Текст книги "Пересуд"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

И Наталья решилась ехать с ним. Она расплакалась, призналась, что чувствует себя перед Леонидом виноватой, сказала, что он еще будет ею гордиться, что она стала совсем другим человеком. Торопливо собралась: уезжаем немедленно! На вокзале, узнав, что автобус уходит на два часа раньше поезда, объявила: хочу автобусом. На возражение Леонида, что поезд будет в Сарайске раньше, ответила:

– Я хочу не раньше приехать, а раньше уехать, неужели непонятно?

В автобусе замолчала, замкнулась.

Поймав тоскующий взгляд, который она бросила на две бутыли с пивом в руках появившихся работяг, Курков нахмурился. Запасной вариант у него был, но не хотелось к нему прибегать.

Скучный мужчина лет сорока – Тепчилин Анатолий. Он детдомовец и сирота, но человек при этом правильный, склонный к домашности. Долго работал на заводе газового оборудования, ему дали сперва комнатку, а потом квартирку. До тридцати лет не женился, выбирал женщину по характеру. Баловство ему претило. То есть, он бы не прочь, если с порядочной, но в том и проблема: порядочные баловством не занимаются, а непорядочными он брезгует. Как ни крути, жениться все-таки надо. Женился он старинным обычаем – через сваху. Была женщина у них в доме, о которой шел слух, что она сводит мужчин и женщин в возрасте. Не через газету или какой-то там Интернет, что зазорно и паскудно, а живым способом. Тепчилин раз пять с нею особенным голосом поздоровался при встрече и, проведя эту подготовку, явился к ней в одиннадцать часов вечера (чтобы соседи не заметили) и попросил помощи. Соседка обрадовалась. Не прошло и месяца, как Тепчилина познакомили с Варей Шикуновой. Она ему не понравилась: старовата, за тридцать, глаза как у сектантки, черные и непроницаемые, чего-то там себе видят и думают, фигура так себе и на щеке большое родимое пятно, похожее очертаниями на остров Мадагаскар. Но зато Тепчилин увидел в ней готовность к послушанию. Качество редкое, почти исчезнувшее. И он решил жениться.

Варя оказалась, действительно, послушна и даже угодлива.

Однако насладиться семейным счастьем жизнь не дала – завод обанкротился, Тепчилин потыкался туда-сюда, потом наткнулся на объявление о выездной работе для сварщиков в Москве, а он, было дело, когда ремонтировали завод, освоил и газовую, и электросварку, получил соответствующий квалификации документ. Тепчилин пошел на собеседование, его взяли. И вот ездит уже седьмой год, работает в Москве, живет в общежитии от строительной фирмы, в комнате на двоих, но один, приплачивая за второе место. Очень уж не любит посторонних и разговоров с ними. Выпить тоже, когда захочется, предпочитает в одиночку. По выходным спит, гуляет, смотрит телевизор. Два раза вызывал проституток и с любопытством ими попользовался, но остался неудовлетворен. Девушки, конечно, готовы были подчиняться, но за деньги, а ему нравилось подчинение бескорыстное, от души, как у его Вари. К тому же, девушки норовили попить чаю или кофе, поболтать, он же хотел от них быстрее избавиться – как от свидетельниц его бесстыдства. Потому что на самом деле Тепчилин безнравственность презирал.

Раз в два-три месяца он скучал по Варе, ехал в Сарайск и проводил там с удовольствием несколько дней, но с не меньшим удовольствием и возвращался, предвкушая одинокий уютный отдых в своем втором доме, где все под рукой: вот чайник, вот пульт от телевизора, вот маленький холодильник, а за окном дерево – пусть высохшее, всего несколько листочков произрастают из последних сил, но все-таки природа…

Старуха деревенского вида, Лыткарева Татьяна Борисовна, ездила к сыну в тюрьму. На самом деле она давно уже городская, в восемнадцать лет уехала и уже вот скоро будет ей семьдесят два. А сын у нее, Валера, был хороший, но слабохарактерный. Первая жена попалась халда, сама порядок не держала ни в доме, ни в детях, и Валеру испортила: он, не чуя над собой дисциплины, гулял и пьянствовал. Вторая была построже с мужем, зато не чуралась погулять. Третья же – полная погибель. Всегда полон дом гостей, а гости все какие-то незанятые, могут и утром прийти с бутылкой, и днем, и ночью. Вот и подбили Валеру на глупое дело – взломать заднюю дверь магазина. Взломали. А там сторож. Сторожа стукнули, убили. И на Валеру все свалили. Другим кому два года, кому три, кому вовсе условно, а ему аж восемь лет в колонии строгого режима. Один год отсидел, вдруг новость: будто бы Валера зарезал кого-то в тюрьме, опять будут судить, новый срок давать. Суд состоялся в городе Дмитрове – туда и пришлось матери поехать. Сидела, слушала, ничего не слыша, смотрела, ничего не видя, плакала. Свидание дали, оно было коротким, мать только спросила: «Как же так, Валера?» А он ответил: «Теперь будут на меня всех собак вешать».

И Татьяна Борисовна поняла: не виноват он. Как начали, действительно, вешать – видят, что человек податливый, простой, так и будут давить его до конца жизни. Горе, горе…

Тот молодой человек, кого Артем беспощадно назвал балбесом, таковым, конечно, не был. Напротив, он считал себя умным и даже мудрым. Он жил с девизом, известным многим: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». По крайней мере, надо пытаться. Без билетов нельзя ездить? А если попробовать? Димон много раз ездил – очень даже получалось. Без денег не проживешь? И это возможно. Прожить вообще можно без ничего, хотя желательно, конечно, с чем-нибудь. Насчет покурить особенно. Перед поездкой у Димона как раз и была проблема: купить ли законно билет или на те же деньги у знакомых привокзальных лиц – несколько щепоток травы. Он решил вопрос в пользу травы. Домой ехать – надо. А покурить – хочется. Естественно, любой человек, выбирая между «надо» и «хочется», предпочтет второе.

Не ехать нельзя: мать заболела, просит. Да и сарайских друзей давно не видел. Подруг тоже. И вообще. Может, даже и работу придется найти, потому что хоть и весело ездить с места на место, но месяц назад вдруг так прострелило где-то в области печени, что он два дня лежал, не мог разогнуться. Все-таки двадцать девять лет уже.

А выгнали бы из автобуса – электричками доехал бы, бегая от контролеров. Сеть электричек в России такая, что ими можно вообще добраться аж до Владивостока, Димон еще не пробовал, но знающие люди рассказывали.

Всегда есть выход. Вот и здесь, в автобусе, на задней двери приклеена надпись «Выхода нет», чтобы пассажиры шли только через переднюю дверь, не ломились, куда не просят, но все знают, что выход тут есть. Там же, где и вход, что интересно.

Одно жаль – закурить сейчас нельзя, придется ждать остановки. Почему не придумают, размышлял Димон, те, кто борется с курением (независимо оттого, кто что курит), простейшее устройство: там, где в панели над креслом лампочка и зарешеченный кружочек кондиционера, встроить еще такую выдвигающуюся трубку с чем-то вроде маски, но побольше, чтобы поместилась и рука с сигареткой. Ты в нее уткнулся, покурил, в салон дым не идет, весь высасывается наружу – и тебе хорошо, и пассажирам дышать не мешает. Нет, не умеют у нас заботиться о людях, подумал Димон.

Девушку с прекрасным животом звали Вика, а юношу с соломенными волосами – Тихон. Прозорливый Артем угадал наполовину: девушка была из Сарайска, а юноша – из Москвы. Вика была семиюродной сестрой Тихона, дальней родственницей, приезжала поступать куда-нибудь, но походила по приемным и отборочным комиссиям, потолкалась среди абитуриентов и сказала:

– Нечего мне тут делать. Куда я хочу, там бешеный конкурс или деньги, а куда я не хочу, мне туда и даром не надо.

– Да брось ты, – успокаивал Тихон, успевший влюбиться в красивенькую родственницу. – Останься здесь, я тебя подготовлю. Жить у нас будешь.

Мать Тихона, слышавшая этот разговор, сказала очень мягко и интеллигентно:

– Тиша, я, возможно, не против, и отец, возможно, тоже, но надо бы все-таки посоветоваться.

– Да нет, я сама уезжаю! – торопливо сказала Вика. – Мне завтра надо в Сарайске обязательно быть, у меня там… В общем, я поеду. До свидания.

И тут же вышла.

Тихон выскочил за ней.

– Как ты поедешь, ты же сказала, что ждешь от родителей перевод с деньгами?

– Это не значит, что у меня совсем денег нет. Забыла твоей маме спасибо сказать за гостеприимство, ты уж передай.

– Обиделась? Зря.

– Зря, не зря – не важно. Все, я поехала.

– Проводить-то можно?

В метро ехали молча. Тихон стоял рядом, касаясь то рукой, то краем одежды, и понимал, что не хочет ее отпускать. Конечно, она может еще приехать или он приедет к ней, но что-то подсказывало ему – на потом откладывать нельзя. Надо уже сейчас. Но – что сейчас? Замуж ее позвать?

Они приехали на вокзал, Вика просмотрела расписание поездов.

– Поезд только вечером.

– Тогда погуляем пока?

Тихон даже не обратил внимания, что Вика не взяла билет.

Они прошлись по улицам, Тихон пригласил ее выпить кофе, Вика отказалась:

– У меня денег в обрез.

– При чем тут у тебя? Я угощаю.

– У меня принцип – угощений не принимать.

Тихон удивился: ему случалось уже водить Вику в кафе и расплачиваться за двоих, она не протестовала. И вдруг – принцип.

Обиделась все-таки…

И опять ходили, ходили по улицам, оказались в каком-то скверике, посидели, Тихон неловко пытался затеять какой-нибудь веселый разговор.

Вдруг Вика встала:

– Все, пока. Не провожай, сама доберусь.

– Но поезд же вечером!

– На проходящий сяду какой-нибудь. Через Сарайск полно проходящих.

И тут Тихон взял ее за плечи и сказал все, что хотел. Что влюбился, что никто ему так не нравился, что он на все готов и на все заранее согласен, что уезжать не надо, что она может жить у него, как невеста, причем полная свобода гарантируется – если не хочет стать невестой в действительности, он переживет.

– Нет, – сказала Вика. – Спасибо, конечно, ты мне тоже нравишься, но мне надо ехать.

– Тогда я еду с тобой! – заявил Тихон.

Вика пожала плечами:

– Как хочешь.

На вокзале выяснилось – на поезд, даже не плацкарту, денег не хватает. Тихон сказал, что может позвонить друзьям, привезут. Вика отказалась: ни у кого она одалживаться не хочет. Вон там автобус на Сарайск стоит, должно хватить, на автобусе поедем.

На автобус хватило, и вот они сидят – Тихон слегка растерянный от своей смелости (никогда не совершал таких неожиданных поступков, не огорчал мать и отца), но счастливый, а Вика с легким недоумением (так и не поняла, нравится ли ей Тихон) и некоторым злорадством: видите, гордые москвичи, что получилось? – поманила пальчиком вашего сынка, и он тут же сорвался! Урок вам на будущее, лучше разбираться надо в людях. В своих детях, в том числе. И не надо было принимать Вику за Золушку только потому, что она не москвичка. У себя в Сарайске она, может, вообще золотая молодежь, ей один человек машину хотел подарить – не за то, за что можно подумать, а просто так, из уважения. Она отказалась – потому что тоже хочет себя уважать. Да и что машины – ей, не исключено, вообще загородные коттеджи будут дарить за один ее ласковый взгляд. Свое будущее Вика представляла блестящим, богатым, самостоятельным, хоть и не знала еще, каким конкретно образом это осуществится.

И было ей то весело от мысли, что увезла Тихона от родителей, то немножко неуютно: а что она с ним в Сарайске будет делать?

Девушка с книжкой, которую Артем назвал «романтичкой» и «Чебурашкой», ехала домой на каникулы. Занятия в юридической академии, где она успешно училась и успешно сдала сессию, кончились раньше, но еще месяц она работала курьером. Эта работа тем хороша, что, пока едешь в метро, можно читать, а Нина Ростовкина – так ее звали – очень любила читать. Особенность при этом: ей нравится практически все. И классика, и современные серьезные книги (за исключением очень уж переусложненных), и детективы, и любовные романчики, и даже книги о здоровье и домоводстве, если попадались ей в руки. Бывают люди, которым все равно, что читать, лишь бы буквы, но Нина вполне отличает, какая книга настоящая, а какая так себе, – просто она умеет в любой, даже самой плохой книге, находить что-то интересное. И очень уважает всех авторов: ей вот при всей ее сообразительности и неглупости, при том, что она довольно грамотно пишет, сроду никогда ничего не сочинить. Она умеет думать и писать только о том, что есть, что она хорошо знает. Поэтому никакой истории выдумать не сможет. А для книг о здоровье и домоводстве нужно знание. Правда, иногда Нине казалось, что у некоторых авторов – и сочиняющих, и пишущих о домоводстве – тоже нет ни особенной фантазии, ни знаний, но есть зато качество, отсутствующее у Нины – творческая наглость.

Сейчас она читала купленный на вокзале роман «Слепая любовь». Незрячий саксофонист Стив любит музыку и женщин. Женщины тоже его любят: он ведь оценивает по голосу, по гладкости кожи, по другим параметрам, которые способен оценить на ощупь. Есть же много таких, у кого и голос красивый, и гладкая кожа, а внешность не удалась. Всё без каких-то особенных недостатков, а общего впечатления красоты почему-то нет (как у меня, отметила Нина). И вот Стив влюбляется в скрипачку Дафну, недавно пришедшую в оркестр. У нее роскошная фигура, прекрасные волосы, умные карие глаза (как у меня, опять-таки отметила Нина), правильный нос, хрупкая шея, и при всем при этом она считает себя дурнушкой, да и другие придерживаются этого мнения. И нос хороший, и глаза, все хорошо, а вместе – не разыгрываются. Загадка. (Это действительно загадка, думала Нина вместе с автором и Дафной: у них вот есть на курсе общепризнанная красавица Ася – нос великоват, губы длинноваты, глаз вообще почти не видно, но посмотришь на нее в целом и сразу возникает впечатление – красавица!) Итак, Стив влюбляется в Дафну, для него это проходной эпизод, но Дафна не идет навстречу. «Тебя, может быть, некоторые любили из жалости, – жестоко, но честно говорит она Стиву, – а я считаю, что ты нормальный человек, без скидок». Стив после этого начинает любить ее по-настоящему. У них возникают серьезные отношения. Но у Стива была подруга, она взревновала и стала говорить Стиву, что Дафна уродина. Но он только смеялся и не верил. И вот у Дафны и Стива первая ночь.

Несмотря на трех мужчин, которые были у Дафны за ее тридцатилетнюю жизнь, она была совсем невинной. Она стеснялась себя, стеснялась обнаженного мужского тела, находя его отвратительным, особенно в физических признаках страсти, рассматривание мужских гениталий всегда вызывало у нее тошноту. Она всегда требовала выключить свет. Но Стив ведь все равно не видел, поэтому она почувствовала необыкновенную свободу. Она поняла, наконец, что привлекало в Стиве женщин помимо его остальных достоинств: он не видит их изъянов, неловких движений и поз. Она поняла, что может ходить обнаженной и совершенно этого не стесняться, хотя обычно стеснялась сама себя. Поэтому она после ванной пришла к Стиву не в халате, не завернувшись в полотенце, а в костюме праматери Евы – лучшем из всех женских нарядов. Стив ждал ее, протягивая руки. Только руками он может ее увидеть, и Дафна позволила ему это.

Никогда она не испытывала ничего подобного. Руки путешествовали по телу. Пальцы, ласковые теплые змеи, ползли по бедрам, по животу, по груди, приближаясь к средоточию страсти, но, когда они еще были на пути, Дафну вдруг пронзило, как электрический разряд, острое и почти мучительное блаженство. Что же будет дальше, подумала она, если уже сейчас так хорошо?

Она закрыла глаза, ей хотелось тоже быть слепой. И тут руки исчезли – и вдруг…

Автобус так дернуло и качнуло, что Нина чуть не ударилась лбом о спинку переднего сиденья. Посмотрела в окно. Еще Москва. Слышно, как водитель вслух обижается на кого-то за неправильную езду и учит его правилам дорожного движения, хотя нарушитель, скорее всего, не слышит.

Господи, какие глупости.

И она опять углубилась в чтение, бросив предварительно взгляд на мужчину у противоположного окна автобуса: вдруг он по выражению лица догадался, о чем она читает. И подумает что-нибудь не то. Нина ведь знает за собой этот недостаток: читаемое слишком отражается на ее лице – веселое растягивает губы в улыбке, страшное морщит лоб, а такое вот делает глаза напряженными и любопытно-стеснительными. Однажды в метро она читала вот так, читала, подняла голову: молодой человек напротив смотрит на нее с изумлением. Нина тут же сделала лицо простым и деловитым – будто читает учебник.

Так поступила она и сейчас.

Кстати, именно поэтому Нина выбирает место в автобусе всегда подальше, чтобы никто за нею не подглядывал. Но в самом конце сидеть не любит, там укачивает. И сегодня обстановка была бы идеальной, если бы не ввалившиеся в последний момент работяги. Они расположились за спиной и чудится, что тайком заглядывают в книгу.

Меж тем ни работяги, ни тот, кого Артем назвал обломом, ею не интересовались.

Работяги сидели молча, устало, передавая друг другу пиво и отпивая, а облом был занят своими мыслями.

Вернее, не мыслями, а ощущениями, потому что мысли у Юрия Желдакова существовали именно в виде ощущений. Даже о погоде он думал не так: «Морозно, снег идет», а так: «Мне холодно, и гадостью посыпает». Желдакову никогда не нравилось работать ни умственно, ни физически, но без работы не проживешь, а жульничать или воровать он не хотел, сообразив, что это тоже труд, только опасный. Он сменил много профессий – был палубным рабочим на прогулочном речном трамвайчике, грузчиком в порту, там же – водителем электрокара, потом охранником от фирмы, помощником завхоза, экспедитором, ремонтировал квартиры, строил дачи, торговал на вещевом рынке – и так далее, и тому подобное, и каждая работа быстро приедалась, а потом ему крупно повезло: умерла тетка, у которой он был единственным близким родственником, оставила ему квартиру. Желдаков, не будь дурак, не продал ее – сдает внаем и живет на эти деньги, не превышая лимита жизненных необходимостей.

Есть у него и еще занятие: находить одиноких женщин от сорока до пятидесяти, обеспеченных, с квартирой, и подживаться у них. Надолго его не хватало – женщины утомляли так же быстро, как и работа, но месяца три-четыре выдерживал. Пил, ел, одевался за счет влюбленной бабы (а они влюблялись немедленно – не потому, что он был хорош, а очень уж им хотелось любви), утешаясь сознанием того, что денежки за квартиру остаются в целости и сохранности, копятся. И когда-нибудь он купит, наконец, хорошую машину – машину, которая всегда казалась Желдакову идеалом автономного пространства. Неважно, куда ты едешь, главное – никакая тварь не покусится, не влезет, если он того не захочет, а с милицией он будет общаться через приоткрытое окошко…

Недавно встретил приятеля Семиркина, и тот рассказал, что, работая таксистом в Москве, встретил богатую тетку, та поселила его за городом, никому не показывала и, как выразился приятель, сексуально издевалась. Одевала в идиотские наряды с обязательно голым торсом, поила французским вином – умеренно, чтобы не потерял форму, заставляла жрать устрицы, сырые яйца – какой человек выдержит? Вот Семиркин и не стерпел, объявил, что удаляется. Тетка выла и рвала волосы, обещала купить автомобиль, Семиркин – ни в какую. Жизнь дороже.

Дурак, сказал ему Желдаков. Не в свое дело полез, это моя специальность.

И взял телефон тетки, и поехал в Москву с минимумом денег (ибо сколько возьмешь, столько и потратишь, известный закон), позвонил тетке, сказал, что привез большой привет от Семиркина и маленький презент от него же.

Рассчитал правильно: тетка захотела встретиться.

Вариант был даже лучше, чем предполагал Желдаков: всего лет сорок пять, полновата, но лицо свежее. Однако глаза тусклые и на Желдакова не зажглись. Юрий передал словесный привет (которого не было) и вручил презент: керамический квадратик с петелькой для вешания на гвоздик, на квадратике – виды города Сарайска. Она даже не посмотрела на сувенир, спросила:

– Что еще сказал?

– Что очень сожалеет.

– Почему сам не позвонил?

– Не может. Уехал. В Сибирь. Куда-то там на заработки, – соврал Желдаков.

– А привет передал, а эту фиговину – как?

– Перед уездом.

– Ясно. Больше ничего не говорил?

– Ничего. Удивляюсь я. Такая женщина, а он… Не понимаю иногда мужиков, – вздохнул Желдаков, предавая своих собратьев по мужскому полу.

А сидели в ресторане. Тетка взяла пепельницу, покачала ее в руке и сказала:

– Сейчас вот как уфигачу, урод, будешь еще ко мне подъезжать. Скотина.

И встала, и ушла, и пришлось Желдакову расплачиваться, а цены в московских ресторанах известно какие, поэтому он и тащится в этом поганом автобусе.

Обидно…

Не имея своих идей, Желдаков зато впитывал чужие – пусть немного, но накрепко. И таких идей было целых две.

Первую он узнал от сторожа в дачном поселке, где строил кому-то дачу. У сторожа в подворье была банька, которая славилась своей правильностью, хорошим паром. Стояла над прудом, с деревянного мостка можно было плюхнуться в холодную воду – очень освежает. Сам сторож был вида диковинного: с редкой, висящей вялым клинышком бородкой, в очках, он напомнил бы Желдакову писателя и политика Лимонова, если бы Желдаков знал, кто такой Лимонов, – а он ни интересовался ни политикой, ни, тем более, литературой. Как потом выяснилось, сторож был махровый интеллигент, бывший преподаватель техникума, бросивший свое поприще ради покоя и свежего воздуха. Так вот, однажды Желдаков парился в бане со сторожем, третьим был красный, толстый дядя, который азартно охаживал себя веником, ухая и крякая. Нахлеставшись, он вывалился в предбанник, а сторож сказал:

– Между прочим, из столицы сюда приезжает. У него тут братик, а сам он олигарх. Денег миллиарды, дома, предприятия. Но заметь, Юра, вот он сидел с нами и точно так же парился. И это для него было лучше всего, если сравнить с другими делами. Он сам так говорит. Чистое удовольствие. Я к чему? Я к тому, что вот он олигарх, ты дачи строишь, я сторож, а удовольствие – одинаковое. Независимо от материального положения. Понимаешь?

Желдаков понял мгновенно. Действительно, как ты ни крутись, а удовольствия – те же. Попариться, например. Выпить. Покушать. С женщиной размяться. На машинке прокатиться. Телевизор посмотреть. Просто поваляться. Вроде, есть разница – смотря что выпить, что покушать, с какой женщиной и на каком диване поваляться. Но телу-то практически все равно! – открыл Желдаков. Когда тело хочет кушать, то и кильки в томате за ананас сойдут. Когда телу надо женщину, то все равно, с кем, как бы это выразиться, получить результат от трения одного о другое – Желдаков, мужчина опытный, знает, что это у них отличается весьма незначительно. Как однажды удачно сказал напарник по охране: «Если она вся в золоте, это не значит, что у нее там медом намазано!»

Следовательно, минимальными способами можно получить если не максимальное, то такое же удовольствие, как у богатых и знаменитых, – эта идея Желдакова успокоила навсегда.

Второе открытие произошло лет пять назад, когда Желдаков с выпившим другом ехал к знакомым женщинам на частнике, и частник пересказывал содержание вечерней передачи, в которой объяснялся какой-то новый закон. Частник азартно злился и после многословной критики подвел черту:

– А я на все – закон там или что, или хоть смена там строя, или там партии какие-то, выборы или чего-то – я на все смотрю так: что это дает мне? Ничего? Тогда идите нах!

Друг Желдакова лишь посмеивался, а Желдакова пронзило.

Прав частник! В самую точку попал! Действительно, сколько времени потратил впустую Желдаков, нетренированным умом кумекая, что вокруг хорошо, что плохо, что надо, что не надо, а частник приговорил, как отрезал: что мне хорошо – то и хорошо, что мне плохо – то и плохо.

И вовсе не искал Желдаков конфликтов, неверно понял его Артем, не было никакого другого умысла в действии Юрия, когда он положил ноги на кресло, кроме как доставить себе отдых и удовольствие. И поступил он – для себя – несомненно хорошо. А если у кого-то есть другое мнение, что ж, он готов при соответствующем настроении и поспорить. А будут настаивать или применять меры – ну, и уступит. Потому что в некоторых случаях упрямиться себе дороже. То есть мне, Желдакову.

Сомневающийся паренек с гитарой удивился бы, если б узнал о характеристике, данной ему простым водителем, – не потому что тот ошибся, нет, как раз Артем подумал о Ване Елшине довольно точно, – однако Ваня Елшин считал, что обычным людям недоступен человековедческий анализ, себя же как раз считал проницательным и умным, несмотря на юность возраста. Ваня действительно был человеком постоянных сомнений. Закончив школу, он поступил на исторический факультет университета, проучился год, но до сих пор не уверен, что сделал правильный выбор. Увлекся сочинением песен под гитару, но не понимал, зачем ему это нужно. Он никому их не пел, даже друзьям. Но считал, что в этих песнях проглядывает новое направление, отличное от того, что делают барды, поющие травянистые песни водянистыми голосами. И он решился на поступок, который совершил бы не всякий смельчак: разузнал телефон, а потом и адрес автора-исполнителя Мутяйкина, которого не уважал, но от которого мог получить поддержку, и двинул в Москву. Мутяйкин по телефону объяснил ему, что он не консультант и не продюсер, прослушать Ваню не может, до свидания.

– Хотя бы одну песню! – просил Ваня, наглея и удивляясь этому.

– Извини, дружок. Пока.

Ваня приехал к его дому, дождался Мутяйкина и встал перед ним, когда тот шел к машине.

– Это ты? – удивился Мутяйкин.

– Я. Одну песню…

– Прямо здесь?

– Почему нет?

Мутяйкин сел в машину, оставив дверцу открытой, закурил и сказал:

– Ну, давай.

Это было смешно и странно: стоять перед машиной и петь. А кругом люди ходят. И из окон смотрят.

Но Ваня, выдрав гитару из чехла, повесил ее на шею и забренчал, запел.

Выслушав два куплета, Мутяйкин кинул окурок на асфальт и сказал:

– Ну, нормально, молодец. Действуй в том же духе.

И захлопнул дверцу, и уехал.

Ваня сначала очень огорчился, а потом обрадовался.

Конечно же Мутяйкин не будет ему помогать – зачем ему конкуренция? Но он вынужден был похвалить – и это дорогого стоит. Надо вернуться домой и работать, работать, работать, веря в себя.

19.10

Москва, МКАД – Липовцы

Автобус выбрался из Москвы, всем стало веселее. Пока были в Москве, все еще казалось, что не поехали, а только собираются. И вот теперь едут по-настоящему. И скорость прибавилась, и виды за окном сменяются быстрее.

– Командир, а когда ужин будет? – крикнул Желдаков.

Козырев усмехнулся. Всякий раз кто-нибудь задает этот вопрос.

Он придвинул к себе микрофон на гибком держателе:

– Какой ужин?

– А твой напарник обещал! Ужин в пути!

– Он имел в виду: в девять часов остановимся у кафе «Родник», место приятное, цены нормальные, кто хочет, может поужинать.

– А я думал, тут дадут!

– Ага, дадут! Догонят – и добавят! – засмеялся один из работяг, молодой и веселый.

Желдаков, впрочем, что-то в этом духе и предполагал, спросил просто так, для проформы.

Ехали гладко, быстро: субботний вечер, машин немного.

Послышалась вдруг милицейская сирена. Звук нарастал сзади, потом поравнялся, потом обогнал, и автобус начал тормозить. Пассажиры отодвигали занавески, выглядывая, но никто ничего не увидел.

– В чем дело? – спросил Мельчук.

– А шут их знает, – ответил Козырев.

– Не останавливайся! – запоздало крикнул один из работяг.

Но Козырев с милицией шутить не любил, да и не видел необходимости. К тому же, белая машина с синей полосой, обогнавшая автобус, была не дорожно-патрульной, а общего милицейского образца. Следовательно, какая-то проверка.

Он открыл дверь.

В автобус поднялся милиционер с короткоствольным автоматом на ремне.

– Ничего страшного, граждане пассажиры, ничего страшного! – бодро сказал он. – Все в Сарайск направляемся?

– Все, – послышался нестройный, но дружный ответ.

– Террористов ищете? – пошутил Димон, запихивая какой-то пакетик в щель между сиденьем и стенкой.

– Все может быть…

Милиционер пошел по салону, оглядывая пассажиров. На мужчин смотрел внимательнее. Помешкал возле Мельчука, достал из планшетки какие-то листки, поворошил их. Спросил у Мельчука документы, тот предъявил паспорт.

Милиционер посмотрел, пролистал, вернул.

Проверил он также документы у Димона, Тепчилина, Куркова, Желдакова. Дошел до конца.

Спросил:

– Больше никого?

И тут пассажиры заметили, что работяги исчезли. Но куда? Только в туалет, больше некуда. Но зачем все вместе?

Милиционер, видя их недоумевающие взгляды, сорвал автомат с плеча, подошел к туалету, попробовал открыть. Не получилось.

– Работает?

Козырев, наблюдавший за действиями милиционера, ответил:

– Конечно.

– Значит, кто-то там есть?

– Там были вообще-то еще пассажиры… – сказал Козырев с некоторым намеком.

Милиционер намек понял, коротко и сильно ударил ногой по двери, наставив автомат.

В крошечном туалете, впритирку друг к другу, вытянувшись, подняв головы, словно были по горло в воде и боялись утонуть, стояли четверо.

Не спуская с них глаз и ствола, милиционер потянулся к рации. Но тут что-то снизу метнулось, поднялось, навалилось, ухнуло.

Милиционер упал – вниз, где были ступеньки к задней двери. А нападавший прятался в закутке между спинками последних кресел и стеной туалета – там Козырев аккуратно размещал ведро, щетки и тряпки для мытья и чистки салона.

Нападавшим был тот, кого Артем посчитал бригадиром и почти не ошибся: он был главным, он в последний момент сообразил, что нужно сделать, скомандовал всем забраться в туалет, а сам спрятался в засаде. План, возможно, не самый умный, но сработал.

– Это что такое происходит? – растерянно спросил Козырев.

– Молчи, брат! – ответил главный. – Закрой дверь!

И направил на Козырева автомат.

Козырев потянулся к кнопке, посмотрев через стекло на милицейскую машину, где находился водитель. Ему хотелось дать какой-нибудь знак, обратить внимание на себя, но водитель сидел спокойно, расслабленно, не оборачиваясь. Видимо, это была для него не первая проверка.

Главный догадался, что Козырев мешкает неспроста, быстро подошел, выглянул из-за его плеча, увидел машину.

– Ты! – подозвал он к себе того, кто показался Артему веселым и бойким. Артем, кстати, спал, будто в обмороке, и ничего не слышал.

Бойкий подошел, главный что-то шепотом сказал ему. Бойкий начал упрямиться, главный ткнул его стволом в подбородок.

– Вы что делаете? – строго спросила Елена. – Если это вас ищут, вы других не впутывайте! Уходите из автобуса!

– Смелая девушка, – похвалил ее главный.

А бойкий пошел назад. Некоторое время возился там и появился в форме, которая оказалась ему маловата.