Текст книги "Поединок. Выпуск 13"

Автор книги: Алексей Толстой

Соавторы: Эдуард Хруцкий,Василий Веденеев,Сергей Высоцкий,Алексей Комов,Анатолий Степанов,Леонид Володарский,Георгий Долгов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Поединок. Выпуск 13

В тринадцатый выпуск сборника «Поединок» вошли повести и рассказы московских писателей С. Высоцкого, А. Степанова, Г. Долгова, В. Веденеева и А. Комова и других. Их произведения познакомят читателя с будничной работой советской милиции и ее рядовыми сотрудниками, перенесут читателя в героическую эпоху первых лет революции и расскажут о борьбе МЧК с бандитизмом, об установлении и укреплении Советской власти в Казахстане, расскажут о преступной деятельности агентов и руководителей ЦРУ в одной из стран Центральной Америки.

В антологию «Поединка» включены рассказы А. Н. Толстого «Рукопись, найденная под кроватью» и «В снегах», а также незаконченная повесть «Записки Мосолова», написанная А. Толстым совместно с П. Сухотиным.

ПОВЕСТИ

Анатолий Степанов
Дорога через степь

Моря наступают и отступают. Озера становятся болотами. Реки изменяют свой путь. Деревья в лесу вырастают, умирают и падают на землю.

Древнее и неизменнее степи нет ничего.

1

Была степь. Каждый раз предполагаемо однообразная. И каждый раз неожиданно неповторимая степь. Был вечер: темнело небо, оставляя яркую полосу на западе. Был ветер: припадали к земле травы, невесело шурша.

А когда стих ветер, из речных зарослей выполз туман. И вместе с туманом явились пятеро всадников.

Черные в белом тумане. Черные на сияющем краю послезакатного неба.

Ни резкого звука, ни голоса, ни звона. Только чуть слышимый гул хорошей рыси. Пятеро молчали. Так, молча, они ехали долго.

Еле различимый во тьме обнаружился полукруг юрт. У центральной, самой богатой, пятеро бесшумно спешились.

Высокий, широкоплечий джигит, кинув поводья ближнему, шагнул ко входу в юрту. Трое двинулись за ним. Высокий, приказывая, пояснил:

– Один, – и откинул кошму. В юрте ели вареную баранину. Хозяин и несколько гостей серьезно ели баранину до тех пор, пока не увидели в черном проеме человека с карабином.

– Мне на минутку нужен инструктор исполкома. Пусть выйдет, – негромко сказал высокий. Карабин он небрежно держал в правой руке, и небрежность эта грозила выстрелом.

Гости оставались на своих местах, но непонятно, как получилось, что они отъединились от двоих, сидящих в центре. От старца с седой бородой. От молодого начальственно солидного человека в полуевропейском платье.

– Кудре! – оглушительным шепотом узнал высокого один из гостей.

– Сейсембаев! Я жду, – уже с угрозой сказал Кудре.

– Я – твой гость, Акан, – не смея оторвать глаз от карабина, еле произнес непослушными губами солидный молодой человек. Старец молчал.

– Я твой гость, Акан! – бешеным криком повторил Сейсембаев и, обхватив голову руками, упал за спину старца. Акан встал и пошел навстречу Кудре:

– Он мой гость, Кудре.

Кудре стволом карабина отодвинул старика, чтобы видеть Сейсембаева. Прикрыв голову и подтянув колени к животу, тот вздрагивал всем телом – плакал. Кудре весело глянул в глаза Акана и кивнул на Сейсембаева:

– Разве он гость? Он хозяин, потому что он – власть, советская власть.

– Но он мой гость. Пожалей меня, Кудре.

– Мне ли жалеть своего господина? Ведь я служил тебе, Акан!

– Теперь мне никто не служит. Пожалей мои седины, Кудре.

– Я хочу кумыса.

Один из гостей поспешно налил из сабы чашку кумыса и протянул ее Кудре. Но тот чашку не взял. Поймав взглядом взгляд Акана, он приказал, уже не улыбаясь:

– Ты.

Акан взял чашку из рук гостя и, склонившись в низком поклоне, поднес ее Кудре. Роняя белые капли на широкую грудь, Кудре пил мощными глотками. Все смотрели, как ходил его кадык. Выпив, он возвратил чашку Акану:

– Я жалею тебя, старик.

И вдруг, резко подняв карабин, с одной руки навскидку выстрелил. Чашка, стоявшая перед Сейсембаевым, разлетелась черепками. Сейсембаев замер на мгновение, а потом, не почувствовав смерти, зарыдал в голос. Кудре ощерился, откровенно ликуя:

– Я люблю, когда плачет власть. Плачет – слабый!

И ушел во тьму.

Сопровождаемый четырьмя безмолвными, Кудре ехал в ночи и хохотал.

2

В галифе, в сапогах, но обнаженный по пояс, Хамит перед зеркалом делал зарядку. Он, словно беркут, вертел бритой головой, приседал неистово, яростно отжимался от пола. Хамит хотел видеть свою стать, а зеркало было маленькое, и поэтому разглядывание самого себя тоже было нелегким физическим упражнением. Подобрав живот и сложив на груди руки так, чтобы рельефнее выглядели грудные мышцы и бицепсы, он, отдыхая, с удовлетворением рассматривал свое отражение, когда за его спиной раздалось слабое:

– Ой!

Он обернулся. В дверях, привычно прикрыв глаза ладошкой, стояла хозяйка дома, где он жил.

– Я слушаю вас, хозяйка, – сказал Хамит.

– Там пришли, – сообщила она, глядя в сторону.

– Кто пришел? Где это – там? – строго поинтересовался он.

– Посыльный. Во дворе ждет! – плачуще прокричала хозяйка и, еще раз сказав горестное «ой!», убежала. Взяв полотенце, Хамит вышел во двор, к колодцу.

Посыльный – белобрысый красноармеец, мальчишечка, – сидел на земле, привалясь к забору, и подремывал, прикрыв глаза фуражкой. Крутя ворот колодца, Хамит натужно спросил:

– Что тебе?

Красноармеец встал, отряхнул висевшие мешком шаровары, сдвинул фуражку на затылок и, с уважением созерцая могучий торс, доложил:

– Крумин требует.

Ловко вытянув одной рукой громадное ведро и поставив его на край колодца, Хамит приказал:

– Лей! – и нагнулся. Кряхтя и отдуваясь, мальчишечка наклонил ведро, тугое прозрачное полотнище воды упало на спину Хамита, а брызги разлетелись в стороны. Стирая шальные капли с лица, красноармеец сообщил изумленно:

– Холодная, зараза! Ну, прямо лед!

Крумин стоял у окна и наблюдал, как хорошим армейским шагом пересекал улицу Хамит. Улица была пустынна и повседневна. А Хамит, как всегда, праздничен: в начищенных сапогах, в щегольски замятой фуражке, в гимнастерке с разговорами, стянутый новой портупеей с кобурой.

Крумин аккуратно, двумя пальцами, снял пенсне с толстыми стеклами, жестко растер веки и глазные яблоки, водрузил пенсне на место, с близоруким удивлением глянул на Хамита и спросил:

– Сколько тебе лет, Хамит?

– Двадцать два, начальник.

– А в вагонах смерти атамана Анненкова был совсем мальчик.

– Я старался быть мужчиной.

– Ты им стал, парень. Жаль только, что времени на твою юность не хватило.

– Мы спешили, Ян Тенисович. У нас слишком много дел. Мне некогда праздновать юность.

– Когда ты улыбался в последний раз?

– Я не помню.

– Ну, а когда ты плакал в последний раз?

Хамит немигающе смотрел в глаза Крумину, вспоминая:

– В пятнадцать лет. Меня сбросил необъезженный конь, и я заплакал.

– Ты плакал от боли?

– Я плакал от досады на себя.

Крумин встал и вновь подошел к окну. Опять была улица, пустынная, мирная, будничная. Не оборачиваясь, Крумин сказал:

– Инструктор исполкома Сейсембаев плакал, вымаливая жизнь у бандита Кудре.

Теперь и Хамит встал. Спросил с жестокой надеждой:

– Кудре застрелил его?

– Это было в юрте хромого Акана. Бандит пожалел старика и не нарушил законы гостеприимства.

– Ты расстреляешь Сейсембаева? – желая, чтобы было так, поинтересовался Хамит.

– Ты жесток.

– Сейсембаев в степи – советская власть. А советская власть не может быть трусливой.

– Как все просто для тебя, Хамит! И как все непросто.

Крумин вернулся к столу, выдвинул ящик, достал кипу бумаг:

– Сводки, сводки со всех концов громадного нашего уезда. Бандиты. Бандиты. Бандиты. Ты можешь объяснить мне, почему бандиты появились именно сейчас, когда продразверстку заменили продналогом, когда все могут спокойно жить и трудиться, когда стало легче жить всем?

– У советской власти много врагов. А враги не исчезают просто так.

– Но огни и не появляются просто так, Хамит. Кто их прячет? Кто их вооружает? Кто их кормит, наконец? – продолжал задавать вопросы Крумин, изучающе глядя на Хамита. И вдруг резко: – Ты можешь это узнать. Ты – казах, ты – свой в степи.

– Во всех аулах, в каждой юрте уже говорят: советская власть – слабая власть, она валялась в ногах у Кудре. Я найду Кудре.

– Этого мало. Мне нужны его связи. Руки на виду. А где мозг?

– Отрубленным рукам мозг не нужен. Я найду Кудре, – Хамит вскочил, вытянулся, ожидая официальных приказаний.

– Ты все понял, что я тебе говорил? – Крумин не был профессиональным военным, он не приказывал – размышлял с подчиненным.

– Да, – не раздумывая, четко подтвердил Хамит.

– Основная твоя задача – разведка. В твое распоряжение поступают трое. К сожалению, необстрелянные.

– Мне все ясно. Но что сделают с Сейсембаевым, начальник?

– Я думаю, его пошлют учиться. Куда-нибудь подальше.

– Чему можно научить труса? Бояться еще больше?

Много ли надо путнику? Причина, по которой он покидает свой дом, конь, что исправно и глухо стучит по траве копытами, коржун с баурсаками, лепешками и куртом, перекинутый через седло.

Набегает и никуда не уходит степь, висит в зените беркут, еле слышимо и пронзительно звенит воздух. И нет уже иной цели, кроме как быть в пути. Приходит песня и рассказывает о том, что набегает и никуда не уходит степь, что висит в зените беркут, что еле слышимо и пронзительно звенит воздух...

Только окаменевший за лето след колес арбы, проехавшей в низине через весенний бег воды, укажет всаднику путь, бесконечнее которого лишь песня. Покой дороги.

3

Снова степь. Степь для добрых людей. Дневная степь. Раскинув разнотравье в нестерпимом свете высокого солнца, она лежала под белесым небом.

Хамит ехал впереди, а усталые красноармейцы сзади. Наконец он обернулся, с неудовольствием осмотрел спутников, приободрил их неласково:

– Скоро отдохнете, – и послал коня на холм. Долина была перед ним. Уходила в загоризонтную неизвестность речка, а на берегу традиционной дугой раскинулся аул. Подтянулись к вершине и красноармейцы. Тот мальчишечка, что приходил посыльным, восхитился расслабленно:

– Красотища-то, боже мой!

– Бога нет, – сурово напомнил Хамит и пустил коня вниз.

Они стояли перед ним. Мужчины и женщины. Молодые и старые. И дети тоже стояли перед ним. Они стояли и глядели в землю.

– Еще раз спрашиваю: у вас в ауле появлялся бандит Кудре?

Они молчали.

– Я знаю, он здесь был. Но я хочу, чтобы мне сказали, когда и с кем он был. Я жду ответа, люди.

Говоря, Хамит сдерживал себя, а, замолчав, сжал зубы.

– Не спрашивай нас, джигит, – деваться было некуда, и вперед ступил старейший. – Мы ничего не знаем и знать не хотим. Деритесь сами, а нас не тревожьте.

Гнев перехватил горло, и поэтому крика не было. Яростно раздувая ноздри, Хамит сказал хрипло:

– Советская власть дала вам свободу. Советская власть дала вам мир. Советская власть дала вам землю. Советская власть дала вам скот. А вы предаете советскую власть.

Недолго была тишина, и вдруг спокойный голос из толпы сломал ее:

– Твоя советская власть лизала руки Кудре. И плакала, как баба.

– Кто сказал?!

– Я сказал, – ответили твердо.

Толпа расступилась и обнаружила невысокого, средних лет, спокойного человека.

– Это сказал я, Саттар – житель этого аула, – уверенно продолжал свою речь этот человек. – Я ращу своих детей и пасу скот. А кто такой ты?

– Я представитель советской власти, – грозно напомнил Хамит.

– Сейсембаев – тоже представитель. Я не знаю, чем ты лучше его.

Взгляд Хамита блуждал, пока спасительно не наткнулся на весело любопытствующее лицо белобрысого посыльного. В это лицо Хамит бросил приказ: – Арестуйте его! – и указал пальцем на человека в толпе. Красноармеец посерьезнел и примирительно сказал:

– Надо ли, Хамит Исхакович? Сейсембаев и вправду плакал. Чего уж тут.

– Ты – добрый? – с угрозой осведомился Хамит.

– Я по справедливости хочу.

– Как тебя зовут?

– Иваном.

Гнев утомил Хамита, и он перешел, обращаясь к толпе, на усталый сарказм:

– Оставляю вам Ивана. Вы видели: он добрый и справедливый. Он защитил человека, ругающего советскую власть. Теперь пусть он защитит вас от бандитов.

4

Опять копыта топтали полегшую траву. Двенадцать копыт. Три всадника. Один – впереди, двое – сзади. Ехали нетронутой степью. Ехали чуть заметной тропой. Ехали широкой грунтовой дорогой, основательно пробитой в степи ногами, копытами, колесами. Дорога вела в большой поселок.

Был базарный день. Всем торговали здесь: посудой и сапогами, мясом и хлебом, ситцем и серебром. Зычно кричали, славя свой товар, бешено спорили, торгуясь, весело смеялись, радуясь удачной покупке. Казахи и русские, киргизы и татары. Все.

– Торгуют. И больше им ничего не надо, – презрительно сказал Хамит. Толпа сбила трех всадников в плотную группу, и поэтому была возможность разговаривать.

– Живут, – согласился красноармеец постарше.

– Торгуют, – настоял на своем Хамит.

Базар казался бесконечным. Степенный красноармеец оглядел море голов и предложил осторожно:

– Порасспрашивать бы здесь народ, товарищ начальник. Отовсюду съехались, со всех концов уезда.

– О чем? – зло удивился Хамит.

– Бандит и торговле помеха. Обиженные могут на след навести.

– Спрашивай, – равнодушно разрешил Хамит и отвернулся.

– Так заданье у нас!

– Даю тебе новое задание. Оставайся здесь и спрашивай. Если произойдет чудо и ты узнаешь что-то, скачи к Крумину и докладывай. Все.

Последним словом Хамит оставил степенного в толпе, а сам в сопровождении третьего красноармейца – казаха – выехал наконец с базарной площади.

– Может быть, и ты хочешь спрашивать? – не оборачиваясь, спросил он у третьего.

– Я уж с тобой, командир.

Безлюдье, степь. Путь продолжался. Неожиданно Хамит остановил коня и спешился. Остановился и красноармеец.

– Садись на моего коня, – приказал Хамит.

Красноармеец послушно поменял лошадь и ждал вопросительно. Хамит взлетел в седло чужого коня и еще раз приказал:

– Догоняй!

Ветер свистел в ушах. Ломая норов незнакомой лошади, Хамит радовался этому и несся так, что травы по сторонам казались гладкими. И топот копыт, и топот копыт!

На вершине холма он резко осадил коня и развернулся. Издали и чуть снизу к нему крупной козявкой медленно приблизился его напарник.

– Фу! Еле догнал! – признался красноармеец и сполз с коня.

– Ты меня не догнал. Это я тебя дождался, – безжалостно поставил все на свои места Хамит и, посмотрев вверх, резко сбросил с плеча карабин: – Видишь там, вверху? Подстрели его! – и протянул красноармейцу карабин.

Красноармеец тоже посмотрел вверх. В небесах, недвижно вися над степью, орел ожидал земную добычу.

– Уж как-нибудь из своей, – красноармеец, не торопясь, взял свою винтовку, основательно прицелился и выстрелил.

Орел не видел выстрела, не слышал выстрела, не чувствовал выстрела. Орел плавно висел над степью.

– Запыхался после гонки, – виновато объяснил свой промах красноармеец.

Не говоря ни слова, Хамит вскинул карабин. Раздался выстрел. Рваной тряпкой падал орел с высоты. Проводив глазами до земли то, что совсем недавно было гордой птицей, Хамит, отчетливо выговаривая каждое слово, сказал:

– Слушайте мой приказ, товарищ красноармеец, – немедленно отправляйтесь назад. Прибыв к начальнику политбюро товарищу Крумину, доложите, что я в ауле хромого Акана.

– Так как же, командир... – начал было красноармеец.

– Приказ понятен? – перебил его Хамит.

– Понятен.

– Действуйте, товарищ красноармеец.

Не мчался, не несся, не скакал. Сейчас он летел. Освобожденный от ответственности за других, он был счастлив. Он был один в своей степи. Полет продолжался долго.

Потом он упал в траву. Он нюхал ее, жадно рвал ее зубами, катался по ней.

Затих. Лежал, широко раскинув руки, – отдыхал. И конь отдыхал неподалеку: хрупал травой, шевеля нежными губами, вздыхал, мирно звенел уздечкой.

Встав, Хамит подошел к коню. Закидывая поводья, заглянул в лошадиные глаза. Конь смотрел на него ласково и грустно.

– Мы поймаем Кудре, горбоносый, – пообещал коню Хамит. – Мы поймаем его. Ты и я. Потому что наше дело справедливое. – И крикнул степи: – Я хозяин здесь! Слышишь, степь?!

В ответ издали грянул гром, а рядом просвистела пуля. Хамит упал. Мгновенье полежав, он осторожно нащупал валявшийся рядом карабин и стал отползать от коня. Спрятавшись за чуть приметной кочкой, осмотрелся. Стрелять могли только с холма, господствовавшего над местностью. Но там все было в неподвижности. Хамит смотрел до боли в глазах, но ничто не шевельнулось на холме. Тогда он тихим свистом подозвал коня.

Хамит скакал к холму, часто и резко меняя направление движения и скорость. Добравшись до вершины, он скатился с седла и замер с карабином в руках, готовым к выстрелу. Никого не было на холме, и Хамит поднялся. Громадная степь лежала перед ним. Громадная пустынная степь.

5

Поздним вечером он остановил коня у юрты Акана. У коновязи присел несколько раз – размял ноги. И откинул кошму. Одинокий старик пил чай.

– Здесь плакал Сейсембаев, – утверждая, вспомнил вслух Хамит.

Акан поднял на него глаза.

– Садись. Будешь моим гостем, Хамит.

Хамит сел и принял чашку из рук старика. Они пили чай долго и нежно, наслаждаясь и обильно потея.

– Недалеко от твоего аула в меня стреляли, Акан, – тихо сказал Хамит.

– Сейчас стреляют всюду, – равнодушно ответил старик. Он не смотрел на Хамита. Он заглядывал в себя, ощущая поселившуюся в нем старость.

– А почему стреляют, Акан?

– Людям всегда хотелось стрелять. Вот и стреляют.

– Значит, люди хотят убивать?

– Люди хотят властвовать.

– Каждый?

– Каждый.

– И ты?

– Когда я хотел, я властвовал.

– А теперь?

– А теперь я – старик, и близкая смерть властвует надо мной.

– Где твое богатство, Акан?

– Мне уже ничего не надо. Я все роздал.

– Где твои люди, Акан?

– Исчезли с моим добром.

Поблагодарив поклоном за чай, Хамит встал. Кряхтя, поднялся и Акан:

– Ты уходишь, Хамит?

– Нет. Просто я больше не хочу разговаривать с тобой, как гость с хозяином.

– Будешь допрашивать меня?

– Буду задавать вопросы.

– А что же ты делал до сих пор?

– Я вел с тобой беседу. Но пока я слышу, как вопросы задаешь ты.

– Я умолкаю.

– Нет. Мне надо, чтобы ты говорил, – Хамит глубоко вздохнул и оглядел юрту. Богатые ковры, драгоценная посуда, редкостное оружие по стенам. – Ты был в алаш-орде.

– Всякий, кто хотел счастья казахам, был в алаш-орде.

– А большевики?

– Большевики хотели счастья человечеству.

– Ты играешь словами, старик. Счастливо человечество – счастлив казах.

– Счастье недостижимо. Только это я понял к концу своих дней, – Акан жалеючи посмотрел на Хамита. – Теперь я никому не желаю счастья. Я хочу покоя. Себе. Я стар. Я устал. И поэтому сейчас я очень хочу сесть.

– Садись.

– Ты стоишь.

Хамит был вынужден сесть. Сел и Акан, подтянув хромую ногу под себя.

– Ты никак не решишься задать мне главный вопрос, Хамит. Но я знаю, о чем он, и отвечу тебе. Да, десять лет тому назад у меня был барымтач Кудре. Он был удачлив, бесстрашен, силен и, угоняя;скот у моих соперников, тешил мое тщеславное сердце. Но это было давно. Тигр покинул клетку. Тигр охотится сам по себе. И, как всякий дикий зверь, в любую минуту может разорвать своего бывшего хозяина. Я ничем не могу тебе помочь, Хамит.

– Он пролил кровь, Акан. Он застрелил трех милиционеров. Он убил председателя Барлыкульского волисполкома.

– А милиционеры застрелили двух его джигитов.

– Он грабит, он жжет, он насилует.

– Для него нет слова «нельзя», и поэтому он сильный. Как тигр.

– Это тигр-людоед, и я убью его.

– Некоторые любят его, многие – ненавидят. Но он свой в степи. А ты делаешь гимнастику, и люди смеются. Ты не соблюдаешь обычаев, и люди не верят тебе.

– Он сильнее меня?

– Для него нет слова «нельзя».

– Он сильнее советской власти?

– Советская власть тоже чужая в степи. Унизит Кудре ее еще раз, и ей не устоять.

– Ты этого ждешь?

– Я жду лишь смерти, которая рядом. Просто я так думаю.

– И зря, – строго сказал Хамит и вновь поднялся. – Я убью его.

– Человек надеется, – ответил Акан и тоже встал.

Хамит схватил его за плечи и тряхнул слегка:

– Кто-то помогает ему! Кто-то прячет его!

– Прячется он сам.

– Но кто-то снабжает его патронами, кто-то носит ему пищу!

Акан спокойно освободился от его рук:

– Я не знаю ничего. Я могу только догадываться.

– Догадайся, старик!

6

Не песня жаворонка, а как похоже! То нежный голос домбры. На звук домбры шел усталый Хамит, ведя в поводу невеселого коня. Домбра пела в большой юрте, у ярко освещенного входа которой завистливо толпились мальчишки. Хамит привязал коня поблизости. В юрте умолкла домбра и раздался взрыв смеха.

– Что там? – спросил Хамит у ближайшего пацана.

– Вечеринка! В «мыршим» начали играть! – восторженно прокричал мальчонка.

– Ахмет здесь?

– Вон он! Рядом с девушками.

Хамит заглянул в юрту. Здоровенный парень лет двадцати рассказывал что-то веселое девушкам и смеялся сам.

– Позови его, – попросил Хамит мальчика и отошел во тьму.

Со света Ахмет ничего не видел. Он зажмурился, чтобы привыкнуть к темноте, и спросил у ночи:

– Кто меня звал?

– Я, – Хамит подошел поближе.

– Ты не знаком мне.

– Это неважно.

– Зачем я тебе?

– Сколько сейчас времени?

– Ты разыскал меня для того, чтобы спросить, который час?

– Да.

– У меня нет часов.

Коротко и страшно Хамит ударил парня подвздох. Выпучив глаза и раскрыв не могущий дышать рот, Ахмет кулем осел на землю. Хамит терпеливо ожидал, чтобы он пришел в себя. Когда парень начал дышать, Хамит снова спросил:

– Сколько сейчас времени?

– У меня нет часов, – с трудом повторил Ахмет, тяжело поднимаясь с земли. И вдруг стремительно отскочил в сторону, прокричал: – Зато есть вот это!

Пойманной рыбкой сверкнуло лезвие ножа. Присев, Ахмет на согнутых ногах стал обходить Хамита, выбирая позицию для атаки. Хамит следил за каждым его движением. Неотрывно глядя друг другу в глаза, они перемещались по кругу.

– Сколько сейчас времени? – издеваясь, еще раз полюбопытствовал Хамит.

Тогда Ахмет сделал выпад. Чуть отклонившись в сторону, Хамит перехватил руку с ножом, выкрутил ее и через себя кинул парня на землю. Раздался хруст вывернутого плечевого сустава. Ничего не сознавая, кроме дикой боли, Ахмет сидел на земле с противоестественно торчавшей рукой. Мужчина не может кричать от боли, и он стонал сквозь стиснутые зубы. Подняв и небрежно отшвырнув нож, Хамит подошел к парню и вытащил у него из-за пазухи часы. Это был массивный двухкрышечный серебряный хронометр. Хамит нажал кнопку, и одна из крышек отскочила. Тогда он зажег спичку и долго рассматривал надпись на ее внутренней стороне. Потом закрыл часы, отчетливо щелкнув.

В юрте снова запела домбра.

– «Бесстрашному красному бойцу Байсеиту Мукееву за проявленную отвагу в боях против колчаковских банд», – по памяти произнес Хамит только что прочитанную надпись. И добавил: – Он был председателем Барлыкульского волисполкома.

– Я ничего не знаю, – простонал Ахмет.

– Знаешь, – сказал Хамит, склонился к нему и со страшной силой дернул вывернутую руку. Парень взвыл, а рука стала на место. Ничего не поняв, Ахмет попытался согнуть руку в локте. Рука сгибалась. Тогда он поднял глаза на Хамита:

– Я ничего не скажу.

– Скажешь.