Текст книги "Солнечные дни"
Автор книги: Алексей Будищев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
XXVIII
На минуту в теплице все притихло, только за стеною беспокойно гудели деревья да тени бесшумно возились по углам.
– Какой ты вздор городишь! – вдруг проговорил Загорелов сердито, словно очнувшись. – Безумная тварь! – вскрикнул он уже в сильнейшем раздражении, приподнимаясь на ноги. – Что ты? Ужели ты сам веришь этому? Или же ты умышленно сочиняешь...
Он не договорил и сделал резкий жест. Сочиняешь, чтобы запутать в это дело меня, хотелось досказать ему; однако, он не досказал, точно испугавшись сам этой мысли, показавшейся ему вдруг вполне возможной. Он поспешно подошел к Жмуркину и злобно схватил его за шиворот.
– Что ты набормотал тут, безумная тварь! – вскрикнул он, изо всех сил встряхивая его. – Умышленно ли ты наговорил этот вздор, или же ты веришь ему? Говори сейчас же! – вскрикивал он над ним, злобно встряхивая его.
Жмуркин болтался в его руках, как пустой мешок, но лицо его по-прежнему оставалось равнодушным.
– Умышленно, – проговорил он, наконец, – умышленно. Потому что я-то ведь знаю хорошо-с, что убил ее я! – вдруг вскрикнул он пронзительно.
Загорелов выпустил его из своих рук, точно бросил на пол. Его тело мягко шлепнулось.
– Я, – повторял он потерянно, – я; убил ее я, Максим Сергеич!
Загорелов пошел от него прочь, опускаясь на стул у противоположной стены. Вид Жмуркина точно испугал его, наполнил его жутким чувством.
Между тем Жмуркин тихо приподнялся с пола, двигаясь к Загорелову и останавливаясь перед ним, как дряхлый старик, с тусклыми глазами и болтающимися руками.
Он бормотал что-то непонятное. Глубокие морщины легли у его рта, и он весь согнулся, покачиваясь в такт дыханию.
– Убил ее я, – заговорил он, и морщины зашевелились у его рта. – Но вы этому причина! – вдруг выкрикнул он резко и с силой внезапно выпрямляясь. – Вы этому-с причина-с! И вы за это мне ответите-с! Вы сами меня-с четыре года обучали-с: «пользуйся обстоятельствами!!.» «Хорош ананас, да не про нас!» – Жмуркин вдруг рассмеялся, точно мучительно закашлялся, схватившись за бока. – И выучили-с! Хорошо выучили! Радуйтесь и любуйтесь! Что же вы не любуетесь, Максим Сергеич? – повторял он сквозь этот, похожий на кашель, смех.
Он передохнул, прижимая руку к горлу, поглядывая на Загорелова с выражением мучения. Загорелова всего дергало. Казалось, у него являлось порою желание задушить этого человека, но что-то останавливало его в этом, какая-то беспокойная мысль, уже овладевшая им понемногу.
– «С волками нужно обращаться по-волчьи», – между тем, говорил Жмуркин, уходя от Загорелова к противоположной стене. – «Пользуйся обстоятельствами»... «Под ножку можно, так как победителей-с не судят». Видите-с, как я всю вашу грамматику превзошел! И с точки зрения вашей грамматики я здесь все весьма аккуратно выполнил, – добавил он. Чего же вам на меня гневаться? Примите к руководству, что я здесь самый настоящий победитель, то есть опять-таки с точки зрения ваших грамматик. Ибо, – вскрикнул он с жестом, – мне ведь ничего не стоило бы, извольте рассудить сами, тело Лидии Алексевны в надлежащее место прибрать, предав его погребению хотя бы вот в этом самом овраге-с. А если я этого не сделал, так только потому-с, что решил предоставить эти работы всецело вам-с! То есть, или вы это сделаете, или же отправитесь вместе со мною на каторгу-с. В некотором роде под ручку. Выбирайте-с теперь по собственному вкусу, ибо для меня и то и другое совершенно безразлично-с. На случай моей свободы я решил – будьте любезны поверить – удавиться, – добавил он с мучительною усмешкой, – и на том самом месте, где вы Лидию Алексеевну зароете! Будьте любезны поверить-с! Тсс! – Жмуркин вдруг замахал руками на Загорелова. – Сделайте одолжение в зверство на минутку не впадать. Будьте благосклонны обождать капельку-с! Тсс! Еще два самых важных пунктика-с! Обождите-с! – говорил он, вскрикивая и махая руками.
Загорелов овладел собою, точно скрутив себя напряжением воли.
Жмуркин придвинулся ближе к нему.
– У Лидии Алексевны в кармане, – заговорил он шепотом и многозначительно, – есть написанная подлинной ее рукою записочка. Слушайте! Записочка! «Жизнь стала в тягость – зашептал он еле слышно, но и с длинными паузами после каждого слова, передавая содержание записки. – Прошу в моей смерти никого не винить. Лидия Быстрякова». Поняли-с? – добавил он. Жмуркин схватил себя рукою за горло и весь согнулся. – Она нас обоих, – вдруг вскрикнул он визгливо, – она нас обоих перед смертью простила! «Прошу в моей смерти никого не винить», – прошептал он. – Можешь ты это понять, Максимка? – снова крикнул он, исступленно взмахивая руками.
Из его глаз внезапно брызнули слезы. Он повернулся, пошел к тахте и вдруг упал, вытянувшись во весь рост перед нею. Загорелов сидел не шевелясь. В комнате снова все стихло. Лишь за стеною беспокойно гудели деревья, и лесной овраг порою выкрикивал что-то. Он точно отрывисто и резко повторял: ха-ха-ха! А потом заливался высочайшим фальцетом, как истеричная женщина: А-ха-ха-ха-ха! Ветер видимо крепчал.
Между тем Жмуркин лежал в той же позе, не двигаясь. Можно было подумать, что он умер. Вероятно, такого рода мысль и пришла в голову Загорелова.
Он подошел к нему и приподнял его за шиворот.
– Устал я, – прошептал Жмуркин, и Загорелов увидел его словно оловянные глаза.
Он поставил его на пол и замахнулся с злобным выражением, точно желая ударить его в лицо наотмашь.
– Подождите! – проговорил Жмуркин просительно. – Дайте передохнуть. А потом хоть убейте, – мне ведь это все равно.
– За что и как ты убил ее? – спросил его Загорелов злобно.
– Подождите! – просительно выговорил Жмуркин. – Передохнуть мне надо, а то на новые земли унесет.
Он сел у печки на пол и снова точно застыл в равнодушной позе, будто что-то бормоча про себя. Загорелову казалось, что он твердит все одно и то же: «День дни отрыгает глагол и нощь нощи возвещает разум».
– Так вот, Максим Сергеич, – наконец заговорил Жмуркин устало, – разрешите мне первоначально эти два пунктика вам разъяснить? Так вот-с, будьте любезны принять к сведению, что за это убийство вам отвечать придется. Я так решил, потому что главным виновником я вас почитаю. И это так, конечно-с, и будет. Кроме моего личного показания, кроме обрызганного кровью вашего чапана-с, кроме проникновения в эту самую теплицу-с, ключ от которой находился у вас, кроме отсутствия вашего кистеня-с, кроме всего этого-с, следствие обнаружит у вас еще одну вещицу-с, примите в соображение: еще одну вещицу-с! Которая вас окончательно в конвертик запечатает! Самую главную вещицу-с! – подчеркнул эти слова Жмуркин. – А романтизм всей этой драмы-с виден с первого же взгляда, – продолжал он. – Во-первых-с, все драгоценности налицо; а во-вторых, обыск обнаружит у Лидии Алексевны ключ от этой самой теплицы, который приходится родным братцем вашему ключу. Следовательно, все это установится, и на каторгу вместе со мною пойдете и вы-с. Вы – как убийца, а я – как ваш сообщник. Постойте-с, сделайте одолжение! – вдруг крикнул он, увидев, что Загорелова точно что приподняло с места. – Еще один пунктик и самый главный! Сделайте милость крошечку потерпеть! Но у вас, – заговорил он снова, убедившись, что Загорелов сдержался, – у вас, – вскрикнул он, – есть и вылазка, то есть, относительно вашей грамматики, чтоб пользоваться обстоятельствами, Потому что если вы это самое письмецо, которое у Лидии Алексевны в кармане-с, куда нужно подбросите, и затем тело ее погребению предадите-с хотя бы вот здесь, в этом же овраге, тогда вам, конечно-с, на каторгу-с не идти, А я себя удавляю-с. Кстати сказать, в этом овраге у задней стенки, где глину в прошлом годе-с брали, есть весьма удобное место. Яма-с уже готова. Это я относительно погребения. Следует только стенку немножко подкопать-с и тогда якобы нечаянный обвал произойдет. И концы в воду-с! Постойте-с! – снова крикнул он.
Однако, Загорелов на этот раз не сдержался. Он подбежал к нему и схватил его за шиворот, приподняв с пола.
– За что ты ее убил? – крикнул он злобно. – Говори сейчас же! Ты меня не запугивай, – кричал он, встряхивая его, – а вот отвечай, за что ты ее убил? Безмозглая тварь!
Оп поставил Жмуркина на пол.
– Меня план сгубил, – проговорил тот тихо, снова как бы превращаясь в старика. – Узнал я, – продолжал он, глядя в бок потухшими глазами, – узнал я, что она вашей любовницей состоит, и, памятуя грамматику вашу, то есть пользуйся, дескать, обстоятельствами и так далее-с, хотел, чтоб она и моей любовницей стала. Но только этого не вышло, а вышло вот что. Больше я ничего не скажу вам, Максим Сергеич, – добавил он совершенно равнодушно и устало, покачивая плечами в такт дыханию.
И тут он полетел кувырком, сбитый с ног кулаком Загорелова; но тотчас же он, однако, приподнялся с пола, утирая рукавом кровь с расквашенного рта. Его вид был по-прежнему равнодушен.
– Хоть убейте-с, но я вам больше ничего не скажу, – шептал он.
– Сейчас же я еду к становому! – крикнул ему Загорелов. – И тебя мы тотчас же отправим куда следует... голубчика!
– Сделайте ваше одолжение, – отвечал Жмуркин равнодушно. – Я вам все-с сказал, и теперь будьте любезны оставить меня в покое. Будьте благонадежны, что я отсюда никуда больше не двинусь. У меня вот тут и провиант приготовлен, суточек на трое-с; с голода я не умру-с. – Он подошел к письменному столу и, приподняв газетный лист, показал под ним кусок черного хлеба, круто посоленный. – Чего ж вы стоите? – спросил он Загорелова. – Уходите, сделайте милость, и оставьте меня в покое. У меня тут свои дела есть. Ну, уходите-с! – повторил он, окидывая Загорелова презрительным взглядом.
Загорелов не шевелился.
Жмуркин вынул из кармана тоненькую восковую свечку и небольшую книжечку. Не обращая более на Загорелова ни малейшего внимания, он зажег эту свечу, раскрыл книжку и стал у ног распростертого на тахте тела.
Несколько раз перекрестившись, он стал читать.
«Да обрящется рука твоя всем врагом твоим, десница твоя да обрящет вся ненавидящия тебя», – читал он монотонно, придерживая в руке свечу и книгу.
– Послушай! – вдруг спросил Загорелов. – Какая такая вещь запечатывает меня в конверт, по твоему выражению? Глаза Загорелова были сухи и блестящи, его вид казался встревоженным. Очевидно, он был крайне утомлен.
– Поезжайте к становому! – огрызнулся на него Жмуркии брезгливо и с неудовольствием. – Сколько раз вы заставите просить себя?
– Сейчас еду, – сказал Загорелов, точно встряхнувшись, – и ты увидишь, как ты у меня запляшешь, ты увидишь!
Он пошел мимо Жмуркина вон из теплицы. Тот читал:
«Плод их от земли погубиши и семя их от сынов человеческих».
XXIX
Уже совсем светало, когда Загорелов вернулся к себе в усадьбу. Он прошел в спальню, стащил с себя сапоги и лег в постель, почувствовав внезапно крайнее утомление.
«Как проснусь, тотчас же к становому, – подумал он, закрывая голову одеялом. В его голове словно что-то возилось. – Я тебе покажу! Я тебе покажу, голубчик! – сердито думал он о Жмуркине. – А какую это вещь он мне подбросил? – вдруг задал он себе вопрос. – Все-таки ее не мешало бы устранить. Если это только возможно, конечно», сейчас же добавил он мысленно, точно желая убедить себя, что в этой вещи все же нет ничего опасного для него. Его голову мучительно засверлило. Он сбросил одеяло и встал на ноги. «Не уснешь», – подумал он с тоскою.
Он прошел в кабинет и заходил там, перекладывая и переставляя в нем с места на место каждый предмет. Он искал ту вещицу, – ту, самую главную, которая должна «запаковать» его на каторгу как выражался он мысленно.
«Это не кистень, – думал он в то же время с беспокойством, – кистень он у меня выкрал, его нигде нет, и он где-нибудь его зарыл. Это – совершившийся факт. Но тогда какая же это самая главная вещь?» – снова задавал он себе все тот же вопрос.
Он остановился посреди кабинета в задумчивости и опять пошел к письменному столу, решившись перерыть в нем все до последней бумажонки.
«На каторгу ты меня все-таки не законопатишь, – думал он о Жмуркине. – Врешь, голубчик, сам туда улетишь!»
Перерыв все на письменном столе, он пошел обратно в спальню, чтоб оглядеть свой гардероб. Но когда он вошел туда, в его глаза ослепительно ударило солнце. Он внезапно остановился на полдороге к гардеробу.
«Какой вздор! – подумал он, словно очнувшись. – Невиновного уличить нельзя. Ничего не буду искать. Баста! Сейчас же ложусь спать, а как проснусь – к становому. В ту же минуту к становому! Ты у меня попляшешь!» – снова злобно подумал он о Жмуркине. Он лег на постель и с головою укутался одеялом. Его мозг точно стыл, и теплота одеяла приятно отогревала голову. «Ты у меня попляшешь, ты у меня попляшешь!» – твердил он, засыпая.
Впрочем, то состояние, в которое он погрузился, мало походило на сон. Его мысль беспокойно и безостановочно работала все в том же направлении. О Лидии Алексеевне он как будто бы стал забывать. Мучительное и беспокойное чувство, казалось, начинало вытеснять из него всех и все.
Его разбудил звон посуды в столовой. Там пили уже чай. Он взглянул на часы и понял, что спал не более двух часов. Однако, все же он почувствовал себя свежее.
Он пошел умываться, с удовольствием подставив голову под шумную струю бившей фонтаном воды. И умывался и одевался он так же тщательно, как всегда, но он уже не находил в этом никакого вкуса К чаю он вышел весь вычищенный и вылощенный по-прежнему, однако, грустный, задумчивый и сосредоточенный. И, попивая свой стакан, он внезапно сказал Перевертьеву:
– Как часто на каторгу идут совершенно невинные люди!
– А что? – спросил тот его.
– Припомните дело старухи Васильевой, – говорил Загорелов с серьезным и озабоченным выражением лица. – Убил ее квартирант-слесарь, а пошел на каторгу родной племянник. И в этом нет ничего удивительного. Нет ничего легче, как уличить вместо себя другого; стоит только подбросить ему несколько вещей, и тот окажется весь запутанным в паутину. Не правда ли?
– Ну, положим, – отвечал Перевертьев, – никакая вещь не уличит вас, если вы сумеете доказать свое отсутствие на месте, где совершено преступление.
– Так-то так, – согласился и Загорелов, – но все-таки запутать совершенно невинного чрезвычайно легко. Стоит только сильно этого пожелать!
– Положим и это отчасти верно, – подтвердил ту же мысль и Перевертьев.
После чая Загорелов тотчас же приказал подать себе лошадей: и отправился в село Протасово, где находилась квартира станового пристава. Кучеру, впрочем, конечной цели своей поездки он не сказал.
– В Протасово, – коротко приказал он ему, – да поживее!
По-видимому, он был совершенно спокоен. Всю дорогу он думал, как он начнет свой рассказ в квартире станового, что будет говорить во время дальнейшего следствия, как будет держать себя на суде.
«На каторгу, конечно, ему не удастся меня законопатить, – думал он о Жмуркине, – но все же как это неприятно фигурировать на суде в качестве обвиняемого в убийстве! Что же может быть хуже!»
– Проклятая тварь! – проговорил он злобно.
Он ясно представил себя на скамье подсудимых. Зал переполнен публикой; он бледен, но совершенно спокоен. Вот он встает и говорит; все жадно прислушиваются.
– Я, действительно, был в связи с покойной Лидией Алексеевной Быстряковой, но я ее не убивал, – говорит он.
В зале перешептываются.
«Какая гнусность! – подумал он с отвращением. – Наши отношения с Лидой придется выложить на стол, как вещественное доказательство!»
Он передернул плечами, точно ему стало холодно, и снова задумался, привалясь в угол экипажа. Стараясь представить суд, он внезапно сопоставил те показания, какие даст на суде Жмуркин, с своим собственным, и ощущение ужаса охватило его всего. Ему стало ясно, совершенно ясно, что в показаниях Жмуркина – стройная и правдивая картина, а его, Загорелова, обвинения, направленные против последнего, действительно, похожи на какой-то нелепый бред, на вымысел на сваливание с больной головы на здоровую.
«Убита замужняя женщина, – думал он напряженно, – моя любовница. На ней на пять тысяч драгоценностей, и все они целы; вывод ясен: убита не ради грабежа. Теперь, – продолжал он свои размышления, – мой кистень, мой чапан, перенесение тела в теплицу, ключ от которой сохранялся всегда у меня, да кроме того, показания вот этого Жмуркина, – все это такие улики, от которых мне не откреститься ничем! Ведь это ясно же!»
– Я закопопачен, – прошептал он с тоскою, вдруг почувствовав себя бесконечно беспомощным.
«Могу ли я доказать, по крайней мере, свое отсутствие на месте преступления?» – тотчас же задал он себе вопрос, с головою уходя в свои размышления. И тотчас же он ответил себе, что доказать даже это он будет не в силах. Положительно не в силах. Во весь тот ужасный вечер он весьма часто и надолго отлучался ради всевозможных хозяйственных распоряжений, а потом и ради проверки отчета по мельнице на что его вызвал все тот же Жмуркин. «Я у него в лапах, – подумал он, – проклятая тварь!»
– Куда прикажете? – между тем, спросил его кучер, слегка повертывая к нему лишь одну бороду.
Экипаж уже въезжал в тихую улицу села Протасова.
– Назад, домой! – решительно проговорил Загорелов.
– Чего-с? – переспросил кучер в удивлении.
– Домой! – крикнул Загорелов сердито.
«Нужно все это хорошенько обсудить, – думал он, – а тогда уж к становому. К становому я всегда поспею, но ужели же мне предстоит идти на каторгу? За что?»
– Да быть же этого не может! – вскрикнул он, почувствовав, что из-под него ускользает почва.
– Чего-с? – снова переспросил кучер.
Но Загорелов молчал в глубокой задумчивости. По приезде домой, он целых три часа блуждал все в тех же размышлениях, оцепивших его мозг, как паутина. И он никак не мог выбраться из этого водоворота.
«А кроме всего этого, еще какая-то вещь и самая главная, – то и дело приходило ему в голову. – Что же мне, наконец, делать?»
Он не выдержал и отправился туда, в старую теплицу, к Жмуркину. Видимо, его точно всего сокрушало, будто он попал под жернов.
Когда он боязливо и робко проник туда, Жмуркин спал на полу у тахты, распластавшись на спине, как труп. Его рот был полураскрыт, и Загорелову вдруг показалось, что он умер. Это его нисколько не обрадовало, а, наоборот, погрузило в сильнейшее беспокойство. Внезапно он понял, что его решительность, которою он всегда так гордился, начинает покидать его, выдыхаясь как спирт из незакупоренной бутылки, и что без этого человека, без Жмуркина, он ничего не предпримет и ничего не сделает; он не сумеет даже прибрать трупа. Не сумеет, – он это хорошо понял. И в то же время ему стало ясно, что только один этот человек сможет спасти его, разорвав всю эту отвратительную паутину, если только он, конечно, захочет.
Загорелов тихонько опустился перед ним на колени, желая услышать его дыхание, чтобы убедиться, жив ли он. Однако, он не поспел этого сделать. Жмуркин приподнялся и сел на полу. Его лицо точно потемнело и застыло в бесконечном равнодушии.
– Чего вам? – спросил он Загорелова с неохотой, медленно передвигаясь, чтобы сесть на полу.
Тот ушел от него и сел на стул.
– Я был у станового, – проговорил он, наконец, хмуро, – но не застал его дома.
Жмуркин полуобернул к нему равнодушное лицо с морщинами у рта.
– Вечером вам придется опять к нему съездить, – сказал он. – Посудите сами: тело вторые сутки без погребения. Разве же это возможно! Я и так, как вы вчера ушли, старался, старался... Поглядите-ка, что сделал! – он кивнул головой к тахте.
Загорелов оглянулся и увидел за тахтой ванну, набитую льдом; она стояла в изголовья распростертого на тахте тела. И это тело было завернуто теперь с головою в свежую простыню. Загорелов увидел на простыне и метку «М. 3.», но это обстоятельство не повергло его в волнение. Он как бы на минуту заразился от Жмуркина его равнодушием.
– Ты говоришь... – вдруг спросил его Загорелов. – Кто же ее убил?
– Вы-с, – твердо ответил Жмуркин, – вы-с ее убили вашей грамматикой, – повторил он убежденно, – а я только как бы квитанцию ей на смерть выдал. Разве это вам непонятно? И посудите сами: как я мог поступить иначе? Ведь я раньше в услужении у вас был и как бы на побегушках. А теперь на побегушках уж не я.
– Врешь! – вскрикнул Загорелов злобно, точно сорвавшись с места и подбегая к Жмуркину. – Врешь!
Однако, он не добежал до него, остановившись в двух шагах.
– Будьте любезны успокоиться, – проговорил Жмуркин равнодушно, – садитесь пожалуйста на свое место! Прошу честью! – добавил он с неохотой.
Загорелов вернулся к стулу и сел. Его красивое лицо внезапно точно все сжалось, и на его щеки и бороду обильно и сразу брызнули слезы. В его груди словно лязгнуло железо.
– Знаю я, чего ты добиваешься! – вдруг выкрикнул он шепотливым, но пронзительным криком, в то время как его мокрое от слез лицо точно держала все еще сжатым мучительная судорога. – Знаю я, чего ты добиваешься! – повторял он, размахивая и точно грозя ему рукою. – Знаю я твои штучки! Ведь ты паутинку мне в голову сыплешь! Паутинку! – выкрикивал он. – Ведь ты вон куда клонишь! Му-у-читель! – добавил он протяжно.
Он разрыдался, но тотчас же сдержал себя последним напряжением воли, отирая с лица слезы. Его лицо разгладилось и приняло злобное выражение.
– Тварь! – проговорил он гневно и с некоторым высокомерием. – Удушу! – вдруг снова выкрикнул он, бросаясь к Жмуркину.
– А меня вот что интересует больше всего в этом деле, – заговорил, между тем, тот совершенно спокойно и не обращая на дикий гнев Загорелова никакого внимания. – Вот что, – повторял он. – А вы сядьте пожалуйста, – заметил он Загорелову как бы вскользь.
Тот вернулся к стулу и сел.
– И вот почему я вам эту вылазку дал, – говорил Жмуркин. – То есть, относительно погребения и записочки. Мне любопытно-с, выдержите вы свою грамматику-с до конца, относительно чтобы пользоваться обстоятельствами, или же не выдержите? – говорил Жмуркин с мучительною усмешкой. – И я так решил, – продолжал он, в то время как Загорелов прислушивался к его словам, как бы боясь проронить хотя бы единый звук. – Я так решил, – говорил Жмуркин: – если вы выдержите, стало быть, ваша грамматика – истина-с и сила-с и, значит, вам на каторгу идти не для чего-с. Посудите сами, какая же может быть каторга, то есть, например-с у червяков? А я себя задавлю-с в таком случае-с, 23-го сентября-с, ибо-с на червивом насесте-с больше существовать не желаю. А если вы вот не выдержите и обстоятельствами по сему делу совсем не воспользуетесь, – тогда, значит-с, вся ваша грамматика – сущий вздор-с. Ноль-с! И тогда, значит-с, нам обоим на каторгу идти надо. Чтобы, например, за новой грамматикой. Обоим и под ручку-с. Это уж непременно. Я так решил, – добавил Жмуркин равнодушно и вместе с тем весьма твердо.
Загорелов пошел вон из теплицы, резко хлопнув за собою дверью. Но через минуту он снова просунул в эту дверь свое искаженное злобой лицо.
– Ты у меня попляшешь! – вскрикнул он в бешенстве, грозя пальцем. – Ты у меня сегодня же попляшешь, голубчик!
Жмуркин неистово расхохотался, точно откашливая свои внутренности.
– Лазарь Петров! – крикнул он Загорелову злобно и с отвращением. – Лазарь Петров, беги запрягать лошадей, чтобы, например, к становому!
Загорелов снова резко хлопнул дверью. Хохот Жмуркина еще достигал до него, и, весь бледнея, он вдруг задумался.
– Вон он куда метит! Все насчет паутинки! Все насчет паутинки!
