Текст книги "Долиной смертной тени"

Автор книги: Алексей Ливанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 17
Князья не вечны, вечна грязь

Бойтесь данайцев, дары приносящих.

© Вергилий, «Энеида»

– Полчаса перерыв и продолжим! – Гремлин вытер ладонью пот со лба, прервав занятия и удаляясь в тень под дувалом. За ним семенили Корвин и Гурам.

Прошла уже неделя под новым руководством Гремлина. Приняв во внимание, что мы будем находиться в этом посёлке неопределённое время, он решил проводить занятия по огневой подготовке и тактике. С его слов это выглядело как обкатка новых бойцов в составе всего взвода и боевое слаживание в свободное от новых задач время. Подав свою идею наверх, Гремлин получил ожидаемое одобрение и заявленное количество боеприпасов для проведения этих занятий. Импровизированные щиты под мишени на сто метров для бойцов и на триста метров для снайперов играли роль части мебели, найденной в домах поселка. Куски обоев, которые и так были редкостью, с нарисованными вручную кругами, пошли на сами мишени, установленные сразу за посёлком. Заверившись чистым горизонтом от поста наблюдения, Гремлин проводил занятия уже третий час.

Стрельбы проходили лениво, исподволь. После каждой серии отстрела весь взвод шёл на рубеж к мишеням. Одни, чтобы увидеть свой результат, на который им было откровенно глубоко наплевать, другие, чтобы вдоволь подъебать товарищей. Причём подъёбывали как метких, так и нерезультативных.

– Камрад уже в «тройке». Пацаны оттуда говорят, что нормально тянет, – затягиваясь сигаретой, будто между прочим, сказал Папай.

– Да, Камрад не фраер, – продолжил Борзый, поглядывая в сторону Гремлина и его свиты, – ему в одной тарелке с Мономахом нормально будет. Хороший командир, может научить многому, хернёй не мается, лишь бы выслужиться…

Сидящие рядом Тагир, Маслёнок, Слим и Хохол молча слушали, мало понимая смысл сказанного. Тагир, Маслёнок и Хохол довольно неплохо отстрелялись в первой смене стрельб. Слим сокрушался по поводу своих промахов. Я видел его стрельбу и понимал, почему он часто мазал, но лезть с советами не стал. В конце концов, тут только один руководитель стрельб – Гремлин. И я ожидал порцию желчи в адрес каждого, кто показал низкий результат.

– Становись! – приближаясь на ходу, крикнул Гремлин.

Все вставали, выбрасывали окурки и изображали жалкое подобие строя.

– Половина из вас отстрелялась «на отьебись»! Мы можем долго дрочиться, сжигая БК и бегая к мишеням туда-обратно! Вам или реально похуй, или вы реально криворукие! Но я хочу увидеть ваш настоящий результат! И поможет нам в этом бывший инструктор по огневой подготовке!

«Сука, ты и тут меня в покое не оставил…» – подумал я.

– Грешник, блесни знаниями! – криво ухмыляясь, продолжал Гремлин. – Сам нормально отстрелялся, помоги другим!

Я вышел из строя и стал напротив взвода, снимая свой автомат с плеча. Отсоединил магазин, снял переводчик огня с предохранителя, отвёл затворную раму в крайнее заднее положение, лишний раз удостоверившись в пустом патроннике, и, присоединив магазин на место, начал:

– Парни! Я видел у многих из вас во время вашей стрельбы, что положение левой руки было на магазине. Я не спорю, это удобно, но результативно это только на коротких дистанциях, до двадцати метров, в зданиях или между ними. Мы сейчас стреляем на сотку в положении стоя, и такое положение рук понижает вашу кучность, даже при одиночном огне!

– А почему? – спросил из строя Слим.

– Расстояние между точками опоры напрямую влияет на кучность. Чем оно меньше, тем хуже результат. Поэтому на больших расстояниях и на открытой местности, советую держать автомат левой рукой за цевьё.

– Хохол! – перебил меня Гремлин. – Тебе есть что добавить?

– Та ни, – пожал плечами Хохол, стараясь не смотреть в мою сторону, – всэ правыльно.

– Вот сейчас и проверим! – продолжил Гремлин. – Все идём поближе к мишеням!

Отмерив большими шагами примерное расстояние в двадцатку, первая смена стала на изготовке, удерживая автомат левой рукой за магазин.

– Огонь! – скомандовал Гремлин.

Отстреляв по пять выстрелов, смена опустила автоматы.

– К мишеням!

В каждой мишени было по пять новых отверстий, неотмеченных ранее предыдущей стрельбой.

– Грешник, замечания есть? – спросил меня Гремлин.

– Да, есть. Стреляя таким хватом, прижимайте локти к корпусу. Не выставляйте их в стороны. И корпус чуть вперёд подайте для устойчивости.

– А зачем локти прижимать? – снова спросил Слим. – Меня в армии учили отводить локоть и это было нормально.

– Затем, что в армии стреляют на полигонах и не думают о том, что стрелять придётся из-за угла. Выставишь локоть или ногу и снайпер, пулемётчик или просто хороший стрелок тебе их отстрелит. Ты от этого может и не умрёшь, но как боевая единица выпадешь. Плюс, на твою эвакуацию один-два бойца нужны будут. В итоге из-за одного выставленного локтя или части ноги, группа теряет сразу несколько человек и рискует провалить задачу, – отчеканил я на автомате, словно снова стоял перед строем на занятиях, как когда-то раньше.

– Понятно… – выслушав доводы, ответил Слим.

– Первая смена, ещё раз на позицию! – отметив маркером входные отверстия на мишени, скомандовал Гремлин.

Второй отстрел с моими новыми поправками дал более кучный результат. Все по очереди отстрелялись и вновь перешли на дистанцию в сотню метров.

Удерживая стволы за цевьё и немного наклонив корпус вперёд, смена за сменой отстреливала свои пять патронов и, довольные увиденным результатом на мишенях, отходили назад, уступая место новой смене бойцов. Потом наступила очередь Борзого, Слима и Тагира, отработавших на триста метров из СВД и пулемёта вполне сносно.

– На сегодня занятия по огневой подготовке закончены! – объявил довольный Гремлин, – Всем почистить оружие и заниматься своими делами! Пост на фишке сменить, я пока график на ночь распишу! Разойтись!

– Заебал уже своим уставняком… – ворчал под нос идущий рядом со мной Шум.

– Не говори, – поддержал его Папай, – я уже жду, когда он начнёт побритость по утрам проверять…

– Херня это всё, – буркнул Борзый, – перед штабом выслуживается. Старается показать свою исключительность тем, чего Камрад не делал. Понты колотит для приезжих.

– Грешник! – раздался крик Гремлина за спинами идущих. – Притормози!

Я остановился, равнодушно глядя на приближающегося Гремлина и смеющихся рядом с ним Корвина и Гурама.

– Не спеши, дело есть… – сказал Гремлин, подойдя ко мне. – Слушай, я хочу поднять боеготовность и боеспособность взвода на другой уровень. Камрад этим не занимался, так как ему это было не интересно. Он просто работал с тем материалом, который был, ничего не делая для улучшения. Ты вроде шаришь в тактике и огневой. Может будешь проводить эти занятия? Ты же не мальчик, чтобы бегать как молодой. Я это отмечу, может в дальнейшем и повышение получишь. Что скажешь?

– С материалом? – скрывая раздражение, начал я.

– Не цепляйся к словам, – отмахнувшись рукой, оборвал меня Гремлин, – ты прекрасно понял смысл.

– Я-то понял… Только возникает вопрос – а на хрена тогда вы тут нужны? – ответил я, обводя весёлую тройку взглядом. – Доклады об успешно проделанной работе наверх строчить или как?

– Ты же бывший офицер, – влез в разговор Корвин, – я тоже когда-то был наивным служакой, до капитана дослужился, пока не понял, что мой карман и кусок мяса на тарелке для меня важнее всей этой патриотической херни. Не мне же тебе рассказывать, как повышение получают. Решай, с кем ты. Мы тебе поможем, а эти… – он вскинул подбородок в сторону идущего взвода. – Переступят твой труп, соберут твои ошмётки и через неделю уже и не вспомнят, кто ты такой и кем ты был.

– Бывший, значит… – двусмысленно ответил я, имея в виду то ли себя, то ли Корвина.

– Ты не буксуй раньше времени! – оборвал меня Гремлин. – То, что тебя сейчас колет и возмущает – это лишь отголоски твоей гордости. И мой тебе бесплатный совет – посылай её нахуй. Вместе с честью и доблестью офицера. Они тебя не накормят и в постель к тебе не лягут. Не спеши с ответом, а мы пока будем считать, что ты думаешь, идёт? Свободен!

Сделка с совестью – дело интимное. И меня очень раздражала такая интимность, когда моё мировоззрение и жизненные ценности загоняют под плинтус. Во дворе уже расположились бойцы: кто кипятил воду для чая или кофе, кто пошёл мыться, кто присел перекусить. Эталоном чистого оружия во взводе всегда был Борзый. Он его периодически чистил, даже без стрельб или боевых действий. Молча и методично он расставлял вокруг себя ветошь, масло и принадлежности для чистки. Разбирал свою «плётку», чистил канал ствола и протирал части с механизмами. Часто его примеру следовали и остальные, просто увидев в его действиях то, что сами хотели сделать, но забыли. Так оказалось и в этот раз. Борзый сидел на поддоне, уперевшись спиной в стену дома и разбирал свою СВД. В тот момент, когда я подошёл, он уже вынимал ударно-спусковой механизм из ствольной коробки, раскладывая части на поддоне. Усевшись прямо на землю рядом с ним, я закурил, наблюдая, как Шум разливает кипяток в кружки.

– Папай! – крикнул он, глядя на веранду. – Ты чай будешь?

– Да, братан! – отозвался сверху Папай, заступивший на фишку. – Принеси сюда, пожалуйста!

– Что, ментяра спецназовская, непросто быть на подхвате у сильных мира сего? – не отрываясь от разборки винтовки и даже не глядя на меня, спокойно спросил Борзый.

– И не говори, казаче, – в тон товарищу, сквозь зубы, ответил я, – противно, аж морда трясётся.

Откуда ни возьмись, рядом оказался Хохол с пачкой сигарет в руках:

– Хлопци, вохню нэ маетэ? – глядя явно на меня, спросил он, доставая сигарету из пачки.

Я, вложив в выражение своего лица всё моё презрение к подошедшему Хохлу и к недавнему разговору с Гремлином, выплюнул недокуренную сигарету изо рта на землю, встал и пошёл к Шуму, забрать свою кружку с чаем, пока он отнесёт чай Папаю.

– Хохол, иди в жопу… – услышал я за спиной беззлобный и равнодушный тон Борзого.

Глава 18
Моральный дальтонизм

Война выявляет в человеке самые лучшие и самые плохие его качества.

Даёт ему, наконец, почувствовать, что он что-то значит.

© Кевин Сайтс, «О чём не говорят солдаты»

Хохлу было нелегко. И адаптироваться во взводе и сойтись в общении с бойцами.

– Короче, раньше он работал в отделе быстрого реагирования «Сокол» УБОП Закарпатья, – рассказывал Шум, открывая банку рыбной консервы, – так что он не паркетный, реально в спецуре служил. Мать умерла при родах, его растил и воспитал отец, который умер от сердечного приступа, когда Хохлу было семнадцать лет. До и после срочки несколько лет занимался рукопашкой, пока не попал на отбор в спецназ УБОПа местного МВД.

Я сменил на фишке Папая, и Шум, почистив свой автомат, поднялся ко мне с нехитрой снедью.

– Не знаю, как так вышло, но он женился на русской бабе из Волгограда, – продолжал Шум, – а когда после Майдана началась возня на Донбассе, ему пришлось делать выбор: либо уезжать с женой в Россию, либо оставаться одному и ждать чистку домайданных силовиков.

Я слушал Шума, периодически оглядывая в бинокль свой сектор наблюдения.

– Как думаешь, он зассал, что его в АТО[26]26
  АТО – так называемая «антитеррористическая операция», анонсированная постмайданной киевской властью весной 2014 года.


[Закрыть] воевать отправят, или так сильно жену любит, если решил всё-таки уехать? – Шуму явно хотелось диалога.

– Вряд ли он зассал, – начал я, закуривая сигарету, – в «Соколе» боязливых не держат. Был бы трусом, он бы и сюда не поехал. Скорее всего, он просто ничего не терял.

– Ну, не знаю… Чтобы бросить всё, что тебя окружало всю твою сознательную жизнь и свалить на новое, неизвестное тебе место, нужны веские основания. Вот у тебя была понятная ситуация, тебе без вариантов срываться нужно было.

– Шум, ты забыл, как чистки проводили? – меня этот разговор начинал немного раздражать. – Так я тебе напомню. Всех силовиков, вплоть до «Альфы», ротационно отправляли в АТО. Если они возвращались оттуда живыми, им проводили аттестацию, которую большинство заведомо не проходили и должны были подлежать увольнению. На всех уровнях всех силовых структур новая власть старалась поставить своих людей, под любым предлогом избавившись от тех, кто служил прежнему режиму.

– Да знаю… – Шум уже жевал лепёшку, ковыряя вилкой в консервной банке. – Присоединяйся, давай поедим.

Я положил бинокль на стол и присел рядом, достав нож.

– Шум, а зачем ты мне всё это про него рассказывал?

– Ну… – Шум попытался улыбнуться с набитым ртом. – Как говорится, инструктору по рукопашке может возразить только инструктор по стрельбе!

– В смысле? – не понял я.

– Во взводе ставки хотят сделать, – прожевав, ответил он, – кто из вас первый сорвётся на второго.

– Ну-ну, – ответил я, – заебётесь ждать.

Я врал. Хохол меня не просто раздражал, он меня бесил. Я делал немало усилий, изображая безразличие, когда он находился рядом. А на сегодняшних стрельбах, где-то глубоко в подсознании, уже не в первый раз мелькнула мысль: «А не грохнуть ли этого западенца при следующем штурме? Или сейчас? Вот же он, не так далеко… Загнать патрон в патронник – доля секунды…». Менталитет и говор кровников из моей прошлой жизни в его лице заглушали собой здравый смысл, и время от времени тёмные мысли давали о себе знать. Да… Война может убить многое, но не наши привычки и склонности.

– Смачного! – как ломом по железной каске прозвучал голос Хохла за спиной. Я на секунду замер, но быстро взял себя в руки и стал убирать со стола крошки и пустую банку от марокканской консервы, поглядывая на наручные часы. Хохол пришёл на фишку минута в минуту, чтобы меня сменить.

– Спасыби! – то ли передразнил, то ли вежливо ответил Хохлу Шум, как всегда, улыбаясь.

«Уроды, блядь. Один тихо поднялся по лестнице, так, что его шагов слышно не было, а второй стебается, зная, что мне слушать это наречие – как серпом по яйцам. Интересно, Хохол слышал наш разговор? Хотя, почему мне должно быть это интересно? Плевать!».

Так и не обронив ни слова и уже спускаясь по лестнице, я услышал, как Хохол, как будто сам себе, но всё же обращаясь ко мне, тихо сказал:

– Пост прыйняв…

«Ненавижу, суку!»

Уже начинало смеркаться и холодать, так что прямо с поста я пошёл в свою комнату и достал из рюкзака бушлат. Не застёгивая, набросив его на плечи, я вышел во двор. Хотелось выпить чего-нибудь горячего. Залив кипяток в кружку с большой щепотью листового чёрного чая, я повёл глазами, выискивая во дворе место, где присесть и уютно, под сигарету, выпить его. Обрывки фраз, к которым я сначала даже особо не прислушивался, стали доходить до меня, отображая тему разговора во дворе.

– Все мы тут с одинаковой дыркой в голове, – говорил Фил Борзому, – и далеко в своих интересах не ушли от тех правительств, которые заваривают военную кашу по всему миру.

Видимо, перед этим Борзый говорил что-то, что Фил сейчас упраздняет своими доводами.

– Любая война – это в первую очередь деньги. И деньги огромные. С этим никто спорить не будет, согласись, – продолжал Фил, – и игиловцы, и турки, и курды, и мы, и пиндосы – все мы здесь воюем за деньги. Для одних эти деньги – это нефтяные поля, которые захватили или отбили у духов. Для других – это контроль над территорией, загребая её под свою власть, в свою очередь, выжимая деньги и из неё, будь то торговля или что-то ещё. Для нас, бойцов – это деньги от нашей конторы в виде зарплаты, боевых или страховки. Для нашей страны – это свежее вливание углеводородов, обкатка спецконтингента, испытание вооружения и новой техники. Нам всем это просто выгодно.

Местами Фила пробивало на умные речи, которые он грамотно подкреплял аргументами и фактами. Он не особо вдавался в споры по тому или иному вопросу, но свою точку зрения отстаивал методично и уверенно.

– Но далеко не многие воюют тут потому, что они воины и это их мужской удел, – продолжал Фил.

«Так… Теперь смысл разговора мне более-менее понятен…».

– Я не говорю про всех или большинство, – жуя сухофрукты, ответил ему Борзый, – я о себе говорю.

– А я говорю о большинстве, – Фил потянулся к пачке сухофруктов в руках Борзого, – и имею в виду мысль намного глубже.

– Ну, проясни, – сказал подошедший Кусок, который тоже застал только конец разговора.

– Я считаю, что у государства тут свои интересы, как экономические, так и геополитические, – невозмутимо продолжил Фил, – мы здесь хорошо закрепились и показали всему миру, на что способны. Другой такой удобный полигон для испытания военного арсенала и получения навыков и придумать нельзя. Однако, дураку понятно, что всё здесь финансируется не из бюджета России, а из освоенной местной нефти. Думаешь, те месторождения, которые мы отбили, чьи теперь? Правильно, наши. И наша зарплата, и все эти гуманитарные конвои, и оборот техники с вооружением – всё выжато отсюда. Это же гениально – решать потребности страны и поддерживать её интересы, не тратя на это ни копейки.

– Допустим, – прервал его Борзый, – но и мы и наши вояки же здесь не тупо по приказу?

– Да, не тупо, – согласился Фил, – нам тоже дали то, что мы хотим. Главная цель государства при создании образа врага во время войны – это как можно более чётко разделить понятия «уничтожение врага» и «убийство», чтобы первое воспринималось как достойное и заслуживающее похвалы действие. Война не может содержать никакой морали. Она ничему нас не учит, не восхваляет добродетель, не предлагает модели правильного поведения или адекватной реакции на происходящее. Воинская доблесть не спасает жизни, но убивает миллионы по всему миру.

– Вот это да… – протянул Папай. – Вот, что значит свободный доступ ко всяким препаратам! Фил, ты чем упоролся, что тебя так на умняк пробило?

Пара хихикнувших в поддержку Папая никак не подействовали на санинструктора, и он продолжил:

– Деньги для нас играют важную роль, но так ли они первоначальны в нашем решении приехать сюда? Нет. По опыту знаю, что по возвращении домой эти деньги разлетаются. Кто-то прикупает годную снарягу для следующей командировки, кто-то раздаёт кучу долгов или засыпает свою бабу подарками, кто-то покупает машину или просто прогуливает всё. Так или иначе, через три-пять месяцев от денег не остаётся и следа. И человек снова сидит в ожидании звонка с заветными словами: «Приезжай на сборы». И с поиском работы на гражданке нам намного труднее после поездки сюда. Охранником в супермаркет, украденные малолетками сникерсы на выходе отбирать? Или на стройку? Или на дядю пойти работать? Нет, уже всё не то…

– Почему же? – возразил Борзый. – Я себя на гражданке очень даже нормально вижу.

– Ага, – поддакнул Кусок, – цирюльником в парикмахерской!

– . Может и так, – не сдавался Борзый, – мне вообще похер, где и кем, я об этом совсем не парюсь!

– Я хочу сказать, что никого из нас не обойдут стороной изменения, – всё так же спокойно продолжил Фил, – неизбежное на войне насилие оставляет отпечаток в нашем сознании и меняет человека. Никто не вернётся домой таким же, каким ушёл сюда. Теперь нас влечёт опасность, мы любим с ней заигрывать, любим чувствовать себя частью другого пространства, где царит возбуждение и азарт, где всё решает автомат. Твой или чужой… Многие испытывают потребность жить на грани. Как будто задают один и тот же вопрос: «Пронесёт или сегодня всё закончится? Да или нет?».

– Ну его нафиг такую философию на ночь слушать, – сказал Шум, вставая, – идём спать, ночью снова на пост идти.

Глава 19
Ещё одна ночь

Любая проблема – это замаскированная удача!

© Джордж Вашингтон

Сон упорно не шёл. То ли выпитый чай оказался богатым на кофеин, то ли сказанное Филом глубоко проникло в мои мысли. Я ворочался в своём спальнике под размеренный храп Выдры. Вот кому всё всегда по барабану. Пожрать бы, поспать, ничего не делать, срубить побольше денег и свалить в горизонт. Может так и нужно во всём поступать, а я сам себе нахожу дурные мысли и приключения на жопу?

Шуму тоже не спалось. Я слышал, как он уже во второй раз встал и вышел из комнаты. Одевшись, вышел на улицу и я. Затягиваясь сигаретой на пороге дома, я дождался Шума, приближающегося со стороны нужника.

– Что, тоже не спится? – спросил он меня, зевая.

– Да, что-то совсем никак, – кивнул я, – а ты почему бегаешь туда-сюда?

– Срачка достала, имодиум закончился, а у Фила я забыл взять перед сном. Совсем он мне башку забил своей вечерней проповедью.

– А кто сейчас па фишке? – спросил я, задрав голову вверх.

– Твой любимый побратим, – скаля в улыбке зубы, ответил Шум, – потом я заступаю, потом ты.

– Слушай, давай на пост пойдём, один хрен не спим. Пусть Хохол спать идёт.

– Уж не пожалел ли ты его? – прищурился Шум.

– Идём, – коротко ответил я, стараясь не вдаваться в разговор о раздражающем меня Хохле.

– Хохол, амнистия! – радостным голосом Шум известил Хохла о смене на посту. Тот непонимающе смотрел то на Шума то на меня, видимо, пытаясь понять, шутка это или нет. Наверное, выражение моего лица не располагало к шуткам, так как Хохол молча положил ПНВ на стол, забрал с него свою пустую кружку и пошёл вниз.

Осмотрев свой сектор и не заметив ничего подозрительного, я положил ПНВ на стол и закурил, пряча руку с сигаретой за парапет. Подсветить свою голову огоньком сигареты незамеченным снайпером духов мне совсем не хотелось. Шум размешивал сахар в кружках чая, которые мы принесли с собой.

– Тебя не достало, что мы заступаем на пост каждую ночь? – спросил он меня.

– Достало. Как и то, что Гремлин со своим замом показательно не заступают на дежурство. Типа начальники, не положено наравне с челядью батрачить.

– Да… Камрад себе такого не позволял. Как думаешь, что это на Фила сегодня вечером нашло? – подувая на свою горячую кружку, спросил Шум.

– Фил не в первый раз на войне, – я стал разматывать клубок своей догадки, – и мне кажется, что он говорил об ожидающем большинство из нас ПТСР.

– Чё? – Шум оторвался от своей кружки.

– Посттравматическое стрессовое расстройство. Не до всех оно доходит, и не все его ощущают во время войны, но после боевых действий многие этому подвергаются. По крайней мере, это официальное мнение по этому поводу.

– Я о таком слышал, но считал, что это может быть только у героев жёстких войн. Афган там, Чечня, Вьетнам или Ирак.

– А эта война чем по сути отличается? – я снова закурил. – Да и понятие «героев» у каждого своё. Кто тут, по-твоему, герой?

– Ну… Не знаю… – протянул Шум. – Камрад, например. Сколько ходок у него уже сюда, храбро воюет, да и поступает во многом грамотно. Разве нет?

– Камрад… Камрад хороший командир, без вопросов. А герой ли он, не мне судить.

– А почему Фил именно сейчас об этом заговорил?

– Он потерял Карабаса в последнем штурме. Не забывай, они много лет дружили. Сейчас ему хреново и, возможно, он понимает, что ему будет рвать башню, когда он вернётся домой.

Я снова осмотрел окрестности. Кроме небольшой стаи шакалов вдалеке, ни души по фронту.

– И как это расстройство проявляется? – продолжил пытливый Шум.

– Ну ты интересный, конечно, – я усмехнулся, – сам же не захотел Фила слушать и в дом ушёл, а теперь спрашиваешь.

– Да я сразу не понял, о чём это он. Было похоже на то, что он укурился, – как-то отстранённо ответил Шум и полез в свою аптечку.

Несмотря на то, что Шум был единственным, с кем я общался больше остальных, мне не хотелось продолжать эту тему. Что я мог бы рассказать ему? Что после событий 2014 года я пил как не в себя? Что тогда же у меня начались проблемы со сном, которые иногда проявлялись бессонницей или кошмарами? Что я стал интровертом и мизантропом? Что мои вспышки гнева могут резко смениться крайней апатией? Что, зная это, я пошлю нахер любого психолога, который попытается залезть мне в душу и поговорить о том, что меня тревожит или тяготит? Всё это я мог рассказать, но не стал. Иногда даже собаке солнце светит на задницу. Пусть Шуму повезёт, и он никогда не узнает этих проявлений и не испытает их на себе.

– Ты что там делаешь? – спросил я друга, разложившего упаковки с таблетками и капсулами на столе.

– Имодиум искал, – буркнул Шум, – надеялся, что хоть пара таблеток завалялось. Хрен там.

– Что, опять днище рвёт?

– Да, снова подступает. Братан, я сгоняю до ветру и прилягу, чтобы так не давило. Ты не против? – спросил он меня, поглядывая на часы.

– Иди, всё нормально.

Сочувствую Шуму. Наряду с тем, что местные условия сами по себе вызывают у всех частую диарею, он подвержен ей вдвойне из-за побочки от употребления своих препаратов для замедления роста раковых клеток. Наверное, его постоянные шутки и улыбка являются защитной реакцией на его осознание ситуации с его здоровьем. О героях заговорил… Герои – это те, кто не вернутся отсюда домой. А храбро воюющий и живой до сих пор боец – это просто удачливый сукин сын, трахнувший Фортуну.

Я снова стал вглядываться в ночную темноту через ПНВ – чисто. Небольшой ветер заставил поёжиться и поднять воротник бушлата. Опуская руку с ПНВ, я замер, уставившись на лежащий на столе медицинский жгут. Точно такой же, какой я снимал с раненого мальчишки, чтобы открыть кровотечение и чтобы он быстрее умер, не мучаясь… Наверное, Шум забыл, когда перерывал свою аптечку и в спешке собирал её, боясь обосраться. Лицо мальчишки появилось и застыло перед глазами неудаляемой проекцией. Я видел его так же отчётливо, как и тогда, вплоть до застывшей в ресницах слезы и грязной пыли на щеках…

Выкурив до горечи во рту несколько сигарет и методично вглядываясь в окрестности, я еле дождался сменившего меня Маслёнка. Он бодро поднялся на веранду и протянул мне свою кружку с кофе.

– Как тут, тихо? – спросил он, взяв в руки протянутый мной ПНВ.

– Да, и слава Богу… – ответил я, сделав глоток горячего напитка и добавил по старой привычке. – Люблю запах напалма по утрам.

– Что? – переспросил Маслёнок.

– Не бери в голову, пост сдал, – я протянул Маслёнку его кружку и пошёл к лестнице, надеясь поспать хотя бы пару часов до подъёма.