Текст книги "Взыскание погибших"

Автор книги: Алексей Солоницын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава двенадцатая
Яблоня и яблоки

16 июля года. День

– Посмотри, как наливаются яблоки. Здесь Сибирь, а яблоки родятся не хуже, чем в центре России.

– Почему говорят, что это Сибирь?

– Ну да, правильно, это Урал. Но раньше, когда Татищев по велению Петра Великого основал здесь город и началась добыча золота, отсюда и до самого океана все Сибирью называлось.

– А яблочки как называются?

– Это осенние полосатые. Они будут розовые, наливные.

– Нам их уже не попробовать.

Государь быстро взглянул на сына.

– Все в воле Божией, Алеша. Давай я подниму тебя на руки. Еще пройдемся.

– Нет, постоим. Они все время на нас смотрят. Неужели думают, что мы убежим?

– Убежать отсюда невозможно. Они просто плохо воспитаны.

– Если будут убивать, лишь бы не мучили.

– Сынок, Алеша. – Государь взял Алексея за руку и крепко сжал ее. – Страшна не сама смерть, а ее ожидание. Если постоянно думать об этом, очень просто сойти с ума.

– Но и не думать нельзя.

– Конечно. Но у нас есть оружие посильнее их пулеметов и бомб.

– Я знаю – молитва.

– Да, сынок. Разве ты не веришь в жизнь вечную?

– Верю. Но мне хочется, папа, – он посмотрел на отца и прижался к нему: – Мне хочется иногда… чтобы Ангел Господень, может, Архистратиг Михаил, с мечом… чтобы этих…

– Успокойся, Алеша. Всему свой час.

– А они специально набрали инородцев, да? Русские не смогли бы?

– Ты уже забыл Авдеева и Мошкина? Конечно, им удобнее управлять латышами или венграми. Но негодяев в какой хочешь стране можно отыскать.

– Я понимаю, они ведь были пленные. Они хотят отомстить.

– Давай не будем говорить о них… Вот, например, яблоко. Что ты можешь о нем рассказать? Какую историю?

– Историю?

– Ну да, историю, легенду какую-нибудь…

Алексей задумался, опустил голову.

– Как в райском саду! – подсказала Мария, подошедшая сзади вместе с Анастасией.

– Сам знаю! – Алеша резко обернулся, обиженно глядя на сестру.

Та засмеялась:

– Ладно, я буду змеем-искусителем! – она надула щеки, выставила вперед руки, согнув пальцы так, чтобы они были похожи на клешни.

– Не так, не так, – быстро сказала Настя. – Во– первых, змей соблазнил Еву. И соблазнил, не пугая, а льстиво, сладкими речами…

Государь невольно улыбнулся, глядя, как Анастасия, сделав умильные глазки, словно кошечка поднырнула к брату.

Настя умела изображать близких, знакомых, с большим удовольствием принимала участие в домашних спектаклях. У нее был несомненный актерский талант.

– Ты вместо змея кошку показала, – сказала Мария.

– Домой придем, я покажу, как змеи ползают, – быстро ответила Настя.

– Домой? – переспросил Алексей.

– Не придирайся к словам! – Анастасия поправила шляпку, улыбнулась брату.

– Не будем про змея, – примирительно сказала Мария. – Начали-то про яблоки?

– Вот именно! – Настя весело посмотрела на брата.

– Если ему про яблоки не вспоминается, пусть вспомнит про клубнику!

Тут засмеялась не только Настя, но и все, включая государя.

И Алеша не мог не улыбнуться, и глаза его повеселели.

В каждой семье есть истории, которые домочадцы вспоминают с особой радостью. Истории именно этой семьи. Здесь одно слово служит паролем, и сразу вспоминается, что же произошло.

Алеше было четыре годика, когда на одном из семейных обедов в Царском Селе он залез под стол и снял туфельку у молоденькой фрейлины, которая ему очень нравилась.

Фрейлина вздрогнула от неожиданности, испуг исказил ее милое личико.

– Что с вами? – спросила государыня.

– Ваше величество, – ответила фрейлина, – цесаревич Алексей изволил снять с меня туфельку.

– Ах, вот оно что! – как можно строже сказала государыня, увидев, что белокурая, вся в кудряшках, голова Алеши выглядывает из-за края стола. – Немедленно встаньте и верните туфельку!

– А никакой туфельки у меня нет! – сказал он.

– Покажите ваши руки! – сказала государыня, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

– Руки? Пожалуйста! – цесаревич вытащил из– под скатерти руки, и все услышали, как туфелька шлепнулась о паркет.

– Вот, поглядите! – и Алеша покрутил ладошками. – Ничего нет!

– Алексей, немедленно поднимите туфельку и сами наденьте ее на ногу фрейлине! – сказала государыня. – Вы все поняли?

– Конечно, – Алеша вздохнул, лицо его стало грустным.

Он оглядел стол, взял с тарелки клубничку, съел ее. Потом взял еще одну ягодку – крупную и сочную. Вдруг какая-то мысль мелькнула в его глазах, и они мгновенно оживились. Он быстро нырнул под стол.

Надев фрейлине туфельку, он вылез из-под стола, обежал его и встал у окна, чтобы хорошо видеть милое лицо фрейлины.

– Ну что, туфелька на месте? – спросила государыня.

– Да, ваше величество!

Вдруг она вскрикнула и резко встала, подняв ногу и сбрасывая с ноги туфельку. В испуге вскочили со стульев и те, кто сидел рядом. Встала и государыня.

– Что там такое? – грозно спросила она.

Дворцовый комендант Воейков, подняв туфельку, увидел в ней на внутренней стельке большое красное пятно.

Воейков был статный, грудь колесом, усы безукоризненно изгибались волной. Голос у него был громкий, командирский.

– Здесь, ваше величество, – сказал Воейков, разглядывая туфельку, – раздавленная клубника.

– Что?

– Клубника, ваше величество, – повторил Воейков.

В наступившей тишине раздался негромкий смех. Это не выдержал и первым засмеялся князь Василий Долгоруков. Он был честен, смел и бесконечно предан царю. В семье его звали Валя. Вслед за князем засмеялся и доктор Евгений Сергеевич Боткин – могучий, плечистый, такой же открытый, как и князь. Широкое, чистое лицо фрейлины Анны Вырубовой, дочери знаменитого композитора Танеева, озарилось веселой улыбкой, и она засмеялась звонко, заливисто. Даже государь, всегда сдерживающий себя, тоже тихонько засмеялся.

Но надо было в это время видеть лицо Алексея – выражение его то и дело менялось. Сначала было ожидание, потом, когда юная фрейлина вскочила, – испуг, затем ожидание наказания. Наконец, когда все уже смеялись и хохотали, – веселая улыбка.

– Графиня, отведите его, пожалуйста, в детскую, – сказала, обращаясь к Анастасии Гендриковой, государыня. – Вы, Алексей, наказаны и остаетесь сегодня без прогулки в саду. Извинитесь перед мадемуазель.

Графиня с выразительными темными глазами, строгая и добрая, подвела цесаревича к фрейлине.

– Простите меня, – сказал Алексей. – Но я хотел, чтобы всем весело было.

Мадемуазель как-то растерянно улыбнулась и пожала плечами.

– Ну все, идем! – графиня Анастасия увела цесаревича…

Долговязый охранник, тот, который играл в карты, когда государь пришел за свечой, с насмешливой гримасой смотрел на царя и детей.

– Веселятся, – сказал он своему напарнику. – Можешь представить, над чем они смеются?

– Тебе-то какая разница? – лениво отозвался второй охранник.

У него было одутловатое лицо, мешки под глазами. Он страдал от болезни печени, разрушаемой алкоголем. Здесь, на Урале, служа вместе с русскими уголовниками, которые теперь стали революционерами, он приучился пить денатурат.

Говорили охранники по-немецки.

– Пусть повеселятся – недолго осталось.

– Тебе не кажется, что они даже не догадываются? Или так легкомысленны?

– Тише. Ты забыл, что она немка?

– Да не слышат ничего. Видишь – опять хохочут, идиоты!

В это время дети вместе с государем подошли к Александре Феодоровне.

– Вам весело, – сказала она. – Ты, Настя, насмешила?

– Вспомнили Алешкину клубнику, – радостно отозвалась Мария. – Туфельку фрейлины. А теперь давайте вспомним Настины башмачки.

– А! Сколько можно об одном и том же! – Алексей поднял руку, в которой держал кусочек мяса, оставленный с обеда.

Спаниель Джой, любимый не только Алексеем, но и всей семьей, послушно встал на задние лапы и застыл, словно окаменел. У собачки была шелковистая светло-каштановая шерсть, мягкие длинные уши, свисающие почти до земли. Глаза карие, умные.

В них сейчас светились любовь к хозяину и ожидание награды.

– Молодец, Джой! – и Алексей отдал собаке мясо.

– А для Джерри ничего не припас?

Из-под рукава Настиной кофточки выглянула мордочка маленькой собачонки, с которой Настя почти никогда не расставалась. Глаза у Джерри были навыкате, блестящие, верхние зубки нависали над нижними, отчего казалось, что мопсик разозлен и сейчас кого-нибудь обязательно тяпнет. На самом деле Джерри была добрейшим существом, веселым и ласковым. Шерстка у нее была такая же шелковая, как у Джоя. Джерри тоже все любили, но особенно – государыня.

– Дай ее мне, – сказала Александра Феодоровна. – Я успела по ней соскучиться.

– Для нее у меня есть сухарик. – Алексей поднес на ладошке угощение.

Но Джерри, понюхав сухарик, отвернулась, да с таким чувством достоинства, что все невольно рассмеялись. Веселее всех – Анастасия, ласково шлепнувшая собачку по короткому хвостику.

Анастасия, взрослея, оставалась такой же веселой и озорной. История с ее туфельками, о которой не захотел вспоминать Алеша, была такова. Она играла в прятки с детьми Пьера Жильяра, швейцарского подданного, который учил царских детей французскому. Пьер Андреевич, как звали его в семье, учил французскому герцога Лейхтенбергского, который приходился дядей по матери государю Николаю Второму.

Рекомендованный царской семье, он, прекрасный человек и педагог, очень скоро стал своим в царской семье.

И вот, играя в прятки с детьми Пьера Андреевича, Настя спряталась за портьеру. Но башмачки ее были видны.

– Анастасия Николаевна, а мы вас видим, – сказала дочка Жильяра, Мари.

– Ну хорошо, я перепрячусь. Отвернитесь!

Настя снова спряталась.

– Анастасия Николаевна, а мы вас видим! – опять сказала Мари, потому что башмачки Насти по-прежнему выглядывали из-под портьеры.

В ответ – тишина.

Мари подошла к портьере и резко отдернула ее. Насти за портьерой не было, на полу стояли лишь башмачки. Пока Мари соображала, что же произошло, Настя вынырнула из-под стола, подбежала к двери и постучала по ней:

– Тук-тука, тук-тука! – и весело, заливисто рассмеялась.

Белые зубы ее сверкали, глаза сияли – как ловко она всех провела!

Смеялся и Пьер Андреевич, принимавший участие в игре. Из-под его прекрасных усов тоже сверкали белые зубы, карие глаза озорно светились. Он всей душой полюбил царскую семью и не оставил ее, когда после отречения государя почти все царедворцы разбежались, как крысы с тонущего корабля. Пьер Жильяр, как и учитель английского Сидней Гиббс, последовали за семьей в ссылку и оставили ее только в Тобольске, когда чекисты приказали им возвращаться в Петроград или идти на все четыре стороны.

– Вот и прогулка закончилась, – сказал Алексей.

Из-за своей неизлечимой болезни, гемофилии, он с годами становился все более печальным. Алеша уже не устраивал розыгрыши, потому что игры внезапно обрывались, пустяковый ушиб на много дней приковывал его к постели.

– Ну и что? Продолжим игру в доме. Маман, ведь мы можем здесь сыграть сцены, как в Царском? Пусть не будет костюмов, но мы придумаем, – сказала Настя.

– А у тебя есть что-то на примете?

– Я вот думала… «Жил-был у бабушки серенький козлик…»

– Что-о?

– Да, козлик! А сделать это, как в «Риголетто». Например, вступление поется, как песенка Герцога.

Настя подбоченилась, правую руку откинула в сторону, ножку отставила (ну просто первый тенор в роли Герцога!) и запела:

– Жил-был у бабушки серенький козлик…

Все так и покатились со смеху.

– Надо же! – государыня смеялась, вытирая слезы. – Маша, Оля, возьмите кресло. Пойдемте, а то наши церберы уже нервничают.

Тем же путем – мимо беседки, где была калитка, через двор, по лестнице на второй этаж – вернулись в свои комнаты.

Государь нес сына на руках. Усадил его в кресло.

– Или ты хочешь лечь?

– Нет, папа, посижу. Не хочется лежать. Если бы ты рассказал мне что-нибудь…

– Из истории?

– Нет, лучше из своей жизни.

– Но в ней нет ничего такого, – он улыбнулся сыну. – Может, ты сам скажешь мне, что хотел бы узнать? Наверное, о войне?

– Да, о войне.

Государь задумался.

Комната, в которой они размещались, была довольно просторной, так что кресло, стоящее у кровати, на которой спал цесаревич, находилось достаточно далеко от кровати государыни. Александра Феодоровна, положив под спину подушки, лежала, взяв в руки книгу, – ноги по-прежнему болели. Лучшим лекарством для нее всегда было чтение.

Она слышала разговор мужа и сына. Между ними не было никаких секретов, но есть обстоятельства, когда самые близкие люди не все могут сказать в присутствии третьего, который не лишний, но все же в данную минуту при подобном разговоре нежелателен.

Александра Феодоровна нашла выход из положения:

– Идите в гостиную, там сейчас лучше, чем здесь, не так душно.

– Право, Аликс…

– Идите. Алексея посади в мое кресло, он его любит.

– Спасибо, мама, – Алексей обнял отца за шею, и государь встал, обхватив сына…

Глава тринадцатая
«Во имя отца и сына…»

16 июля 1918 года. День

– Видишь ли, сынок, – начал государь, – не очень-то я умею объяснять, да и не люблю, если ты заметил. Я старался ставить вопросы так, чтобы собеседник сам нашел ответ. Если же возникало такое положение, что мои высокопоставленные подчиненные не находили ответа и не понимали меня, я молчал, давая им время найти правильное решение. Или хотя бы понять, что заставило меня поступить так, а не иначе. Я знаю, что часто мое молчание они принимают или за согласие, или за мою слабость, но все равно я вел себя именно так, потому что таким меня создал Господь Бог. Иначе вести себя я не могу и не умею. Это такие господа, как Родзянко или Пуришкевич, могут объяснить что угодно, оправдать то, что они еще вчера осуждали с таким же азартом. Я всегда помнил слова Спасителя: от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься. Поэтому не любил и не люблю говорунов, остряков, у которых все их дело заключается в пустопорожней болтовне.

Государь смотрел на сына серьезно, разговаривая с ним, как равный с равным. Так говорил с ним и его отец, когда выпадало время для серьезных бесед.

– Прости за длинное вступление, но мне хочется, чтобы ты знал: я не трусил в решающие моменты в годы моего правления империей. Двадцать три года… Если мне было страшно, я подавлял страх. Я понимал, что от моего решения зависит судьба России. Слишком велика была ответственность, чтобы позволить себе слабость. Никто не должен видеть государя слабым, да и не может правитель такой страны, как Россия, быть слабым!

Чтобы понять войну, надо знать, кто руководит войсками и какие перед собой ставит цели. Отец мне говорил: «Избегай войны, но держи в полной готовности войска». Еще он говорил, что у России только два надежных союзника – ее армия и флот. И это правда, потому что в моменты, когда надо было спасать Францию от полного разгрома, мы начинали наступление. Они же всегда медлили или вообще не помогали нам, и наши войска несли огромные потери. Им было все равно, в глубине души, конечно. Видишь ли, они лишь на словах считают нас европейцами, союзниками. На самом деле и Россия, и русские для них – люди второго сорта, дикие, отсталые. Кто-то из их острословов, Вольтер, кажется, сказал, что копни любого русского поглубже – и обязательно найдешь в нем татарина. Понимаешь, о чем я?

– Да, папа. Но ведь Пьер Андреевич, Сидней Иванович – совсем не такие.

– Конечно. Ты сказал: «Пьер Андреевич», «Сидней Иванович». То есть они стали по духу русскими, поняли и полюбили Россию и нашу семью. Ты, слава Богу, не читал тех газет, где маму твою называют немецкой шпионкой, подчеркивают без конца, что она немка, а не русская. Да и про меня писали много раз, что я никакой не русский царь, потому что мать у меня датчанка, а отец родился от немки, поэтому у меня ничего русского нет. Но они забыли, что все русские императоры Романовы – православные цари, что они венчаны на царство по закону Божьему, и управлять великой державой им всегда надлежало так, как Господь повелел в России. Поэтому мы были и есть русские цари, а императрица Александра Феодоровна в тысячу раз более русская, чем многие княгини и графини. Они кичатся своей русскостью, а на самом деле давно англичанки и француженки, потому что не понимают и не любят наш народ. В церковь ходят не потому, что душа зовет, а по обязанности, положение в обществе заставляет.

– Я слышал, сестры говорили, что они втайне и веры другой, и занимаются какими-то колдовскими делами.

– Да, это спириты. Развелось много тайных обществ. В них, к несчастью, входят и наши родственники.

– Но, папа, я не могу понять, – сказал Алексей с серьезностью, которая появилась в нем с марта прошлого года, после того, когда ему сказали, что его отец больше не император и что у России теперь уже никогда не будет императоров, – я не могу понять, почему они против России? Почему отрекся от престола и дядя Михаил? Мы будем такой страной, как Франция?

– Не знаю, сынок. Так, значит, Господу угодно, чтобы Россия претерпела страдания. Во искупление всех наших тяжких грехов.

Он замолчал, отвел глаза от сына. В углу гостиной, где они вели разговор, в деревянном вазоне росла пальма, опустившая ветви к полу – непременное украшение домов всех зажиточных обывателей. Над пальмой висела картина в тяжелой резной раме, пейзаж Шишкина. На переднем плане река, за ней лес, справа раскидистое дерево. Стены оклеены обоями, тоже самыми заурядными, с вазончиками, все это бледно-коричневого цвета. Мебель достаточно дорогая, наверное, дубовая, темно-коричневого цвета, как в домах у богатых купцов или промышленников.

Этот инженер Ипатьев недавно купил дом у промышленника, который уехал куда-то и, может быть, даже и мебель свою продал новому владельцу особняка.

Вся эта обстановка – начиная с люстр, кресел, покрытых бархатными накидками, массивных столов и высоких столиков с круглыми столешницами для цветов, – свидетельствовала о хозяевах как о людях, которые долгим и упорным трудом «вили гнездо», в строгом соответствии с представлениями о том, каким должен быть «порядочный» дом.

В гостиной, ближе к окну, стоял аквариум, довольно большой. Но ни воды, ни рыбок в нем не было. И всякий раз, когда на глаза государю попадался этот аквариум, он думал о том, что и его дом сейчас вот так же пуст. Но ни безвкусные обои, ни живопись, тут и там висевшая на стенах, ни пустой аквариум не раздражали государя. В доме было чисто, паркетный пол хоть и не натерт, но чист (за исключением тех комнат, в которых расположились наемники). В них-то, в их лицах, одежде, взглядах, было заключено как раз то, что государю надо было преодолеть, сохранив душу в том состоянии, когда можно думать и о Боге, и о России, и о своих близких.

– Конечно, Алеша, война – это целый ряд многих причин, обо всем не расскажешь, да и надо ли? – продолжил государь. – Ты теперь достаточно взрослый, чтобы самому во всем разобраться. Я лишь хочу сказать о некоторых понятиях, которые тебе самому нелегко уяснить… Тебе сейчас тринадцать. И мне было столько же, когда произошло событие, которое сильно изменило и мой характер, и мое отношение к людям. Я присутствовал при смерти моего дедушки, императора Александра Второго. Ты видел его портреты, но поверь, Алеша, твой прадед в жизни был другой, портреты не передают того, каким он был. Вот тетю твою, Елизавету Феодоровну, теперь игуменью, кто только ни пытался нарисовать, а никто не смог. Потому что есть непередаваемые черты души человека особого склада. Таким был и император Александр. Я восхищался им. И вот представь: он лежит с оторванными бомбой ногами, лицо белое, как мел. Он уже исповедовался и причастился, а теперь призвал всех нас, чтобы сказать последнее «прости». Можешь представить, какие боли он испытывал, как страдал! Но ведь ни слова о себе не сказал, стоны сдерживал, только просил простить его, если кому-то он причинил зло. Знаешь, Алеша, я, наверное, оттого и стал молчалив, что слишком много перестрадал и передумал после этого дня. Я ведь тоже был шалун и озорничать любил, как и ты, когда был маленький. А после первого марта совсем другим стал… Ну ладно, ведь начали мы о войне.

– Нет-нет, рассказывай, мне очень нужно все это от тебя услышать! Мне, конечно, многое рассказывали и учителя, и сестры. Да я и сам читал. Все эти убийцы, папа… Я не понимаю, почему? Почему обязательно надо убивать? Французы даже гильотину придумали. Зачем?

– Да, Алеша, и я думал об этом… На дедушку покушались шесть раз. А скольких прекрасных людей поубивали! Как раз тех, кто не жалел сил во славу России… Вот это, Алексей, и есть настоящая война.

– Но почему они нас так ненавидят? Мы тираны? Убийцы? Разве ты не за народ?

– Они думают, что без царя им будет лучше. Как будто не было Французской революции, гильотины, о которой ты вспомнил. Вожаки потом головы друг другу поотрубали. Но дело, сынок, даже не в этом. Вернее, совсем не в этом. Отрубленные головы – итог, следствие. А надо найти причину. Верно?

Алексей кивнул. Он любил отца и хотел во всем быть похожим на него. Отец никого не боится и победит любого врага. Алеша видел, как встречали отца в дни торжеств, когда вся страна праздновала трехсотлетие Дома Романовых. Или в тот день, когда была объявлена война Германии. Или когда прославляли преподобного Серафима Саровского. А как отец любит маму, детей… В Ливадии, когда на моторе поднялись высоко в горы, а потом шли пешком, на площадке одной горы устроили настоящий бастион. Бегали, играли в снежки. И Пьер Андреевич бегал, как мальчишка. И папа бегал и весело смеялся, когда Алеша угодил снежком ему в лицо.

А как папа умеет даже в самые тяжелые минуты не пасть духом, найти для всей семьи занятие, которое приободрит, отвлечет от невеселых дум! Например, после кори, которой все переболели в Царском, а Мария и Анастасия – еще и воспалением легких. Уже они были под стражей, и отец спокойно вел себя, даже когда солдаты закуривали при нем и не отдавали честь. Отец придумал заняться огородом. В саду устроили грядки, стали выращивать овощи.

Еще отец очень добр и прост и никогда не будет превозноситься даже перед самыми обыкновенными солдатами. В Тобольске он пилил с ними дрова, играл в шашки, расспрашивая их о жизни и беседуя, как равный с равными. И все они, сначала настроенные против него, как врага народа, кровавого убийцы, очень скоро смотрели на него с восторгом и любовью.

Чекисты вынуждены были менять караульщиков, потому что сами видели – царь и есть настоящий отец солдатам, всему народу.

Но папа совсем другой, когда разговаривает с подчиненными. И хотя он никогда не кричит, редко повышает голос, они не могут ослушаться его.

Так почему же им надо убить такого царя? Где они найдут человека лучше папа, который сможет управлять государством? В самом деле, в чем причина ненависти? Почему результат – отрубленные головы не только королей, императоров, но и самих революционеров?

– Я не знаю причину, папа. Я не знаю, как это можно жить без царя…

– … и без Бога, – добавил государь.

– А, вот оно что! – понял Алексей. – Они считают, что Бога нет, – этот Мошкин орал похабные частушки про попов, а они все хохотали…

– Да, сынок, в этом-то все и заключено. Если не веришь в Отца и Сына… можно оправдать любое убийство. Понимаешь?

– Причина войны против нас – это война против Бога?

– Против нашей веры. Если не будет Православия, не нужен ни царь, ни закон Божий. Тогда очень легко завоевать нашу страну. А она богата, огромна. Тогда они будут жить очень хорошо, потому что все наше отнимут и присвоят себе. Они говорят, что строят рай на земле для всех, а на самом деле строить будут его для себя. Потому что иначе не бывает. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. Таково общество. Все очень просто, верно?

– Да, я теперь знаю. То есть я и раньше… Но не очень-то ясно… представлял.

– Я рад, что помог тебе разобраться. В этом пункте и очень мудрые мужи спотыкаются. И лбы расшибают.

– Какие же они «мудрые»? – Алеша улыбнулся.

В это время в гостиную заглянул наемник.

– Вам надо идти в свою комнату, – сказал он по– немецки.

– Оставьте дверь открытой, – ответил государь. – Я сейчас закончу разговор с сыном.

– Поскорее. Герр комендант не разрешает долго находиться здесь.

Алексей не знал немецкого, но понял, о чем говорит белесый охранник.

– Ну вот, сегодня мы хорошо с тобой побеседовали, – сказал государь. – Я давно собирался поговорить на эту тему, да как-то не решался. Признаться, думал, что ты меня не поймешь.

– Потому что я маленький?

– Тринадцать лет – не такой уж большой возраст! – государь протянул руки к сыну. – Скажи, ты скучаешь по ослику Ваньке?

Ослика Ваню купили в цирке Чинизелли. Этот ослик на арену не выходил по солидности лет. Он ленился, не выполнял команды, лишь ловко выворачивал карманы дрессировщика в поисках сладостей. Еще он умел закрывать левый глаз, щурился и подмигивал, чем потешал публику. Особенно Ванька был хорош, когда ему надевали на голову цилиндр, и он потихоньку бежал по арене, кивая головой и подмигивая, как заправский ухажер за дамами.

Ослика Ваньку Алеша очень любил, мог подолгу играть с ним. И Ванька полюбил Алешу, позволял ему кататься на себе, не взбрыкивал, хотя матрос Деревенко постоянно был рядом и зорко следил за тем, чтобы ослик не сбросил цесаревича.

– Ванька, наверное, уже умер, – сказал Алеша. – Или его убили за ненадобностью. Скажи, папа, а в нашем дворце в Царском кто-нибудь сейчас живет?

– Не знаю, сынок. Я просил, чтобы нам разрешили жить в Ливадии, да вот видишь, где они нас прячут «для нашей безопасности».

Государь поднял сына на руки и направился в комнату, где они жили втроем.

– Папа, я еще хотел спросить, почему люди… которые кричали «ура», когда мы ехали мимо них… почему теперь они так переменились? Почему?

Государь усадил сына на постель. На круглом столике лежало Евангелие, и государь взял его.

– Все ответы здесь, – сказал он.

– А о чем ты спрашивал, Алеша? – спросила государыня.

– Почему они кричали нам «ура» и даже плакали от восторга, а теперь ненавидят? – Алексей посмотрел на мать скорбным, недетским взглядом.

– Дайте мне Евангелие. Я прочту то место, где Иисус стоит на судилище.

– Я помню, не надо. Люди кричали: «Распни Его!» Но почему? Он же столько чудес совершил. Накормил, напоил. Что им еще было надо?

– Чтобы Он умер и не мешал им творить зло, – ответил государь.