спиной знакомый голос.

– I am very well, – начинает было Лева, но, обернувшись и не допев последних слов, бросается к деду. – Ты гулять? – спрашивает он его.

– Гулять, – отвечает старик.

– Пойдем вместе.

И Лева, взяв за руку деда и размахивая ею в такт шага, идет рядом с ним.

Некоторое время они идут молча.

– Ну, что хорошего? – спрашивает наконец генерал.

Лева молчит.

– Ты сегодня что-то бледен, – опять заговаривает дед, вглядываясь в лицо внука.

– Нет, ничего, – отвечает тот и потом, после небольшой паузы, начинает: – А вчера из тюрьмы убежал преступник.

– Знаю, – отзывается генерал.

– И его еще не поймали.

– И это знаю. А вот будь у нас тут этакий, знаешь, Шерлок Холмс, живо бы сцапали голубчика. Не правда ли, Лева, а?

– Нет, не надо! – чуть слышно шепчет Лева.

– Чего не надо?

– Шерлока Холмса не надо.

Дед не без удивления посмотрел на шедшего рядом с ним мальчика.

– То есть, как не надо? – повторил он.

Но Лева, вместо ответа, поплотнее прижавшись к старику, вдруг проговорил:

– Я тебе, дед, должен что-то сказать.

– Ну, говори!

И они оба приостановились.

– Сядем, – сказал Лева, указывая на скамеечку, стоявшую на берегу реки.

Лицо Льва Сергеевича приняло озабоченное выражение. Что-то важное почувствовалось ему в тоне ребенка. Он сел на скамейку, а Лева, встав перед ним, сбиваясь и путаясь, рассказал все вчерашнее происшествие.

Генерал слушал его, зорко глядя в глаза мальчику. Потом у старика почему-то задрожала нижняя губа и затряслась рука, лежавшая на плече внука.

– Дед! Скажи мне, как я поступил: хорошо или худо? – спросил Лева, окончив свой рассказ.

Дед сразу ничего не ответил. Он обнял внука, горячо поцеловал его и крепко прижал к груди, и только после этого уже твердо и уверенно сказал:

– Хорошо!

– Почему же хорошо, дед? Ведь, подумай только!.. – начал было мальчик, но старик прервал его:

– Не знаю, почему хорошо, но хорошо!

Затем, встав со скамейки, зашагал дальше. Лева шел с ним рядом.

Они отошли уже довольно далеко, когда генерал вдруг, совершенно неожиданно, весело расхохотался.

– Ты что это? – спросил Лева, не без удивления посматривая на деда.

– Да вот, брат! Всегда это так: практика расходится с теорией. Что по теории – хорошо; на практике очень часто никуда не годится. И наоборот. Так-то, брат!

– Отчего же это, дед?

– Оттого, что теория есть создание ума, а практика сплошь да рядом результат порывов сердца.

– А как нужно? – спросил мальчик.

– Как нужно-то? Да как тебе сказать? И ум – хорошо, и без сердца жить невозможно… А впрочем, слушайся больше сердца. Оно – умнее.

– Умнее ума?

– Вот именно, мой голубчик!

* * *

В тот же день, после обеда, на веранде, между стариком генералом Буртасовым, его сыном Александром Львовичем и невесткой Лидией Николаевной завязался опять вчерашний разговор.

Генерал, впрочем, на этот раз почти не возражал. Он только посмеивался в свои седые усы.

– Выбор книг для мальчика в возрасте Левы – вещь крайне затруднительная, – говорила Лидия Николаевна, лениво обмахиваясь веером.

– Да, положительно не знаешь, что и давать ему читать, – в тон жены продолжал Александр Львович. – В специально детских журналах печатается такая бездарная чепуха, что более или менее развитого мальчика можно заставить их читать разве из-под палки. Да и они просто портят изящный вкус у детей. А с другой стороны, вот этакие Конан-Дойли направляют их фантазию в совершенно нежелательную сторону. Они начинают увлекаться…

– Ну, и пусть увлекаются! – перебил его генерал. – Увлечение свойственно молодо…

– Однако! – возразил сын. – Делать себе героя из сыщика Шерлока Холмса, это…

– Не беспокойтесь за вашего сына! Никакие увлечения для него не опасны! У него есть славный якорь, который всегда удержит его от всяких нежелательных увлечений.

– Какой же это якорь? – спросил Александр Львович.

– Честное сердце, – отрезал старик и, надев фуражку, пошел в сад, навстречу бежавшему к нему внуку.

1902