Текст книги "Слава богу, не убили"

Автор книги: Алексей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Запаркованный у бордюра «гольф» поприветствовал их поворотниками.

– Да, – констатировал пьяный Кирилл, – не лимонка.

– Не что?

– Ну, не «Ф-1». Не «Макларен».

Женя и бровью не повела.

– В «Макларене» мне не понравилось, – сообщила, открывая дверцу. – Там сзади приходится сидеть – водительское сиденье одно впереди, посередине.

– А ты любишь, чтоб тебя за коленки хватали? – Кирилл еще осознавал, что его несет, но контролировать себя был уже не способен.

– К тебе это не относится, – пренебрежительно проинформировала она, ничего, тем не менее, не возразив, когда Кирилл уверенно уселся рядом с ней впереди. Он и потом не взялся бы сказать, насколько эта уверенность объяснялась выпитым.

Ночная Москва лилась навстречу, захлестывала, топила, как в рассказе Маркеса, в жидком, в зыбком, в стеклянистом, разноцветном электричестве, ксеноне, неоне. Куда Кирилла подбросить, Женя не спрашивала.

…Знаешь хоть, кто я? Я – коллектор! Долги выбиваю, долги, но это все херня. Я лучше про другой коллектор расскажу.

Осенью 2006-го в поселке Павшино, недалеко от МКАД, взорвался коллектор на канализационнонасосной станции. В давным-давно не чищенном дерьмосборнике скопился метан – и в какой-то момент, по своему обыкновению, рванул. А может, дело было в растворителе или мазутосодержащей жидкости, кем-нибудь слитой в трубы. Здание станции разнесло до фундамента, двух человек убило, десяток покалечило. И можно представить, как там все выглядело и пахло.

Я их тоже, как видишь, когда-то коллекционировал – нелепые смерти. Только Венди Норткатт раньше успела. Ага, про Darwin Awards я в курсе. Ежегодные виртуальные призы за «самоочистку генофонда человечества» – естественный отбор путем самоликвидации наименее жизнеспособных в силу тупости человекоединиц. Главное условие: номинант должен не успеть оставить потомства. Можно претендовать живому, но лишенному репродуктивной способности (как некий футбольный фанат, пообещавший, если его клуб выиграет, отрезать себе яйца – и исполнивший обещание), хотя практически все премии вручены именно посмертно. Украл, скажем, некий ловкач хот-дог в магазине – и будучи замечен и преследуем, побыстрее затолкал добычу в рот, чтоб не пропала. Подавился и помер на месте. Или: практиковал алкаш клизмы со спиртным да и накачался в обоих смыслах через зад до смерти. Или: питался человек капустой и бобами, а комнату не проветривал никогда – ну и нашли его задохнувшимся с переизбытком метана в легких, причем трое из спасателей проблевались, а одного увезли в больницу…

Помнишь, в классическом кино: «Дата рождения, дата смерти – все расчислено на небесах. Что же остается человеку?.. Подробности! Это не так мало…» Действительно… Только что не так сделали двое павших в Павшино? Подведомственный коллектор не чистили? А если человек просто мимо проходил?..

Или вот еще история – тоже абсолютно реальная, недавняя, отечественная, провинциальная. Мы про нее (ну, и ей подобные) документалку хотели сделать на РТР, так меня оттуда за чернуху вышибли… Была такая девочка, маленькая совсем. Про отца ничего не известно, мать – запойная алкоголичка. Собутыльники, проспиртованные дегенераты, которых она водила в дом, растлили девочку, когда той было еще года три-четыре. Кормить ее мать забывала, так что в детдом дочь отдавали с дистрофией. Что такое наши детдома – думаю, сама догадываешься: вряд ли она там обрела счастье. Но скоро ее усыновили. Ради пособия, которое полагается опекунам, – не бог весть, мягко говоря, что за деньги, но эта пара (тоже деревенская) решила, что лишними всяко не будут. К деньгам, правда, прилагалась шестилетняя девочка, и сам факт ее присутствия настроения ребятам не поднимал. Что до обязанностей по воспитанию, то исполнялись они исключительно при помощи кулаков, ботинок и ухватистых подручных предметов. В конце концов за какую-то провинность так приложили ее головой об угол дворового деревянного сортира, что та умерла от черепно-мозговой. Вот скажи: какие подробности зависели от нее? Какой выбор был ей оставлен?.. Хотя она, наверное, тоже была не особо конкурентоспособна в процессе естественного отбора – задержки в развитии, то-се. Так что и по Дарвину все логично.

Почему вы такое название взяли? Нет, я понимаю: отсылка к бренду, циничный стеб, лаунж-панк. Все это правда забавно. Наверное… Во всяком случае, для того, кто в своей жизнеспособности не сомневается.

Только тут позволь еще пример. Из вашей, кстати, просесс… профессиональной области. Бывший барабанщик «Аббы» (если я правильно помню) прикупил себе коттеджик на Майорке. Поселился там и полагал, вероятно, что жизнь устроена если не справедливо, то логично, что в ней есть закономерности, есть победители. Может, об этом он и задумался, когда выходил на веранду через стеклянную дверь. Знаешь, такую, в полстены. Не заметив, что она закрыта. Один из осколков перерезал ему горло. Мужик истек кровью за минуту.

Я? Я не злорадствую, ничего подобного! Наоборот… Мне, скорее, страшно… Стыдно, да, в этом признаваться, девушкам особенно – но я, как видишь, уже в кашу, мне уже ничего не стыдно… Нечем хвастаться, не спорю. Мне, признаюсь тебе честно, вообще как-то нечем хвастаться…

Да… Наверное… Но я не знаю, что я делаю не так. Или чего не делаю… Я когда-то думал: «Делай, что должен – и будь что будет». Ха. То, что будет, совершенно не зависит от того, что делаешь, – ладно… Но ведь еще и непонятно – кому должен. Себе? Но себе – объективно, биологически, доказательно – любой человек должен одно: выживать и наслаждаться. Любой долг, с этой целью не согласующийся, субъективен, самостоятельно придуман, а значит, ни для кого, кроме придумавшего, не имеет ни смысла, ни ценности. А это уже, знаешь, чистое самоудовлетворение…

Да, да, совсем пьяный… Подожди! Сейчас… попробую сформулировать…

Долг… Понимаешь, трудно брать на себя долг, когда реальность на себя никаких обязательств не берет. Да нет, я не прошу и не жду от нее наград. Но я хотел бы знать хотя бы принцип, по которому раздаются здесь призы и наказания. Хотя бы знать, что он существует! Но что, если принцип этот – отсутствует в принципе?.. Вот о призах: ты говоришь – Darwin Awards… А ты уверена, что хотя бы тут есть регламент, хотя бы дарвинистский – что нелепая унизительная смерть дается всегда за лузерство и нежизнеспособность? Ты знаешь, что делать, чтобы огромная труба с дерьмом не рванула однажды под тобой?

Ну, молодец какая… Рад за тебя…

Надо же хоть за кого-то радоваться…

Глава 8

Иногда, успокаиваясь волевым усилием, он хмыкал про себя: «Да что за бред – я убил Амарова!.. Как он это собирается доказывать? Как вообще такое можно доказать? Даже если я вдруг признаюсь (ну дадут мне в самом деле по почкам…) – какой суд поверит в такое признание? Без единой улики?.. Да ну, чушь же – он над тобой пристебнулся, а ты перессал…» А иногда – ловил себя на стыдном и бессмысленном желании кому-то (кому: честноглазому следователю Шалагину? господу богу, в которого он никогда не верил?) обидчиво пожаловаться: «Ну я-то почему? При чем тут я?! Что я нарушил, что кому сделал, кому помешал?.. Какого хрена именно меня не хотят оставить в покое, донимают совершенно уже абсурдными обвинениями?..» Он понимал, что это все – из-за неизвестности.

Пока самым неприятным тюремным впечатлением Кирилла была именно неизвестность. Скажут тебе что-то дикое, абсурдное – и ты сидишь в безделье и неподвижности и сам себя перевариваешь, как пустой желудок: без конца думаешь об одном и том же, и съезжаешь так с катушек… Нельзя даже сказать, что Кирилл по-настоящему думал – для трезвого и последовательного анализа не хватало информации, а на эмоциональном уровне он даже после Шалагинских слов о статье сто пятой (особенно после этих слов!) продолжал ощущать происходящее то ли каким-то коротким глумливым уроком, то ли «взятием на понт». Попросту не верил, что все это всерьез…

И в то, что признание из него будут выбивать, он почему-то тоже не очень верил – хотя вполне представлял себе отечественную следственную практику. Он спрашивал о пытках у Миши (тот как-никак в тюрьме гнил аж четвертый год – в ИВС приехал из СИЗО); сокамерник неохотно отвечал, что его не били, хотя слышал он об этом неоднократно.

– Говорят, нельзя признаваться, если у них на тебя заведомо ничего нет? – интересовался Кирилл, покашливая (в сырой духоте камеры, кажется, вернулся подхваченный на стройке на шотландском ветру бронхит). – Сам ведь себя закопаешь…

Миша долго молчал, а потом сказал, не глядя на него:

– К брату двоюродному в Щадринске, это на Урале, прямо домой пришли…

Кирилл прихлебывал казенный чай, пахнущий школьной столовкой (его обычно давали утром и вечером, полусъедобную хаванину, которой не наешься, – раз в день), стараясь не отождествлять себя с героем рассказа.

– …противогаз с заклеенными стеклами. У ушей вот так его отгибают и цепляют к ушам «крокодилы» с проводами. Шланг пережимают и одновременно ток врубают. Пару раз так сделали, он со всем согласился. Про то, чтобы пытаться упираться, он говорил, вообще забудь. Они умеют – рано или поздно все сделаешь по-ихнему. Причем они сами все за брата написали, он только подпись поставил. И предупредили: если следователю на допросе че-нибудь вякнешь, мы к тебе в изолятор ночью придем, вообще тебе крантец тогда. И вот допрашивает его следак, а оперсосы эти рядом сидят. Адвоката обязаны предоставить, какого подозреваемый назовет, – а у брата был адвокат знакомый. Так хрен ему: либо наш адвокат, говорят, либо никакой. А в протокол написали, что он сам от своего адвоката отказался…

Излагал Миша монотонно, словно бы устало; усталость чудилась и в резких носогубных складках, в постоянно чуть прищуренных глазах, в застывшем напряжении бровей.

– …Ну, вызвали «скорую», какой-то укол врач сделал, который ему не помог ни фига. Он говорит врачу: меня током пытали. Так в деле знаешь, что написали? «Наркотическая ломка»! На следующий день надзорный прокурор обходит предвариловку, спрашивает, есть ли жалобы. Брат ему все рассказывает. Тот: обязательно разберемся! – и уходит. И все, больше он его не видел…

– Адвоката, говоришь, обязаны предоставить? – спросил Кирилл, чтобы отвлечься от смысла рассказа.

– Если ты задержан официально – обязаны. По пятидесятой УПК. У тебя или у знакомых есть нормальный адвокат?

– Не-а.

– Херово. Но ты все равно требуй. Бесплатный, конечно, ни хера тебе не поможет, но по-любому пусть лучше сидит на допросе.

Здешний сибирский воздух на лютом морозе невероятно прозрачен, и как нигде ярка огромная луна, и особенно четко видны пятна на ней, и не сразу он сообразил, что это широкий лист сушащейся на веревке камбалы, оранжевый, с чешуйчатыми туманностями, просвеченный августовским солнцем, что бьет в пустое, без всяких стекол окно деревянного барака на нивхском стойбище Музьма, и только когда листья зашевелились под ветром, стало ясно, что смотрит он на пропитанный солнцем виноград, накрывший сверху дворик с остатками асфальта в старом Тбилиси, улица Клдиашвили: двухэтажные покосившиеся халупы с кривыми наружными лестницами, с узорными деревянными перильцами балконов, с гранатом, горящим красными цветами, с туземцами, лениво моющими посреди двора впятером одну старую «бэмку»… Голос прозвучал снова. Кирилл подвсплыл к самой поверхности – полупрозрачной, полной яркого солнца. Это были его собственные, не желающие размыкаться веки.

– Не-не… – промямлил он (язык, в свою очередь, не хотел шевелиться). – Я просто медленно моргаю…

– Тридцать, – произнес голос. Мужской. Вроде незнакомый.

Кирилл, не сразу найдя поблизости собственную руку, заслонил ею лицо от света и только тогда приоткрыл глаза. Из-под ладони просматривалась нижняя часть какой-то близкой фигуры. Он повернул голову, отворчиваясь от солнца, и понял, что лежит не дома. В смысле – не у Марго. Белые стены, темный шкаф…

– Все, – сказал незнакомый мужик, – сорок пять секунд, салапет. Три лося вне очереди…

Кирилл, морщась от головной боли, снова посмотрел на него из-под руки. Типа, стоящего, держа руки в карманах штанов, у кровати, он не узнавал – но уже через несколько секунд возникло почему-то ощущение, что видит он его не впервые…

– Короче, быстрей давай, – сказал тип нетерпеливо, – у меня времени мало…

Повернулся и вразвалку вышел из комнаты. Из незнакомой, светлой, залитой солнцем (шторы раздернуты, стеклопакет настежь) спальни. Впечатление недавнего ремонта. Мебели негусто: шкаф да койка, на которой валялся по диагонали Кирилл, стул. Валялся он по крайней мере без одежды… Но вспомнить… Вспомнить почему-то…

Тут ему сделалось совсем худо.

Впрочем, ни черта он на самом деле не вспомнил. Последним сохранившимся эпизодом был тот, где они с Женей ехали на ее машине и Кирилл ей что-то энергично задвигал. К тому моменту он был еще, кажется, относительно дееспособен… Он даже подмечал, что едут они куда-то в сторону Измайлово… Нет, дальше – сплошные цензурные купюры.

Ничего, в общем, странного – алкогольная юность не прошла даром: с некоторых пор он не то чтобы быстрее надирался… то есть быстрее, конечно, но в рамках обычного… однако память иногда отключалась пугающе рано. Задолго до тела и сознания. Особенно если намешать.

Часы на руке, на них – двадцать минут двенадцатого. Откуда-то слышен женский голос, произносящиий на повышенных тонах неразборчивый монолог со вскриками.

…И тут вдруг он понял, что это за мужик его разбудил. Понял – и первым делом не поверил себе. Захотелось, чтобы происходящее оказалось пьяным сном…

Все еще не уверенный, что это не так, он отбросил одеяло и, задержав дыхание, сел на кровати. Что-то мешало ногам – трусы, болтающиеся в районе колен. Дыша сквозь зубы, Кирилл натянул их на задницу, оглянулся на разворошенное двуспальное лежбище, но ничего не определил. Впрочем, на сколь-нибудь последовательные наблюдения и внятные умозаключения он сейчас способен не был.

Вдруг стало легче. Не сразу он сообразил, что пропало солнце. Склочный женский голос завопил что-то про деньги. Вроде бы с улицы. Или из соседнего окна.

Ага, джинсы… Что за хата?.. Окно выходило на сплоченный ряд панельных двенадцатиэтажек и расположено было высоко, не ниже этажа восьмого – скорее всего, в такой же серийке. На плоские крыши опускалась жутковатая лиловая туча. Кирилл напрягся, выдернул из памяти пару совсем уже нечетких снимков: он вслед за Женей заходит в какой-то подъезд… он осматривается в незнакомой квартире… Нет, бесполезно…

«Сделай себе лоботомию рельсой через жопу!» – заверещала тетка в соседнем окне.

– «С добрым утром! – подумал Румата…» – пробормотал Кирилл, проталкивая тяжелую хрупкую голову в горловину майки, запутался, кое-как стянул попахивающую потом ткань с лица и наткнулся на прямой взгляд Вардана Моталина тире Амарова. Тот стоял в дверном проеме, прислонясь к косяку. Какой-то замшевый богемный пиджачок, под ним – майка с цветастым непонятным рисунком, плотно облегающая плотное тело; во взгляде – кажется, любопытство, кажется, насмешка.

– Вид человека завтра, – подытожил он свои наблюдения.

– Здра жла, товарищ генерал, – откликнулся еле слышно Кирилл.

– Поедем прокатимся.

– На Лубянку? – сипло уточнил Кирилл, ища глазами носки. – Или куда там, на Хорошевское? В «аквариум»?

– В зоопарк, – кивнул «генерал».

– Признание какое-нибудь выбьете или сразу мочканете?

– Сразу в печку. «Фтопку». Живьем. Чем ты хуже Пеньковского?

Глядя на него мутным взглядом, Кирилл вспоминал Рябино: «Ну да, харя у твоего генерала такая наглая, чекистская… Очень серьезный, короче, дядя, все у него схвачено…» Ему в который раз пришло в голову, что, может быть, таки произошла какая-то дикая путаница с этими Варданами. Но развивать мысль сил не было. Тем более что всё, похоже, собиралось в любом случае в ближайшее время проясниться. Так или иначе.

В соседней комнате с такими же белыми стенами мебели было еще меньше. В глаза бросились две гитары и синтезатор. Комбик, компьютер. Видимо, хата все-таки Женина. Еще комната справа. На улице, в фиолетовом небе, ворочали гигантские ящики.

В ванной он, стиснув зубы, сунул башку под холодную воду. Помогло. Не очень. На кухне «генерал», насвистывая, разглядывал содержимое зудящего холодильника. Никого, кроме них, в квартире не было.

Вардан звякнул дверцей, повернул голову к Кириллу. Тот слегка удивился, обнаружив, что «ГРУшник» заметно ниже его – Моталин едва дотягивал до ста семидесяти: подобное удивление иногда испытываешь при очном знакомстве с какой-нибудь знаменитостью. Впрочем, несмотря на рост, в «генерале» – коренастом, литом, собранно-подвижном – была несомненная физическая убедительность.

Кирилл врубил электрочайник, наугад распахнул стенной шкафчик. Моталин молча наблюдал за ним, вертя на пальце связку ключей. Тугой шипящий звук, стремительно нарастая, донесся снаружи, словно что-то огромное надували за окном, – и тут же обильно зашелестело, залепетало, забрякало по карнизу: покосившись на улицу, Кирилл увидел живую белесую пелену ливня.

Вардан перехватил его взгляд:

– Пойдем-пойдем, я на машине.

Я, кажется, даже знаю, на какой, подумал Кирилл вяло.

– Куда – пойдем? – безнадежно осведомился он, заливая кипятком кофейный порошок.

– Поговорим.

– О чем?

– Ну а что ты хотел про меня знать? Вот и спросишь.

– Я думал, со мной уже поговорили… – Кирилл, держа кружку одной рукой, другой потрогал покробившийся пластырь на скуле. Обернулся на фотовспышку за окном.

– Это не я, – хмыкнул Моталин. – Это Пердуни, я думаю, ребята. «ПТУРС» – помнишь? Придурки редкие. И про них давно уже слухи ходят; вроде сливы даже какие-то были – так что они сейчас нервные…

Снаружи тяжело ударило, обвалилось, гулко пророкотал камнепад. Заголосила автомобильная сигнализация. Кирилл вытащил крекер из разодранной упаковки на столе, с отвращением захрустел. Успел я ей все-таки вчера вдуть или нет?.. Ни хера не помню… Если меня сейчас в натуре шлепнут – обидно будет так и не узнать.

Только он поставил кружку, Вардан кивнул в сторону коридора и двинулся туда сам. По квартире он ходил в обуви. В легких светлых мокасинах. С черепом, полным поролона, не представляя, что думать и к чему готовиться, Кирилл поплелся следом.

На лестничной площадке мокрый шум с улицы, плеск, дробный перестук звучали более громко и гулко: Кирилл поежился в предчувствии нырка наружу. «Генерал» грохнул за собой железной дверью, сноровисто запер ее на оба замка.

В тесной, изрисованной маркером кабинке лифта они стояли лицом к лицу на расстоянии метра; Вардан не улыбался, но вид его показался Кириллу ироническим. Представляя свою похмельную репу со стороны, он чувствовал себя полным ужопищем. Язык неотвязно липнул к флюсу. «А мы ее йемали, йемали, йемали…» – меланхолически напевал про себя Кирилл, понимая, что с большой вероятностью выдает желаемое за действительное.

Когда из сырых потемок «предбанника» они вывалились на бетонное крыльцо, оказалось, что ливень перестал так же резко, как начался, – только какая-то мелочь досыпалась сверху, морща разлегшиеся на дырявом асфальте лужи. Моталин двинулся между них, выдергивая из кармана ключи. Кирилл сразу сообразил, к какой именно из расставленных вдоль бордюра вымытых машин он направляется, – еще до того, как та приветственно вякнула сигнализацией: старое спортивное купе, явно американское и явно годов семидесятых, темно-красное, с двумя продольными широкими белыми полосами на длинном капоте и куцой поджарой корме. В «генерал-лейтенанте», судя по всему, буянил тот самый inner child, к которому в свое время любили апеллировать западные рекламщики. Трехцветный пропуск под мокрой до полупрозрачности лобовухой смотрелся странно.

– «Камаро», – прочистив горло, вслух прочитал Кирилл написанное возле переднего колеса, под косой решеткой. – «Шевроле», что ли?

Перешагнув выведенную под порог толстую хромированную трубу, он сунулся вслед за Моталиным в красно-черный кожаный салон. Чуть не раздавил мобильник, лежавший на правом сиденье (наверное, предельно крутой – но Кирилл в гаджетах разбирался так же, как любил это слово). Он отдал телефон хозяину, захлопнул дверцу, заставив несколько капель криво соскользнуть по стеклу.

– Семьдесят девятый год, второе поколение, – гордо похлопал «генерал» по узкой баранке. – Доработанный, конечно. Двигатель увеличен до шести литров, новые поршни, распредвал злой, карбюратор… Эм-си-ди про, – подмигнув, он шевельнул блестящий «ушастый» замок справа на красной рулевой колонке, и мотор ожил с бодрым рыком. – Четыреста тридцать «лошадок» в итоге получилось! Ну, трансмиссию поменяли на пятиступенчатую «механику» – а то штатная при таком движке накрылась бы на раз…

Кирилл понимающе кивал на все эти подробности, звучащие для него полной белибердой. Заерзали по лобовому щетки. Прервавшись на полуслове, выкрутившись на сиденье, Моталин осторожно сдал назад.

– А где «Макларен»? – хмуро осведомился Кирилл. – Райзман обратно забрал?

«ГРУшник» посмотрел на него, прищурился. Хмыкнул с задержкой, опять отворачиваясь к дороге:

– Ты на самом деле поосторожнее с этими базами…

Да, подумал Кирилл, каков вопрос, таков ответ. «Шевроле», переваливаясь на колдобинах, прошлепала по воде, свернула к выезду со двора. В проеме между домов уже светилось голубое небо.

– …С базами этими можно славно облажаться, – Вардан вывернул на улицу и газанул с утробным ревом. Задние колеса по-киношному взвизгнули на мокром, Кирилла вежливо вмяло в ковшеобразное сиденье. – Расскажу тебе одну историю из нашей спецслужбистской жизни. Пришли раз чекисты к одному олигарху: мы, значит, будем теперь твоя крыша. А чтоб он уяснил до конца, с кем имеет дело, и не сомневался, что все им про него известно, кидают на стол красивым жестом распечаточку его вчерашних телефонных переговоров…

Кирилл по примеру Моталина приспустил со своей стороны стекло – ворвавшийся ветер разворошил волосы.

– И вот берет нефтяной миллиардер дрожащими руками эту бумажку и читает, охреневая, диалог на ту тему, что картошечка чтой-то в последнее время больно подорожала на базаре, как теперь сводить концы-то с концами… Кышь, гумза! – рявкнул Вардан на «карисму», мешавшую ему перестроиться (даром что он пытался это сделать в нарушение всех правил).

Вообще «генерал» вел себя на дороге согласно звания, вполне по-хамски – но при этом не без небрежной лихости мастера: вылетал на встречку, проскакивал под желтый, выжимал, где посвободней, за сотню; между его беззаботной неуставной физиономией, то и дело обращавшейся к Кириллу, и конечностями, коротко, уверенно толкавшими педали, руль, гнутый рычаг коробки передач, не существовало, казалось, никакой связи.

– …Понял, почему они так форшманулись? У них в базе значился адрес, по которому мужик был прописан еще с советских времен, когда ходил в бедных мэнээсах. Коммуналка какая-то. Где он реально не жил уже лет двадцать. Ну, они подключились к телефону и записали разговор тамошних пенсионеров…

Они повернули, солнце ударило в глаза, мокрый асфальт вспыхнул. Моталин опустил со лба на нос темные очки. «Камаро», шипя, неслась по слепящему пламени. Машины впереди, поднимающие облака водяной пыли, были окружены вихревым сиянием.

– Чего там? – осведомился «генерал», видя, что Кирилл оглядывается.

– Почему-то не вижу «Гелендвагена» с охраной…

– К своим женщинам я с охраной не езжу…

Его прервала глухо прозвучавшая трель мобильника. «Генерал» протянул руку, распахнул бардачок. Цапнул оттуда пластинку айфона, мазнул пальцем и, внезапно самодовольно осклабившись, приложил к уху:

– Извини, Василь, – промямлил он голосом, обескураживающе непохожим на тот, каким говорил с Кириллом – жирно-развалистым, генеральским, – корягу парил… Ы-гы-гы! А то: законфетил по самые вишенки в сахаре!.. Да больше бери: пять палок, как с куста!.. А-га-га…

Кирилл нагнулся к оставшемуся открытым бардачку. Вопросительно оглянулся на Вардана. Тот, косясь на него, ухмыльнулся краем рта и, кажется, подмигнул под своими очками. Отвернулся к дороге:

– …Да, Василь, так че я. Что Гмыря закрыли, ты, естественно, в курсе…

Кирилл неуверенно достал большой роскошный никелированный пистолет. Довольно увесистый, эдак в килограмм. Повертел его в руках, прочел мелкую витиеватую гравировку на затворной раме: «В. И. Моталину от главкомата Железнодорожных войск».

– …Там конкретная нефтянка, на самом верху всё, нас не касается. Но официально ж ему нефтянку никто не предъявит – так что вспомнили про его парфюмерный бизнес. Пришлось вместе с ним принимать этого Моткина, с которым они вроде совладельцы «Элита»; ну, ты понимаешь. Да, «Элит-люкс», это ж Моткина сеть. С Гмырем-то разрулят – но парфюмщику зря, что ли, пайку казенную выделили? И вообще, люди работали… Короче, под это дело сеть у Моткина отожмут. Бизнес хороший, и ты не забывай, что это еще торговые площади в самых престижных местах, в собственности и в долгосрочной аренде. Все вместе на ярд потянет. Может, и больше. А? Да нет, да ты че, там все конкретно будет; ты че, не знаешь, как это делается? Приходят к его поставщикам, лучше всего, если баба какая-нибудь, жестко кошмарят, и те пишут, что ихние фирмы на самом деле – «мартышки», а на их собственные паспорта зарегистрированы потому, что паспорта, оказывается, у них украли. Это все техника, менты уже роют базу полным ходом… Короче. К адвокату Моткина скоро придут серьезные люди и предложат, чтоб он продал свой бизнес, ну, лимона за полтора. Или на десять лет за забор (по-моему, у него на чирик статья). Что-то мне подсказывает, что он согласится. Ну, ты меня понял. Я думаю, Фиме это должно быть интересно: парфюм – это же его тема… Да… Серьезным людям? Ну, конечно, серьезным – серьезные деньги. А ты думал! Но это они пусть сами обсуждают. Мне? Ну, договоримся. А то!.. Да, жду. И пусть Фима имеет в виду, что желающие уже в очередь строятся. Ага, давай… Ты только смотри не шмальни, dog of war, – обратился он, отключаясь, к Кириллу, по-прежнему тупо разглядывающему пистик. – Знаешь хоть, че эт’ такое?

– Че? – поднял тот голову.

– «Беретта» девяносто вторая, че… Как у Бонда.

Перемахнули речку – видимо, Яузу, – слева мелькнул железнодорожный мост; под эту железку они и нырнули на широкой развязке. «Бакунинская» – успел разглядеть Кирилл табличку на одном из панельных домов вдоль улицы.

– …А при чем тут Железнодорожные войска?

– Да какая те разница! – рассердился Вардан. – Какие там войска… Главное, чтоб был наградной ствол! Если ты вип, то у тя наградной ствол. Если у тя наградной ствол, ты вип. И по хер, боевой ты офицер или, не знаю, сенатор от Мухосранской области… – Идя в хвосте какой-то «авдюхи» и вынужденно сбросив скорость, он нетерпеливо ударил по сигналу. – Паша-Мерседес раздавал по шесть сотен наградных ПМ и ПСМ в год, а в день оглашения указа о его отставке наградной оружейный фонд раздаривали даже машинисткам секретариата Минобороны… – Вардан отобрал, наконец, пистолет у Кирилла, небрежно забросил в бардачок и резко захлопнул крышку. – При Путине Миронов, спикер, получал именные стволы трижды. У Вали Юмашева и Абрамовича – именные «Вальтеры», у пензенского, по-моему, губернатора – вообще комиссарский «Маузер К-96». Атлангериева – ну, чечена, авторитета из «лазанских», большого друга ФСБ, которого в начале года затолкали в «Кайенн» у ресторана на Пятницкой, и с концами: не слыхал?.. – короче, его похитили вместе с наградным двенадцатизарядным, который ему лично Патрушев вручал (когда на Лубянке еще рулил, понятно)… Короче, после Совка огнестрела раздарили столько, что випам очередной ПСМ уже давно неинтересно получать. Теперь мода пошла на холодное оружие. Даже Минюст и МЧС захотели парадные и наградные кортики себе завести. Пришли чиновники в Музей Вооруженных сил, стали смотреть советские, дореволюционные георгиевские – не, не покатило. Никакого золота, скромненько – не гламурно! Зато понравилось оружие Третьего Рейха – с орлами, с дубовыми ветвями!.. Слушай, – спросил внезапно, – не знаешь, как тут с кабаками?

Кирилл огляделся. Перпендикулярная многорядка впереди смахивала на Третье кольцо.

– Понятия не имею, – пожал он плечами, – не был тут никогда… А вот, по-моему, кабаки… – ткнул рукой налево, где на другом берегу широкой Бакунинской стыковались несколько помпезного вида ресторанов.

– Жрать не хочешь? – осведомился Вардан, ложась с визгом шин в чудовищно незаконный разворот. – А я пожру…

Кирилл, у которого от серии виражей и экстремального торможения опасно бултыхалось в похмельном нутре, молча нашарил ручку. Лужи сверкали солнцем. Сонное тепло бабьего лета связывало движения, как мед.

– Это в каком смысле? – подивился Кирилл вывеске ближайшего заведения: «Ресторан вавилонской кухни». – Шумерской, что ли? Ассирийской?..

– Между прочим, я ассириец, ты в курсе? – сказал Вардан, направляясь, тем не менее, к соседней едальне, итальянской. – Айсор…

– То есть?

– То и есть, – он шагнул на еще функционирующую открытую веранду. – В старом паспорте, в графе «национальность», так и было написано.

– Говоришь по-ассирийски?

– Какое там… Матушка покойная по-армянски говорила… – Айсор уселся с размаху за столик. – В Армении предки жили. Я сам там родился.

Ага, значит, ты все-таки Амаров. Хавшабович. Кирилл отлистал поданное меню на раздел «Алкогольные напитки». Пива мне, пива…

– И что, по чину тебе в таком бомжатнике сидеть? – картинно усомнился он при виде миддл-классовых цен.

– А ты хотел бы, чтоб я тебя в «Царскую охоту» отвез? Че ты все за щеку хватаешься?

– Флюс какой-то…

Хавшабыч уже ковырял большим пальцем телефонный тач-скрин:

– Ты где? Слышь, старый, надо срочно. Подъедь к нам, возьми у Иришки ключи от «хаммера» и мне его подгони. Я? – он глядел на улицу, держа айфон у уха. – Третье кольцо, угол с Бакунинской, тут кабак… Как он называется? – повернулся к Кириллу.

– «Viaggio Venezia», – прочитал тот на обложке меню.

Вардан повторил в телефон.

– Давай, жду, – отключился, набрал кого-то еще. – Чао, рыбуль. Да. Ага. Слышь, Ирюш, мне твой «хаммер» нужен. Я к тебе Радика послал, дашь ему ключики. Ну че хочешь возьми, ну, «РАВчик» возьми… Ага. Кто? Че?! Спецсубьект!.. Да я в рот таких спецсубъектов шатал! Он у меня на раз спецконтингентом станет! Если реально не понимает, урод, чье это бабло… Не бери в голову, рыбунь, я их всех, мудофилей, говном накормлю. Ну давай, поки. Чмоксики в плечико.

Кирилл посмотрел на него исподлобья:

– Я так понял, у тебя для утра и вечера разные тачки?

– Что я, нищий – на одних колесах целый день?..