Текст книги "Козьма Прутков"

Автор книги: Алексей Смирнов

Такие публичные оскорбления в адрес поэта и дворянина, человека обостренного чувства чести, могли бы послужить достаточным поводом для дуэли. Но дуэль не входила в планы Фаддея Венедиктовича. Он собирался жить долго, и это ему удалось. Родившись на десять лет раньше Пушкина, Булгарин пережил Александра Сергеевича на двадцать два года, а его фамилия до сих пор воспринимается как символ фарисейской «благонамеренности».

О Борисе Михайловиче Федорове известно меньше. Журналист, издатель, автор исторического романа «Князь Курбский» и массы детских стихотворений, он «прославился» своей «благонамеренностью» в том же смысле слова, что и Булгарин. Как литератор он был для Пушкина, по всей вероятности, утомительно скучен. Поэт обратился к нему единственный раз и в минимально возможной форме – с двустишием:

 
Пожалуй, Федоров, ко мне не приходи;
Не усыпляй меня – иль после не буди.
 

А деятельность Федорова-критика, причастного к Третьему отделению, вызвала острую эпиграмму С. А. Соболевского:

 
Федорова Борьки
Мадригалы горьки,
Эпиграммы сладки,
А доносы гадки.
 

Отчетливая неприязнь создателей Козьмы Пруткова к двум вышеупомянутым лицам (Булгарину и Федорову) очевидна. Предположительно прутковскими считаются опубликованные в журнале «Искра» за 1861 год две пародии на Федорова – детского поэта.

ДЕТСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ (Подражание Борису Федорову)

I Праздник Васеньки

 
Дни праздника настали [112]112
  Курсив в этом и следующем стихотворениях мой. – А. С.


[Закрыть],
Давно он Васей ждан,
И Васеньке рубль дали
На шар и барабан [113]113
  Сии 4 стиха, равно как и 4 начальных стиха второго стихотворения украдены нами у г. Федорова, потому что там прекрасно выражено именно то, что нам надобно было выразить.


[Закрыть].
Опекуна он ручку
За то облобызал,
А опекун-то штучку
Для праздника сыграл:
В тот день, как Васе дал он
На шар и барабан,
Из средств его украл он
На целый шарабан.
 

II Серафимочка

 
Столик милого дитяти
Весь игрушками покрыт.
На скамейке, у кровати
Серафимочка стоит.
Серафимочка любезна!
Так и в жизни муж иной
Целый век свой бесполезно
Занят кукольной игрой.
 

¹⁹ …взгляды г. Бланка…  – Козьма Прутков разделял взгляды на крестьянскую реформу публициста Григория Борисовича Бланка (1811–1889), называя их «справедливыми»: Бланк был категорическим противником освобождения крестьян.

²⁰ Может быть, это мне удастся, а может быть, и нет.  – Козьма Петрович, подобно большинству авторов, непременно хотел видеть свои произведения в печати. Естественная потребность – ибо лишь опубликованный опус создает ощущение завершенности труда. Козьму Пруткова, как мало кому известного директора Пробирной Палатки, снедала честолюбивая жажда славы великого поэта. Оттого он и сетовал: «Неизвестность… моих… литературных трудов… не дает мне покоя». Он мечтал быть опубликованным полностью, сразу же после первой публикации в «Современнике» начав хлопоты по изданию «Полного собрания сочинений» и неоднократно напоминая, что в его портфелях бережно хранится множество творений, еще не увидевших свет. И действительно, в последнем из знаменитых сафьянных портфелей автора за нумерами и с печатною золоченою надписью «Сборник неоконченного (d’inacheve №)» были якобы обнаружены неведомые ранее сочинения разных жанров, предположительно принадлежащие перу Козьмы Пруткова, а именно:

– 175 новых афоризмов;

– 46 неопубликованных стихотворений;

– 7 басен;

– 2 эпиграммы;

– 2 поэтических перевода с германского и гишпанского;

– «Азбука для детей Косьмы Пруткова с прибавлениями, прежде исключенными цензурой»;

– «Поминальный пикник по случаю кончины Фаддея Козьмича Пруткова» (сына) – стихотворное дополнение к «Военным афоризмам»

и, наконец:

– «Венок Пленире» – первый в истории русской поэзии венок сонетов.

Лишь малая часть нашей «находки» опубликована в периодике: афоризмы [114]114
  Смирнов А. Е.Прутковиада // Новый мир. 2001. № 9. С. 120–134. Смирнов А. Е.Прутковиада // Семинар. М., 2006. С. 209–216.


[Закрыть]и подборка стихотворений [115]115
  Смирнов А. Е.Прутковиада // Кольцо «А». 2002. № 22. С. 313.


[Закрыть]. А полностью «находка» впервые представлена в отдельном издании [116]116
  Смирнов А. Е.Прутковиада. Новые досуги. СПб., 2010.


[Закрыть].

²¹…ирокезцами… — Всеобъемлющая эрудиция поэта и мыслителя распространилась и на этнографию. Ирокезцы,или правильнее ирокезы —индейские племена Северной Америки со звучными прозваниями: сенека, кайюга, онондага, онеида, могавки, тускарора…

²²…с одним из губернаторов…  – Возможно, с Александром Михайловичем Жемчужниковым – гражданским губернатором Вильны. К А. М. Жемчужникову как к своему опекуну Прутков мог входить без спроса в любое время.

²³Мафусаилов век – символ долголетия. Один из библейских патриархов, дед Ноя, Мафусаил прожил дольше всех людей, а именно 969 лет. Еврейское предание гласит, что умер он в год потопа. Мировой рекорд долгожительства, установленный Мафусаилом, до сих пор, к счастью, не смог побить ни один «превосходительный сановник и почетный гражданин».

²⁴Несессер – эквивалент чичиковской дорожной шкатулки с разнообразными «щепетильными» принадлежностями, всякой галантереей.

²⁵Бельведер — от итальянского belvedere – прекрасный вид. По Далю: «Светлица, светелка, теремок над домом, вышка над кровлей, башенка», то есть именно то, откуда открывается «прекрасный вид».

²⁶…в «Современнике».  – Журнал «Современник» основан А. С. Пушкиным в 1836 году. Именно в «Современнике» состоялся литературный дебют Пруткова.

Жизнеописание Козьмы Пруткова, составленное его опекунами

²⁷Он родился 11 апреля 1803 г. — Обратим внимание на расхождение дат рождения Козьмы. Сам Козьма Петрович считал, что появился на свет 11 апреля 1801 года, тогда как опекуны настаивают на 11 апреля 1803 года. Кто прав? Вопрос по сей день остается открытым. Так, в 2011 году, согласно Пруткову, ему исполнилось бы 210 лет, а если довериться опекунам – всего 208. Такое расхождение дает нам счастливую возможность отмечать каждый юбилей Козьмы Петровича дважды: «по Пруткову» и «по опекунам».

²⁸…в ночь с 10 на 11 апреля 1823 г…он увидел перед собой голого бригадного генерала… —Исторический сон Козьмы; сон, перевернувший всю его жизнь, заставивший сменить военную карьеру на гражданскую. Во сне генерал возвел Козьму на вершину высокой и остроконечной горыи развернул перед ним драгоценные ткани, прикидывая некоторые из них к его продрогшему телу.Пародийная перекличка с Евангелием очевидна:

«…берет Его (Иисуса. – А.С.) диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их,

И говорит Ему: все это дам тебе, если падши поклонишься мне.

Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана; ибо написано: „Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи“» [117]117
  Мф.:4; 8–10.


[Закрыть].

У опекунов искушению подвергается Козьма, а в роли искусителя выступает бригадный генерал.

Интересно, что видение Пруткову голого генерала, за которым легко угадывается дьявольский соблазн военной карьерой, дополнится у Толстого почти сорок лет спустя видением генерала одетого: при мундире и густых эполетах. Об этом Толстой сообщит в письме из Красного Рога цензору Н. Ф. Крузе:

«Любезнейший Николай Федорович!

<…>

Как не верить в так называемое сверхъестественное, когда не далее как на прошлой неделе был такой необыкновенный случай в наших краях, что, рассказывая Вам его, я боюсь, что Вы меня почтете лжецом? А именно: Орловской губернии, Трубчевского уезда в деревне Вшивой Горке пойман был управляющим помещика Новососкина, из мещан Артемием Никифоровым – дикий генерал, в полной форме, в ботфортах и с знаком XXV-летней беспорочной службы. Он совсем отвык говорить, а только очень внятно командовал, и перед поимкой его крестьяне, выезжавшие в лес за дровами, замечали уже несколько дней сряду, что он на заре выходил на небольшую поляну токовать по случаю весны, причем распускал фалды мундира в виде павлиньего хвоста и, повертываясь направо и налево, что-то такое пел, но крестьяне не могут сказать, чт о именно, а различили только слова: „Славься, славься!“ [118]118
  «Славься, славься, наш русский царь» – первые слова гимна из оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя», либретто барона Е. Ф. Розена.


[Закрыть]Один бессрочно отпускной, выезжавший также за дровами, утверждает, что генерал пел не славься, славься! а просто разные пехотные сигналы. Полагают, что он зиму провел под корнем сосны, где найдены его испражнения, и думают, что он питался сосаньем ботфорт. Как бы то ни было, исправник Трубчевского уезда препроводил его при рапорте в город Орел. Какого он вероисповеданья – не могли дознаться. Один случай при его поимке возродил даже сомнения по поводу его пола; а именно: когда его схватили, он снес яйцо величиною с обыкновенное гусиное, но с крапинами темно-кирпичного цвета. Яйцо в присутствии понятых положено под индейку, но еще не известно, что из него выйдет» [119]119
  Толстой А. К.Собрание сочинений: В 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 126–127.


[Закрыть].

²⁹…в период подготовления реформ прошлого царствования…  – Поскольку материалы к жизнеописанию Козьмы Пруткова окончены 13 января 1884 года, в правление Александра III, то под «прошлым царствованием» имеется в виду царствование Александра II, а под «реформами» – освобождение крестьян, введение земства, судебные преобразования.

³⁰Он снова стал писать проекты, но уже стеснительного направления…  – Один из них дошел до нас. Это проект «О введении единомыслия в России». Подробнее см. девятую главу настоящего издания.

³¹«Досуги Козьмы Пруткова». — Ясно, почему сочинение названо «Досугами…». Будучи директором Пробирной Палатки, Прутков имел удовольствие творить лишь во внерабочее время – на досуге. При этом он предпочитал отдавать сочинительству одну творческую ночь в год: с 10 на 11 апреля, отмечая очередную годовщину своего «судьбоносного» сна, а заодно и делая себе подарок ко дню рождения.

³²… «все человеческое мне чуждо».  – Характеризуя своего подопечного, мемуарист словно подчеркивает, что как личность возвышенная Козьма Прутков прямо противоположен приземленности известного немецкого экономиста и философа Карла Маркса, ответившего на вопрос анкеты ровно наоборот: «Ничто человеческое мне не чуждо».

³³…он бессознательно и против своего желания забавлял… – Ключевые слова. Бессознательно —то есть непреднамеренно.По нашему наблюдению, непреднамеренность – центральный момент всякого творчества. Опираясь только на разум, сделать открытие невозможно. Разум стеснен рамками известного, тогда как открытие – преодоление этих рамок. Ангажированность, заданность, априорность в лучшем случае приводят лишь к экстраполяции известного. Новое качество при этом не рождается. Художник же открывает то, что неведомо сознанию. Открытие там, где пасует привычная логика, куда знание еще не заглянуло. «Идея, положенная в основу образа Козьмы Пруткова, в том, что он бессознательный пародист. Он исправно подражает, но получается пародия, которую сам автор, однако, принимает всерьез» [120]120
  Бухштаб Б. Я.Вступительная статья // Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова. Л., 1949. С. XXX.


[Закрыть]. Против своего желания забавлял —тоже верно. Директор не обязан никого забавлять. Скорей наоборот: он внушает почтение подчиненным, а те могут его и позабавить. Но директор-юморист – такой, как Козьма Петрович, – забавляет всех сам, если не на службе, то «на досуге». Причем забавляет против своей воли, ведь он себя юмористом вовсе не числит: он – не пародист, но подражатель! Копируя достойные образцы, он, по его собственному соображению, являет собой гениального поэта и мыслителя, а совсем не какого-то «юмориста», как бы не понимая, что гений открывается как раз в исключительной оригинальности, а не в подражательстве.

³⁴Он был горд собою и счастлив…  – Гордость собою вызвана у Козьмы необычайно высокой самооценкой – под стать уже известной нам самооценке Николая 1 (которого он, вероятно, и копирует), причем эту комичную завышенность сам Прутков не чувствует. Он постоянно пребывает в эйфории от самого себя, лишь иногда и ненадолго впадая в меланхолию. Прутков, несомненно, счастливый человек. Его карьерный рост, его директорство, его многодетность (видимо, не слишком для него обременительная), наконец, его литературные досуги дают ему ощущение полноты жизни, своей успешности в ней – а все это слагаемые радости бытия. Пребывая на директорском посту, он может щекотать самолюбие сознанием своего поэтического дара; а сочиняя, быть уверенным в нерушимости собственного благополучия и капитальности восемнадцатикомнатной генеральской квартиры в центре Петербурга. Здоровая мажорность его духа поддерживает в нем счастливый тонус. В противоположность Чацкому, испытавшему горе от ума,Прутков переживает счастье от глупости.Между тем его глупость, —а попечители настаивают на ней, – порой преображается в нечто проницательное и весьма разумное. Прутков как бы выходит из образа или, точнее, непроизвольно расширяет границы образа, отведенного ему опекунами, и в этом он оказывается «умнее» их. Непроизвольно и самовольно, как положено полнокровному персонажу, освободившемуся от контроля тех, кто его создал, он способен не только «ломиться в открытые двери», но и проникать за дверцы потайные.

³⁵Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. <…>…в уменьшенной копии с портрета… поэтические лучи, к сожалению, едва заметны.  – По поводу портрета Козьмы Пруткова разгорелась целая дискуссия. Исследователь П. Н. Берков признается: «Установить, на кого намекает этот „портрет“, очень трудно. Некоторое сходство имеет он с головой Петра I на „медном всаднике“, раб. Марии Калло, ученицы Фальконета, изготовившего совместно с ней этот памятник». Высказанное здесь предположение совпадает с мнением акад. А. С. Орлова и Ю. Н. Тынянова. С другой стороны, существует предположение, что портрет составлен из отдельных деталей лиц, участвовавших в создании Пруткова [121]121
  Козьма Прутков. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1933. С. 597.


[Закрыть]. Возможно и третье мнение: почему бы портрет Пруткова не мог быть плодом воображения художников? Эту тайну нам не разрешить, а потому перейдем к сиянию музыкального инструмента на портрете. Вероятно, неудовлетворенность лучением рисованной лиры побудила Козьму Петровича сочинить стихи, ей посвященные, – дабы словом усилить свет идущих от нее поэтических лучей. Упомянутые строфы (прежде неизвестные) помещены нами, как предположительно принадлежащие Пруткову, в «Новых досугах», а здесь они звучат в качестве лирического комментария.

ЛИРА

 
Бывают лиры много больше арфы.
Оне громадны. Но, – увы-увы, —
На них играют маленькие Марфы,
Их трогают малюсенькие Львы.
 
 
Ах, эти коготки!.. Какие муки
Им дергать струны, коль на ухо слон
Поющим наступил, и что за звуки,
Фальшивя, раздражают небосклон!..
 
 
А я владею лирой-невеличкой,
Но эхом умножённый во сто крат, —
Как ты перстами струны не попичкай, —
Грохочет в небе доблестный раскат!
 
 
Не надо делать из меня кумира,
И так ведь сразу видно по лицу,
Что эта, – в общем махонькая, – лира
Принадлежит великому певцу! [122]122
  Смирнов А. Е.Прутковиада. Новые досуги. СПб., 2010.


[Закрыть]
 

³⁶Он современник Клейнмихеля, у которого усердие все превозмогало.  – Петр Андреевич Клейнмихель (1793–1869) – один из образчиков николаевского режима. Его выдвинул Аракчеев как своего адъютанта, а потом начальника штаба военных поселений. Граф Клейнмихель пользовался полным доверием и расположением императора Николая I. Петр Андреевич был великий строитель, номенклатурный начальник. Что строить – ему было все равно, потому что строил, естественно, не он. Он руководил. А руководство – особая, универсальная статья. Клейнмихель возглавил перестройку Зимнего дворца после пожара (1838), и Феникс воскрес из пепла «с замечательной быстротой». Именно по этому поводу в честь Клейнмихеля была выбита золотая медаль с надписью: «Усердие все превозмогает». Сей – чисто прутковский – афоризм украсил графский герб как девиз всей его жизни. Петр Андреевич строил Николаевский мост через Неву, здание нового Эрмитажа, связавшую две столицы Николаевскую железную дорогу – первую в России. Деятельность Клейнмихеля отличали результативность и быстрота, но при этом он не считался ни с какими жертвами и губил людей без счета – вспомните хотя бы «Железную дорогу» Н. А. Некрасова. Главное для него было выслужиться перед царем, а называлось это – усердием по службе, преданностью делу. Однако нельзя сказать, что, выказывая такую распорядительность, граф служил царю верой и правдой. Строитель неутомимо обворовывал казну, являясь достойным продолжателем поколений российских казнокрадов и являя пример для подражания потомкам. К его липким «лапкам» приклеивались такие деньги, что искушение превозмогало рассудок. Самое первое, что сделал Александр II, вступив на престол, – уволил Клейнмихеля со всех занимаемых должностей, оставив его лишь членом Государственного совета, где тот ничего уже не решал и доступа к «нецелевым» тратам не имел.

³⁷Кажется, Кукольник раз сказал…  – Еще один любопытнейший реликт эпохи – поэт и драматург Нестор Васильевич Кукольник. Забавно уже само сочетание летописного имени Нестор с фамилией, звучащей как профессия имитатора жизни: Кукольник. Напыщенность, деланность и ходульность его сочинений имела громадный успех у публики, которая часто путает «котурны» с романтической возвышенностью, искусственность с искусством, избитые истины с непритязательной простотой. Но профессионалов Кукольник провести не мог. Они отзывались о нем весьма прохладно. Пушкин ставил его ниже низкого. Это, однако, ничуть не мешало Нестору Васильевичу пребывать в счастливом упоении самим собой, без обиняков представляясь родоначальником школы русских романтиков. В искусстве (литература, живопись, музыка) он признавал лишь «гениальную триаду»: Кукольник, Брюллов, Глинка, служа лакомой добычей для Пруткова. Не у Нестора ли Васильевича позаимствовал Козьма убеждение в собственном величии и возможность публично рекомендовать гением себя самого? Впрочем, Кукольник на литературе не замыкался. Главное для него было не призвание, а востребованность властью. Ради этого он готов был переквалифицироваться в кого угодно – хоть в акушеры! Сильное доказательство не подлинности литературного дара, а лишь имитационной искусности.

³⁸А что Прутков многим симпатичен – это потому, что он добродушен и честен. — Таковые качества Козьма Петрович унаследовал от своих опекунов, а еще мог «унаследовать» и от одного из предшественников – графа Дмитрия Ивановича Хвостова. Без всяких на то оснований свято веруя в свою лирическую звезду, Хвостов, как мы помним по первой главе, отличался радушием, гостеприимством, прямотой. Этим же симпатичен нам и Прутков. Юмор его прозрачен. Он ничего не таит в душе. А если изображает скрытность, то делает это так чистосердечно, что снова вызывает улыбку. Представляя себя человеком сугубо казенным, строгим начальником, он остается потешным, домашним, уютным. Вообще с Прутковым произошла замечательная вещь, которая случается только с очень своеобразными натурами. Он – шире того забавного персонажа, каким задумали его попечители, а порой, повторим, он совсем освобождается от их власти и живет собственной жизнью вопреки им: создает виртуозно исполненные пародии, проницательные афоризмы. Подопечный выходит из-под контроля опекунов, начинает действовать сам, а это уже аргумент в пользу жизненности художественного образа.

³⁹…усомнился бы в нравственности приемов Каткова.  – Порядочность Козьмы Петровича проявляется, между прочим, в том, что он не меняет свои убеждения по воле ветра или в силу собственных душевных метаний. Пусть он консерватор, пусть ретроград, пусть «порядочность» сторонника крепостного права – качество сомнительное, но он, по крайней мере, не флюгер и не фигляр! Признание необходимости реформ дается ему тяжело; он погружается в глубокую меланхолию всякий раз, когда жизнь требует от него принятия новых веяний. Однако нравственное чувство в нем живо, потому он и вправе сомневаться в приемах Михаила Никифоровича Каткова (1818–1887) – популярнейшего публициста, влиявшего на реальную политику России. Изменчивость взглядов Каткова была феноменальной – то он проповедовал централизацию, то децентрализацию; то защищал суд присяжных, то отвергал его; то отстаивал университетский устав, то осуждал; то склонял правительство к союзу с Германией против Франции, то наоборот, ратовал за союз с Францией против Германии… Он на все имел свою точку зрения – и регулярно ее менял. По мнению знавших его людей, если бы принимать во внимание все его советы, то пришлось бы непрерывно вводить новые законы, а следом учреждать законы, прямо противоположные только что принятым.

Алексей Жемчужников сказал о Каткове так:

К ПОРТРЕТУ МИХАИЛА НИКИФОРОВИЧА КАТКОВА [123]123
  Жемчужников А. М.Избранные произведения. М.; Л., 1963. С. 96.


[Закрыть]

(Сочинено в день его тезоименитства)

 
Вот клуба Английского идол,
Патриотический атлет, —
Но клуб ему народность придал,
Которой у обоих нет.
 
 
По мне – с искусством сей писатель
За государство поднял шум,
По клубу – он законодатель
Народных чувств и русских дум;
 
 
Клуб ставит в честь сему Ликургу [124]124
  Легендарный спартанский законодатель IX–VIII веков до н. э.


[Закрыть],
Что все бранит он Петербург, —
Согласен: враг он Петербургу,
Зато он любит Макленбург [125]125
  Ирония автора: в то время Мекленбургское герцогство было самой отсталой частью Германии.


[Закрыть];
 
 
Мне скажет клуб, что у Каткова
К престолу горяча любовь, —
Но у остзейца у любого
Пылает преданностью кровь;
 
 
А если скажут: он глубоко
Чтит православия завет, —
С ним согласится лишь высоко —
Преосвященный Филарет [126]126
  Митрополит Московский (1783–1867).


[Закрыть].
 

Клейнмихель, Кукольник, Катков…

Вот на ком оттачивался юмористический талант Козьмы Пруткова.

Чемпион по казнокрадству, верноподданный самохвал, воплощенный флюгер…

Вот что так остро чувствовал Козьма; что возмущало его опекунов, изливавших свое неприятие не напрямую, а через творения добродушного, глупого, честного и потешного пересмешника.

⁴⁰…мы все это чуяли…  – В какие времена происходило человеческое и творческое становление опекунов, мы себе представляем. Во времена сугубо охранительные, когда форма господствовала над содержанием, а последнее практически не менялось. Во времена казенные и казарменные. Во времена культа императора и все превозмогавшего усердия подданных. Ясно, что официально это толковалось вполне фарисейски. Охранительность и застой именовались спокойствием и порядком. Казенщина и казарменность – ответственностью и бдительностью. Культ императора – данью уважения великому человеку. А подобострастное усердие – жаждой работы на благо Отечества и государя. Но чем настойчивей имперская риторика пыталась убедить разум, тем активнее не принимала ее душа: «…мы все это чуяли». Протест прутковских создателей против умолчания, односторонности, фальши официоза, протест против этого «чуемого» воплотился в образе директора Пробирной Палатки.