Текст книги "Их именами названы корабли науки"

Автор книги: Алексей Трешников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

«СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС-2»

Конец сороковых годов для М. М. Сомова был связан с началом интенсивной экспедиционной деятельности. Он все меньше занимается ледовыми прогнозами и отходит от научно-оперативной работы по обслуживанию мореплавания в арктических морях. В январе 1946 года он был назначен на должность начальника отдела ледоведения, но в связи с интенсивной подготовкой к высокоширотной воздушной экспедиции подал заявление об освобождении от этой должности. Просьба была удовлетворена. В личном деле Сомова за 1949 год есть такая аттестация, составленная одним из его друзей – соратников по ледовым прогнозам: «К недостаткам М. М. Сомова отношу некоторое охлаждение к оперативной и к основной работе – разработке ледовых прогнозов».

Что же скажешь? Что было, то было. Но теперь, через много лет, можно сказать – не «охладей» Сомов к этому своего первому научному увлечению, он не стал бы вероятно, известным руководителем крупнейших полярных экспедиций в Арктику и Антарктику. А на смену ему в вопросах обеспечения навигации пришли другие способные люди. Его «лебединой песней» в арктических навигациях было участие в проводке каравана судов по трассе Северного морского пути летом 1949 года.

Весной 1950 года Сомова назначили начальником дрейфующей станции «Северный полюс-2». В тот год в Арктическом бассейне работала экспедиция «Север-5». Работали «прыгающие» отряды, оконтуривая хребет Ломоносова, выполняя на дрейфующих льдах комплекс разнообразных наблюдений. К более длительному дрейфу готовились две дрейфующие станции – «Северный полюс-2» и «Северный полюс-3». Начальниками этих станций были назначены Сомов и Трешников. Так сложились обстоятельства, что в 1950 году вошла в строй только станция «Северный полюс-2», а следующую станцию из-за разлома выбранной льдины было решено не создавать, она была организована лишь через четыре года.

1 апреля 1950 года к северу от Чукотского моря на льдину в точке 76°03 с. ш. и 166°30 з.д. полярные летчики доставили первую группу участников дрейфующей станции во главе с Сомовым. В группе были радист К. М. Курко, океанограф З. М. Гудкович, ледоисследователь И. Г. Петров.

Сомов увидел, что льдина, которую выбрали летчики, ровная, но относительно тонкая, к тому же окружена более мощными торосистыми полями; недавно здесь было разводье. Строить лагерь на тонкой льдине опасно, решил Сомов.

За грядой торосов, примерно в километре от посадочной полосы, находилось поле многолетнего льда. Петров и Сомов ручным буром пробурили льдину в нескольких местах. Толщина колебалась от 3 до 3,5 метра. Льдина была бугристой. Видно было, что прошлым летом она подвергалась интенсивному таянию: между буграми были ровные участки – промерзшие снежницы.

В первый же день в центре будущего лагеря установили палатку, в ней смонтировали радиостанцию, подняли антенну, и позывные новой станции появились в эфире. На льдину летели самолеты с грузом. Летчикам нужны были сведения о погоде. В тот же день, 1 апреля, станция начала передавать метеосводки.

День, когда в эфир уходит первая метеосводка, обычно считается «днем рождения» станции. Станция «Северный полюс-2» вступила в строй. Отныне «папанинскую» станцию, дрейфовавшую в 1937-38 году, вместо «Северный полюс» стали называть «Северный полюс-1», или, сокращенно, «СП-1».

Следующими рейсами самолетов прибыли на станцию остальные участники экспедиции: аэрометеорологи К. И. Чуканин, В. Г. Канаки, В. Е. Благодаров, П. Ф. Зайчиков, геофизики-магнитологи М. Я. Рубинчик, М. М. Погребников, второй радист Г. Е. Щетинин, механик М. С. Комаров, гидролог А. И. Дмитриев, ледоисследователь Г. Н. Яковлев, кинооператор Е. П. Яцун.

Доставка грузов с посадочной полосы в лагерь была нелегким делом – все приходилось перевозить на санках. Была весна, полярный день, температура воздуха колебалась от 20 до 40 °C мороза. В таких условиях собирали палатки, устанавливали приборы. А гора грузов у посадочной полосы с каждым рейсом самолета все увеличивалась. Одним из рейсов летчики доставили на льдину 10 ездовых собак. «ПСИ-10» – окрестили собачью упряжку неунывающие исследователи. Теперь перевозка грузов пошла быстрее. В самый разгар работ по созданию станции налетела пурга, началась подвижка льдов, между аэродромом и лагерем, всего лишь в 50 метрах от него, появилась трещина. Пришлось снова переезжать – подальше от опасного соседства.

В. Ю. Визе на берегу бухты Тикси.

Ученые – полярные исследователи. Слева направо: Вс. А. Березкин, В. Ю. Визе, К. А. Радвиллович, В. Г. Богоров.

Н. Н. Зубов в 1955 году.

Н. Н. Зубов (слева) на борту л/п «Садко»

Н. Н. Зубов в последний год жизни.

М. М. Сомов на СП-2 (1951 год).

M. M. Сомов в Первой антарктической экспедиции (1956 год).

Во время перелета Москва– Антарктида – Москва (1963-64 год).

Слева направо: Л. Ф Трешников (начальник экспедиции), М. М. Сомов, Н. А. Корнилов.

М. М. Сомов на даче в Комарово.

У Сомова заболел зуб. Врача в составе станции не было. На одном из самолетов он слетал на мыс Шмидта, там ему быстро вырвали зуб. В первых числах мая доставка грузов на «СП-2» была закончена. Улетел последний самолет. На берег отправили упряжку собак. Вскоре закончила свои работы экспедиция «Север-5». Исследователи остались одни в Арктическом бассейне на долгие месяцы. Океанологи измеряли глубины дна океана по пути дрейфа льдины, течения, температуру воды на разных глубинах, специальными сетками собирали мелкие организмы из разных слоев водной толщи. Сомов работал у гидрологической лунки, а потом в гидрохимической лаборатории определял соленость морской воды в собранных пробах. Эта работа требовала особой тщательности. Сомов недаром проходил стажировку в гидрохимической лаборатории Арктического института. Лабораторию он оборудовал на столе в жилой палатке. Прежде чем приступить к анализу проб, он прогревал палатку газовой плиткой. Часами Михаил Михайлович сидел у лабораторного стола, пока не завершал анализа всех проб очередной океанографической станции. Качество анализов, выполненных Сомовым на дрейфующей льдине, специалистами впоследствии было признано отличным.

Михаил Михайлович вместе со всеми участвовал в оборудовании лагеря, вкладывая и в это дело изобретательность и весь свой опыт, активно обсуждал со специалистами методы и результаты наблюдений.

С самого начала дрейфа Сомов вместе с механиком Комаровым решили создать вблизи лагеря взлетно-посадочную полосу путем искусственного регулирования таяния поверхности льдины.

До середины июня погода стояла сухая, круглые сутки светло. Лучи незаходящего солнца делали свое дело. Хотя значительная часть солнечной радиации и отражается от белой поверхности, некоторая доля ее все же поглощается снегом и льдом. С юга стал поступать теплый, прогретый воздух. И вот началось бурное таяние. Сначала образовались снежницы, которые превращались в озера, между озерами потекли ручьи. Льдину буквально затопило. Приходилось бурить скважины и талую воду спускать под лед.

На выбранном участке Сомов с Комаровым расстилали на буграх черные полотнища, которые интенсивно поглощали солнечное тепло и ускоряли таяние льда. Понижения между буграми после спуска талой воды под лед они засыпали снегом и обломками льда, задерживая тем самым таяние. Эта работа требовала большого физического напряжения, и в ней участвовали все члены станции в промежутках между наблюдениями. В результате к осени на взлетно-посадочной полосе поверхность льда была выровнена, остальная же часть льдины стала холмистой. Летом досаждали частые дожди, мокрый снег и туманы, температура над тающим льдом держалась около нуля.

Летом полярники несколько раз видели птиц: сюда, за сотни километров от берега и кромки льдов, прилетали пуночки, чайки и даже утки. В разводьях часто появлялись нерпы. Навешали лагерь белые медведи..

В истории станции было немало критических моментов. Однажды случился пожар.

– В один из редких солнечных дней мы работали на взлетной полосе, – рассказывал потом Сомов. – В лагере остался дежурный. Вдруг кто-то закричал: «Пожар!» Мы увидели, что палатка радистов объята пламенем. Дежурный пытался тушить огонь водой, черпая ее ведром из снежницы. Но безуспешно. В палатке взорвался бачок с бензином. От жары взорвались винтовочные патроны. Когда мы прибежали, палатка и радиостанция сгорели. В первые минуты нам казалось, что теперь все кончено. Связи с внешним миром у нас нет. Искать без радиопеленга нашу станцию с самолета все равно что песчинку в пустыне. Никто не узнает, что с нами случилось. Но опытный радист Курко, механик Комаров и аэролог Канаки из запасных деталей и остатков прежней рации за несколько дней собрали новую. Связь была восстановлена.

Работа станции «СП-2» планировалась на полгода – до осени 1950 года. Но, учитывая важность дальнейших наблюдений, было решено продлить дрейф еще на полгода – до весны 1951 года. Когда запросили участников, кто желает остаться в дрейфе на зиму, то остаться пожелали все. Однако, чтобы станция могла нормально функционировать дальше, на льдину нужне было завезти еще около двадцати тонн продовольствие и дополнительного оборудования. В то время еще не было опыта полетов и тем более посадок на дрейфующие льды в зимнее время. Полярные летчики взялись выполнить эту операцию. Руководителем полетов был назначен Герой Советского Союза М. В. Водопьянов. То, что на льдине была создана взлетно-посадочная полоса, сыграло не последнюю роль при решении вопроса о продлении дрейфа. Полоса эта, выровненная летом путем искусственного регулирования таяния, осенью, когда наступили морозы, по предложению Сомова, была залита водой. Сомов и Комаров соорудили для этот цели оригинальный насос.

Автор этих очерков, в то время заместитель директора Арктического института, вылетел на «СП-2», чтобы на месте обсудить с Сомовым и сотрудниками станции зимнюю программу научных наблюдений.

Как только было получено сообщение с «СП-2» о том, что залитая водой взлетно-посадочная полоса замерзла, с мыса Шмидта 25 октября вылетели два самолета под командованием Б. С. Осипова и М. А. Титлова. На самолете Осипова летели Водопьянов, я и В. Г. Волович. Волович направлялся на дрейфующую льдину в качестве врача и повара. Фюзеляж самолета был заполнен бочками с бензином и разным снаряжением для станции. С дрейфующей станции радист каждые полчаса получал сводки погоды. Все шло благополучно. Примерно на половине пути из кабины летчиков вышел Осипов и протянул мне записку. Я прочел: «Через взлетную полосу прошла трещина шириной полтора метра, разделив ее на две почти равные части. Сомов». Я передал записку Водопьянову. Он прочитал и спросил Осипова:

– Что будем делать, командир?

– До трещины около семисот метров. Я сейчас разговаривал с Титловым, он предлагает лететь дальше, – ответил Осипов. – Для посадки длины ВПП хватает, а взлетать будем без груза. Сомов сообщает, что они будут забивать трещину льдом и снегом. Если подвижка прекратится, то трещина замерзнет.

– Тогда летим дальше, – резюмировал Водопьянов.

Наконец под нами лагерь. Мы прильнули к иллюминаторам. Серые сумерки. Черные круглые палатки-промелькнули под крылом самолета, а в стороне мы увидели огни и стелющиеся от огней шлейфы дыма – это через каждые 100 метров взлетно-посадочной полосы горят керосиновые факелы. Сначала садится самолет Титлова. Наш самолет делает несколько кругов, ожидая своей очереди. Но вот и мы идем па посадку. Легкий удар – и самолет, грохоча лыжами по неровностям, катится по льду. Сели благополучно. Выпрыгиваю на лед, здороваюсь со встречающими. До трещины несколько метров. Мороз около 30 °C. Над трещиной парит морозный туман. Быстро разгружаемся, летчики торопятся взлететь, пока не остыли моторы. Самолет Титлова благополучно оторвался от укороченной полосы, резко набрал высоту и, покачав крыльями, ушел на юг.

Я оставался на дрейфующей станции до конца полетов. Убедившись, что взлет первой машины прошел нормально, мы с Сомовым, спокойно беседуя, пошли в лагерь. В это время второй самолет вырулил почти вплотную к трещине, развернулся. Мы остановились и стали смотреть. Взревели моторы, и самолет тронулся, набирая скорость. Самолет бежит, впереди торосы. Мы затаили дыхание и сжали кулаки от волнения. Казалось, вот-вот самолет врежется в гряду торосов. В последний миг он подпрыгнул и поднялся над торосами. Но пилот слишком круто поднял нос машины. На мгновение она будто повисла в воздухе. Затем резко накренилась на левое крыло. Крыло задело за вершину тороса, и самолет рухнул на льдину, подняв тучи снега. Все стихло. Мы застыли в оцепенении, а потом побежали по глубокому рыхлому снегу, карабкаясь по грядам торосов, к месту падения самолета. Члены экипажа уже бродили вокруг разбитой машины. Самолет лежал на брюхе с отломанным крылом, один мотор оторвался и валялся в нескольких метрах в снегу.

– Все живы! – отметили мы с облегчением.

Осипов поцарапал лицо о приборную доску в момент падения самолета. Водопьянов прижимал ко лбу окровавленный носовой платок, он ударился лбом об острый угол какой-то стойки. У полярного ветерана прибавилась еще одна отметина к многочисленным шрамам, полученным в молодые годы при авиационных катастрофах, когда он прокладывал новые воздушные трассы. Второй механик получил более серьезное ранение. Остальные отделались ушибами.

Радист станции немедленно сообщил о случившемся Титлову, он снова посадил свой самолет на льдину, взял на борт экипаж разбитого самолета, благополучно взлетел и через несколько часов сообщил о нормальной посадке на берегу.

Кроме двух самолетов Ли-2, для завоза грузов на льдину был выделен тяжелый четырехмоторный самолет на лыжах под командованием В. Н. Задкова. Он прилетел на другой день, но сесть на короткую полосу, конечно, не рискнул. Было решено в опытном порядке сбрасывать грузы на льдину без парашютов. Однако этот опыт оказался неудачным – ящики разбивались при ударе об лед, мороженые пельмени, подобно шрапнели, разлетались и уходили в снег, цинковый ящик с папиросами не разбился и папиросные коробки внешне казались целыми, но от удара каждая папироса оказалась лопнувшей. Баллон с газом смялся, лопнул, и из него со свистом вышел газ. Поэтому Сомов и я возразили против дальнейшего сброса. 30 октября возобновилась подвижка льдов. К счастью, льдины сошлись вплотную, на месте трещины образовалась гряда торосов. Ее срубили, залили водой, и на восстановленную самой природой и людьми полосу стали принимать самолеты, в том числе тяжелый четырехмоторный.

Я прожил на льдине несколько дней, детально осмотрел лагерь, обсудил с участниками дрейфа программу дальнейших наблюдений. Пришлось исключить из программы аэрологические наблюдения, так как дли выпуска радиозондов нужно было завозить много материалов. Аэрологи были отправлены в Ленинград. Улетел и кинооператор Яиун. На льдине осталось 11 человек.

Лагерь выглядел по-зимнему. Пурги намели сугробы у препятствий. Вокруг жилых палаток из снежных кирпичей были возведены стенки, с таким расчетом, чтобы между стенкой и палаткой образовалась воздушная прослойка. У входа в палатки соорудили снежные тамбуры. Все это помогало сохранить тепло.

Первые дни на льдине я чувствовал себя неуютно, холодно. Мне казалось удивительным, что постоянные обитатели дрейфующей станции бегают по лагерю в одних свитерах и легких курточках. Но через несколько дней привык и я к этим необычным условиям, даже стал находить красоту и очарование в окружающей природе. В середине дня наступали лишь призрачные белые сумерки. Солнце здесь не поднималось над горизонтом. В ясные темные ночи в бездонном небе сверкали звезды, изморозь покрывала сверкающей бахромой антенны, мачты, многочисленные оттяжки.

– Красиво! – сказал я как-то Сомову.

– Эта красота нам обходится дорого, – ответил он с иронией. – Недавно на оттяжках радиомачты осело столько инея, что они порвались, а мачта сломалась.

У меня было какое-то тревожное состояние. Я чувствовал, что остающихся на зимовку ждут еще большие трудности. Я вот побуду здесь и вернусь к огням большого города, в тепло и уют, а они останутся здесь, в темноте полярной ночи. Усугублялось мое настроение тем обстоятельством, что я скрывал от Сомова несчастье, случившееся в его отсутствие дома, – умер его отец Михаил Павлович. Хотя они уже много лет жили в разных городах, но я знал, как нежно любит Михаил Михайлович своего отца. Перед отлетом на льдину я обсуждал с женой Сомова, Серафимой Григорьевной, говорить или не говорить ему о смерти отца. Мы условились, чтобы я решил этот вопрос на месте, когда прилечу на льдину. Серафима Григорьевна дала мне два письма: в одном письме сообщалось о том, что в семье все благополучно, в другом – о смерти отца. Когда я прилетел, то увидел, что у Сомова слишком много забот и переживаний, а предстоят еще большие испытания. И я вручил ему «благополучное» письмо, а второе письмо, в нераспечатанном виде, увез с собой и вернул жене.

Михаил Михайлович как-то спросил меня:

– А как там мой старик?

Я соврал:

– Старик держится молодцом, прибаливает иногда, но что же сделаешь – возраст есть возраст.

– Боюсь, что я уже не застану его в живых, – с грустью сказал Сомов.

Думаю, что я поступил правильно. Сомов впоследствии никогда не упрекнул меня в том, что я скрыл от него правду.

5 ноября 1950 года последним самолетом я с грустью и тревогой покинул дрейфующую станцию. Читая в дальнейшем ежедневные донесения с дрейфующей станции «Северный полюс-2», я за скупыми словами радиограмм представлял себе трудную и опасную жизнь на льдине.

Ноябрь, декабрь и январь протекли относительно спокойно. Но вот 4 февраля 1951 года через лагерь прошли две трещины. Одна из них разорвала палатку ледоисследователеи, прошла вблизи палатки магнитологов, через астрономический снежный павильон, а вторая– отрезала от лагеря океанографические палатки и палатку радиста. При расхождении льдины были порваны оттяжки мачт ветродвигателя и радиомачт. Ветродвигатель при ударе о лед разбился, радиомачты упали. Связь с Большой землей на несколько часов прервалась. Но вскоре со станции поступило оптимистическое сообщение: «Радиомачты подняты, научные наблюдения ведутся нормально».

После некоторого затишья, через неделю, стихия, точно собравшись с силами, ринулась в новую атаку – начались небывалые еще подвижки льдов и льдину разломало.

Вот как описывал впоследствии это событие Сомов в своем отчете:

«В ночь на 13 февраля шум торошения усилился, особенно к востоку от лагеря. Участились толчки. Трещины в лагере, к этому времени замерзшие, вновь взломались и разошлись. В 22 часа по московскому времени был отмечен особенна сильный толчок, раздался грохот, и примерно в 100 метрах к юго-востоку от лагеря возник вал торосов. Он рос буквально на глазах, ломались и выжимались льдины толщиной в 3 метра.

После того как вал достиг высоты 6–7 метров, торошение в этом месте прекратилось, но вслед за раздавшимся оглушительным треском поле, сжатое до предела, лопнуло в новом месте. Разлом произошел параллельно первому валу, но ближе к станции. Вдоль линии разлома на ровном до этого участке со скрежетом начали громоздиться друг на друга выдавливаемые снизу огромные ледяные глыбы. Новый вал также стал приближаться к лагерю. Достигнув предельной высоты, он остановился, и тогда впереди него образовался еще один, третий вал, оказавшийся уже совсем близко – в 40 метрах от кают-компании».

Кают-компания станции располагалась в фюзеляже самолета, перевезенного с места аварии в лагерь.

Сжатие прекратилось. Лагерь почти вплотную окружали торосы и трещины. Жизненно необходимое имущество перенесли па соседний, наиболее крупный обломок льдины. 18 февраля вал торосов снова ожил. Наступая на лагерь, он остановился вплотную у кают-компании. Пришлось перебраться на более безопасную льдину. Люди поселились в двух палатках. Еще осенью на станцию была доставлена автомашина ГАЗ-67. Прорубив проходы в грядах торосов, с помощью автомашины перебазировались на другую льдину. Разрушенные палатки оставили в старом лагере. К счастью, стало уже светло, а затем наступил полярный день. В новом лагере быстро восстановили все виды наблюдений. При хорошей видимости Сомов и Комаров вдали от лагеря выбрали взлетно-посадочную полосу для лыжных самолетов.

В начале апреля приняли первый самолет. Началась эвакуация дрейфующей станции. 11 апреля 1951 года последним покинул льдину М. М. Сомов. Триста семьдесят шесть дней работала станция «Северный полюс-2». За это время она прошла извилистый путь общей протяженностью 2600 километров, хотя по прямой расстояние между начальной и конечной точками дрейфа составило 635 километров.

Дрейфующая станция «Северный полюс-2» была следующим важным этапом в систематическом исследовании высоких широт Арктики.

За мужество и героизм, проявленные на станции «Северный полюс-2», в 1952 году Михаилу Михайловичу Сомову было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, а его товарищи по дрейфу были награждены орденами.