Текст книги "Слава богу, не убили"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Петрович размашисто вышел в сени, загремел чем-то. Эти двое завороженно таращились в древний «Самсунг». Серый вернулся с ящиком для инструментов, демонстративно обрушил его на пол рядом с коммерсом, распахнул. Коммерс что-то залопотал, Виталь не слышал из-за телека.

«…Ну что ж, Надюнь, сегодня у нас мужское голосование». – «Ну, Ксюха, ну как сказать… Впервые за долгое-долгое время, ну, я уже год на проекте, впервые, ну, я правда переживаю. Впервые за год пришел человек, с которым мне весело, к которому меня тянет, с которым мы собираемся строить отношения. Я предлагала подстраховать его, я говорила: давай пару объявим. Он говорит: Надь, я хочу пережить мужское голосование не благодаря тебе, а благодаря своим силам, а то получится, я прячусь за твой авторитет, ты давно на проекте…» – «Ну очень мужской поступок, я считаю, молодец!» – «Ну я правда, Ксюх, я переживаю, я давно так не переживала, со времен, когда Бобосов…» – «Прям влюбилась, что ли?!» – «Я не влюбилась, Ксюха, хи-хи… Ну, меня к нему тя-а-нет, мне с ним легко-о-о, у нас куча общих те-е-м, хи-хи, ну правда…» – «Ну вот ты сейчас почувствовала, наконец, второе дыхание? После всего, после Бобосова?» – «Ну да, Ксюха…» – «Ну здорово!..»

– Не на-да-а-а!!! – визг бабы заглушил телевизор, но Виталь дал ей в зубы, дотянулся до пульта и выжал звук до отказа.

«…Придурок! Это он вчера говорил?» – «Не говорил: я слышала, как вы орали». – «Что ты слышала?» – «Он целовал тебя в бедро». – «Еще раз до меня дотронется хоть пальцем, я его так!..» – «Да не плачь ты, Оля…» – «Он меня зажимает, я не могу ему ответить, потому что я слабая, не могу его оттолкнуть!» – «Да он из-за любви!» – «Он хам!» – «Да все, да не дотронется он больше, гы-гы…» – «Мне это неприятно, я девушка, как можно меня вот так зажимать?! Вот так?! Это неприятно, это противно, это раздражает, понимаешь?! Я говорю: убери руки, хватит, отойди от меня! А он еще больше меня зажимает!» – «Ты попробуй все методы, скажи ему так и сяк, да или нет. Скажи ему нет, раз и навсегда. Да или нет. Скажи ему конкретно: будешь или нет? Пошли его! Или вообще ничего ему не говори!..» – «…Подари Ольге ежика. Подари, ну че ты, она все время об этом говорит. Положи в коробку красивую с бантиком…» – «А сколько он стоит вообще?..» – «…Молодец, правильно, гы, по-мужски. Но я бы посильней ее зажал. Посильней! Вот так вот за волосы бы взял и ха! Гы! От меня бы не ушла! Вот так вот – ха!!!»

Вдруг в доме все смолкло – и некоторое время было одуряюще, обморочно тихо.

Загудели голоса, ахнула какая-то дверь. Ширкнули по двору шаги, щелкнул ключ, лязгнул замок. Кирилл уже стоял, держась рукой за занозистую стенку сарая. Свет заставил заморгать, но важняка он узнал сразу – тот торчал, расставив ноги, в проеме, придерживая дверную створку. Кириллу показалось, Шалагин бухой – или даже, скорее, на стимуляторах: встрепанный, вытаращенный, в красных пятнах. Они все стояли, смотрели друг на друга и молчали; затем следак решительно шагнул вперед, сгреб Кирилла за грудки, приложил спиной о спружинившую дощатую стену (клацнул черенок каких-то упавших грабель). С силой упер жесткое, металлическое ему снизу в подбородок. Пистолетный ствол. От «важняка» несло потом, перегаром, чем-то еще, полузнакомым и мерзким, он тяжело дышал, пучил глаза и вроде никак не мог решить: пристрелить Кирилла прямо сию секунду, забрызгавшись его мозгами, или погодить слегка.

– Рот откроешь – завалю на хер, понял?

Он нехотя отстранился, убрал пистолет, развернул Кирилла к выходу. Зажал его шею боковым захватом, зашипел в ухо, словно боялся, что услышат посторонние:

– Все уберешь, сука, ясно? Молча и быстро. Все вылижешь, чтоб ни пятнышка… Этого козла в багажник «бэхи» положишь. Понял? Пошел!.. – ткнул в зад коленом.

Во дворе Кирилл увидел Кабана – тот сидел, сгорбившись, спиной к нему на капоте серебристого «БМВ»: курил, судя по дыму. Медленно обернулся к Кириллу. Рожа у него была очумелая.

Споткнувшись, Кирилл поднялся на крыльцо. Помешкал в сенях, Шалагин молча подтолкнул его к комнате. Кирилл снова чувствовал тот самый поганый душок – уже духан… А встав на пороге комнаты, понял, чем смердит.

Понимание было мгновенное, но неполное – окончательно до сознания увиденное дойти все никак не могло. Он схватился за косяк, зажмурился, задохнулся: горло пережало, голова закружилась, жидкое-горячее из живота прыснуло в рот… Рвоту он все-таки сдержал, сглотнул – но тут же очень больно получил сзади выше поясницы и, не устояв, съехал по косяку на пол.

– Встать, петушня! – бешено сипел Шалагин, пиная его в бедро (почему-то говорить в полный голос «важняк» никак не решался). – Встал, убрал все, быстро! Да ты че, охуел?!

Ствол уперся Кириллу в скулу – и тот, хотя вроде почти не чувствовал ни рук, ни ног, до странности споро поднялся… сумел сделать шаг в комнату… сумел даже приблизиться, огибая пятна, к стулу… Даже вполне логично подумал, что нужно снять с НЕГО наручники – но произнести это так и не сумел.

– Ну, че встал?

Нет, полный ступор. Двигательный и мозговой.

– Че встал?!

Кирилл показал на труп, судорожно перевел дыхание, закашлялся, но кое-как справился с артикуляцией:

– Испачкает… Завернуть…

– Ну так найди, бля… Давай шевелись!

– Там, в сарае… – он отстраненно подивился собственной сообразительности. – Эта… пленка для теплицы…

– Ну!..

Кирилл, несмотря на хромоту, почти бегом вылетел из дома, чуть не сверзился с крыльца, глубоко задышал, прокашлялся. Кабан поглядел на него исподлобья и длинно сплюнул.

Рулон был пыльно-сальный; освобождая его из-под сарайного хлама, Кирилл произвел несколько шумных обвалов.

– Чем отрезать? – крикнул Шалагину, вытащив пленку во двор. Тот скрылся в доме, потом опять показался на пороге, кинул Кириллу некий предмет, который тот не поймал. Подобрал с земли: резак с выдвижным лезвием. Полиэтилен расходился с мерзким тонким скрипом.

Второй раз в комнату Кирилл зашел без проблем. Что-то намертво смерзлось в нем: ни мыслей, ни ощущений не осталось, двигался как механизм. Не с первой попытки, но взялся-таки за мертвое плечо, опрокинул Влада вместе со стулом на спину. С трудом перешагивая через чернеющие пятна, зашел с другой стороны, выдернул из-под покойника стул, отбросил в угол. Негнущимися, скрежещущими болью руками раздвинул по углам шаткую мебель. Втянул из сеней шелестящее полотно, кое-как расстелил… В сенях он уловил странный звук: тихое, какое-то неживое, размеренное всхлипывание, причем идущее вроде бы из его каморки – но поскольку анализировать окружающее Кирилл был не в состоянии, то внимания на это не обратил.

Видимо, это была древняя вырубка, заросшая высоким осинником. Смешанный лес грудился со всех сторон, за призрачной в сумерках березовой белизной сказочно-мрачно чернели елки. Потерявшее дневной цвет небо помаргивало одинокой звездой, но яркой своей, темной летней синевой еще даже не начало наливаться – хотя тут, на дне глубокой прогалины отдельные листы в кронах уже не различались. Ветра не было, но гулкий шорох время от времени пробегал по верхушкам.

Кирилл сжал зубы, обхватил полиэтиленовый кокон примерно в районе коленей, неловко вытянул из машины. Забить его, негнущийся, в багажник он в одиночку не смог – тот был чудовищно неудобный, невероятно тяжелый: Кирилл, хаживавший с двадцатипятикилограммовым рюкзаком по крутой сыпухе, выбился из сил, пока волок его из дома к «бэмке» и впихивал внутрь. Он огляделся:

– Куда?

– Брось, – с вялым раздражением велел Шалагин. – Лопату бери.

Амфетаминная взвинченная свирепость из «важняка» ушла, сменилась почти бессловесной угрюмой решительностью. Кирилл подобрал лопату и опять вопросительно посмотрел на истово курящего Шалагина. Тот кивнул на осинник.

– Фонарь есть? – спросил Кирилл.

– Какой фонарь?

– Не видно ж ничего почти. Сейчас вообще стемнеет… Фарами хоть посвети.

Следак некоторое время мрачно смотрел на него, потом с матерным бурчанием, не выпуская сигареты изо рта, снова сел в машину. Завелся, задергал коробку передач, сдал назад и вбок, захрустел подростом.

«Придурок… – обрывочно думал о себе Кирилл. – Лох… Поработать ему придется… С адвокатами разбираться… Дебил… Тебе зубы выбили, яйца отдавили, нос сломали – а ты все о правилах думаешь… Это, видимо, действительно не лечится, прав он был. „Тебе кажется, что жизнь – она по каким-то правилам протекает. Ты ждешь от людей поступков согласно правилам…“Думаешь, раз этот – прокурор, он будет действовать по своим прокурорским правилам: что-то раскапывать, какие-то санкции просить… Ага…»

Голубоватый ксеноновый свет облил тонкие деревца, сделав «картинку» почти монохромной. Светлое элегантное городское авто, зарывшееся кормой в буйные кусты, перекосившееся на кочке, под нависающей черной зубчатой стеной выглядело дико. Полиэтиленовый сверток едва виднелся из-под него.

Кирилл отвернулся и побрел по стрелке собственной тени, волоча лопату в густой траве, где видны были скопления сухих косульих шариков. «Вырою яму, – прикидывал он равнодушно, – Влада кину, тут он и меня пристрелит…» Остро пахло лесом, летом, росистой вечерней свежестью.

– Хорош! – крикнул Шалагин. – И не меньше, чем на свой рост. Шевелись, шевелись!

Почти не глядя, Кирилл без размаха косо вбил лезвие лопаты в землю.

Глава 22

«Тяжелый на деньги» – так однажды общий знакомый, дернув углом рта, охарактеризовал Петровича. Жадный то есть. Сам Виталь это куда раньше заметил. Бывало, Серый под газом принимался перечислять, чего ему в жизни не хватает: «Ну, так… Ик!.. „Икс-пятых“… „Кайенн“… Квартира в элитке, квадратов, ну, двести… пьсят… нет, триста… четыреста… – глаза его пьяно таращились, лицо, обиженно-серьезное, приводило на память какого-то грызуна. – Квартира в Москве, две, три, в элитке… Котлы швейцарские, розовое золото, пар пять, нет, десять… И хочу быть начальником СУ по области, нет, ГСУ, в Москве…» Так он мог бубнить бесконечно. (Лишь одна у него еще была не менее постоянная пьяная тема – собственный член длиной, как он утверждал, двадцать два сантиметра. Данный объект Петрович именовал «супером» и даже шутил в его адрес как-то уважительно, относясь к нему, по впечатлению Виталя, с завороженным вниманием, словно тот до сих пор не переставал его удивлять.)

Оно, конечно, бабла кто ж не любит – но у Серого на этой теме слегка падал ширмак; так что, несмотря на культивируемую Петровичем отрывисто-увесистую деловитость, надежную немногословность, Виталь держал в голове, что рано или поздно тот способен запороть самую неожиданную бочину.

Знали они друг друга лет уже шесть, что ли, – или семь?.. В свое время Петрович отмазал Виталя с мужиками, когда те одну шалашовку несовершеннолетнюю трахнули – прямо в райотделе. Виталь еще молодой был, сержант. Ехали на козелке по району, видят: коза в мини-юбке. В машину ее посадили, в отдел отвезли, составляют протокол: задержана за занятия проституцией, давай, признавайся. Та, естественно, под целку канает. Заходит участковый знакомый: да я, говорит, ее знаю – наркоманка, родители синяки. Ее, оказывается, допрашивали уже как свидетельницу – когда задержали придурка такого же малолетнего с косяком, ее хахаля.

Ринат, прапор, ей в рыло: признавайся, сука, че ломаешься. Сука – в слезы: я ни в чем не винова-ата, я не проститу-утка, я наркотики в жи-изни не пробовала… Виталь ее волосы на кулак накрутил (приятно ж девку – за длинные волосы…) – она как заорет! Ну, поприжали, чтоб заткнулась; Виталь не удержался, под юбкой ее помацал. Шалабайка – семнадцать лет, полная дура, родители – мармыги какие-то несчастные, кто за нее впряжется? Вся в соплях, дергается беспомощно, пищит: «Помогите!»… «Помогаем!» – к столу ее нагнули, руку заломили, башку к крышке прижали. Юбку на спину – и по очереди, втроем, с участковым вместе. Ринат еще за щеку сучке завалить хотел, но та зубы стиснула и ни в какую – сколько он нос ей ни зажимал и на горло ни давил. Чуть не задушил, она аж сознание потеряла. Ладно, решили, ну ее. Распинали, в парк отвезли: свободна, работай, клиенты ждут. Та – ревет, не унимается. «Че, обратно хочешь? Документы есть? Нет. Все, едем, задержана до выяснения». – «Не надо, не надо!» – «Всё поняла?» – «Да-а-а…»

Оказалось, не всё. У суки брательник был – он, пидор, ее уломал в прокуратуру настучать. Там они на Серегу и попали. Петрович нормальным мужиком оказался, да и хрена ли ему за соску какую-то малолетнюю вписываться? Привез он терпил в РОВД, с Виталем и мужиками поговорил, все друг друга поняли. Брата ее, козла, в отдел не пустили, он под дверями стоял – так Ринат с Виталем на него наручники надели, внутрь завели, в хрюкало вклеили. Петрович тем временем с девкой: «Ну давай, пойдем заявление писать, опознание проводить». Выходит дура в коридор – а там как раз ее братца в браслетах с мордой разбитой ведут. Она: «Его за что?» Серый ей ласково: «Это ВАС не касается, у него наркотики нашли, он на сотрудников при исполнении напал… Ну так как, буде теписать заявление?» Дура: «Не буду, ой-ой, отпустите его!»

Так они с Петровичем и познакомились.

Серый сразу сориентировался: Виталькин тогдашний ротный уже и сам имел напряги с «собкой» и прокуратурой – так что не возражал, когда Серега их, Рината с мужиками, а потом Виталя, ставшего комотделения, кой-о-чем просил: если надо было урода какого прессануть не под протокол. Петрович – прокурор, юридический заканчивал, руки пачкать не по чину, а Виталька что – ППС, метр девяносто три, бицепс пятьдесят и рожа такая, что самому иногда страшно…

Конечно, когда с Серым на бабло кого-то ставили, Виталь свое поднимал. Не безумные лямы, мягко говоря, – банкиров и застройщиков не патрульные лейтенанты, ясен хрен, крышуют. Но не продержи, скажем, Виталь сутки у себя в обезьяннике с бомжихами одну кафевладелицу, не верившую, что Петрович не переведет ее (не дождавшись пятнадцати зеленых штук) из свидетельниц по сто двадцать шестой в обвиняемые, кухню он, может, до сих пор не поменял бы. Всяко не торговки цветами, уличные бляди и черножопые «ломай-копаи», которых Виталь с мужиками трясли самостоятельно.

А что, блин, делать – при такой-то зарплате?.. Или как знакомому участковому из родного Новика перед сменой школьный двор подметать за тысячу рублей в месяц? Этого участкового, между прочим, первым же и уволили, когда объявили «охоту на оборотней»: совмещает службу в МВД с другой работой, коррупционер!.. У начальников и прокурорских крайним – как те же пэпсы, на которых, чуть что, всё вешают – выходит всегда тот, кто получает меньше, а пашет больше всех. Причем в самых говенных условиях.

«Бобон» – хлам старинный, табельное оружие – хлам старинный, рации – хлам старинный: дежурный на мобилу звонит (мобила тоже – хлам старинный). Смена – двенадцать часов; выходные и праздники – не праздники никакие, а самая пахота: граждане наотмечаются и понеслась. А раньше еще у Виталя в отделе так делалось: патрульных домой не отпускали, если план не выполнен. План! Они бы этот план, что ли, до алкашей и ворья довели… А вам – составить двадцать протоколов, семь бухарей в трезвяк отвезти и потратить при этом за полсуток не больше пятнадцати литров бензина! И чего потом удивляться, что кого ни попадя пэпсы на улице хватают?..

Но нет – всегда виноваты менты. Какому-нибудь здоровому половозрелому обкурку в отделении фингал поставили – орут о нарушениях прав человека и катают заявы в прокуратуру. А когда этот гоп вам в подворотне башку проломит – «милиция херово работает»!

Да вы знаете хоть, как она работает?! Сколько бы вы сами, умники, выдержали «на земле»? Пьяные разбитые хари, пьяные дикие вопли, пьяное немотивированное – обескураживающее именно полной своей алогичностью и беспричинностью – зверство. Темные коридоры ободранных тараканьих коммуналок, провонявшие уксусным ангидридом торчикозные шаяны, синегальские хавиры с их кисло-сладким духом сивухи и блевотины… А знаете, как пахнет в хрущобной полуторке, куда свихнувшаяся бабка натащила сорок бродячих псов? А как выглядят конечности «шкварок заширяных», которым уже просто некуда ставиться, представляете? А с мордатым молодым детиной, выкинувшим шестимесячного сына в окно пятого этажа, потому что тот криками своими ему квасить с друганами мешал, никогда не общались? А вы хоть знаете, сколько этого добра вокруг вас, рядом с вами? Нет? И знать не хотите? А я, между прочим, всю жизнь в этом говне бултыхаюсь – вас от него защищаю, между прочим!

…Психи, бомжи, попрошайки, блатота с татуированными пальцами, визгливо хамящие проститутки, цыганы-нарко– и «чебуреки»-работорговцы, нагло заискивающие педофилы, игроманы, вынесшие из дому последнее, обколотые черняшкой родители, слабоумные завшивленные маленькие дети, исчерна-лиловые кровоподтеки, женские груди, исполосованные раскроечным ножом, кровавая каша дробовых ранений, туберкулезный кашель, мат, плач, бред, угрозы, истерики, припадки – так ведь забудешь на фиг, как нормальные человеческие лица выглядят, какие слова люди друг другу говорят, как вообще ведут себя среди нормальных людей…

И еще следи постоянно, чтоб самому из резинострела в глаз, а то и пером в печень, а то и из боевого оружия в лобешник не схлопотать – вот так вот Санька́ Мурашова экипаж приехал калдырей гонять, бухающих на детской площадке, а один из тех достает расточенный газовик и бах в упор: Саньку три операции и инвалидность… А командировки на Кавказ – где тебя угрохают на хрен черт знает в какой заднице чуркестанской, в каком-нибудь Карабудах-мать его-кентском районе, и всем будет насрать: и на тебя, и на то, что у тебя дочка маленькая больная останется (знаете, козлы, что такое врожденный токсоплазмоз и к чему он приводит? И сколько лечение стоит?)… И ради чего всё, главное? Вон, Ситников Миха двадцать лет отслужил, бандитов вооруженных брал, обе чеченские войны прошел – так пенсию ему положили, когда уходил, две с половиной штуки рублей!..

Конечно, никто на такой работе собачьей не задерживается: вечный некомплект личного состава (один сотрудник и один стажер в гражданке в вечернем наряде – обычное дело). В Москве, говорят, в ППС только иногородние: какой москв ач туда пойдет? Да кто вообще пойдет? Пацаны молодые год, два, три в батальоне послужат – и валят: кто вообще из милиции, кто за высшим образованием и в розыск хотя бы. Остаются – единицы, вроде Виталя, которому ну куда валить? Десять лет почти в патрульных – психология сложилась, могила теперь только исправит.

Только как это Надьке объяснишь, когда она опять кричать начинает, что денег ни на что не хватает, одни проценты по кредитам сколько сжирают и все такое? Я, мол, допдежурства вынуждена брать и патронажкой во время отпуска горбатиться, хочешь, чтоб я вообще подохла?.. Правильно, вынуждена – какая зарплата у медсестры в четвертой городской? Надюха говорит, в два, а то и три раза меньше, чем в Москве – где, между прочим, еще с больных за каждое дежурство сестры рублей по семьсот имеют… Правильно – а матери твоей шестидесятилетней к каким-то богатым уродам наниматься приходится за котом смотреть, пока те в Эмиратах очередных. Мать не уследила, кот этот долбаный в окно удрал, с карниза упал, че-то там поломал себе – так эти суки матери: оплачивай операцию!.. Правильно, блин. Это считается правильно. Вы же быдло. И еще смотрят на тебя криво: менты, видите ли, злые, менты закон нарушают.

А чуть что – тебя же и зовут первым делом. Приезжают Виталь с мужиками на ограбление, там такая коза в четырехкомнатной с евроремонтом: ах, вы знаете, я бумажника не могу найти с кредитными карточками. Последний раз я его четыре дня назад доставала в торговом центре, тогда, наверное, и украли. А ППС на хрена звать? Ах, ну откуда я знаю, кого звать, ну меня же ограбили!Как это – самой заявление нести?..

Про всяких двинутых и говорить нечего: к соседям ремонт делать строители ходят – а вдруг бандиты? Собака за стеной громко лает, разберитесь. Муж задолбал ваще, синячит, ругается, увезите козла; щас я только сковородкой его по калгану еще приложу напоследок!.. Или до белочки допьются, мудятлы, – и сами ментов вызывают. Приезжает как-то Виталев экипаж «на адрес», дверь амбал открывает, упортый в мясо – и ни слова ни говоря первым делом Виталю в морду. Скрутили его, спрашивают: а это, говорит, я сам позвонил – подраться че-то захотелось!.. Половина звонящих в дежурную часть еле слова выговаривают. Но ты обязан ехать на все вызов абез исключения, потому что каждый звонок на «02» регистрируется и по факту каждого выезда положи рапорт. А они – жалуются: поздно приехали! А как тут везде успеть, когда ни людей не хватает, ни машин, ни хера?..

Понимание, что всю взрослую жизнь он занимается тем, чем не хочет заниматься никто, большую часть этой жизни, было основой Виталькиного самоощущения: осознанное чувство, что тебя не ценят, боятся, норовят назначить виновным постепенно превратилось в подсознательную убежденность в виновности всех перед Виталем. Но вопрос, почему же Виталь оказался – и так прочно увяз – тут, он себе никогда не задавал, изначально чувствуя отсутствие альтернатив: а куда ему еще было идти после армии, в конце девяностых, в провинции, где тогда вообще работы не было? Ему, приехавшему в областной центр из совсем уж глухого районного? Ему, в двадцать лет не знающему и не умеющему ровно ничего: ну что Виталю дала школа, где он выказал способности в одной-единственной дисциплине – хроническом и демонстративном нарушении дисциплины? Или учага, где он, пробавлявшийся кражей цветметов, появлялся изредка, ненадолго и для того в основном, чтобы поддуться палью в сортире – хотя отчислен был все-таки за пьянку и последующее оскорбление препода действием? Или рота МТО в/ч 3377 в Железногорске, где в первый год он освоил навык придерживать пальцами глаза, когда тебя, послушно нагнувшегося, дедушка херачит – дабы следов не оставалось – кулаком по шее (придерживать, стало быть – чтоб не вылетели); а во второй узнал опытным путем, на сколько сантиметров в мочеиспускательный канал духа входит сварочный электрод?.. Ну так куда ему было податься, кроме как в патрульно-постовую, где вечный недобор, куда достаточно краткосрочных курсов и где компенсацией за ощущение своей парийности тебе дается полная власть над еще большими париями?..

Виталю очень в свое время понравилась услышанная где-то фраза: «Не я такой – жизнь такая». Не вполне вроде ясно, чем – Виталь ведь никогда ни перед кем не оправдывался. Но подобный подход снимал все вопросы в принципе – потому что жизнь у Виталя была… Его жизнь – двенадцатичасовые смены среди вонючих бомжей и матерящейся, брыкающейся, окровавленной гопоты. Надюхина – суточные дежурства, кровавые бинты в больнице, полные памперсы и калоприемники в патронажной. Моча, дерьмо, кровь, отупляющая, стервенящая усталось – вот ЖИЗНЬ: другой они никогда не видели. Другой им не показывали. Ну так и не ждите теперь, что он будет тихонький и добренький, что будет соблюдать закон – на который сами вы, между прочим, с таким прибором кладете!.. Сами, суки, воруете и разводите как хотите, считаете, вам можно – но тогда не удивляйтесь, если к вам придет (с Серегиной, понятно, подачи) Виталь с корочкой и с табельным, наручники наденет и популярно объяснит, кому тут что можно…

Нет, конечно, Виталь понимал, что Петрович его просто использует как «пехоту», как «мясо». Насчет их отношений старлей не заблуждался – да и насчет того, как долго Серый станет размышлять, прежде чем его слить, «если что». Но Виталь ведь и сам не собирался – «если что» – за него впрягаться. Тем более он помнил: от Сереги с его тараканами «чего» можно дождаться в любой момент…

Так что когда в Санычевой хате Петрович, которого, видать, наглухо перекрыло, начал делать с коммерсом такое, от чего даже Виталь чуть не блеванул, он (с самого начала этой истории слегка труханивший) окончательно послал про себя Серегу-отморозка на хер. Вместе со всеми обещанными им грудами лавья. Ну а когда до них обоих дошло, что клиент не просто отключился, а все, амбец, прижмурился (между прочим, так ни черта и не успев сказать), Виталь уже знал, что делать дальше. На хера оно мне надо?.. Убивал и даже телку харил по-любому один Серый. Затеял все это тоже он. Грузиться за него дебилов нет…

На следующий же день Виталь пошел к полковнику, объяснил ситуацию, слезно покаялся, отдал в знак покаяния все десять Серегиных бумажек и пообещал, если его отмажут, слить прокурора по полной.

– Нормально… – Павло пухлой рукой вяло обозначил приветствие. – Шалагина твоего они сливают… – нехотя нагнулся, зашарил в ящике. – Во, – хлопнул пластиковой папочкой по корневому шпону персидского ореха с ручной инкрустацией палисандром, карельской березой и чем-то еще, о чем Павло подробно рассказывал, но коллектор забыл, – они поделились…

– В СУ областном?… – Пенязь плюхнулся в кресло кожи Creta с эффектом искусственного старения.

Мент кивнул:

– Если коротко… – раскрыл папочку. – Два года назад у них там отжали кирпичный завод. Была сделка по лизингу оборудования, втихаря оформленная как договор купли-продажи, банковский вексель на 60 миллионов рэ, который якобы поступил старому владельцу, а на самом деле не выходил из банка новых владельцев, заява старого в прокуратуру и следствие, проведенное следователем Шалагиным, полностью подтвердившее правоту новых. Старый обвинил его в связи с мошенниками, Шалагин подал иск о защите чести-достоинства, старый заплатил а-ахеренный штраф…

Пенязь смотрел на него, на штандарт за его спиной и автоматически думал, что матрасная гамма российского триколора откровенно портит строгий деревянно-кожаный стиль дорогих кабинетов. Не стоит ли ввести в качестве государственного флага, скажем, монархический бело-желто-черный?..

– Хохма в том, что руководство СУ лоха Шалагина, считай, только на этой теме дважды поимело, – осклабился следователь. – До кризиса завод каждый месяц продавал кирпича на пятьдесят с хреном лимонов. А Шалагину они один раз че-то откатили, мелочь какую-то – и типа хватит с него. Там нюанс еще в том, что бывший собственник завода пялил сестру Шалагинской жены, а потом со скандалом бросил; а у жены следак, говорят, вот тут, – он показал кулак. – Так что новые владельцы, наверное, решили, что моральное удовлетворение Шалагин получил, на хрена ему еще бабки?.. Он, естественно, хотел процент с этих лямов. Ему – вот, – Павло изобразил помахивание членом. – Че им с шестерой делиться, когда крыша у ребят – его начальство?.. – губы мента издевательски кривились.

– А сейчас оно его почему слило?

– Говорят, башню у пацана совсем сдуло. Какой-то самостоятельный слишком стал. Отморозился. Непонятно чего творит… У начальства, думаю, на него до фига всего, но они же хрен покажут. Хотя даже тут, – он стукнул пальцем по верхнему листу в папке, – в принципе, достаточно, чтоб его закрыть. Подлог, фальсификация, укрывательство, злоупотребление служебным положением… – он закрыл папочку, потер подбородок, поднял взгляд на Пенязя. – Или вот еще… Там у них полковник, ментовский, и в его «помойке» есть пэпс один, лейтенант, что ли, который с этим Шалагиным варился лет пять или больше. Так он готов про него наговорить, – Павло наметил жестом некий безграничный объем, – на пожизненное. Но полкан этот денег хочет, много.

– Ну сколько?

– Ну, поллимона.

– Зеленых?

– Не рублей же…

– Я имею в виду: баксов или евро?

– Ну я так понял, что баксов…

– Рыло его не треснет?.. – поморщился Пенязь. – В Москве за триста штук дела открываются-закрываются… А что с Балдаевым?

– Балдаевым?.. А, этот зимогор… В федеральном розыске он. Шалагин сказал, что Балдаев пропал. Я так понимаю, ему велено было где-то Балдаева держать после того, как тот типа по подписке вышел – и то ли он его упустил, то ли отпустил, то ли грохнул. Я ж говорю, неадекватный. Ну, когда его закроют, прессанут, выяснится… Да даже если Балдаев твой и правда ландонул – все равно он в розыске: найдем рано или поздно…

Пенязь озабоченно цыкнул:

– Понимаешь, хотелось бы его найти раньше, чем кто-нибудь другой. А то с этим козлом геморрой один…