Текст книги "Взыскание погибших"

Автор книги: Алексей Солоницын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Глава шестнадцатая
Вторая тайна убийц

16 июля 1918 года. Ночь

Все подготовлено, глупо волноваться. Наоборот, надо радоваться, что все в полном порядке. Посты на местах, вызваны нужные люди, и они тоже на месте, в соседней комнате. Они понимают, что им предстоит сделать.

В том смысле, что надо стрелять в царя, царицу, их детей, слуг.

Вот и все.

Остального они не понимают.

И это хорошо.

Юровский одернул китель, поелозил в кресле, в котором сидел, ожидая Ермакова. «Ермаков должен прибыть на грузовике к десяти. Он еще раз разведал место, где надлежит уничтожить тела. Надо выставить двойную охрану. Первую – на подходе к урочищу Четырех Братьев, вторую – вокруг самого места уничтожения. Должно быть, помимо авто, телеги, конное и пешее сопровождение.

Ермаков все сделает.

Неважно, что он ублюдок. Важно, что он может спокойно убивать, стреляя в людей, как в тыквы. Он хороший для дела товарищ. Самое главное – надежный».

Юровский встал, прошелся по комнате. Это комендантская. Довольно-таки просторная, мебель неплохая.

Впрочем, это не имеет никакого значения, кроме одного.

Он, Юровский, находится здесь накануне великой миссии, которую понимают лишь избранные.

Он оказался в их числе.

Он – наконечник стрелы. Она вонзится в сердце царя.

«Так, без десяти десять. Посты уже трижды проверены. Что делать? Вот что – надо поесть». Он вынул из буфета с утра приготовленную для него поваром Харитоновым котлетку с огурчиками и картошечкой, посыпанной свежим зеленым луком. Одну котлетку он съел в обед, после вкуснейшего супа с грибами, а вторая оставлена на ужин. «Надо отдать должное этому повару. Еще бы, разве мог быть у царя плохой повар! Готовит, стервец, прекрасно.

Можно было бы сохранить ему жизнь, чтобы он готовил для них, чекистов, но свидетели не нужны.

Доктор Боткин тоже хорош в своем деле, но и он свидетель. И Анна Демидова, аппетитная горничная, тоже хороша».

Юровский разжег примус, поставил на него сковородку с котлеткой и картошечкой. Масло сливочное, его принесли монахини из монастыря. Вчера они, как обычно, принесли молоко и яйца в корзинке – другие продукты он запретил. Яйца с корзинкой он возьмет с собой. Монахиням сказал, чтобы больше не приходили. Яйцами он перекусит там. Молоко отдал им. Котлету съест сейчас. И все.

Дом закроется. Нет, освободится. И он освободится. И народ освободится. И не будет так называемого помазанника Божия. Да какой он помазанник? Тряпка. Слабак. Вот царица… Да, у нее стать. Осанка. Взгляд. Не то что у его жены Мони.

Ничего, эта надменная немецкая женушка будет лежать на крашенном желтой краской полу. И вся ее спесь улетучится, как дым, от выстрелов револьверов и наганов. А у него, Юровского, как коменданта «Дома особого назначения», есть еще и маузер. В крайнем случае, он пустит его в ход.

«Вкусная котлетка. Но почему же нет Ермакова?

Вот особенность русских – вечно опаздывать. Все же они свиньи. Поэтому основные помощники – интернационал. Австрийцы, венгры, латыши. Вот, он уже закончил ужинать, а этого балбеса с волосами, как пакля, все нет! Где он?

Нет, он не подведет. Но разболтанность при внешней принципиальной строгости… Да, свиньи, конечно. И умных людей у русских очень мало. Взять хоть царя. Ну был бы умный, разве бы не понял, что готовится? Разве бы не сумел уехать за границу, еще из Царского, до Тобольска, не говоря о Екатеринбурге? Нет, он дурак, дурак и еще раз дурак! И наивен, как и его сынок! Такие же глаза, такая же улыбка. Вырожденцы. Если бы они были нормальные, разве был бы сынок неизлечимо болен?»

Юровский снова сравнил своего сына с Алексеем. Его сын здоров, крепок. Прекрасно ест. И прекрасно спит. А этот? Сплошные стоны, оханья и аханья… Вот только… Да, это «вот только» и есть момент, о котором он часто думает. Глаза. Почему у него такие прекрасные глаза? Невозможно их описать, невозможно сказать о них так, чтобы определить их…

Глаза!

Они вроде бы такие, как у отца и матери, и в то же время совсем другие.

Что в них?

У его сына ясно, какие глаза. Посмотришь в них – и сразу видно: хочет добиться своего. А свое – такое простое, как дважды два. Поесть, погулять, не делать трудной работы – все перевалить на другого. Это правильно, но не до такой же степени!

Например, он дает сыну задание: отнеси к портному Мойше починить пальто, которое ему, видите ли, перестало нравиться. Так он не только не относит к Мойше свое пальто, а где-то его выбрасывает, а потом говорит, что у него пальто отняли.

Проводится расследование, выясняется, что пальто никто не отнимал, что он выбросил вещь в мусорный ящик. Пальто нашел дворник Шамиль. Определил, что пальто еще можно носить, а потом вспомнил, что это пальто носил сын уважаемого Ян– келя Хаимовича… Ох-ох. Со всеми надо быть начеку, а с собственным сыном – в особенности.

Десять, а Ермакова все нет!

Если позвонить в Уралсовет или в ЧК, они поднимут переполох. Отвечать придется ему. Ждать. Он вышел в соседнюю комнату, где сидели стрелки. Их называют «латыши». Но латышей-то среди них двое всего…

– Задержка, – сказал он Медведеву, начальнику охраны. – Сохранять спокойствие!

Медведев уже раздал всем револьверы. Лицо у него одутловатое, словно он только что проснулся. Наверное, с утра пил, а сейчас рад бы опохмелиться. Глаза маленькие, заплывшие, но смотрят зорко.

– Если не приедет…

– Видать, с дружками задержался. Ждем еще.

– Сколько? – спросил Медведев.

– Сколько потребуется.

Он оглядел наемников. Нет, они не нервничают. Просто ждут.

– Оружие проверено?

– Да о чем вы, Яков Михайлович? Команда – сами видите – все как на подбор!

«Подбор» действительно хорош.

Лица угрюмые, ничего не выражающие.

– Скоро, – сказал Юровский и вышел. По лестнице поднялся в свою «комендантскую».

Стоявший на посту австриец Рудольф – с длинной шеей, вытянутой вперед дынеобразной головой, с кадыком, похожим на птичий, – вопросительно посмотрел на него.

– Ждать, – шепотом сказал Юровский и показал, чтобы тот сел на свое место.

Прислушался. Тихо. Спят царственные особы. Ничего не понимают, идиоты! Впрочем… Вчера, когда он обходил посты и комнаты особняка, опять обратил внимание на царевича. Тот встал с постели (последнее время он лежал) и сидел у стола, в гостиной. Перед ним лежала раскрытая книга. Царевич был в гимнастерке, точно такой же, как у отца. Оторвался от книги. Юровский сел напротив царевича, в упор посмотрел на него.

– Как здоровье?

– Благодарю. Сегодня мне лучше.

– Можешь ходить?

– Нет. Опухоль на колене еще не прошла.

– Пройдет. Что читаешь?

– Вам интересно? – царевич улыбнулся так открыто, что Юровский растерялся.

– Да, интересно, – ответил он.

– Мама вчера читала нам притчу о зернах и плевелах. Ну вы, конечно, знаете?

Юровский кивнул, хотя не понял, о чем говорит Алексей. В школе при синагоге Евангелие если и упоминали, то всегда в отрицательном смысле. В Германии, где Янкель прожил год и принял лютеранство, христианская вера была для него лишь средством приспособления к новой среде. Идеи Маркса понравились ему гораздо больше других, но и они были тоже средством для достижения своей главной цели – стать тем человеком, который подчиняет себе других, а не тем, кого подчиняют.

– Тогда вы помните, что плевелы, которые засеял враг на поле сеятеля, сразу выдергивать нельзя – так хозяин сказал рабам. Надо ждать, когда созреет пшеница. И только потом собирают плевелы. Вот я и подумал: неужели нельзя иначе? Почему пшенице нельзя расти без сорняков?

Юровский понял, о чем говорит мальчик: речь шла о притче из Евангелия. Но в чем ее смысл, он забыл.

«Ладно, посмотрю потом», – подумал он, взял в руки Евангелие, полистал его и бросил на стол.

– Читаешь ерунду, – вслух сказал он, – и без этой книжонки ясно, что белое не бывает без черного. Читать тебе надо Маркса, и тогда все встанет на свои места.

Важно ступая, Юровский ушел в «комендантскую».

«Надо найти время и прочесть все же про эти плевелы и зерна, – думал Юровский, ожидая Ермакова. – Образование нам необходимо, не быть же такими, как Ермаков. Вот негодяй, опаздывает уже на полтора часа!»

И в этот момент раздался шум мотора – подъехал грузовик. Юровский резко встал и быстро спустился по лестнице вниз. Подтянул ремень, поправил фуражку. Встретил Ермакова в прихожей. Стоило только взглянуть на Петра Захаровича, как сразу стало ясно, что он принял на грудь.

– Ты что? – прошипел Юровский.

– Тихо! – Ермаков выставил руку вперед. – Думаешь, мне было легко? Дорога дрянь, вся разбита… И братва…

– Ты зачем нажрался?! Неужели не понимаешь, что нам доверено?

– Я не нажрался! – повысил голос Ермаков, и Юровский вынужден был закрыть ему рот ладонью.

– Тихо, понял меня? – и, увидев остановившийся взгляд угрюмого Ермакова, толкнул его в комнату, где ждала команда: – Стой там и жди моего приказа. Действуем по плану. Никулин, скажи шоферу, чтобы мотор не выключал.

Никулин, верткий помощник Юровского, бросился к выходу, на бегу поддерживая гранаты, висевшие на широком ремне.

– Петр, – Юровский вплотную приблизил лицо к Ермакову. – Ты можешь действовать?

– Еще как могу, – ответил Ермаков, выдохнув перегаром самогонки в лицо Юровскому.

– Хорошо! – Юровский с трудом сдержался, чтобы не сплюнуть.

Он нажал кнопку, и в гостиной, рядом с диваном, где был установлен пост, раздался звонок. Янкель пошел вверх по лестнице на второй этаж. За ним двинулись Ермаков, Никулин и Медведев.

– Петр, останься внизу. По моей команде выведешь из комнаты всех бойцов. Слушай внимательно: как только я начну читать решение Уралсовета, выходите и становитесь, как договорились. Понял?

Глаза Ермакова оставались все такими же мутными. Он кивнул.

– Приступаем! – и Юровский пошел по лестнице дальше.

В гостиной они встретили Боткина. Юровский подошел к нему:

– Скажите всем, что надо спуститься вниз, в безопасное помещение. Скоро начнется стрельба. Положение серьезное.

Евгений Сергеевич пристально смотрел на Юровского. «Стрельба? Наступают войска Колчака? Но почему не сказали раньше, когда укладывались спать?» – думал он.

Боткин постучал в дверь комнаты, где спали государь, государыня и Алексей.

– Да? – услышал он голос царя.

– Ваше величество, комендант приказал всем встать, одеться и спуститься вниз, в безопасную комнату. Начинается бой за город.

– Да-да! – отозвался царь. – Сейчас.

Проснулась государыня, проснулись дети.

Александра Феодоровна быстро оделась, прошла в комнату дочерей.

– Вот что, дети, – сказала она, – возможно, нас могут увезти куда-нибудь. Наденьте корсеты и лифы, в которых драгоценности.

– Хорошо, мама, – ответила Татьяна. – А из вещей ничего не брать?

– Пока ничего.

Она вернулась в свою комнату. Вспомнила, что крест с бриллиантовыми подвесками, подарок свекра, хотела отдать Татьяне. Но было уже поздно. Государь и Алексей уже собрались. Оба в военной форме – гимнастерках, брюках, сапогах.

В дверь постучал Юровский.

Государь взял сына на руки.

– Прошу следовать за мной, – сказал Юровский, когда дверь открылась.

По лестнице, ведущей во двор, первым шел Юровский, за ним государь с сыном на руках, государыня, великие княжны, горничная Анна, Боткин. Никулин и Медведев замыкали шествие.

Горничная Анна Демидова взяла с собой пуховую подушку – на всякий случай для государыни. Великие княжны были в длинных дорожных платьях, с рядом белых пуговиц на груди.

Во дворе, над дверью, ведущей в нижний этаж, горела лампочка. Юровский открыл эту дверь. В коридорчике к ним присоединились повар Иван Харитонов, камердинер Алексей Трупп.

Вошли в пустую комнату. Стены оклеены обоями в клеточку, серого цвета. Пол покрашен желтой масляной краской. Слева окно, зарешеченное. Наглухо закрытая дверь.

– Неужели нельзя принести хотя бы стулья? – спросила, осмотревшись, государыня.

– Можно, – ответил Юровский и кивнул Никулину: – Принеси!

Пока Никулин ходил за стульями, всех приведенных в комнату Юровский расставил вдоль стены: Боткина в правый угол, Харитонова и Труппа – в левый, впереди – царя, царицу и наследника, за ними – дочерей. Горничная Демидова оказалась рядом с Боткиным.

Принесли три стула. На них сели государь, наследник, государыня.

Юровский вынул из нагрудного кармана френча решение Уралсовета.

– Господа Романовы! Вот это – решение Уральского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Вы приговариваетесь к смертной казни через расстрел.

Наемники, уже вошедшие в дверь из соседней комнаты, стали в два ряда за спиной Юровского. Правая рука Юровского была в кармане, и едва он закончил читать, как выхватил револьвер.

Пуля разорвала сердце государя. Он упал, и в этот же момент загремели выстрелы убийц. Хмельным был не один Ермаков, поэтому пули летели не только в тех, кого убивали, но и в стены. Они попадали в деревянную заднюю стенку и в боковые кирпичные, отскакивали от них, летали по комнате, как живые.

Пули отскакивали и от корсетов княжон, где были спрятаны драгоценности, увязали в подушке Анны Демидовой, которой она закрывалась от выстрелов.

Убийцы, стоявшие в два ряда, мешали один другому, толкались, кричали что-то невнятное, с удивлением и ужасом видя, что пули летают по комнате, грозя и самим убийцам. От выстрелов в комнате сразу же скопился дым, смрадно запахло. Истошные крики Демидовой разрезали угарный воздух.

Кричала и Анастасия, которой пули пробили руки, плечи, живот, но не тронули сердце.

Кричал и израненный Алексей. Государь умер от первой пули. Сраженная, пала и государыня. Упал, умерев, доктор Боткин, привалившись к стене. Мертвы были лежавшие навзничь на полу Харитонов и Трупп. Убита была Ольга. Но Татьяна и Мария еще жили. Дым настолько плотно закрыл все пространство комнаты, что разъедал глаза убийц.

– Прекратить стрельбу! – крикнул Юровский.

Наемники опустили револьверы.

Юровский настежь открыл дверь. В наступившей тишине стало слышно, как работает мотор грузовика.

Дым понемногу рассеялся, Юровский увидел залитые кровью тела государя, государыни, княжон.

С удивлением и ненавистью он смотрел на царевича – тот стонал, скорчившись на стуле.

– Гляди, какой живучий! – и Юровский дважды в упор выстрелил в царевича.

Тело мальчика дернулось, он свалился со стула.

Перешагивая через трупы, Юровский разглядывал лежащих на полу.

– Стерва! – он хотел выстрелить в Демидову, которую спасала не только большая пуховая подушка, но и необычайно сильный организм, но передумал.

Он увидел Ермакова, который, выхватив из рук охранника Стрекотина ружье со штыком, колол тех, кто подавал признаки жизни. Удары Ермакова были такими сильными, что штык, проходя сквозь тела, вонзался в пол. Глаза его были налиты кровью.

– Бей! – Юровский показал на Демидову.

Ермаков, высоко замахнувшись, ударил так сильно, что выдернуть штык из тела сразу не смог.

Дым рассеялся, стали видны все убиенные. Ермаков разглядел, что Анастасия еще жива. Наступив ногами на раскинутые руки девочки, он штыком ударил ее. В нем кипела и клокотала свирепая злоба.

– Никулин! Медведев! – крикнул Юровский.

– Да, товарищ комендант!

– Оглобли стоят во дворе, у сарая. Натянуть на них простыни и нести сюда!

– Есть! – нижняя губа у Никулина тряслась, глаза осоловели, будто он опять напился самогонки.

«Почему пули рикошетили? Ага, так вот в чем дело!»

Юровский нагнулся над телом государыни. Платье на животе было разодрано и сквозь дыру сверкнул изумруд. Юровский разодрал платье и снял с государыни пояс с драгоценностями.

Улыбка искривила его влажные губы. Он шагнул к телу Татьяны, зная, что после государыни она главный человек в семье. Ощупав ее, он опять улыбнулся: рука наткнулась на что-то твердое, упрятанное в лифе девушки. Сняв его с Татьяны и прикидывая, куда бы положить драгоценности, он увидел, что команда занимается тем же самым, что и он, – обыскивает одежду убитых.

– Прекратить! – Юровский выхватил из кармана маузер. – Все драгоценности сюда! В одну кучу! Стрекотин, немедленно принести какой-нибудь ящик.

Стрекотин, охранник, успевший спрятать в карман бумажник Боткина, выпрямился.

– Слушаюсь!

Не все убийцы послушались коменданта. Они успели насовать в карманы часы, браслеты, деньги убитых. С особой неохотой оторвался от тела Марии тот самый Рудольф, которого она застукала, когда он воровал вещи из сундука.

– Комараде, ахтунг! – крикнул Юровский. – Сначала дело! Ферштейн? – и он показал, что надо выносить трупы.

Никулин и Медведев уже смастерили носилки.

– Данке шон! – сказал Янкель, потом обратился к латышам: – Лудзу!

Отдельных словечек – немецких, латышских, венгерских – Юровский нахватался, чтобы как-то объясняться с подчиненными. Более всего он знал немецкие слова. Да и «комараде» нахватались русских слов, так что общий язык находили.

Сложив драгоценности в коробку, он отнес их в «комендантскую». Дверь запер. Спустился во двор, наблюдая, как трупы бросают в кузов грузовика.

Через открытую дверь он вернулся в комнату, где произошло убийство. Подняв трупик мопса Джемми, сам бросил его в грузовик. «Собачьи трупы должны быть вместе с царскими», – вспомнил он слова гостя.

«А где же вторая собачка, Алексея? Джой зовут…»

– Стрекотин, ты собачонку царевича не видел?

– Не видел. Поискать?

– Обязательно найди. Тут надо замыть. Ладно, иди, я найду людей.

Он смотрел на пол в лужицах крови, на стены в красных брызгах и дырах от пуль.

«Ладно, потом уберем. Сейчас надо увезти трупы».

– Люханов, ты чего опоздал? – он подошел к кабине грузовика, где сидел шофер.

– Дорога тяжелая, Яков Михайлович, – хрипло отозвался Люханов, водитель из верх-исетских активистов. – Пеньки, кочки… да и братва…

– Что братва?

– Да встретили нас – там застава… Ждут. Конные, с телегами.

– Мотор не глуши.

– Понял, Яков Михайлович.

Юровский вернулся в дом.

Носилки уже были готовы, и на них положили тело государя.

Только приготовились нести, как вдруг охранник, один из верх-исетских, ничем не примечательный, даже лицо-то его не вспомнить, издал протяжный, тонкий крик, похожий на визг собаки, когда она попадает под колеса или когда, поджав хвост, вырвется, оставив клок кожи с шерстью в зубах более сильного кобеля.

Лицо охранника перекосилось, глаза наполнились диким ужасом, он взвыл еще громче.

– Господи! – закричал другой охранник. – Господи…

Все застыли, не зная, что делать.

На вой солдата пришел Ермаков. В руке у него была винтовка со штыком. Замахнувшись ею, он со всей силы ударил охранника по голове. Тот отлетел в сторону, упал и затих.

– Есть еще слабонервные? – спросил Ермаков. – Если есть, лучше пройти в караульное помещение.

В тишине он оглядел всех волчьими глазами.

Никто не отозвался. Подняли носилки с телом государя и понесли к машине. На других носилках несли тело государыни. Во дворе лунный свет упал на ее лицо. Чубатый парень, который нес носилки сзади, увидел лицо царицы. Ее убили выстрелами в сердце, и лицо осталось чистым. При ходьбе охранников голова убитой покачивалась, и казалось, что она вот-вот откроет глаза.

– Господи! – прошептал парень.

– Чаво там? – передний носильщик оглянулся.

Чубатый не ответил. Тело сбросили в кузов – там орудовали еще два охранника.

– Ты вот чаво, – сказал чубатому охранник, который был старше годами. – Не пялься. Ну, будто мешки тащишь. Или там баранов…

– Сам ты баран, – огрызнулся парень. – Эвон, глянь, кто это? – глазами он показал на окровавленное тело Демидовой. – Сколько же разов в нее стреляли, ты погляди…

– Сказал, не пялься! – и пожилой охранник взял за руки тело горничной. – Хватай!

Пока возились внизу, на верхнем этаже шла бойкая работа.

Услышав, как что-то упало наверху, Юровский сообразил, что «комендантскую» он закрыл, а царские-то комнаты остались открытыми.

Он быстро поднялся на второй этаж.

В комнате, где жили государь, государыня и наследник, вовсю орудовали чекисты. Лихорадочно наталкивали в сумки, мешки все, что попадало под руку: белье, верхнюю одежду, обувь, туалетные флаконы, сувениры…

Юровский не знал, как остановить грабеж. Стрелять нельзя. Немецкое «стой!» он забыл. Грязно выругавшись по-русски, Юровский все же выхватил маузер.

«Интернационалисты» с ненавистью смотрели на коменданта. Один из них бросил на пол нижнюю рубашку государыни.

– Каждый из вас получит обещанное вознаграждение, – сказал он. – Но вещи бывшей царской семьи по решению Уралсовета принадлежат советской власти. Всем спуститься вниз! – и он показал маузером на дверь.

«Интернационал» со своими мешками и сумками не расстался – бойцы за народное счастье уходили из комнаты с награбленным.

«Пусть, – решил Юровский, – потом отниму!»

Он окинул взглядом комнату. На полу валялись книги, иконы, вещи. Дверцы шкафов, столов были открыты…

На полу валялось и Евангелие – то самое, что совсем недавно читал цесаревич. Оно было небольшого формата, в хорошем кожаном переплете.

Юровский сунул его в карман.

В это время Шая Голощекин дал телеграмму в Москву: «Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу, официально семия погибнет при евакуации».