Текст книги "Пересуд"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Вот и сейчас он попытался применить этот метод:

– Наташа, тебе пока хватит.

– Ты что? Я в норме!

– Хотя бы до Зарени.

– А когда Зарень?

– Не знаете, когда Зарень? – спросил Курков Тепчилина.

– Вроде скоро.

– Скоро – понятие растяжимое! – Наталья была недовольна ответом.

Но пока смирилась, только иногда украдкой отодвигала занавеску: не показалась или еще Зарень?

Тихон сжимал руку Вики и улыбался.

Она не убирала руку – словно не придавала этому особого значения.

Нина отказалась от выпивки: у нее для успокоения есть книга.

Дафна знала, что Стив не примет добровольную жертву, он слишком гордый. Надо было все устроить так, чтобы он не догадался, чтобы это выглядело несчастным случаем. Но как устроить несчастный случай? Это ведь не ногу сломать или руку. А заболеваний, которые ведут к слепоте, таких, например, как глаукома или диабетическая ретинопатия, у нее, к сожалению, не наблюдается. Гарантирует слепоту разрыв сетчатки, но непонятно, как этого добиться.

Прочитав множество книг и статей в Интернете, Дафна узнала, что случаев внезапной потери зрения великое множество, но нарочно добиться этого крайне сложно, если, конечно, не выжигать и не выкалывать себе глаза, что недопустимо.

Эта идея стала главной в ее жизни. При этом она вовсе не боялась слепоты, наоборот, ей понравилось изображать из себя незрячую.

Она уезжала в Бриджпорт, где ее никто не знал, и ходила там целыми днями в черных очках, познавая этот город слухом и осязанием. Когда же возвращалась в Хартфорд и вынуждена была опять становиться зрячей, ей было неуютно, странно, хотелось надеть черные очки, но ее никто бы не понял…

Интересно, подумала Нина, а можно ли, в самом деле, так любить человека, чтобы захотеть потерять зрение? И зачем, главное? Что, нельзя любить и оставаться зрячей? Это психоз какой-то. Но не было бы психоза, не было бы и книги. Огромное количество книг вообще основано на психозах, заключила Нина. Даже классика: что, у Раскольникова – не психоз? Или симпатичный парень Гриффите из «Американской трагедии» Драйзера – что, обязательно ему было девушку топить? Психоз. И много таких примеров.

Ее вывел из размышлений взрыв смеха.

– А вот еще! – торопливо кричал Димон. – Идет по пустыне мужик без воды, голый…

Что они делают? – не поняла Нина.

Догадалась: рассказывают анекдоты.

Мастерами оказались трое: Димон, Курков и Петр. Они с трудом дослушивали друг друга до конца и, не успевал предыдущий рассказчик договорить финальную фразу, кричали:

– А вот еще! Красивая девушка ищет работу, пришла в офис…

– Автомобилист говорит страховому агенту…

– Мужик пришел домой, а жена в холодильнике…

– Сидят на заборе две вороны…

Стесняясь, рассказал анекдот и Ваня Елшин.

И Арина рассказала под осуждающим взглядом матери – но приличный.

Тепчилину тоже захотелось что-то рассказать, но силился, тужился – ни одного не мог вспомнить. Да и не любит он их, если честно.

Потом Личкин добился очереди, начал, но не смог продолжать, зашелся от смеха.

Никто не заметил, как проехали милицейский пост перед Заренью.

То есть Маховец заметил, насторожился, внимательно посмотрел на Козырева. Но все обошлось.

А Козырев, миновав пост, увидел в боковом зеркале заднего обзора, как милиционер, проводивший автобус взглядом, побежал к машине, вытащил микрофон на шнуре и что-то начал торопливо говорить.

Наконец-то, подумал Козырев. Давно пора.

22.45

Зарень

– А вот еще анекдот! – закричал Притулов. – Еще анекдот! Объявление! В нашем городском парке появился секс-маньяк! Проезд в парк автобусом пятым и десятым!

И он засмеялся, но анекдот показался не смешным, а некоторые даже и не поняли. Притулов, увидев это, резко оборвал смех и спросил:

– Что, не доходит? Это про меня анекдот, граждане присяжные!

– Опять суд начинается? Валяй! – обрадовался Димон.

– А вы в самом деле маньяк? – спросила Елена, чувствуя себя, как ни странно, защищенной, потому что рядом с нею сидел Петр. Тоже преступник, но все-таки не маньяк, а угонщик, то есть преступник нормальный.

– А что это вы вздрагиваете? – спросил ее Притулов, хотя Елена и не думала вздрагивать. – Придумали тоже слово – маньяк. То есть псих. От слова мания, так ведь? А мания – психоз. Я правильно понимаю? Но, между прочим, если кто видел по телевизору, а по телевизору любят суды над маньяками устраивать, никто из них, тот есть из нас, извините, на психов не похож! И экспертиза их такими не признает. И меня, кстати, признали полностью вменяемым. Следовательно, я психически здоров, так?

Притулов обвел всех глазами, но никто ему не ответил.

– Маньяк! – сказал он саркастически. – А я так вам скажу: эти люди, кого вы называете маньяками, они…

– Братья по разуму! – веселясь, подсказал Димон.

– Хорошее выражение, – усмехнулся Притулов, но продолжил, как намеревался: – Они самые нормальные люди на земле, а вот все остальные – маньяки!

Выпивший и осмелевший автобус грохнул смехом. Никто – или почти никто – уже не верил, что дело может принять опасный оборот. Ну, похулиганили преступники сначала для порядка, для запугивания, но вот выпивают и закусывают, как обычные люди, рассказывают анекдоты, и всего-то им надо – подальше отъехать.

Притулов смотрел злыми глазами, ждал, когда досмеется последний.

– Ладно, – сказал он. – Сейчас я буду смеяться. Может, я неточно выразился. Не все маньяки. Среди мужчин еще попадаются, более или менее, кто в себе. А женщины маньячки все поголовно.

– Согласен! – крикнул Димон.

На этот раз Притулову его поддержка не понравилась.

– Будешь встревать, башку прострелю, – сказал он и взял карабин, который лежал возле Маховца. Маховец хотел было возразить, но передумал – у него оставался еще автомат.

С карабином в руках Притулов выглядел более внушительным оратором, смешки смолкли. Пассажиры видели, как в глазах Притулова замерцал, затеплился какой-то огонек – и разгорался с каждой минутой.

Но Притулов сдерживал себя, он изо всех сил себя сдерживал.

– А что, не маньячки? – спросил он. – Разве они не помешались на том, чтобы мужчин заманивать? Все, абсолютно все! А потом обижаются, что на них нападают! Вот вы! – обратился он к Елене с подчеркнутой вежливостью. – Вы зачем так обтянулись?

– Девушке идет, – объяснил за Елену Петр.

– Не в том дело, что идет, – не согласился Притулов. – Она для мужчин так обтянулась. Чтобы они ее хотели! Не так?

– Я просто хочу нравиться, это нормально, – ответила Елена.

– Вот! – Притулов кивнул, будто услышал подтверждение чему-то. – Нравиться она хочет. Кому?

– Себе в первую очередь.

– Неужели? А другим нет?

– Ну, и другим. Что в этом такого? – не понимала Елена.

– А зачем? – с улыбкой спросил Притулов.

Елена пожала плечами:

– Ну, чтобы хорошо себя чувствовать. Ценить себя. И чтобы другие ценили.

– Нет! – опроверг Притулов. – Не для этого! А для того, что ты всем показываешь, что готова отдаться любому! Почему бы тебе так для мужа не одеться? Где-нибудь, где только он тебя видит? А?

– А если у девушки мужа нет? – возразил Петр.

– Тогда и нечего! Нет, не для мужа ты так одеваешься, не для жениха, ты мечтаешь, чтобы тебя все вокруг хотели! Женщина – сумасшедшее существо! – поделился Притулов сокровенным. – Вот ты выходишь на улицу, вся вот такая обтянутая, тебе кажется, что ты хочешь мужчинам нравится – будущему жениху, будущему мужу, а на самом деле ты вредишь каждому! Идет мальчик, школьник, так? Ему, может, лет восемь, так? Он еще в этом ничего не понимает, только догадывается. Ему нужно нормальное развитие – играть с девочками, дружить! А тут идешь ты. И все у тебя наружу! И это для мальчика – травма, разве нет?

– Чушь какая-то, – сказала Елена. – Я должна о детях, что ли, думать?

– А о ком же? Вы же осатанели все! У вас в витринах голые девушки висят, вы сами ходите голые фактически! Это разве не провокация! Да любой маньяком станет! И не думайте, это всех касается! – Притулов, отстав от Елены, пошел по проходу. – Вот вы, женщина в возрасте, – сказал он Любови Яковлевне, – вы зачем эту прозрачную кофточку напялили? А?

– Не такая она прозрачная, – отговорилась Любовь Яковлевна. – И жарко же.

– Не жарко! – отверг Притулов. – Для мужчин ты так одеваешься, хотя у тебя уже дочь взрослая! Она ведь дочь тебе? Почему, кстати, у дочки вырез почти до пупа? А? – Он указал пальцем на Арину, блузка которой действительно имела вырез, но не такой уж и глубокий. Арина отшатнулась:

– Чего вы? Не надо!

– Шею свою показываешь? – обличал Притулов. – Кому? На грудь намекаешь? Чтобы заглядывали? Не так?

Не дождавшись ответа, он шагнул к Наталье:

– И вы туда же! – укорил он ее, покачав головой, словно не ожидал, что Наталья тоже окажется из разряда осуждаемых им женщин.

– Перестаньте, – поморщилась Наталья.

– Ты гонишь, дядя! – крикнул Димон. – Зря пристал к женщине!

Он имел в виду, что Наталья была одета, пожалуй, скромнее всех. Собираясь в дорогу, она, видевшая себя в роли возвращающейся изгнанницы, блудной жены, решила подчеркнуть это покаянным видом одежды: очень простые джинсы и черная футболка с рукавами.

– Хотите сказать, что вы скрываетесь? – спросил Притулов. – Но ведь не мешок на себя одели, все скромненько, но красивенько, и черный цвет вам идет, и вы это знаете! Тоже дразните, как и все! А вы, бабушка? – продолжил он, перейдя к Лыткаревой. – Вам-то совсем уже стыдно!

– Ты чего это? – растерялась Татьяна Борисовна. – Имей совесть, чего пристал?

– Я-то не пристаю, это вы пристаете! И ты, бабушка, тоже! Тебе умирать пора, а ты платочек цветной на голову нацепила! Кому нравиться собралась? А я тебе скажу: это инстинкт! Вы хотите нравиться, даже когда уже никому не нравитесь! Вы до смерти хотите нам головы морочить!

Тем временем Тихон снял с себя сумку и положил ее на ноги Вике, чтобы прикрыть ее живот.

Но Притулов, метнувшись к ним, ухватил сумку, отбросил и спросил, словно безмерно удивившись:

– А это что? Это животик у нас! Совсем у нас голый животик! И ножки голые! Как в стриптизе, среди людей находимся! Для кого? Для своего молодого человека? А разве он и так всего этого не видел? Ты пойми, девушка, – убеждал Притулов Вику страдальческим голосом, – ты пойми, что происходит! Ты с одним по улице идешь, а другим себя показываешь! Это же проституция форменная!

– Дурак! – не удержалась Вика.

– Вот именно, – буркнул Тихон, чтобы не остаться в стороне.

И тут Притулов рассвирепел. Он перестал себя сдерживать и полностью отдался праведному гневу.

– Я тебе дам дурака! – закричал он, нагнувшись к Вике и широко раскрывая рот. – Только из школы выскочила, а туда же! Я что, неправду говорю? Все тебя глазами лижут, а ты радуешься! Сама себя выставляешь – нате, гладьте, хватайте! Ладно, уговорила, – сказал он намного тише и будто успокоившись (хотя внутри все дрожало и звенело). – Раз ты хочешь, я поглажу!

И он потянулся рукой к Вике.

– Э, э, ты куда! – Тихон начал отталкивать его руку.

– Прекратите! – закричал и Ваня.

– Ты не увлекайся, – предостерег и Петр, которому шутки Притулова перестали нравиться.

Притулов резко ударил прикладом по рукам Тихона, а потом по голове.

И, будто и не он это сделал, опять сделался ласковым и улыбчивым:

– Девушка, не упрямься, – уговаривал он. – Ты же этого хочешь!

Вика завизжала, вжимаясь в стекло и выставив руки.

Всем стало не по себе.

Все поняли вдруг, что Притулов, пожалуй, все-таки сумасшедший.

Даже Маховец подумал об этом, но молчал – он хотел посмотреть, что будет дальше.

А Федоров встал и крикнул:

– Слушай, ты! Кончай идиотничать!

– В самом деле, не надо! – пискнул и Личкин, который жалел обижаемую девушку.

Притулов, ощущая общую вражду, наслаждался. Ему всегда этого не хватало – зрителей и ненависти. Обстоятельства вынуждали его вершить суд тайно, один на один с жертвой. И у жертв не было времени выразить ему свою ненависть – слишком быстро все происходило, а растягивать удовольствие Притулов не имел права.

С детства, с того момента, когда он увидел свою маму с чужим мужчиной (проснулся, чего-то испугавшись и пошел к маме), а она была синевато-бледная, будто мертвая, и зубы скалились, а мужчина кряхтел и стонал, ему хотелось убить всех женщин, потому что на самом деле он хотел убить маму, но не мог этого сделать. Намного позже, возвращаясь после своих прогулок, умывшись и отчистившись, он лежал в своей постели у стены, за которой спала постаревшая мать, и тихо шептал: «Вот я тебя и опять убил!»

Петр вскочил и пошел к Притулову.

Тот повернулся и ощерился.

– Кто подойдет или дернется – стреляю, – сказал он, не повышая голоса. И опять протянул руку Вике, приглашая: – Пойдем.

Вика по-прежнему визжала и загораживалась.

Тогда Притулов резко схватил ее и потащил на себя, через потерявшего сознание Тихона, который накренился и стал падать.

Он оказался весьма сильным, этот невысокий, коренастый человек – сумел выволочь Вику в проход и потащил ее в конец автобуса, к двери биотуалета.

Ваня был наготове.

Как только Притулов миновал его, он, вскочив на сиденье, набросился ему на плечи.

Притулов, то ли завыв, то ли зарычав от ярости, резко дернул плечами, как зверь, на спину которому прыгнул другой зверь, Ваня отлетел, Притулов вскинул ружье и выстрелил.

Ваня закричал, ухватившись за плечо.

– Вот так, – сказал Притулов. – Есть еще вопросы?

Вопросов не было.

Притулов потащил добычу дальше.

Вика не сопротивлялась – она была в обмороке.

Раскрыв дверь туалета, Притулов впихнул туда тельце Вики.

Повернулся и сказал:

– Если кто откроет дверь – стреляю. Сразу.

После этого он вошел в туалет и заперся.

Вику не стал убивать, потому что она и так была как мертвая и, следовательно, условие было соблюдено: Притулов любил только мертвых.

Он слишком долго терпел и мечтал, сидя в тюрьме, поэтому все произошло быстрее, чем ему хотелось.

А после этого, как всегда, его осенил блаженный покой. Потрепав Вику по щеке, словно похвалив за покорность, он вышел из туалета, приветливо всем улыбаясь.

Впереди, только что соскочив с лежака, стоял всклокоченный Артем и смотрел на Притулова, моргая.

– Это что тут такое происходит? – спросил он.

23.10

Зарень

В том, что Артема не разбудили до этого крики и шум, нет ничего удивительного, потому что спал он феноменально, научившись этому еще во время работы на электромеханическом заводе оператором станков с ЧПУ – числовым, то есть, программным управлением. Уже тогда Артем увлекся своими увлечениями по части девушек и женщин, недосыпал, поэтому наловчился: программировал станок на обработку очередной детали, пятнадцать минут спал, не обращая внимания на грохот и лязг, и просыпался ровно за секунду до того, как требовалось сменить деталь.

Он мог спать в любой обстановке и в любом положении, разве только не стоя, и спал очень крепко, но при этом удивительным образом умел регулировать свой сон: во сколько себе скажет, во столько и проснется.

Артем бодрствующим краешком сознания слышал какие-то разговоры, какие-то выкрики, но думал (он умел думать, не просыпаясь), что просто на этот раз попались шумные или чересчур веселые пассажиры.

Да и некогда ему было вслушиваться, потому что снился ему неприятный, но интересный сон, который частенько его преследовал. То он в подвале, то в какой-то пещере, но обязательно в каком-то лабиринте, при этом – населенном: встречаются магазины, висит реклама, какие-то по сторонам кафе и рестораны, в них хочется зайти, но все они, стоит к ним свернуть, тут же удаляются или вовсе исчезают, и ему приходится идти дальше. Откуда-то он знает, что там, в глубине, ждет его женщина. Женщин тут вообще много, разнообразно одетые, а некоторые и не совсем одетые, Артему хочется с ними пообщаться, и те не против, но говорят (некоторые – молча), что если он тут останется, то дальше уже не пойдет, и до той женщины, которая его ожидает, не доберется. А Артем хочется добраться. И продолжает идти. Потом ему встречаются какие-то двери, какие-то лестницы, какие-то проходные комнаты, и наконец он вдруг понимает, что за следующей дверью будет она. И точно: открывает – она сидит и ждет. Или лежит. Один раз танцевала – очень неуклюже. «Здравствуй, я тебя люблю!» – говорит Артем. «Здравствуй, я тебя тоже люблю!» – отвечает женщина. И Артем идет к ней, чтобы обнять. Он идет, а сам не может понять, зачем это делает, он ведь сразу увидел, что женщина некрасивая, в возрасте (никак не меньше сорока), особенно поражает волосатость обнаженных рук, кривизна ног, почти беременная выпуклость живота. То есть – все в ней идеально несовершенно, если можно так сказать, все в ней именно то, чего Артем не любит. Вдобавок, на верхней губе у нее темный пушок, и даже не пушок, а просто-напросто почти усы, это Артема смешит и он, хоть не любит говорить женщинам грубости, невольно оценивает вслух: «Ну и уродина же ты!» – «Точно! – соглашается женщина, кокетничая и становясь от этого окончательно безобразной. – Но ты же меня любишь?» – «Люблю!» – с удивлением соглашается Артем. При этом он видит себя со стороны, будто вне сна, и хочет окликнуть: «Эй, ты с ума сошел, что ты делаешь?» Но Артем, который действует во сне, не желает слушать Артема, который видит сон. Он ласково обнимает женщину, нежно заглядывает в ее маленькие невыразительные глазки, гладит ее толстую спину и валит на что-то мягкое. Она стонет и соглашается, Артем начинает недоуменно ее обласкивать, но тут вбегает целый выводок малышей примерно одного возраста, как в детском саду. «Кто это?» – «Это наши дети, и ты их любишь!» – хвастается уродина. – «Не может быть, я вообще не люблю детей!» – «Любишь, любишь!» – смеется жуткая женщина, и Артем, который во сне, чувствует, что действительно любит этих детей, несмотря на возражения Артема, который видит сон. Дети исчезают, Артем продолжает ласкать страшную женщину и тут видит в сторонке, на троне или на сцене (всякие бывают варианты), полуголую красавицу, танцующую стриптиз. «Вот я кого люблю!» – спохватывается Артем. Но уродина, целуя его усатым ртом, немелодично воркует: «Врешь, ты не ее любишь, ты меня любишь!» – и Артем с удивлением чувствует, что она права. И хочет проснуться, чтобы прекратить этот кошмар и ужас, но одновременно боится проснуться: если не объяснить ей, что он ее не любит, все так и останется!

Поэтому, предполагает Артем, вспоминая этот сон, мне он и снится: я хочу, чтобы финал был другим, но никак не получается.

В этот раз он почти добился своего, оторвался от уродины и хотел было направиться к стриптизерше, но тут выстрелили – то ли в нее, то ли в него.

Артем очнулся.

И, еще не проснувшись окончательно, спрыгнул вниз.

Некоторое время не мог сообразить, что осталось в его сознании от сна, а что – уже явь. Работяги сидят впереди с закуской и выпивкой – это, пожалуй, явь. Но автомат откуда? А этот мужик с ружьем, выходящий из туалета, – это что? И почему так странно выглядят пассажиры? Что вообще происходит?

– Ну, ты и спать! – позавидовал Притулов. – Чуть все на свете не проспал.

– Нет, я не понимаю, что за дела? – обернулся Артем к Козыреву.

Тот неохотно объяснил:

– Захват автобуса.

– Какой захват? Кем?

– Нами, – объяснил Маховец. – Мы страшные рецидивисты и бандиты.

Фигура сонного Артема, который необыкновенно крепко спал, ничего не знает, хлопает глазами, многим показалась нелепой, почти смешной. Ни Маховцу, ни Притулову, ни Петру в голову не пришло, что Артем может представлять опасность.

А Артем уже понял, что произошло. Он понял, но продолжал щуриться, изображать сонного, даже зевнул и похлопал ладонью по рту.

– Никак не войдет в тему, – усмехнулся Петр.

И ошибся: Артем был уже в теме.

Он рванулся к автомату, который Маховец положил рядом на сиденье, схватил его, успел понять, что это «АКМ», с которым он имел дело, когда служил в армии (и был, кстати, отличным стрелком, потому что любил делать хорошо все, что делал), отскочил, поднял автомат, целясь в Притулова, и закричал:

– Бросай ружье!

Притулов усмехнулся:

– А если не брошу?

– Выстрелю!

– Стреляй, – разрешил Притулов и приставил дуло к голове Лыткаревой. С другой стороны у него сидел Тепчилин, но Притулов верно рассчитал, что угроза пожилой женщине выглядит страшнее, чем угроза мужчине. Мужчина на то и рожден, чтобы при случае погибнуть, а женщина в возрасте – она всегда мать, даже если нет детей, позволить ее убить – жутко.

Татьяна Борисовна замерла, только подняла слегка руку, будто для того, чтобы убрать ружье, но так и застыла.

– Не балуй, – посоветовал Маховец. – Отдай пулялку.

Артем растерялся.

– Бросай, я сказал! – закричал он опять.

– Будешь орать, выстрелю первым, – пообещал Притулов.

Козырев негромко сказал:

– Не наша сила, Артем. Людей только постреляем. Они из тюрьмы сбежали, им терять нечего.

Артем и сам понял, что ничего не сумеет сделать.

Маховец встал, вырвал у него автомат и локтем ударил Артема в лицо.

– Лезь обратно и спи дальше, – сказал он ему.

– Вас все равно схватят всех, – сказал Артем, зажимая нос рукой.

– А это не твое дело. Лезь, я сказал!

Артем полез на спальное место.

Мельком глянул на Елену и ее временного кавалера.

И вдруг улыбнулся ей: ничего, меня пока победили, но я не сдался.

После этой встряски решили еще выпить – и захватчики, и пассажиры.

Нина осмотрела Ваню, оказалось – ничего страшного, пуля оставила кровавую бороздку на руке, но не задела кости.

– Везучий, – сказала Нина.

Они сели вместе.

Вика, выйдя из туалета, села позади всех. Очнувшийся Тихон направился к ней, но она взмахнула рукой, отгоняя его. Съежилась, сжалась, смотрела в окно.

Притулов, налив полстакана водки, пошел было к ней, чтобы угостить и утешить, но она, увидев это, закричала:

– Не подходи! Не подходи!

– Оставь ее! – сказал Маховец. – И хватит уже маньячить. Нашел место.

– Кому-то не нравится?

– Мне не нравится.

Притулов и Маховец посмотрели друг другу в глаза. Оба были вооружены, оба способны на все. Оба это поняли. Обоим не хотелось погибнуть во взаимной перестрелке.

И Притулов вернулся на место.

Маховец решил вернуть недавнее дружелюбие. Встав, он сказал:

– Ну что ж, граждане присяжные. Мы немного отвлеклись. Давайте так: никто не шумит, никто никого больше не трогает. Тихо и спокойно едем. А мы скоро сойдем.

– Когда? – спросила Елена.

– Я вам отдельно сообщу, – улыбнулся Маховец. – Письменно. – И добавил, опять обращаясь ко всем. – Вы думаете, это все из-за нас случилось? Это из-за вас! Потому что вы с самого начала на нас смотрите, как не на людей. А мы такие же люди.

Ваня дернулся так, что носовой платок, которым Нина пыталась перевязать ему руку, сорвался и упал.

– Вы люди? – закричал он. – Такие же? Скоты! Сволочи! И ты главный скот! Твари поганые, еще людьми они называться хотят! Скоты! Сволочи! – Ваня повторялся, потому что не очень много знал слов, которыми можно обозвать кого-либо. То есть знал, но не любил.

– Замолчи, – сказал ему Маховец укоризненно, показывая, что не хочет опять усмирять физическим воздействием.

– Не замолчу! Какие вы люди, скоты, какой ты человек, ты на себя смотрел? Гамадрил, животное, пень с глазами, у тебя же одна извилина на всю голову, сволочь!

– А у тебя сейчас ни одной не будет.

Маховец пошел к Ване, но на его пути встал Курков.

– Не трогай пацана! Можешь меня опять ударить. А он правду говорит – нечего, в самом деле, человека из себя корчить! Твари, издеваются и еще себя уважать заставляют! А этого не хотел? – Курков, выставив руку, положил на ее сгиб другую.

Маховец хотел было ударить по оскорбительной руке, но тут его толкнули сбоку. Он удивленно посмотрел: это старуха Лыткарева осмелела.

– Хватит хулиганить! – закричала она. – У меня самой сын в тюрьме сидит, а ведет себя нормально! Разошлись тут!

Была у нее при этом надежда, что, узнав про ее тюремного сына, эти безобразники уважат ее и притихнут. Ведь есть же у них, она слышала, какие-то правила, чтобы не трогать своих, а заодно, наверно, и родственников.

– В самом деле, перестаньте! – выкрикнула Нина.

И тут пассажиры как с цепи сорвались – начали кричать, обзываться, возмущаться, даже Тепчилин и Желдаков высказали недовольство негромкими, но сердитыми голосами. Маховец отошел к водительской кабине.

Притулов стоял там наготове. Личкин тоже вскочил, соображая, чем защищаться, если что.

Казалось, еще немного – и на бандитов бросятся.

Но тут Козырев громко сказал в микрофон:

– Есть предложение!

Он сделал знак Артему, тот сполз к рулю, а Козырев, передав ему на ходу управление, вышел в салон.

– Так, – сказал он. – Мне трупов тут не надо. Им надо ехать – пусть едут. Нам тоже надо ехать. Задачи совпадают. Поэтому просьба – сидим спокойно и продолжаем маршрут. А то мне ведь надоест эта история, сковырну автобус в кювет. Сам-то выпрыгну, а вам всем каюк. Ясно?

Это были свежие слова свежего человека, не участвовавшего в предыдущих конфликтах. Они подействовали.

– Вот! – сказал Притулов. – Умные слова! Действительно, мы же вас из автобуса не выбрасываем, едете же? Вот и ехайте дальше. И мы поедем.

– Могли бы и выбросить, я не против, – сказала Елена.

– Если хочешь, красавица, я могу! Вместе выбросимся! – сладко оскалился Притулов.

– Охота вам дразнить! – упрекнул Козырев Елену, успев подумать, до чего она все-таки похожа на Светку, и удивился: нашел время сравнивать.

Он вернулся в кабину, сел рядом с Артемом.

– Как это случилось? – тихо спросил Артем.

– Неважно уже. «Десятку» видишь?

– Белую?

– Ну. За нами идет.

– Может, просто?

– Уж полчаса на хвосте. И еще одна, то обгонит, то сзади. И в каждой по пять человек, хоть и не в форме. Смекаешь?

– Да.

– Они же понимают, что просто так нас остановить нельзя, начнется неизвестно что. Из города выйдем, тогда что-то придумают. А ты полез.

– Я не полез, я просто…

– Вы о чем там? – сунулся к ним Маховец.

– О погоде, – ответил Артем.

Смелеют, подумал Маховец. Ничего, я вас еще встряхну.

23.50

Зарень – Авдотьинка

Машины, которые заметил Козырев, были действительно милицейскими.

Люди, сидевшие в них, было готовы действовать, но не знали, как, потому что не получили приказа.

Давным-давно разработаны инструкции на подобный случай, но их надо согласовать с действительностью.

По инструкции, когда преступники захватывают транспортное средство, первым делом надо выяснить, кто они такие.

С этим легче всего – выяснили.

Затем надо понять, какова их цель.

Тоже понятно: сбежать.

Далее инструкция требует предложить им сдаться.

Но как это сделать, если нет связи? Просто из машины или с вертолета – через громкоговоритель? Этот вопрос утрясали.

Если террористы не сдаются, инструкция предполагала переговоры – хотя бы оттянуть время. Они будут выдвигать требования – ни в коем случае не соглашаться выполнять их сразу и в полном объеме. Ссылаться на всяческие трудности.

Затем инструкция предписывала затруднить продвижение транспортного средства. Если самолет – посадить, если поезд или автобус – как-то остановить. Со статичным объектом работать легче.

А потом – операция по захвату преступников и освобождению заложников.

Это самый трудный пункт, по нему до сих пор нет единого мнения.

В кино, как правило, находится герой, который все делает в одиночку – проникает в самолет или на корабль или, еще лучше, каким-то образом оказывается уже там и действует изнутри. Какой-нибудь отставник спецслужб.

В жизни отставники спецслужб внутрь захваченного объекта попадают крайне редко.

Начальство самых разных уровней совещалось, перебирая варианты.

И нашли самый, по общему мнению, оптимальный: пока ничего не предпринимать, автобус насильно не останавливать, потому что это сразу обострит ситуацию и приведет к непредвиденным последствиям, дождаться, когда автобус остановится на заправке. По сведениям, полученным из сарайской фирмы междугородных перевозок, их автобусы обычно заправляются на обратном пути между Заренью и Лопушанском, причем только на заправках компании «***», которая гарантирует качество топлива и делает небольшие скидки с условием, что будут пользоваться и впредь только их услугами. Заправок «***» по две в Авдотьинке и в Шашне – на въезде и выездах, и еще две на дороге. Шесть пунктов – и туда уже отправлены люди. Но автобус может и свернуть, поэтому две машины находятся при нем, сопровождают, стараясь казаться незаметными.

К тому же, наступила ночь, а разработчики операции до сих пор не поняли, хорошо это или плохо. В плане возможности скрытно подобраться к автобусу – хорошо. Но в темноте преступники могут открыть беспорядочную стрельбу и постреляют кого попало. Правда, на заправках освещение. Но там дополнительный фактор – огнеопасность.

В общем, было над чем поломать голову.

Естественно, никому из начальства не хотелось опережать события: если принять меры раньше времени и будут жертвы, виновато окажется начальство, если же что-то случится до принятия мер, виновато будет стечение обстоятельств.

00.00

Зарень – Авдотьинка

Маховец почувствовал в душе горечь – потому что хотел ее почувствовать. Он вообще всегда чувствовал именно то, что хотел.

Горечи ему было мало, он хотел еще почувствовать обиду – почувствовал и ее.

Выпив, он встал, закинув автомат за спину и этим обозначая мирные намерения. И сказал Ване:

– Вот ты меня назвал – как? Пень с глазами? А еще – скот и сволочь? В общем, полное я дерьмо, а ты ангел. Так?

– Не говори с ним, – шепнула Нина.

Но Ваня и не собирался. Он смотрел в сторону.

– Так, – ответил за Ваню сам себе Маховец. – Я вообще не понимаю, вы с какой стати взялись нас тут пересуживать? Заседатели тоже мне нашлись!

– Сами просили, – сказал Мельчук.

– Мы просили? – удивился Маховец. – Ну да, было такое предложение. Но вы могли отказаться. А вы не отказались. Конечно, всех оправдали, кроме вот этого вот, – Маховец ткнул пальцем в Федорова. – Но сделали это не от души. А сами считаете нас скотами и преступниками. Так?

На этот раз Ваня решил ответить:

– Так.

– Хорошо! – обрадовался Маховец. – А вы сами разве не скоты? Не сволочи? Не преступники? А? Ну-ка, поднимите руки, кто никогда ничего такого не совершил, чтобы под уголовный кодекс не попадало? А? Только подумайте, потому что я вопросы буду задавать.

Любовь Яковлевна Белозерская подняла руку сразу же, автоматически, потому что всегда считала себя безусловно честной и порядочной, ни перед людьми, ни перед законом ни разу не виноватой.

– Ага! – сказал Маховец. – Как, извините, вас зовут?

– Любовь Яковлевна Белозерская! – с гордостью сообщила Любовь Яковлевна.

Наталья посмотрела в ее сторону – чтобы разглядеть ту, кто носит такую благозвучную фамилию. Результатом осмотра осталась иронически довольна и даже слегка кивнула сама себе: так оно и бывает. Она, халда халдой по виду – Белозерская, а ты, женщина тонкая, интеллектуальная – Стрекалова. С другой стороны, при тонкости и уме быть еще и Белозерской – это как-то чересчур.