Текст книги "«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра"
Автор книги: Алексей Ивакин
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
– Таким образом, мы имеем то, что кафедра археологии занимает, эмн, позиции с левого, так сказать, фланга, а «камчатку» прикрывает кафедра романской филологии…
Однако профессура и студенты московских вузов дрались с немцами упорно и упрямо. Без тактических ухищрений, но с истинно научной въедливостью в боевые порядки врага. И не их была вина, что они попали в окружение. Вот тогда Зайчиков и убил первого своего немца. Просто шел в сторону своих с винтовкой наперевес, как учили. Шел, шел. А тут немец в кустах облегчается. Доценту тогда повезло – немец один был. А и не сдобровать было бы Зайчикову. Потому как он даже не подумал затвор передернуть после выстрела. Так и пошел дальше. А второго сегодня убил.
Долго его выцеливал. Три пули мимо пустил. А с четвертой попал и убил. Все просто. А когда бой кончился – обрадовался. И так обрадовался, что прыгать начал, когда немцы отошли. Только вот радовался с ним только старшина Петренко.
Остальные были или мертвы, или почти мертвы.
Стонали все. Стонали и кричали. И стон этот низким дымом тек над заснеженным русским полем. Старшина с рядовым бросились было помогать – бинтик там, спиртик… но немцы сразу начали минометный обстрел и как-то все кончилось. И стоны, и раненые. Остались только Петренко да Зайчиков.
И поле, за краем которого фрицы снова собирались в атаку.
Сколько их там погибло, немцев тех? А кто ж их считал…
Русские врагов не считают.
Тем более убитых. Живых надо считать, от мертвых-то вреда нет.
Вдруг Зайчиков понял, что его гнетет. Он – боялся.
Нет, он понимал, что страх это нормальное человеческое чувство, но от этого понимания ему становилось еще хуже.
– Ну, сейчас точно пойдут, вон забегали чего-то… – разбавил матерком зимний воздух Петренко. – Не, слышишь, точно гудит где-то?
Зайчиков все равно не слышал. Он и старшину-то плохо слышал, плотно завязав под подбородком ушанку. Он и себя-то плохо слышал. Рядовой понимал только одно, что вот он, доцент Зайчиков, боится умереть, а вот Петренко – не боится. Вон он какой… Спокойный, деловой…
Впрочем, рядовой Зайчиков и понятия не имел, что старшине Петренко тоже было страшно. Потому он и суетился, и выглядывал из траншеи, и пошарил по вещмешкам убитых бойцов – лишь бы не сидеть без дела. Зайчиков и Петренко принадлежали к разным типам людей – первые прячут свой страх в окаменелом панцире показного равнодушия, вторые – в суетливой и бессмысленной деятельности, заключающейся только в том, чтобы побыстрее, побыстрее…
Для одних время – патока, для других – горчица.
И Зайчиков не знал, он не мог знать, что Петренко завидует ему, что вот так можно спокойно лежать, ждать, смотреть в небо и моргать, когда снег падает на очки.
Петренко не умел и не любил ждать, считая ожидание пустой глупостью. И надо ли говорить, что никакой Дуси и не было в его жизни, нет, была, конечно, но просто соседка по улице, а жена его – Матрена Тимофеевна, мать двоих сыновей – была и осталась единственной его женщиной, и штакетиной он ей не проходил по спине, потому как любил, и каждую ее родинку здесь и там целовать был готов до тьмы в глазах… А Дуська? А что Дуська? Что он, лешак, что ли, какой, в очередь к ейному подолу задранному вставать? Тьфу, прости Господи, срам какой перед смертью вспоминается…
Петренко вздохнул и посмотрел на Зайчикова. Тому все было нипочем. Как лежал – так и лежит. Только ресницами – хлоп, хлоп, когда снежинки падают.
Вот хорошо же человеку – о высоком думает небось. Для него война – как смотрины за змеюками какими погаными. А и укусит такая скотина до смерти – дак что ж? Другие придут. Эти… Как их… Доценты. И дело-то доделают. А вот за Петренку – кто дело доделает? Мальцов надо на ноги б поставить да угол у дома приподнять. Да и Матрена без мужика – как она будет без мужниного-то плеча? Да и не токмось плеча. Бабы они без мужика стервеют.
Да… Страшно помирать. Всем помирать страшно. И бабам да дитям помирать страшно – вот они и орут, когда страшно. Бабы, оне вопче молчать не умеют.
А вот санинструкторша не кричала. Петренко ведь видел, только Зайчикову не сказал, что помирала она долго. Землю коготками цепляла, а не кричала, хоть и порванная была. Что ж он, старшина Петренко, хуже философа этого да бабы? Не, он кричать не будет. А поди и всхлипнуть не успеет? Вот накроет миной и…
– Да я тебе говорю – гудит где-то! – нахмурился Петренко и тоже посмотрел в небо. Там ничего не изменилось.
Бесстрастный Зайчиков смотрел туда же.
– Вот сейчас пойдут, ей-богу пойдут, – начал сворачивать новую самокрутку старшина. – Слышь, доцент, а тебя как звать-то? Я в списках смотрел, но не помню…
– Александром Ильичом. А вас?
– А я как Разин. Степан Тимофеевич я. Сашка, ты вот чего… Ты это… Хочешь приказ дам, чтоб ты ушел?
Зайчиков впервые шевельнулся и внимательно посмотрел на Петренко. А потом медленно произнес:
– Межу прочим, уважаемый тезка первого русского революционера, в приличном обществе за такие слова канделябрами бьют.
– Чем? – не понял старшина.
– Подсвечниками.
– А у нас в деревне сразу лавкой поперек спины охаживали. Нет, ты не подумай, я, может, приказ тебе хочу дать. Особо секретный. Чтобы ты до командования добрался и его передал.
– Это какой это?
– А тебе это знать не положено.
– Ну, сам тогда и неси, – и рядовой снова отвернулся.
И замолчали, понимая оба и неуклюжую попытку старшины спасти Зайчикова, и внезапное, обоюдное чувство облегчения от того… Все правильно. Все по-честному.
Все – по-честному.
«Одному-то остаться страшно – а ну как не выдержишь и руки вверх? И кто узнает? Никто и не узнает», – думал Петренко.
А Зайчиков с ужасом подумал о том стыде, который будет сопровождать всю его жизнь, если он уйдет. Да хоть за подмогой – но уйдет же? И как с этим потом жить? А ведь несколько дней назад они не были даже знакомы.
Петренко опять закряхтел и полез посмотреть, что там, как вдруг земля вздрогнула и началось.
Немцы ударили по траншеям роты и минометами, и орудиями, хорошо, хоть небо было пасмурное. Снаряды рвали земную плоть, и куски ее грязными ошметками взлетали к небу, чтобы затем снова упасть. Зайчиков даже не пошевельнулся, а Петренко мгновенно забился в какую-то нору и кричал оттуда, но грохот стоял такой, что доцент не слышал своего дыхания.
А Петренко кричал и кричал:
– Уходи! Уходи, дурак!
Но кричал он, скорее, сам себе.
Артналет был короток, хотя и густ. Ни рядового, ни старшину не зацепило не то что осколком, а и маленьким смерзлым комочком земли.
Так, ерунда.
Прах, взлетевший, но низринутый.
– От, таки и пойдут. От, я тоби баю! – в речи старшины причудливой смесью вязались вятские и украинские слова.
Петренко стряхнул землю с шапки-ушанки и крикнул Зайчикову:
– Живой? Пулемет хватай, та ни, Дегтярь, говорю. Шо тоби с того Максиму? Тут хоть диск высадишь, а там чого? Ленту перекосит… По танкам не мацай, без переляку, пехоту кроши в холодник. Ну, то окрошка, по-вашему, тока без кваса! Тока я стрельну, значив, а ты пожинай, ебутвойметь…
Немцы и впрямь – шли. Шли густо, прижимаясь к танкам. Те время от времени останавливались и стреляли в сторону позиций роты. Рота молчала…
Петренко вдруг крикнул:
– Доцент, число сегодня какое?
– Пятое, – буркнул рядовой.
– Чего?
– Пятое, говорю! Пятое декабря!
Один снаряд пролетел совсем рядом. Если бы у Зайчикова ушанка не была бы завязана – слетела бы, сдернутая струей теплого воздуха. Теплого… Горячего!
Зайчиков лизнул снег перед собой. Снег был легок и воздушен, словно небесное безе. И его становилось все больше, больше, больше, будто бы официанты там, наверху, устроили праздничный ужин для прибывших недавно бойцов. И санинструкторши.
Немцы шли медленно.
Всего три танка. Не более роты солдат.
Солдаты в смешных, кургузых каких-то шинелях, прятались за эти танки. Получалось, правда, не очень хорошо. Танки время от времени буксовали, да и солдаты брели как ваньки-встаньки. Больше падали от неуклюжести, чем шли.
Петренко долго целился, еле дыша, наконец, палец его коснулся тугого спуска.
Но выстрелить он не успел. Небо разорвалось прямо над его головой чудовищным воем несущихся красных стрел, похожих на длинные пальцы, раздирающие черную ткань дыма.
Словно Змеи Горынычи, они бросились на солдат и… Немцы просто исчезли в огненном клубке, вместе со своими танками. А когда грохот утих, Петренко потрясенно повернулся к Зайчикову:
– И шо це таке було?
– «Катюши», – ответил рядовой. – Я видел один раз, как они залп дают.
– А шо это?
– Это? Это… – но тут Зайчикова прервали.
Прямо через них мелькнула одна тень, потом вторая.
– НАШИ! НАШИ!!! УРА!!!! – закричал Петренко и вскочил, махая шапкой, а мимо него неслись кавалеристы, а с левого и правого флангов позицию роты обтекали лыжники и слышался в нашем тылу гул моторов.
– Ураааа!!!! – тонким голосом закричал и Зайчиков, но шапку не снял, – узелок под подбородком смерзся насмерть.
– Ну вот, теперь и на запад можно, – закряхтел старшина и начал выползать из траншеи.
Потом, выбравшись на бруствер, вытащил за руку неуклюжего доцента.
– А на переформирование когда? – спросил рядовой.
– Да погоди, дай на фрицев дохлых посмотреть! Покумекать – что к чему, опять же о потерях доложить… Идем уже, Зайчиков! Ну что ты, растыка? Шевелись!
И они ушли на запад.
А на западе их встретил очень незнакомый, но свой танк. Пошто свой? Дык звезду сквозь известь видно.
– Зачем, зачем известь… А шоб фрицы не видели. А свои не пужались. Зайчиков, та я знаю, что это за танк? Вон звезда – значит наш. Модель кака новая, поди шо?
– Лисицын!
– А?
– Сдай-ка назад…
Лисицын послушно двинул рычагами. Мощный «ИС-3» [36]36
ИС-3 (Объект 703)– советский тяжёлый танк периода Великой Отечественной войны, запущенный в серийное производство в последние её дни и не успевший принять в ней участие. Поэтому эту боевую машину чаще считают одним из первых послевоенных советских танков. Аббревиатура ИСозначает «Иосиф Сталин» – официальное название серий советских тяжёлых танков выпуска 1943–1953 гг. Индекс 3 соответствует третьей серийной модели танка этого семейства. Из-за характерной формы верхней лобовой части корпуса получил прозвище «Щука».
[Закрыть]продернулся на пару метров назад.
– Глуши мотор!
– Есть!
Измайлов высунулся из танка, тяжело – даже для него – открыв крышку люка.
– Эй! Бойцы! Вы кто такие?
– Старшина Петренко, – мрачно представился большой и усатый.
– Зайчиков. Рядовой Зайчиков, – шмыгнул носом очкастый.
– А я Лисицын. Майор Лисицын, – хохотнул офицер неизвестно чему. Бойцам неизвестно. А майор про Джеймса Бонда смотрел, да… – Ну что, старшина? Ура, мы ломим, гнутся немцы?
– Ну… А как же?
– А чего отстали от наступающих?
Старшина пожал плечами:
– Да вышло как-то…
Тут рядовой Зайчиков зачем-то поднял руку:
– Да мы в обороне сидели. А тут наступление. Вот мы и пошли.
Странное чувство вызывали эти два человека у Измайлова. Надо же… Вот же обычные электронные, как их… Аватары, да? А ведут себя, как люди. Вон, у Зайчикова даже сопля замерзла. Он шмыгает. А на старшего по званию смотрит как… Уверенно. Как человек смотрит.
– Понятно, понятно, – кивнул майор. Потом вдруг нырнул в люк, вытащил оттуда вещмешок и бросил двум мужикам в грязных шинелях.
– Держите. И спасибо вам от всего советского народа.
И отдал честь.
Мужики не пошевелились, с любопытством разглядывая танкиста.
– Берите, берите. У меня еще есть. Там колбаса, тушенка, водка…
Измайлов собрался было нырнуть обратно в танк, но тут его остановил усатый:
– Товарищ майор, а что это за модель такая новая? Я ни разу таких танков не видел!
Лисицын ласково хлопнул ладонью по броне. Надо же. Как все реалистично… Холодная, обмерзлая…
– Это, товарищи, новый танк «Иосиф Сталин». Версия три-ноль, – добавил танкист загадочные слова и все же исчез в башне. После чего танк взревел мотором и, обдав Петренко и Зайчикова вонючим выхлопом, помчался куда-то на запад.
Старшина и рядовой долго смотрели вслед гигантской машине. А потом уселись прямо на снег. Исследовать – что там в вещмешке. Майор не обманул. Колбаса, тушенка, водка. И хлеб. МЯГКИЙ!
– Да… В танке оно, наверное, теплее, вот оно и не смерзло… – сказал старшина Петренко и аппетитно – с хрустом – откусил колбасу.
– А ты чего не жрешь? – рявкнул он на доцента Зайчикова.
– Да мне как-то неловко, война же идет…
– Война войной… Нут-ко? Садися. Это приказ.
Петренко поставил банку тушенки на мертвую спину убитого немца и в три взмаха вскрыл ее ножом.
– Странные они какие-то, – вздохнул Зайчиков, стараясь удобнее устроиться на немецкой каске. Очень уж она родной геморрой холодила.
– Обычные, – буркнул Петренко. – Да ты жри, жри давай! Еда лишней не бывает!
Ну, Зайчиков и стал жрать. Петренко прав… Жрать – надо.
Минут через пять и старшина, и рядовой забыли о стальной гигантской громадине «Иосиф Сталин», пронесшейся мимо них в декабре сорок первого года. И о майоре Измайлове они тоже забыли. Каждого майора помнить – мозгов не хватит. А мозга, она штука полезная.
Что-то смутное напомнит о том дне начальнику звуковой разведки дивизии подполковнику Зайчикову весной сорок пятого, в Берлине, когда он будет проезжать в своем «Виллисе» мимо сгоревшего «ИСа» к рейхстагу. Что напомнит? Кому напомнит? О чем вы?
А старшина Петренко и вспоминать полениться. Некогда ему, старшине. Ему фрицевских баб кормить надоть и детей их бисовых… «Шоб вам подавиться моим супом! Кому добавки, фрицюхи клятые?..»
– И че это было, товарищ майор? – раздался в танкошлеме голос Лисицына.
– Наши это были, – отрезал Измайлов.
Прохоров хохотнул:
– Так нас же тестируют? Смысл какой? И где мешок со жрачкой лежал?
– А ну стой! Стоять! Лисицын! Я сказал – стоять! Все на выход!
Экипаж… Из трех человек экипаж… Выстроился перед танком на черном от копоти снегу. Танк же продолжал ворчать мотором. Ну как выстроился? Два капитана – в один ряд. И майор перед ними. Очень злой майор. Очень злой.
– Ты сейчас что сказал, Прохоров?
– Ну… Нам же сказали – тренинг, все дела… Это же типа как электронная имитация.
И тут Измайлов не выдержал. Он просто ударил по улыбающемуся лицу заряжающего. Лисицын оторопел.
– Имитация, говоришь? Да мне насрать, что это имитация. Понял – нет? Мы с тобой здесь тоже имитация. Для них. У них здесь – нет времени. Они здесь вечны. Они вечно воюют. Их вечно убивают. Ты это – понимаешь? Они вне времени. Они вне пространства. Для них Брест и Берлин – в одном стакане. Они здесь – вечны. А мы – временны. Понимаешь?
Честно говоря, ни Лисицын, ни Прохоров не понимали, о чем говорит спецназер.
– Да ни хера вы не понимаете, – махнул отчаянно Измайлов и отвернулся, скрывая слезы. – Да хрен на вас.
Мужики тоже плачут. Только незаметно. А если и заметно – только своим. Свои – видят. Свой ветер, свой снег, свое поле… Русское поле. А чужим оно это зачем? Разве что на чужих того… Морок навести. Это чужие думают, что когда русский мужик плачет – это признак слабости. Отнюдь. Это не признак слабости. Это выброс силы. И не дай Боже увидеть – как русский мужик плачет. Не дай Бог…
А потом Измайлов шепнул в шлемофон:
– База! Выдергивайте нас. Мы – возвращаемся.
После чего повернулся к экипажу:
– По местам, бляха! Бегом!
И глаза его были сухи.
ГЛАВА 17
Макс Фольксфатер сидел у костра и мрачно глядел на искорки, взлетающие к чужому небу чужой страны. Настолько чужой, что унтершарфюрер понимал – это даже не Россия. Это черт знает что.
Его потрясывало от осеннего ночного холода. Впрочем, скорее всего не от холода. От нереальности произошедшего. Такого он даже в Демянске не переживал.
Еще вчера, в бою под городишком Станислав, его батальон отбивался от механизированных монголо-жидовских большевистских орд… А сегодня? Сегодня он сидит на берегу какой-то речушки в полном одиночестве и пытается понять – что произошло?
Из подбитого «Микки-Мауса» [37]37
Т-34 немцы прозвали «Микки-Маусом» за то, что верхние башенные люки, имевшие круглую форму, в боевых условиях советские танкисты не закрывали – в целях улучшения вентиляции и боязни их заклинивания.
[Закрыть]тогда выполз русский танкист. Фольксфатер выстрелил в него в упор и промазал. Пока русский хватался за кобуру, эсэсовец прыгнул на него с ножом в руках. Русский был силен, но контужен, и Макс легко справился с ним. Танкисты дивизии СС «Мертвая голова» всегда отличались хорошей рукопашной подготовкой. Почему? Когда-то «Тотенкопф» была моторизованной дивизией. Будучи окруженными в Демянском котле, эсэсовцы воевали в невероятных условиях. И всегда не стеснялись рукопашной, в отличие от обычной пехтуры. И безлошадные танкисты тоже умели работать с ножами и лопатками. В одном из таких боев Фольксфатер был ранен русским десантником, [38]38
О Демянской десантной операции, прошедшей в феврале-мае 1942 года, пытливый читатель может узнать, если прочитает книгу автора «Десантура-1942. В ледяном аду Демянска». Если, конечно, читателю не жалко своих нервов.
[Закрыть]отправлен в тыл и чудом избежал кровавой бойни лета сорок второго. Однако «Демянский щит», серебряный штурмовой пехотный знак «Железный крест 2 класса» и помороженные уши с пальцами он получил. В прибавку к вполне естественному для танкиста серебряному знаку «За танковую атаку». Редко на ком из танкистов встретишь такое сочетание нагрудных знаков. Доннер веттер нох айн малль, как он выжил в тех боях? Если бы не первитин… [39]39
Метамфетамин был впервые синтезирован в 1919 году японским учёным А. Огата. В 30-е годы фармацевты фирмы Temmler Werke в Берлине использовали его как стимулирующее средство, первитин (pervitin). Начиная с 1938 года вещество применяли систематически и в больших дозах, как в армии, так и в оборонной промышленности (таблетки первитина официально входили в «боевой рацион» летчиков и танкистов). Популярностью первитин пользовался и среди вождей Третьего рейха, вкупе с кокаином. В частности, Гитлер получал инъекции первитина от своего личного врача Теодора Мореля начиная с 1936 года, а после 1943 – по нескольку раз в день. Попутно ему делались инъекции юкодала. Принимая вещества в таком сочетании, человек очень быстро «подсаживается» и избавиться от наркотической зависимости уже не может. В последние годы войны наркомания в нацистской Германии достигла просто невероятного размаха, хотя это и противоречило официальной нацистской идеологии, пропагандировавшей воздержание и здоровый образ жизни. За употребление опиума или кокаина можно было попасть в концлагерь, а вот первитин выпускали, и не только для нужд фронта. В продаже даже появились шоколадные конфеты с начинкой из первитина. Это называлось «panzerschokolade» – танковый шоколад. Первитин в таблетках назывался просто «energiepille» (англ. energy pill, таблетки от усталости). Считалось даже, что первитин менее пагубно, чем кофе, сказывается на организме. Только после того, как стало ясно, что рост числа преступлений и самоубийств среди «потребителей первитина» не случаен, что они заметно агрессивнее остальных сограждан, препарат был изъят из продажи и даже запрещён министерством здравоохранения.
[Закрыть]Только на «конфетах фюрера» они и держались тогда. Да… Сейчас бы по метамфетамину вдарить… Очень уж он мозги прочищает. Правда, отходняк от него весьма нехороший. Хочется просто сдохнуть. Экзистенциально так, насовсем чтобы. И только новая порция заставляет жить. От наркомании Макс Фольксфатер вылечился только в госпитале. Правда, потом опять сорвался. Когда были…
Когда были и Харьков, Курск… Все равно убьют – зачем себя беречь? Горели «Тигры», горели «Пантеры», горела земля на могилах камрадов… Какой смысл жить в аду? Только для того, чтобы в другой ад не попасть. Оттянуть конец… Но конец – он как конец. Чем больше оттягиваешь – тем сильнее ударит по яйцам.
Может быть, именно поэтому Макс вызвался добровольцем для танковой школы, в которой его переучивали с привычного «Т-4» на чудо-танк «Тигр». Максу казалось, что за десятисантиметровой броней он сумеет выжить. Боже… Как же он ошибался…
Зарекламированный ребятами Геббельса мощный, с отличным двигателем и великолепный танк внезапно оказался одновременно и сырым, и устаревшим. Да, да. Устаревшим.
Почему сырым? Да «Тигр» был абсолютно не приспособлен к диким реалиям Советской России. Огромный вес не выдерживали мосты. Однажды, танк Макса ждал шесть с половиной часов, пока саперы не навели тридцатиметровую переправу. Да что там реки… Удельное давление танка на грунт было таково, что он мог двигаться либо по промерзшей, либо по высохшей земле. А в России, как известно, весь год распутица. Ну, или почти весь год. Поездив на танке, Макс понял, почему было так затянуто начало операции «Цитадель». Генералы ждали, когда земля достаточно высохнет для «Тигров». Да, инженеры попытались расширить гусеницы до семидесяти пяти сантиметров, но из-за этого «Тигр» не помещался на железнодорожных платформах. Приходилось перед погрузкой на специально сделанные под эти танки шестиосные платформы переобувать технику. Легко ли это сделать? А вы пробовали сменить гусеницу весом в три тонны? А без автокранов? Под Запорожьем их батальон разгружался четверо суток, между прочим. А старые добрые «Т-4» были готовы к бою уже через час после остановки эшелона на станции назначения. Но это еще ничего. Пятидесятисемитонную махину в случае поломки невозможно было эвакуировать с поля боя. Нечем было. Любому нормальному танкисту известно – для буксировки одного подбитого танка требуется два равных ему по весу. Физика, знаете ли. А топливо? Прожорливый хищник жрал аж пятьсот сорок литров бензина на сотню километров. Двадцать семь канистр вручную… А где заправщики? А умерли под Москвой и Сталинградом. Приходилось все руками делать. Зимой же, ввиду того, что синтетический бензин плохо переносил морозы, приходилось оставлять на ночь шестисотсильный «Майбах» работающим на нейтралке. Это, собственно говоря, очень не способствовало сохранению ресурса мотора. Впрочем, зимой еще приходилось и костры вокруг танка разводить. Зачем? Набивавшаяся в гусеницах грязь смерзалась так, что неопытный водитель, пытаясь преодолеть сопротивление, убивал коробку передач. Впрочем, опытные водители иногда тоже так делали. Чтобы в бой не идти. А самым страшным противником «Тигра» были… Нет, не русские танки или артиллерия. Мины. Достаточно было уничтожения ленивца – и все. Если запасных нет, конечно. Впрочем, запчасти к могучей машине вообще были большой проблемой. Видимо, заводы не справлялись со сверхточным литьем и обработкой. Сломанный танк чаще всего не ремонтировался, а разбирался на всевозможные запчасти, которых вечно не хватало. Достаточно было русской сорокапятке разбить ведущий каток, и все. Экипаж должен был уничтожить подбитый танк подрывными снарядами, которые располагались прямо рядом с головой командира. Большинство нормальных командиров их выбрасывали, используя крепления под бутылки с водкой. А танки? А танки бросали так. Вопреки всем инструкциям. Кстати, об инструкциях… Штабы не озаботились выпуском инструкций. Потому приходилось пользоваться трофейными русскими, в которых очень точно расписывались все уязвимые места. И откуда русские об этом узнали? Из-за всего этого пятьсот шестой батальон потерял сорок пять танков. И только половину в боях. Остальные пришлось бросить. Как это сделал экипаж Фольксфатера. Майор Виллинг был вне себя от гнева.
Уже под Станиславом Макс понял, что «Тигр» действительно устарел для Восточного фронта. Устарел, не успев появиться на свет. Так бывает. «Тигры» совершенно не подходили под принцип работы «пожарных команд». А именно так их и использовали, перекидывая с места на место, затыкая дыры, пробиты борзыми русскими танками. Спасибо Геббельсу, кстати. Его реклама была столь успешна про чудо-машину, что пехотные командиры при любой угрозе требовали «Тигры» и только «Тигры». В итоге приходилось рвать сцепления и моторы, совершая марши… Марши… После сорока километров требовался профилактический ремонт на две-три недели. Но в сорок четвертом порой и двух дней не было. «Тигр» – не пожарник. «Тигр» – машина для проламывания обороны противника. Но что такое сорок километров в современной войне? Одна, две, три – максимум! – линии обороны. Какой уж там оперативный простор… А дальше? А дальше бесчисленные резервы противника. Русские их всегда подтягивали туда, где обнаруживали скопление «Тигров». Что такое много «Тигров»? Это значит одно – германское наступление. И очень грамотно устраивали огненные мешки. Большевики очень хорошо научились воевать. И «Цитадель» тому подтверждение. [40]40
Автор не фантазирует. Все вышеописанное встречается в мемуарах немецких танкистов. Да хоть у того же Кариуса.
[Закрыть]
А потом был этот дрянной польский городишко и странный русский танкист, который, умирая, широко улыбнулся в глаза Максу.
Унтершарфюрер перекатился в сторону, ловко встав на одно колено, и поднял автомат. Взгляд его уткнулся в стену. Нет, не в испачканные копотью стены разрушенного дома. А в стену, оклеенную какими-то дурацкими обоями. Желтые уточки, пускающие пузыри… Кошмар какой-то.
Макс резко оглянулся. Уточки и на противоположной стене были. И тут он понял…
Тишина! Только хрипы все еще умирающего русского. Унтершарфюрер посмотрел на врага. Точно. Кончается. Надо бы кинжал достать. Фольксфатер шагнул к почти покойнику. И тут его внимание привлекла цепочка, которую русский зажал в руке. Он не без труда разжал кулак и потянул за нее. Серебро, гут. Машинально Макс сунул цепочку с продолговатым, похожим на орех, медальоном в карман.
А это что?
На столе ярко светился…. Светилось… Светилась?
Большое такое и цветное изображение в белой рамке. На изображении дымила закопченная русская «тридцатьчетверка», застрявшая в обломках рухнувших домов. Изображение слегка подергивалось, дым клубил, исчезая где-то за рамкой. «Словно раскрашенный мультфильм», – подумал Макс. И тут по коже побежали мурашки.
Горшок с дерьмом, что происходит?
Тут русский дернулся, хрипнул и замер. Байер отопнул в сторону шлем танкиста и обратил внимание на какие-то проводки, торчащие из ушей мертвого. Дернул за них… Война… Она быстро отучает от брезгливости. А ведь когда-то Макс в обморок упал от вида крови, пущенной им первый раз. Нет, это было не на войне. Это отец заставил его петушиную башку отрубить…
Из маленьких черных капелек едва слышно стучали барабаны. Макс приблизил одну из капелек к своему уху. И тут же отдернул, едва не оглохнув. Потом осторожно снова приблизил. Железный голос на родном немецком языке ревел под какой-то сатанинский вой:
Такой песни Фольксфатер ни разу не слышал. Тем более такой пророческой для русского.
Да уж…
И все-таки, что это за место? Осторожно пройдя вдоль стены с уточками, эсэсовец подошел к окну, отодвинул стволом автомата длинную штору.
Стекло? Надо же… Макс уже и забыл, когда последний раз целые стекла видел. В госпитале, наверное. А за стеклом?
А за стеклом – яркие огни фонарей и мелькающие туда-сюда огоньки фар… И никакой светомаскировки? Странно все это.
Макс шагнул назад. Снова посмотрел на стол. Картинка не изменилась. Рядом с рамкой стояла бутылка. Макс осторожно взял ее… Хм… «Бавария»? Русский тут пил немецкое пиво? Унтершарфюрер повертел початую бутылку в руках. Странно. Несколько слов на родном языке – остальное на варварском русском. Нет. Все-таки фюрер прав. Все нормальные люди пользуются латинским алфавитом, ведь Рим – основа цивилизации. И только русские вылупились – типа они не такие как все. Ну как можно так извратиться, а? Ведь любой цивилизованный человек «С» читает как «С», а эти унтерменши как «S». А эти их чудовищные «Ч» и «Щ»? Стояла как-то рота Фольксфатера в дикой деревне под невообразимым названием «TschaSchtscha». [42]42
Деревня Чаща. Это унтершарфюрер Бауэр еще не бывал в деревне Нижние Ширшибли. Там бы писарь с ума сошел бы.
[Закрыть]Бедный писарь… Полдня только писать в рапорте название этой деревни.
Чужие они для цивилизованного мира. Это Макс ощущал всем телом.
Хлебнул пива. Поморщился. Да… Это какое-то пойло для идиотов. Неуловимый химический вкус перебивал изыск нормального немецкого пива.
Однако пиво допил. Поставил пустую бутылку на стол и вдруг уронил ее, неловко повернувшись, на пол. Та не разбилась. Но подкатилась к луже крови, расползающейся из-под русского. Беспорядок, как истинный ариец, Макс не любил. Поэтому бутылку поднял и снова поставил на стол. Правда, запачкал руку в крови. Поморщившись, вытер руку о стену с утками. Потом хохотнул, сунул руку в кровь и быстро намалевал на стене две руны СС и свастику. Вот так будет брутальнее. Хотел было нарисовать эмблему дивизии, но передумал. Пока он тут развлекается – его камрады воюют. Пора возвращаться.
Сначала Макс хотел было разбить стекло, но быстро передумал. Смысл привлекать к себе внимание?
Ушел он, как все воспитанные люди – через дверь. Даже гранату не стал кидать. Зачем? Лучше тихонечко-тихонечко просочиться вдоль стеночек. Какие узкие тут лестничные пролеты… И низкие… Такое ощущение, что дом строили второпях для вынужденных переселенцев.
А во дворе…
«Я – умер!» – тоскливо подумал эсэсовец. Двор перед невзрачным пятиэтажным зданием был забит легковыми автомобилями совершенно невообразимых размеров, цветов и, самое главное, форм. «Я умер, и я в раю», – понял унтершарфюрер, когда разглядел эмблемы на автомобилях, вполне себе различимых в оранжевом свете фонарей.
Он подошел к ближайшему «Опелю», подергал за дверную ручку… «Опель» так заорал, что Макс быстрее собственной тени отпрыгнул в кусты. «Опель» орал долго и на разные лады. А Макс проклял себя, войну и русского, ожидая с секунды на секунду минометный налет. Минометов не было. Зато во двор въехала странная машина, больше похожая на коробку для кота на четырех колесах. Метров за десять до орущего «Опеля» ярко светившая машина остановилась и из нее выскочили двое с характерными…
Да у них автоматы!
Какие именно, Макс разглядеть не мог – слишком ярко светили фары угловатой коробки.
Макс вжался в землю, приготовившись к бою…
Двое с автоматами подошли к машине.
И начали ругаться. Что именно они говорили – Макс не понимал. Эти разговаривали на русском. Из потока слов Макс понимал только «бля» и «нах» – этими артиклями русские просто пересыпают свою речь. Причем, как рассказывал в госпитале сосед по палате – переводчик с оторванной рукой, – эти артикли они ставят совершенно непроизвольно и как захотят. Никакого орднунга! Дикие люди!
В принципе, Макс мог их обоих легко завалить из своего «МП-40». [43]43
МР 38, МР 38/40, МР 40(сокр. от нем. Maschinenpistole) – различные модификации пистолета-пулемёта немецкой фирмы Erfurter Maschinenfabrik (ERMA) (англ.),разработанного Генрихом Фольмером на основе более раннего МР36. Состояли на вооружении Вермахта во время Второй мировой войны.
МР 40 явился модификацией пистолета-пулемета МР 38, который, в свою очередь, был модификацией пистолета-пулемета МР 36, прошедшего боевые испытания в Испании. МР 40, как и МР 38, предназначался в первую очередь для танкистов, мотопехоты, десантников и командиров пехотных взводов. Позднее, ближе к концу войны, он стал применяться немецкой пехотой сравнительно массово, хотя и не имел повсеместного распространения.
Весьма распространено название «Шмайссер». Хотя конструктор Хуго Макс Рихард Шмайссер к этому машиненпистолю имеет весьма отдаленное отношение. Сконструировал на коленке магазин к «МР» и запатентовал его. Из характеристики, данной этому самому Шмайссеру в 1949 году отделом главного конструктора завода № 74 (Ижевск): «Шмайссер Гуго Макс Рихорд. Технического образования не имеет. В процессе своей работы над проектами проявил себя как практик-конструктор. От каких-либо конструкторских разработок отказывается, ссылаясь на отсутствие специального образования и неумение самостоятельно конструировать. Ни на каких работах завода использован он быть не может».
В советскую литературу термин «Шмайссер» перекочевал из британской и американской технической литературы сороковых годов. В принципе, практически любой немецкий пистолет-пулемет времен Второй мировой войны называется «Шмайссером», так же как все противотанковые самоходки – «Фердинандами».
[Закрыть]Стояли спиной к нему, пиная по визжащему «Опелю». Однако в их автомобиле, наверняка сидел еще один, а то и два русских. И пулемет. Макс уже привык к тому, что большевики на поле боя совсем не такие дураки, как в жизни и речах доктора Геббельса. Они очень хитрые, эти дети лесной природы. Вот в том же Демянске, их десантники под снегом ползали, чтобы выйти на рубеж последнего броска перед опорными пунктами… Может, сначала по авто дать очередь? Тогда эти развернутся…
Нет уж. Лучше спокойно лежать и не подавать признаков жизни.
Русские продолжали махать руками и громко кидаться артиклями. И тут Максу захотелось отлить. Ну, он и отлил. Лежа. Не снимая штанов. Вы были на Восточном фронте? Не были? Тогда не надо морщить нос!
«Опель» заткнулся.
Макс дождался, когда русские неторопливо пойдут к своему тарантасу. И вот тут-то он увидел…
На рукавах русских светилась союзническая трехцветная нашивка. Хиви? [44]44
Хиви(нем. Hilfswilliger – желающий помочь) – так называемые «добровольные помощники» вермахта, набиравшиеся (в том числе мобилизовавшиеся принудительно) из местного населения на оккупированных территориях СССР и военнопленных. Первоначально они служили во вспомогательных частях водителями, санитарами, сапёрами, поварами и т. п. Позже хиви стали привлекать к непосредственному участию в боевых действиях, операциях против партизан и к карательным акциям. Впрочем, не все. И не всех их расстреляли после войны. Только тех, кто был замаран в воинских преступлениях. Тем же, кто просто служил, обычно давали сроки до 5 лет. А многих просто демобилизовали и отправляли домой. Впрочем, эта тема заслуживает отдельной книги. И она уже написана. По ней даже фильм снят. «Судьба человека» называется.
[Закрыть]
Макс уже хотел было дернуться и заставить «добровольных помощников» отвести его в комендатуру, но…
То ли очень самоуверенный вид этих полицаев, то ли странное оружие на боку, то ли еще что…
Солдатская интуиция – вот как это называется. Иногда сидишь в окопе, и тут странное чувство возникает, что тебе непременно надо уйти вот с этого самого места. И если оно возникает – надо уйти. Или когда в спину смотрят…
Тем временем коробка на колесах развернулась и, неторопливо раскачиваясь в разные стороны, уползла куда-то по своим делам.
Макс встал, стряхнул с мокрых брючин прилипшие веточки и прочие листочки и, прячась в кустах, пошел вслед за нелепой машиной.
Осторожно прячась за углами домов, он тихонько наблюдал за окружающим. От пытливого взгляда не укрывалось ничего. Поток машин по параллельной улице – за пятнадцать минут их проехало штук десять, причем с бешеной скоростью. Пьяные голоса во дворе – русские отмечают очередной день недели. Огромные плакаты на обочинах, похоже, предлагающие какие-то товары за «999» чего-то. Реклама? Одно и понятно из надписи: «Бош». Хм… Фирма из Гёрлингера продает здесь свои электролобзики и топливные фильтры? Однако!
Упс! И кассы взаимопомощи герра Райффайзена тут есть? Да, да. Вот две скрещенные лошадиные головы… Очень интересно…
Однако что-то тут было не то. Макс был слишком осторожен, чтобы выйти на улицу и командным голосом остановить один из несущихся автомобилей… Ух ты, какой гигантский «Ман» пронесся! Ребята из Мюнхена приостановили выпуск «Пантер», чтобы на таких гигантов переключиться?
Глаз ветерана – внимательный глаз. Если не умеешь замечать движение травы против ветра – ты труп. Основа жизни на войне – внимательность и носки. Чем внимательнее ты к носкам – тем дольше живешь. В Дахау рефлексии!
Быстрым рывком Фольксфатер перебежал через шоссе и залег в придорожных кустах. Кажется, его никто не заметил.
