Текст книги "«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Унтершарфюрер ошибался. Из одного окна его пригибающуюся по привычке фигуру заметила древняя-древняя старуха. Немедленно перекрестилась. Потом схватилась за телефон и… И положила мобильную трубку на стол. «Конечно… Сейчас я позвоню в милицию и скажу, что через дорогу фашисты бегают. А потом приедет „Скорая психиатричка“. Не за немцем, а за тобой, Клавдия Петровна. То-то зятек будет рад. Я же слышала, как он меня сумасшедшей старухой назвал. Это когда ты свечку за товарища Сталина в церкви ставила, Клава…» – старухе не с кем было разговаривать и она разговаривала сама с собой. «А может, дочке позвонить? А что я ей скажу? Эх, эх… Дожилась ты, Клавочка. У тебя фашисты бегают. Вот бы сейчас гранату, как тогда под Модлином…»

Старуха перекрестилась и снова выглянула в окно. Улица была пустынна, лишь изредка по ней проносились легковушки. Фашисты больше не бегали.

«Вот и хорошо!» – успокоила себя бывшая учительница, сержант запаса, кавалер ордена Отечественной войны. «Вот и хорошо, что не бегают. А на покой уже пора, Клава, на покой. На покой да на погост…»

Она осторожно легла в пустую супружескую постель, холодную уже как лет пятнадцать. Опять перекрестилась. Закрыла глаза. Помолилась: «Господи Иисусе Христе, прости меня грешную. И передай мужу моему, капитану Семенову, такие слова: Васенька! Забери уже меня к себе! Сил моих больше нет одной тут куковать…»

И уснула, тяжело ворочаясь. Снились ей весенние дни сорок пятого года…

А Макс не спал. Макс бежал по парку. Хотя… Вы немецких парков не видели. Этот, по сравнению с ними, дикий лес. Нет, конечно, не такой как в Демянске, но и не немецкие чащобы. Мусора слишком много.

А бежал он в ту сторону, где огней меньше.

Добравшись до обрывистого берега над рекой, осторожно спустился вниз. А там, в густых зарослях прибрежных кустов, развел небольшой костерок и задумался над происходящим.

Что происходит-то? Да, он не в Вальхалле, как обещал рейхсфюрер Гиммлер и прочие партайгеноссе. Тогда где он? Потом он достал медальон и стал внимательно разглядывать тусклое серебро, на котором играли медленными отсветами языки пламени. Потом достал из ранца консерву, поставил ее на костерок. И только тут понял – кинжал забыл в квартире! Вытащил консервированное мясо из огня, поплевывая на пальцы. Сунул обратно в ранец. Достал кусок суррогатного хлеба и задумчиво стал жевать. Впрочем, что думать? Действовать надо. Надел цепочку на шею и сжал медальон в руках…

ГЛАВА 18

– Сэр, но…

– Никаких но, Андерсон. Эксперименты продолжать. Это указание оттуда!

Форрестол ткнул пальцем в потолок.

Андерсон пожал плечами, но продолжил:

– Понимаете, ситуация выходит из-под контроля. Потери в подопытном материале составляют…

– Гребаное дерьмо! Да мне все равно, какие потери в материале! Если будет нужно – мы еще для вас этого материала добудем. Что вам непонятно?

– Да как-то нехорошо, мистер Форрестол. Вот вчера один из экипажей закинуло в мир ядерной войны, вторая стадия лучевой болезни. Двое уже скончались. Третий еще жив, но без сознания. Некто Ганс Фольксфатер, позывной «Зепп»… Ну куда мы будем отправлять новеньких? Вы сами подумайте – вот экипаж Дмитрий Брамм. Двадцать четыре года. Дизайнер. В армии не служил. Механик-водитель. Позывной «Мутабор», прости Иисусе! Римма…

– Меня не интересуют ни джерри, ни джапы, ни тем более рашенс. Вам это понятно? – рявкнул второй советник.

– Да, но я… Мы, – поправился Андерсон. – Мы не видим смысла в экспериментах, которые мы не контролируем. Сейчас на очереди еще один экипаж, однако мы даже понятия не имеем, куда, как и, главное, почему их закинет.

– Знаете, мистер Андерсон, – задумчиво сказал Форрестол. – Знаете, я иногда завидую русским.

– Не понял? – Андерсон и впрямь не понял.

– А особенно я завидую Сталину, – продолжил Форрестол. – Он мог без всяких идиотских демократических процедур взять и расстрелять любого человека. Вам такие фамилии, как Курчатов, Королев – знакомы? Он их всех уничтожил. Просто движением пальца, – и поднял палец вверх. – Вот у меня сейчас точно такое же желание – увезти вас в ближайший подвал и расстрелять там. А на подвале повесить табличку: «Лубянка. Воскресные скидки на уничтожение!». Вы меня понимаете?

Андерсон побледнел:

– Но…

– Да, к сожалению, у нас демократия. Поэтому я вас просто объявлю врагом нации и российским шпионом. Потом будет суд, присяжные, художник нарисует ваш портрет. В стиле раннего Пикассо. Вы видели раннего Пикассо?

– Нет. А кто это? – не понял Андерсон.

– Это расчлененка, мистер физик.

– Это… Это шантаж! – взвизгнул начальник исследовательского центра АНБ.

– Да, – согласился Форрестол. Согласился и улыбнулся. – Так что, или работаем, или…

Несколько секунд Андерсон молчал. На лице его, как на экране, было прекрасно видно, как сражаются две эмоции – честного ученого и честного отца троих детей. Дети победили.

– Хорошо. Мы запускаем следующую партию подопытных, – выдохнул ученый.

– Я и не сомневался, – продолжал улыбаться Форрестол.

Начальник центра шагнул было к двери, но потом оглянулся. Взгляд его был уставшим, злым и отчаянным одновременно.

– Сэр! Вы смотрели фильм «Терминатор»?

– Конечно. И что?

– Я вас хочу предупредить, что мы выпускаем джинна из бутылки. И тот, кто придет к нам оттуда… С ним даже жидкий терминатор не справится.

– Иди, иди, – ухмыльнулся Форрестол.

Когда дверь с тихим шипением закрылась за ученым, улыбка сползла с лица второго советника.

Он долго барабанил пальцами по пластиковому столу.

– Я знаю, мистер Андерсон. Я – знаю.

Камеры видеонаблюдения и встроенные микрофоны бесстрастно зафиксировали шепот второго советника.

В это же самое время доктор Андерсон быстро шагал по коридору центра, и полы его халата развевались, словно знамя в миссии Аламо. [45]45
  Американская «Брестская крепость». Хотя… Нет, не американская. Техасская. Техасцы держали оборону против мексиканцев с 23 февраля по 6 марта. Мексиканцы крепость взяли ценой шести сотен погибших солдат. Техасцы погибли все. Все сто пятьдесят человек. Это вам не янки. Реднеки и янки – это совершенно разные нации. И между ними свои терки, нам малоизвестные. Если что, автор пока на стороне реднеков. Все заметили слово «пока»? Дальше будет видно…


[Закрыть]То, что он думал, камеры фиксировать не умели. Это могли делать переносные энцефалопередатчики в виде небольших металлических, цвета серебра, медальонов круглой формы. Но Андерсон никогда не прикасался к ним. А думал он просто:

«Иисус! Сделай так, чтобы они все умерли!»

Где-то за небесами кто-то хмыкнул.

ГЛАВА 19

– Старт! – прозвучал бесстрастный голос в голове.

И темнота исчезла.

Свет проявился через нее. Словно в фильме каком-то. Ну, когда у режиссера фантазии или желания не хватает – он делает монтаж. И такой ход есть – темнота и постепенно реальность проявляется.

Вот тут – то же самое.

– Прикольно! – выдохнул Мутабор.

– Угу, – меланхолично поддержал его Раббит.

Да…

Корсунь-Шевченковский котел [46]46
  Второй Сталинград. Немцы там потеряли аж два армейских корпуса. Для сравнения – немецкий корпус равняется примерно советской армии. За эту операцию Конев первым получил звание Маршала Советского Союза, а командующий пятой гвардейской танковой армией Ротмистров – единственный за историю Великой Отечественной войны – стал маршалом бронетанковых войск. Вам эти фамилии знакомы? Если нет – читайте книги. Кстати, именно там погиб генерал Штеммерман. Кто это? Да не важно… Чай, не Паулюс. Помер и помер. Не фиг было по Советской Украине шастать…


[Закрыть]во всей своей красе. Как организаторы чемпионата и обещали.

Танк был выбран стандартно. «Тигр». Раббит, на правах авторитета, сидел в командирском кресле. Мутабор был назначен механиком-водителем. Римма сидела на месте стрелка-радиста. Орги так порекомендовали. Мол, хватит. Заряжающий?

– В отличие от реальных танков Второй мировой здесь вам будет помогать компьютерная программа, – широко улыбнулся какой-то чувак в белом халате.

Хм… А вообще? Зачем ученые белые халаты носят? Это, типа, традиция такая? Так вешали бы знаки различия… Нет. Не бейджики. Что там на этих бейджиках? Одна фамилия. Андерсон, например. Ну и кто он? Да и хрен с ним, с Андерсоном.

А картина – завораживает.

Представьте себе. Белый снег. Белая метель. И до горизонта – кладбище мертвых машин.

– О! – непроизвольно крикнул Митёк.

– Что «о»? – раздался голос командира в наушниках.

– Мне это снилось! Раббит, понимаешь, мне это снилось!

– И что? Мне как-то бритые мамонты снились. Что с того? – равнодушно ответил командир.

– Это слоны были, наверное? – хихикнула Римма.

– Не. Именно мамонты. Именно бритые. Они ко мне домой пришли и спать легли на диван. А я сидел и думал около этого дивана – чем их кормить и как они в туалет ходить будут. А еще думал – зачем они хоботы поверх одеяла положили?

– Это тоже мне снилось, – задумчиво сказал Митёк.

– Что? – в один голос сказали Римма и Раббит.

– Что ты сейчас глумишься, а через секунду-другую на нас русские танки выйдут…

– ТАНКИ СПРАВА! – вдруг заорал Раббит, и, не дожидаясь команды, Мутабор рванул вперед, одновременно разворачивая тяжелую машину в сторону надвигающейся опасности.

«Тигр» развернулся в сторону надвигающихся русских танков. Мутабор чувствовал себя как в игре. Почти как в игре… Очень уж тут реалистичная графика. И не только графика. Честно говоря, руки устают штурвальное колесо крутить.

– Позицию занял!

– Назад, назад, назад! – заорал Раббит в наушниках.

Раббит включил заднюю передачу. Танк тихо попятился…

И было от чего. Русские танки постепенно выползали из-за горизонта, словно татаро-монгольская орда. Их было так много…

И против одного «Тигра».

– Блин, сколько же их! – скользнул тихим шепотом голос Риммы.

– Не так и много, – ехидно ответил Раббит. – Около тридцати штук.

– Да ладно? – поразился Мутабор. – А мне кажется, штук двести-триста!

– Когда кажется – креститься надо. Пересчитаешь потом, в записи.

Такова человеческая психика. Когда она воспринимает больше, чем могла представить до этого – начинает оперировать огромными числами. Ну что такое – тридцать танков? Фигня, да? А вы видели тридцать танков, несущихся на тебя? И выцеливающих именно тебя? Сразу кажется, что их тут штук сто. Нет. Триста. Конечно, триста! А как иначе?

А что там на самом деле?

Да во всей пятой гвардейской танковой армии было двести танков и самоходных установок. И действовали они не на одном поле, не на одном направлении и не в одной атаке. Это командир танка «Тигр» геймер Раббит, или как он себя любил называть, обер-старшина Раббит, прекрасно знал. И еще он прекрасно знал, что у страха глаза велики.

Он прекрасно помнил – что такое три «Урала» трупов. Много, да? Целых три машины, набитых битком пацанами в пятнистых камуфляжах. И сколько их там было? Как думаете? С учетом того, что взвод, в котором служил Раббит, в эти машины не влез? А просто пошел пешком, по пыльным дорогам Южного Кавказа?

Семь десятков пацанов там было. Семь десятков. Всего. Или не всего? Много это или мало?

Человеческая психика такая – любое число больше семи в башку человечью не влазит. И начинаются фантазии на тему: «И тут нас атаковали пять тысяч советских танков, но мы их всех убили. Но наши потери были велики. Унтер-офицер Швейк помер от смеха, а рядовому Бетрункену фалангу указательного пальца оторвало. Гауптман Думмкопф же сошел с ума, пересчитывая пулеметные ленты. После чего по приказу генерала Шайзекюббеля мы выровняли линию фронта в сторону Берлина. Кстати! (sic!) В тот же день генерал подавился трофейным кофе и умер от переизбытка свинца в печени. Проклятые большевики! Они даже воевать не хотят по-рыцарски! Вот так мы и проиграли войну. Во всем виноват бесноватый фюрер и оберст Швайнехунде, который не обеспечил нам подвоза теплых носков! А я тут не при чем, найн! Да, еще тут тупые англосаксонские евреи подгадили. Нет бы вместе с нами Руссланд разделить… А они нам нож в спину, как в восемнадцатом году. Да пошли они все к Тойфелю! Я поехал в Аргентину. P. S. Забыл за партизанен нажаловаться». Именно так, цум Тойфель…

Все это Раббит прекрасно знал и помнил. Поэтому нисколько не волновался. На войне главное что?

На войне – главное выжить. Приказы, директивы… Это все пусть офицеров да генералов касается. А Раббиту – главное выжить. Может быть поэтому он сейчас не лежит под памятником и не слушает благоглупые речи на юбилейные даты, а наводит ствол на несущиеся в его сторону танки?

Главное на войне – нанести врагу ущерб. Максимальный ущерб. А потом – все остальное.

Раббит чуть сместил ствол… Выстрел! Мимо? Хорошо! Еще…

Комп равнодушно отчитался:

– Заряжен!

Чуть в сторону… Выстрел!

– Мимо!

– Сам вижу, – буркнул командир.

– Что? – в два голоса крикнули в наушниках Римма и Мутабор.

– Ничего! – рявкнул в ответ командир. – Сдай назад!

А потом он посмотрел на часы. Отлично. Наши уже здесь. Будем воевать по-взрослому. Пора пришла.

– Вперед! – рявкнул Раббит.

– Вперед или назад? – спокойно спросил Мутабор. Для него это все еще была игра.

– Последняя команда, идиёттен! – вошла в роль Римма.

«Тигр», это вам не русский танк. Коробка передач фактически работает в «комфорт-режиме». Чуть надавил и все. Танк тебя слушается. Это у русских надо всем телом на рычаги давить. Ну, вперед, так вперед. Командиру оно виднее…

– Бляха муха! Да это сюрреализм какой-то! – воскликнул Прохоров, открыв свой люк.

Действительно… Картина была апокалиптична. До самого горизонта, пока хватало взгляда, изломанными горами военного железа белели, занесенные снегом, немецкие танки, самоходки, грузовики… И ни одной живой души.

Внезапно Измайлов хохотнул:

– Это типичная батальная живопись, капитан. И никакого сюрреализма. Вот что такое сюр? Это сочетание несочетаемого. Сюрреализм тут – мы.

– Чего? – не понял Прохоров.

А майор продолжал бубнить:

– Война – она как высокое искусство. Если «Грады» работают – это импрессионизм. Магия эмоций. Большими мазками настроение создается. Постмодернизм – это ядерный взрыв во всей его красе. Ничего не понятно – а результат есть. А вот пуантилизм – это когда КПВТ работает. Мужики!

– А? – в один голос ошалевшие не только от короткого боя, но и от того бреда, который нес Измайлов, ответили ему два капитана.

– Вы знаете, что такое пуантилизм? Нет, вы не знаете, что такое пуантилизм. Это когда короткими точечными ударами рисуется великолепнейшая картина. А если работать холодным оружием – чистой воды кубизм в стиле раннего Пикассо. Другими словами, полная расчлененка, когда кишки в пыли…

И замолчал.

Молчание его нарушил Лисицын:

– Влад! У тебя все нормально?

– А? Да… Не обращайте внимания. Меня перед боем всегда на говорильню пробивает. А первая жена у меня искусствоведом была, вот просвещала…

– У тебя что? Несколько было?

– Две. Вторая – лингвист-переводчик. Ах, знали бы вы, как их в универе на парах учили языком работать. Истину вам говорю! Нет лучшей любовницы, чем лингвистка-переводчица.

– Не, ну ты загнул! Вот у меня была девка… Медичка. Так она…

Договорить Прохоров не успел. В танкошлеме заистерил голос Лисицына:

– Движение справа!

Не дожидаясь приказа, Лисицын навалился на джойстик, поворачивая башню. В отличие от настоящей «тридцатьчетверки» здесь он особо не напрягся. Скорее, изображение дало такую картинку – «навалился».

Ага… Среди кучи горелой техники – хорошо поработали тут летуны с богами войны! – неуклюже ворочался немецкий «Тигр».

А Прохоров немедленно возопил:

– А мне-то что делать?

– Глеб, суну руку кулаком – подавай бронебойный. Ладонь под нос суну – давай фугас.

– А как их отличить? – с отчаянием крикнул в ларингофон старший прокурорский советник Прохоров.

– Черная головка – бронебойные. Красные… Ну ты понял? – заорал Лисицын, видя, что «Тигр», медленно ползя назад, начал разворачивать башню в сторону их «тридцатьчетверки». Секундой позже сунул заряжающему кулак под нос.

– Короткая! – заорал командир, когда щелкнула затвором пушка.

– Чё? – не понял Лисицын.

Вместо ответа Измайлов вдарил ногой по затылку водилы, благо тот очень удобно под ним полулежал. Ударил, конечно, слегонца. Чтоб не убить по привычке.

«Интересно, можно убить электронную версию души?» – нелепая мелькнула мысль. Мелькнула и тут же исчезла. Как исчезло и все другое. И только немецкий танк в прицеле.

Лисицын не стал целиться в башню. Он чуть опустил ствол и ударил по шахматным каткам «Тигра».

– Вперед! – рявкнул он, не дожидаясь результата выстрела.

На этот раз Лисицын без слов нажал на газ.

– Короткая! Задняя!

Кто бы видел со стороны этот странный бой…

Медленная башня «Тигра», натужливо визжа электромоторами, пыталась поймать наглую «тридцатьчетверку», но та буквально прыгала вокруг фрицевской «кошки», то замирая на секунду, то буквально прыгая с место на место. Остальные русские танки били с предельной дистанции. Не столько стараясь попасть, сколько пытаясь сбить многочисленными разрывами прицел у немца.

В конце концов Лисицын сбил гусеницу «Тигра» и вырвался чуть вперед, немцу в тыл. И перестал стрелять. Наоборот, переключив радиоприемник, заорал на весь эфир:

– Отставить стрельбу! Живьем брать! – потом майор не удержался и добавил: – Демонов!

«Тридцатьчетверка» уверенно заходила в корму немцу, но вдруг метров за сто Лисицын остановил свою машину:

– А теперь моя настоящая работа пошла…

Майор выбрался из машины, мерно гудящей мотором в звенящей зиме Украины сорок четвертого…

Обездвиженный «Тигр» тем временем медленно разворачивал башню в сторону лисицынского танка.

Майор уверенно и спокойно шагал навстречу бронированной смерти. Со стороны так казалось. По крайней мере. Впрочем, Лисицын и внутри себя вполне уверенно чувствовал. Более того…

Если бы кто знал…

Живешь вот так и одной минуты ждешь. Столетиями ждешь. Именно этой минуты. И так легко становится. Вроде как воздушным шаром становишься. И не идешь – а летишь над землей. И шагать трудно и страшно, глина на сапогах к земле тянет… А на душе – легко. Вот он – смысл твоей жизни. Идти на немецкий «Тигр» с ухмылкой на лице. И ведь никто не поймет, если операция провалена…

Вдруг майор остановился. Достал из кармана белый шелковый платок. Вытер лицо… Откуда белый платок в комбинезоне танкиста? Да для фильтрации топлива. В комплекте прилагается к танку. А вы не знали?

Мутабор тоже этого не знал. Он просто кричал:

– Раббит! Раббит, мать твою! Уходим нахрен!

Слишком уж реальной была эта игра. Нереально реальной.

– Сидеть, боец!

Раббит открыл свой люк и выбрался наружу. А потом, подняв руки, пошел навстречу сумасшедшему советскому танкисту.

– Римма! Ты видишь? Заряжай! – опять заорал перепутанный Митёк.

– Хрен тебе. Раббит знает, что делает.

Видя, что экипаж немецкого танка сдается, «тридцатьчетверки» пятой гвардейской армии дернулись дальше:

– Сорок третий! Догоняй!

– Да без проблем, – машинально ответил Прохоров виртуальному эфиру.

– Что? – не понял голос, изувеченный статическими помехами.

– Догоним, не волнуйся, – ответил старший советник и отключил радиостанцию. Что-то тут намечалось такое…

Тем временем майор Измайлов и Раббит подошли друг к другу на расстояние вытянутой руки. Подошли, не доставая табельного оружия.

Встали и молча стали разглядывать друг друга.

Первым подал голос майор:

– Ну, хенде хох, что ли, сержант?

– Товарищ старший лейтенант, да без проблем…

И два мужика стали обниматься, хлопая друг друга по спинам, смеясь и стуча друг друга кулаками в плечи. А вокруг дымило горелым железом зимнее украинское поле… Война шла к Берлину, а тут два странных мужика обнимались.

– Ни хера не понимаю, – признался Лисицын.

– Ай да Раббит, – вслух удивилась Римма. – Как-то это внезапно все.

Странно, но возвращаться ДОМОЙ они не стали.

Силовики повели геймеров в сторону от поля боя. Время от времени Лисицын демонстрировал удостоверение со страшными золотыми буквами «С.М.Е.Р.Ш.» всем желающим поинтересоваться – куда это три танкиста трех панцеристов ведут?

В конце концов, уйдя в сторону от основных потоков наступающих советских солдат, шестеро внеземных уселись передохнуть в тихой балке.

Раббит и Измайлов немедленно организовали костерок из наломанных ветвей деревьев и пары пустых ящиков, оставшихся после спешного отступления какой-то немецкой батареи. Гильзы трогать не стали. Нафиг они? Хотя… Вот, Римме сидушку устроить. Ей еще рожать, зачем на снегу-то сидеть?

– Спиртику? – предложил Измайлов, когда все расселись вокруг.

– А тут можно? – удивился Мутабор.

– Дима, тут все возможно, – подмигнул ему майор.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

Вместо ответа майор хлебнул из фляжки холодного спирта и протянул фляжку капитану Лисицыну:

– Серег, а вот и твой братец.

– Митёк? – не понял капитан.

– Митёк, Митёк, – благодушно кивнул Измайлов. – У вас еще родинки совпадают на левых ягодицах.

– Чё? – в один голос крикнули Лисицын и Митёк.

– Шучу, шучу… – еще шире ухмыльнулся Измайлов.

Фляжка перешла к Глебу Прохорову. Тот молча отхлебнул. Не поморщившись, сглотнул…

– Привет, Рим…

Девчонка отвернулась и глухо сказала:

– Привет.

– Ну, вот и познакомились. Значит так, ребятки…

– Санта-Барбара какая-то… – хихикнул Раббит.

– Заткнись, – беззлобно ругнулся улыбающийся Измайлов. – А то всем расскажу, как твоя фамилия.

– А я уже и не помню, товарищ старший лейтенант!

– Я уже майор, между прочим.

– Так и я давно не старший сержант!

– Ладно, проехали… Теперь слушаем меня внимательно, товарищи хомячки!

– Ну, товарищ старший лейтенант, то есть майор! – возмутился «давнонестаршийсержант» Раббит. – Я же просил!

– Сам прокололся, между прочим, Хомячков. Не перебивай. Слушаем меня внимательно…

Костер трещал сухими досками снарядных ящиков, а майор Влад Измайлов рассказывал. Где-то шла война, вечная война…

После его короткого, но емкого рассказа, естественно, возникли вопросы:

– Стоп. А почему мы не можем вернуться в ваш Центр?

– Можем, – согласился легко и непринужденно Измайлов. – Только вот в чем проблема. Вернуться мы можем только туда, откуда прибыли. Это раз. Второе. С собой мы можем вытащить – в наш мир – до двух центнеров веса из этого мира. При условии, что второй синхронизатор не работает, мы можем вас троих вытащить к себе. Туда, где стоит база, на которую завязаны синхронизаторы. Это как с рацией и частотами. Понятно?

– В целом… Так почему не можем-то?

– Потому что у меня и старшего сержанта… – замялся майор. – Раббита есть приказ. Сходить туда, откуда вы, ребятки, пришли.

– Так идите! – вскрикнул Митёк. – Мы-то тут при чем? Вы с Раббитом на янковскую базу идете, а мы…

Лисицын почесал подбородок и вдруг обнаружил – щетина растет.

– Я тебе сейчас в рожу дам, братец, – вдруг сказал Прохоров. – Вот как был ты евреем, так им и остался.

– Нет ли здесь антисемитизма? – хмыкнул Измайлов.

Митёк засопел.

А Лисицын вдруг посмотрел на стремительно темнеющее небо.

Честно говоря, он сам от себя не ожидал того, что…

Ощутил? Пережил? Понял?

Все это лишние слова… Лишние и ненужные никому.

Он просто понял – что значить жить.

Жить, оказывается, просто.

Вот – враг. Вот – друг. Между ними прозрачный воздух холодной свободы. Свободы как инструмента, а не самоцели. Жить «для», а не «от»… Вот оно… И все. Все остальное – от лукавого.

– Нет, погодите… А почему именно я должен в это все влазить? – вскинулся было Митёк.

– Потому, как ты на немецком танке воевал, – вдруг сказала Римма.

– А ты? – встал дизайнер.

– И я. Поэтому я тоже пойду с мужиками.

– А я… А я прям сейчас туда вернусь и преду…

Мутабор договорить не успел. Ловким и быстрым движением «старший сержант» Раббит сбил Митька с ног и одним ударом кулака отправил в нокаут.

Измайлов хмыкнул.

Остальные промолчали.

– Может, его здесь оставить? – сказал Прохоров. – А что? Снимем медальон и…

– Не по-людски, капитан. С собой будем брать.

– А нахер он нужен?

– Глеб, в отличие от тебя, он кому-то нужен, – жестко ответила Римма, спрятав карие глаза под черной челкой.

– Не понял? – и впрямь не понял Прохоров. – Типа, это он сейчас твое тело, что ли?

– Не мое. И что?

– Фляжку дай, – шепнул Лисицын Раббиту.

– Держи, конечно, – протянул над костром руку «старший сержант».

– Это ты у нас православный? – взвизгнула Римма. – Вот почему ты всех бросаешь? У вас же «за други своя!»

– Молчи, женщина! – вскочил Прохоров. – Это кто еще кого бросил?

– ТАК! – рявкнул Измайлов. – ВЫ ОБА!

И тишина зазвенела в потоке февральского ветерка…

– ЛИБО ЗАТЫКАЕТЕСЬ, ЛИБО ИДЕТЕ ВОТ ЗА ТОТ ХОЛМИК!! И ЧЕРЕЗ ЧАС ВЫ ТУТ, НА МЕСТЕ!

Как бы это странно ни было, оба-два исчезли «вот за тем холмиком». Вырубленный нокаутом, спиртом и переживаниями Мутабор тихо сопел в обе дырочки. У костра остались трое. Измайлов, Раббит и Лисицын.

– Точно Санта-Барбара какая-то, – хмыкнул Раббит. – Да хрен с ними, товарищ стар… ой… майор. Справимся же?

– Не вопрос, – пожал плечами Измайлов. – Просто лишние руки не помешают.

– Я с вами! – торопливо сказал Лисицын.

– А вы стрелять умеете? – проникновенно спросил Раббит.

– Немного, – смущенно ответил капитан отдела «Э». – А вопрос можно?

– Смотря какой… – задумчиво ответил Измайлов, шевеля тонкой веточкой в костре.

– Вы воевали вместе?

– Не. В поход ходили, – улыбнулся Раббит. – По горам Южного Ямала.

– Я серьезно! – обиделся было капитан.

– Он тоже, – улыбнулся майор. – В поход мы ходили. Но жизнь он мне тогда спас все-таки. Смерть, она не только на войне бывает.

– Ой, да ладно, товарищ майор! – махнул рукой Раббит.

– Спас, спас. Слушай…

И майор начал рассказывать…

Интерлюдия

Дело это было году так… Ну, лет десять назад.

Поехали мы с мужиками в горы. Отдохнуть. Баранов пострелять горных, опять же.

Причем поехали действительно мужиками. Ни одной бабы в роте. То есть в группе, ни одного ребенка беспутого. Только мужики. А я командиром был.

Приехали мы в город… Апатиты пусть будет. Да… Апатиты… Ну как город? Так… Поселение такое странное. Вот вы из Питера в Москву ездили на машине? Трасса там есть. Про нее Кинчев еще пел – «Трасса Е-95!». Сейчас уж и не знаю, как она называется. И от той трассы есть такой отворот – поворачиваешь и аллес капут. Луза мира. Все. Край вселенной. Дальше болота до самой Польши. Апатиты же – не луза мира. Нет. Это подмышка мира.

Мужики все молодые, здоровые, мускулами на солнце играем. И сразу в горы.

И вот что ты будешь делать – десять дней работы – ни одного барана не подстрелили. И растяжки ставили, и в засадах сидели… А в ноль. Нету. И разведка молчит. Очень тоскливо. А тут еще специфика мужского отряда.

Вот как бы ни были образованны и воспитанны мужики, оставаясь в сугубо мужском коллективе – они за пару суток превращаются в вонючих горилл. А некоторые в макак-с-красной-какой.

Мы тоже превратились. Какой только фигни не творили – как вспомню, так душа вздрагивает от ужаса. И в э… в пастухов гранатами кидались, и фейерверк из ящика с бронебойно-зажигательными устраивали, и даже СВД поломали сдуру.

А вечерами я своим бойцам эротические сказки рассказывал. Ну как эротические?

Вот лежишь вечером у костерка, ждешь, когда фугас долбанет в километре от лагеря, запиваешь чай спиртом…. Скучно! Душа требует женщину! А где ее взять на болоте?

А я был самый старший – двадцать семь. Гормоны уже не плещут, но вовсю работают. И вот лежишь и рассказываешь:

– И тут раскаленная струя спермы ударила в разверстый зев матки!

И прочие непристойности. Да такие, что немецкая порноиндустрия отдыхает.

За горизонтом бахает фугас, впечатленные мужики расходятся спать по палаткам.

Потом почему-то ворочаются долго. И, время от времени в кусты бегают.

Вот… А вечером тридцатого апреля за нами командир приехал. Ну… Командир местного поисково-спасательного отряда. Полковник. Запаса, конечно, да.

– Пора вам, мужики, и отдохнуть.

А нам так стыдно, что в ноль работаем, да и спирт кончился практически. Хотя там не спирт был. Самогона мы нагнали еще в Кирове. И с какого-то перепугу решили этот самогон через противогазные фильтры пропустить. А он, сука такая, после этой процедуры почему-то стал цвет менять. Вот реально – вечером белый. Утром зеленый. В обед – фиолетовый. К вечеру – красный. И пахнет плохо. Не спиртом. Выливать жалко. Для дезинфекции применять опасно. Пришлось пить. Но, собака такая, надоел до усери. А водки нет! И стыдно пряча глаза в землю, поехали мы обратно в… В Апатиты, да. С товарищем полковником. А что? Апатиты не на Южном Ямале? А и хрен с ним.

А он приехал на «Урале» и с ним мужики из его отряда. Тоже… Охотники. Из местных. Два брата. Бывшие, эээ… Браконьеры. Звали их… Ну, пусть будет Магомед и Аслан. Или Веня и Женя. Это не важно. Вот мы с ними сильно познакомились, пока полсотни километров из болот выбирались до города.

Оказалось, что эти братовья кабак держат. Самый крутой на всем Южном Ямале, да. Как сейчас помню: «БАР „СОВА“». И буквы такие… Светились ночью. Единственные на весь городок. Там даже фонари не горели. Приехали мы, чуток отмылись – братья за нами на «шестере» приехали. Знаете ли вы, что такое «шестера» в Шали образца двухтысячного года? Это как «Феррари» где-нибудь в питерском Девяткино.

Дальше было почти как у Высоцкого.

«Нас десять, их двое!» Ха! Двенадцать человек в «шахе»…

Ой, мама моя родная, как мы в этой «Сове» пили… Для нас даже лимон порезали. И сахаром посыпали. Закуска, чо.

А надо сказать, как в любом провинциальном городке количество женщин заметно больше количества мужчин. И основная публика той «Совы» как раз была из местных девок разного калибра. Единственное, что нас тогда остановило…

Да заебались мы, честно говоря. Хотелось просто спать, но не хотелось обижать хозяев. Вот и лопали водку с лимоном. Один за другим мои ребята исчезали в темноте – шли на базу дрыхнуть.

База…

Деревянный барак с печкой, колодец во дворе и толчок за сараем. И одна комната на всех. Да нам и наплевать – коврики со спальниками есть и нормуль.

Я, как командир отряда, должен был поступить по-джентльменски. То есть – уйти последним с праздника жизни, на котором зажигала магнитофонная Алена Апина. Иначе – не комильфо.

Вот пью, пью…

Да, маленькое отступление. В пьянке есть один забавный момент. Иногда, при соблюдении некоторых условий, алкоголь перестает усиливать опьянение, но поддерживает его. Главное, не торопиться с рюмками. Словно какой-то порог перешагиваешь – потом как воду хлебаешь, хоть бы хны. Вот я до такого состояния и нажрался. Причем внезапно. Вроде только что из колонок неслось:

– Он уехал в ночь на ночной электричке и в дверях ему прищемило…

И девки танцевали, и братья по плечу хлопали…

И раз! Нет никого. Братья под столом, девки в туалете, мужики мои на базе.

Откланиваюсь перед барменшей – больше не перед кем было, и чапаю домой.

И тут вдруг…

Я же, сука, мудрый. Я же понимаю, что утром мои бойцы проснутся и будут страдать. Беру в этом же баре две бутылки водки – по магазинной цене. Какой дурак будет в таком местном баре водку продавать дороже? Ее ж не купит никто и никогда – ну и довольный валю через темный апрельско-майский городок этот.

Иду, песни пою, лепота!

И тут из кустов девичий голос:

– Эй, парень! Помоги!

Это когда я трезвый – злой. А под таким могучим шафэ благороден как слон. Как я могу отказать в просьбе о помощи? Тем более, когда ее прекрасная дама озвучивает. Я в кусты и ломанулся.

А я весь такой в модном, навороченном камуфляже. И сразу видно по харе – не местный.

Барышню я не вижу. Мало того, что я благородный как слон, так я еще и слепошарый как крот. Особенно ночью. После контузии. Ну ты, сержант, помнишь, да?

Значит тут голос:

– Ой, а у вас водка есть?

И черт меня за язык дернул ответить:

– Есть! – а ведь знаю, чем это все закончиться может… Знаю, но не помню. Бывает такое.