Текст книги "Взыскание погибших"

Автор книги: Алексей Солоницын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

4

Трапеза была скудной – подали кисель, потом печеные яблоки. Оттого что епископ Рейнберн ел, чавкая, даже с присвистом, не кусая, а втягивая в себя мякоть яблок, Святополк обозлился.

– Вы, святой отец, как дите малое, – раздраженно сказал он. – Чавкаете зело бодро.

Рейнберн, привыкший к подобным грубостям князя, все же оскорбился, перестал есть и положил на стол недоеденное яблоко. Из-за рукава рясы он вынул белоснежный платок, вытер им тонкий, в ниточку, рот и со смирением, в котором было немало яда, сказал:

– Старец похож на дите, а дите на старца, когда глаголет. Вот и открывается истина. Она в том, сын мой, что зуб у меня болен, и с нынешнего дня я буду трапезничать в одиночестве, чтобы не раздражать тебя.

Лицо Рейнберна было сухим, аскетическим, в глубоких морщинах, проложенных по лицу скитальческими годами его жизни, которые привели его в ненавистную страну Русь, где даже князья не научены разумному поведению.

– Вы не только на дите похожи, – с удовольствием сказал Святополк, – вы похожи и на красну девицу, которая жениха жаждет, а со сватами говорить не хочет, – он бросил яблоко на стол и вытер руки о платно, зная, что это бесит Рейнберна. – Неужто питья никакого нет? – он с презрением посмотрел на жену Болеславу, которую мучил стыд, ибо она преклонялась перед Рейнберном – он был для нее не только святым отцом, но и единственным теперь человеком, который напоминал о Польше и родном доме.

В это время стольник внес клюквенное питье в кувшине, но не успел сделать и шага, как дверь резко отворилась, и в горницу влетел гонец. Он невзначай толкнул стольника, тот покачнулся, и клюквенное питье пролилось на пол, оставив на нем красный подтек.

Святополк привстал, бранные слова уже готовы были сорваться с его насмешливых губ, но гонец сказал:

– Великий князь Владимир скончался!

Гонец, человек немолодой и сильный, из тех, что не первый год служили Владимиру, сухо, по-собачьи кашлянул и отвернулся. Потом он взял из рук стольника кувшин и стал жадно пить. Напившись, он вытер усы и бороду рукой, сунул стольнику кувшин и сказал:

– Сегодня в седьмом часу в Берестове отец Анастас зашел к великому князю, чтобы служить заутреню, а душа Владимира уже отлетела. Отец Анастас меня к тебе послал, приказав сказать: «Немедля скачи в Киев, ибо стол великокняжеский не может быть пуст!»

Святополк стоял, согнувшись, и только сейчас догадался сесть и выпрямиться. Он погладил рыжую бородку. Рука его дрожала, и он тут же спрятал ее под стол.

Этот жест заметили и Рейнберн, и Болеслава.

Святополк зло посмотрел на окаменевшего от удивления и страха стольника.

– Иди, чего торчишь, как пень? Да скажи, чтобы бояр ко мне призвали!

– Погоди! – остановил стольника Рейнберн. – Бояр пока звать не надо, позови моего слугу Бертрана и никого более. Иди!

Когда стольник скрылся, Рейнберн спросил гонца:

– Князь Борис теперь где должен быть? Как думаешь?

– Доносят, он в поле печенега ищет, у Альты-реки.

Святополк сразу же сообразил, что если выехать в Киев не мешкая, он обскачет Бориса – от Вышгорода ближе к Киеву, чем от реки Альты.

Он улыбнулся, увидев, что Болеслава сидит с открытым ртом. Она была тучной, вся в отца. Красивая, вот только ума Бог не дал.

Святополк справился с волнением, решительно встал, крикнув, чтобы позвали конюшего Путшу. Чего тут судить-рядить, в этом жалком городишке, которым наделил его Владимир?

– Внял моим молитвам Господь, – сказал Рейнберн. – Вспомни, Болеслава, я ведь говорил, что муж твой будет великим князем, – он погладил ее по руке, и только после этого она пришла в себя.

Вошел Бертран. Священник отдал четкие и ясные приказания. Лицо его оживилось, даже морщины как будто разгладились, а подгнивший зуб перестал болеть. Он уже видел себя не духовником княгини, а епископом Киевским, утверждающим в варварской стране веру истинную, возвышенную, как собор в родном городе Кольберге. Он, Рейнберн, построит такой собор и в Киеве, а может быть, еще выше и величественней, и сам папа Римский благословит его и возьмет в восприемники…

От Вышгорода до Киева – рукой подать, особенно, если кони быстры, и все же Святополку казалось, что стены киевские не появляются целую вечность. Когда же он въехал на княжеский двор Владимира и спешился, опять растерялся: а дальше-то что делать?

Но тут к нему скользящим шагом направился человек в черной рясе, с золоченым крестом на груди, крутолобый, с заметно поредевшими волосами и бородой.

Святополк узнал Анастаса.

– Тело Владимира в храме, – тихо, но внятно сказал Анастас, остановившись перед Святополком. – Отроки в Берестове его в подклеть спрятали, проломив пол в опочивальне, – хотели, чтобы о смерти великого князя ты не знал до возвращения Бориса. Потом уложили Владимира на сани и сюда в храм привезли. Я, как дознался, сразу к тебе гонца послал.

– Это особо отмечено будет, – сказал Святополк.

Рейнберн высунулся вперед, понимая, что сейчас надо слышать каждое слово. Но Анастас уже решительно брал над ним верх:

– Надо идти в храм и возопить. А потом объявить, что ты славу Владимира перенимаешь и народ киевский под свою руку берешь. А митрополит Иоанн пусть благословит при боярах, которых в храм надо созвать.

– Так, – заискивающе сказал Рейнберн, но Анастас даже не посмотрел на него, расчетливо и точно ведя свою игру.

– Боярам твердо о власти своей объявишь. Она принадлежит тебе по праву старшего. Они сердцем с Борисом, поэтому скажи, что и ты сердцем с ним, как с любимым младшим братом.

Святополк быстро прикидывал, почему лобастый грек так заботится о нем, какая у него тут корысть. Ясно, что хочет возвыситься, а на Бориса у него надежды нет. Что ж, надо брать в помощники грека, ибо в Киеве вера христианская, и сейчас нужен Анастас, а не Рейнберн.

– Идем, Анастас, расскажешь, как должно в храме себя вести, чтобы вышло благостно и по правилам.

Каменный гроб с телом Владимира поставили на возвышение, покрытое пурпурным бархатом. Владимир лежал в княжеской шапочке, в богатом скарамангии. Ладони были сложены на груди, в пальцы вставлена горящая свеча.

Митрополит Иоанн стоял в изголовье гроба, держа в руках молитвенник в красном сафьяновом переплете.

Святополк поцеловал холодный лоб Владимира и опустился на колени.

– Ныне познал я, что Господь спасает помазанника Своего, – читал Иоанн прекрасным голосом, – отвечает ему со святых небес Своих могуществом спасающей десницы Своей. Иные колесницами, иные конями, а мы именем Господа Бога нашего хвалимся.

«К чему бы это он? – думал Святополк о словах молитвы. – Мою сторону возьмет или Бориса?»

– Они поколебались и пали, – продолжал Иоанн, – а мы встали и стоим прямо. Господи! спаси царя и услышь нас, когда будем взывать к Тебе.

«Спаси царя… От кого и от чего? Это меня сейчас надо спасать от братьев – будут желать моей смерти. Но только я не дамся…»

– Господи! силою Твоею веселится царь и о спасении Твоем безмерно радуется, – Иоанн испытующе посмотрел на Святополка. – Ты дал ему, чего желало сердце его, и прошения уст его не отринул. Аминь.

– Аминь, – повторил Святополк и поднялся с колен. – Ныне, прощаясь с отцом нашим великим князем Владимиром, воздавая почести и хвалу ему за великие дела его, – Святополк к своему ужасу обнаружил, что не может говорить твердо и властно, потому что голос его дрожал и сипел, – за великие дела его, – повторил он, пытаясь усилить голос, но вышло еще тоньше и противнее. – Объявляем себя наследником славы его и стола Киевского по праву старшинства, от Бога завещанного. Благослови, владыко! – Святополк подошел к Иоанну и опустился на колено.

Иоанн, старец крепкий и не робкого десятка, закаленный духом и телом, сдвинул морщины на высоком лбу.

Черные глаза его под мохнатыми седыми бровями смотрели на Святополка. Иоанн решал, что будет, если он откажется от благословения. Станет ли Святополк губить его, если возьмет верх? Похоже, возьмет, потому что первым из сыновей Владимира пришел к гробу отца и уже заявил о своем праве.

Святополк поднял голову и посмотрел на Иоанна. Тонкие губы Святополка раздвинулись, и страшная ядовитая улыбка исказила лицо, а глаза налились сладкой злобой.

Иоанн понял: надо благословлять. И благословил…

На всех концах Киева биричи кричали о новом великом князе. Как и при Владимире, открыты были все княжеские кладовые, но люди ели и пили как-то вяло, словно по обязанности.

У статуй корсуньских вздыбленных коней, где при Владимире гулянье шло широко и даже буйно, так, что гридням (телохранителям, состоявшим в дружине древнерусских князей) приходилось порой растаскивать дерущихся, а кого-нибудь даже и в поруб сажать, нынче пили без смака, лениво перебрасываясь словечками.

Справа от медных коней силился подняться с земли пьяный человек.

Два гридня, осушив уже неизвестно какую братину, время от времени поглядывали на пьяного.

– Если не поднимется, то не встанет, – сказал один.

– Кажись, бочкарь Филипп.

– Кузнец Минька, – сказал старый смерд, подставляя братину черпальщику.

– А я говорю, что если не поднимется, то не встанет! – гридень обиделся, что никто не засмеялся его шутке.

– Оно конечно! – отозвался старик-смерд. – Если у кого глаз нет, ноги не идут. А у кого идут, тот пить не любит, а все больше ест.

– Чего ты несешь?

– Жарко! – старик бочком протиснулся к черпальщику.

– Того и гляди – гром грянет и змеи огненные с небес полетят, – сказал убогий горбун.

– Это почему?

– Сыновья и братья наши в чисто поле биться вышли, а мы гульбу затеяли.

– Нам велено.

– Велели Матрене по ягоды идти, она двоих и родила.

– Хо-хо. А тебе кто горб пришил?

Убогий уже хотел осушить братину, но остановился.

– Ужо придет князь Борис, тогда скажет, – он выплеснул мед в пыль и захромал прочь.

Не получалось веселья и в покоях великого князя.

Святополк раздал дорогие подарки боярам, старейшинам градским, поднес дары младшей дружине и всем, кто заходил в княжеский терем. Столы были накрыты по всем галереям, и Святополк потчевал кого нужно и не нужно, сам этому удивляясь и злясь.

«Что со мной? – думал он, когда пьяные голоса наконец умолкли, а он ушел в опочивальню. – Будто я взял, что мне не принадлежит. А все потому, что сызмальства Владимир везде вперед совал Бориса. Они хотели украсть у меня стол и дом, да только не вышло по-ихнему».

В дверь постучали, Святополк вздрогнул.

Вошел епископ Рейнберн. По привычке он хмурился, но глаза его выражали довольство.

– Прости, великий князь (слово «великий» он подчеркнул голосом), но осмелюсь сказать, что тревожит душу.

– Я устал и спать хочу.

– Спать можно будет, когда наши враги вечным сном уснут. Вели скакать к князю Борису. Пусть скажут, что он тебе любимый брат, и ты все сделаешь, что он захочет. Когда скажут так, и успокоится Борис, тут выполнят пусть главный твой приказ.

Святополк вздрогнул – угадал его мысли Рейнберн.

– Я, святой отец, знаю, что всяк, кто на меня в обиде, к Борису уже убежал. Только не понимаю, какой такой главный приказ вы разумеете!

Рейнберн усмехнулся, довольный понятливым учеником.

– Верные тебе люди не тут, а в Вышгороде. Киевские к Борису привыкли. Бояре думу думали, дружина в поход ходила. Потому и дары брали кисло. А вышгородские за тобой пойдут, потому как могут над киевлянами возвыситься. Их надо одарить по-царски. И сегодня же к Борису послать.

Святополк представил, каких сил ему будет стоить ночная дорога в Вышгород. Да еще говорить с боярами… И если кто и возьмется выполнить приказ, то как это сделать, когда с Борисом богатыри и дружина киевская?

– Кони оседланы, великий князь!

Да, ехать надо, в Вышгороде можно собрать дружину надежную, а тут не соберешь. Можно найти ловких людей, а тут их как сыскать?

– Попрощаюсь с Болеславой.

– Ей все сказано. Ранним утром выедет отсюда к тебе.

Святополк покривился, досадуя, что Рейнберн заранее предусмотрел каждый его шаг. Что же, и дальше так будет? Его умом будет жить великий князь киевский? А Анастас? И того, и другого надо держать, как сторожевых псов.

– Вы, святой отец, рассудили мудро. Если тесть мой король польский Болеслав родственников ослепил, а младших братьев изгнал, то чую теперь, чьи тут советы. Поступать буду, как Бог велит. Да что вы дергаетесь? Или вам мои слова неприятны?

– Князь, я слуга ваш! – Рейнберн склонил голову, чтобы Святополк не видел его глаз. – В путь нам пора.

– Может, я еще и не поеду теперь, – Святополк раздумывал, можно ли действительно не ехать.

Он сел, вздохнул нарочито тяжело. В опочивальне горела одна свеча, но все же Святополк сумел разглядеть, каким холодным стальным огнем светятся глаза Рейнберна, когда епископ быстро взглянул на князя.

Святополк лишь однажды видел волка, когда травили зверя и поймали его, прижав рогатиной к земле. Точно так же горели тогда глаза матерого, как сейчас у святого отца.

– Идите вперед, епископ, – сказал Святополк, вставая. – Мне теперь за спиной никого оставлять нельзя.

5

Луна была полной и яркой, ее сизо-белый свет падал на хорошо утоптанную дорогу. Ярко светили крупные звезды. Кони уверенно скакали вперед, а Свято– полку казалось, что он, будто вор, убегает из Киева.

Уже глупым казался совет Рейнберна поехать в Вышгород. А если Борис завтра вернется и спокойно сядет на Киевский стол?

Голова была тяжела от вина и меда, живот грузен и полон, даже свежая ночная прохлада не помогала Святополку. Он был хорошим наездником, но все же боялся, как бы конь не споткнулся и не упал где– нибудь на повороте дороги.

Но ничего такого не случилось – они благополучно добрались до Вышгорода.

Заспанный и перепуганный, с всклокоченными волосами, сын конюшего никак не мог справиться с конем Святополка. Это так взбесило князя, что он кнутом огрел малого по спине.

«А вот отца-то его и надо к Борису послать!» – мелькнуло в сознании Святополка, когда он увидел маленького ростом, но широкого и сильного в плечах Путшу, который не один раз клялся в своей преданности.

Путша держал в руках факел. Отблески огня падали на его заросшее черной бородой лицо, а вороватые глаза поблескивали.

– Ко мне зайдешь, – бросил Путше Святополк, радуясь, что в доме переполох, что все бегают и боятся внезапно вернувшегося хозяина.

«Пусть побегают! – подумал Святополк. – Я заставлю попрыгать не только своих дворовых. Еще и братцы попрыгают, когда хлестану кнутом…»

Он поднялся по лестнице в свою горницу, где уже горели свечи. И сейчас, после каменного терема Владимира, эта горница показалась ему особенно убогой. Ему захотелось немедленно позвать всех верных людей и объявить свою волю. Но усталость брала свое.

– Утром позовешь Тальца, Еловита, – сказал он Путше. – И других бояр позовешь, кто мне верой и правдой служить готов. Наша пора настала!

– Настала, великий князь! – согласился Путша, и его белые зубы разбойно блеснули.

Святополк ничего не стал объяснять, отпустил Путшу, а сам прилег на ложе и забылся тяжелым сном.

Он увидел себя отроком. На Троицу Владимир приказал прибыть в Киев, и дядька по прозвищу Волчий Хвост привез его в стольный град. Угощали, но за столом Святополк сидел не рядом с Владимиром и братьями Борисом и Глебом, а сбоку, с дядькой и дружинниками. Борис и Глеб были нестерпимо чистенькие, как показалось тогда Святополку. И мать их, Анна, тоже была чистенькая и красивая, и за них то и дело поднимали братины. А за Свято– полка никто не выпил, и матери у него не было не только такой красивой, как Анна, но вообще никакой – она умерла, потому что не хотела жить, все молилась и плакала. Дядька Волчий Хвост говорил ей, что надо хорошо есть, надо и мужа нового взять из бояр, но она не послушалась и истаяла, как свеча.

Волчий Хвост то и дело вспоминал, как они рубились прежде, хвастался, толкался, но его мало кто слушал, потому что дядька был стар, а у Владимира служил другой воевода и другие богатыри – молодые и сильные.

Святополк стыдился дядьки, хотел уйти, сделать что-нибудь такое, чтобы чистенькие Борис и Глеб перестали бы улыбаться.

И случай представился, когда они играли в лугах, а потом рвали ветки в березовой роще.

Роща сияла, вся облитая солнцем. Святополк позабыл про свои обиды, шел меж берез, касаясь ладонью стволов. Шел просто так, сам не зная, куда.

Кто-то шально метнулся из-под ног, шурша травой. Святополк увидел ворону, которая двигалась боком, волоча перебитое крыло. Не зная, зачем, Святополк решил поймать ворону, кинулся к ней, но она, изловчившись, сумела отпрянуть в сторону. Святополк бросился к птице снова, но она опять увернулась.

Под руку попалась сломанная ветка – длинная и гибкая. Святополк схватил ее и, прыгнув, ударил ворону. Удар получился хлестким, с оттягом, он пришелся по раненому крылу. Оно повисло на тонких красных ниточках.

Ворона кричала сипло и протяжно, продолжая боком двигаться вперед, отчаянно быстро.

Святополк догнал птицу и ударил еще раз. Ворона крикнула из последних сил и ткнулась в зеленые сафьяновые сапожки. Святополк поднял голову и увидел Бориса, который вырос, как будто из-под земли.

– Зачем? – спросил Борис.

Борису было восемь лет, Святополку – семнадцать, но на вопрос младшего брата старший ответить не смог. То ли взгляд Бориса его смутил, то ли вид изуродованной птицы, то ли эти брызнувшие глаза вороны, но не ответил он, будто что-то острое проглотил.

К Борису подбежал Глеб, увидел мертвую ворону и коротко вскрикнул.

– Идем! – Борис хотел увести Глеба, взяв за руку, но тот нагнулся и поднял ворону.

– Давай ее похороним, – сказал он.

Только сейчас Святополк очнулся от оцепенения. Губы его поползли в стороны, и он презрительно засмеялся:

– Ворону хоронить, ха-ха-ха! – и побежал прочь, оглядываясь и показывая пальцем на Бориса и Глеба.

Святополк проснулся от своего крика и приподнялся на ложе, оглядывая опочивальню. Свеча догорала, тоненький огонек вот-вот должен был погаснуть. Сквозь слюдяные оконца просачивался утренний свет. Святополк резко встал, вышел из опочивальни.

Путша, который, казалось, только что вышел от князя, поклонился Святополку:

– К тебе с добрыми вестями, великий князь!

– Кто? – а сам уже увидел здоровенного Лешько, потного и пыльного – видать, только слез с коня.

Пальцем Святополк поманил к себе Лешько, а сам наклонился над кадкой и стал умываться.

– Воевода Блуд меня к тебе послал, – начал Лешько, угрюмо набычившись. – Говорит, надо спросить тебя, что делать: то ли печенега искать, то ли в Киев возвращаться.

– А Борис? – Святополк взял полотенце у отрока, вытер лицо, худую шею.

Глаза его были как будто равнодушны, и они смотрели мимо Лешько, словно он что-то разглядывал за его спиной.

– Дружина в Киев Бориса зовет, а он на месте топчется.

Святополк быстро взглянул на Лешько:

– Не врешь?

Лешько перекрестился.

– Еще воевода сказал: каждому дано время свое.

– Как?

– Каждому дано время свое. Повторить заставил, чтобы я не забыл.

Святополк усмехнулся, поняв, что хотел сказать воевода.

– Путша, дай умыться гостю да за стол посади! Где бояре мои?

– Ждут, великий князь.

– Зови. А, святой отец, – любезно сказал он, увидев Рейнберна. – Вы вчера, кажется, хотели трапезничать в одиночестве? Не буду мешать вам, потому как дела неотложные…

Не дав Рейнберну и рта открыть, Святополк быстро ушел в горницу. Он подошел к своему стольцу (род стула, табурета в Древней Руси) и сел так, как обычно садился Владимир: выпрямив спину и опершись руками о колени. Оглядел бояр и, опять подражая Владимиру, сказал:

– Не впервой нам врага бить. И в этот раз побьем! Наше теперь время, и стол великокняжеский наш!

Вышло красно и громко – совсем не так, как в Киеве, когда он сам провозгласил себя великим князем.

– Не будем мешкать, братья, возьмемся за мечи, пока Борис на нас дружину не повел. Он на нас идти трусит и мнется у Альты-реки. Пойдете туда: ты, Путша, ты, Еловит, ты, Тальц, ты, Лешько. Скажите дружине: пусть все идут ко мне, всем будут дары и моя забота. Кто не хочет – неволить не буду, но и заботиться тоже не буду. А Борису скажите: «Тебя брат всем одарит, чего пожелаешь! Бери любой город, какой захочешь, и всегда сердце Святополка с тобой будет». И когда уверится он в любви моей, когда успокоится… тут вы к делу и приступите. Скрепим наш уговор крестоцелованием, – сказал он. – Зовите Рейнберна!

Юркий Тальц шмыгнул к двери и окликнул немца. Епископ вошел, мрачный и отрешенный от мира.

– Святой отец, мы крест целовать решили, – сказал Святополк. – Выполним сей обряд, а ты благослови!

– Я знать должен, в чем ваша клятва и какому делу она послужит, – отозвался Рейнберн.

– Не сомневайся, дело наше праведное! – Еловит подтолкнул епископа к Святополку: – Вот только скажи: крест твой такой же, как нашей веры?

Еловит любил задавать вопросы, которые ставили в тупик многих людей. Ни в прежних богов, ни в нынешнего он не верил и поступал так, как велела выгода.

– Бог – един Вседержитель на небе и на земле! – Рейнберн протянул крест Святополку: – Целуй, великий князь, ибо Богу угодно, чтобы ты Русью правил!

Святополк наклонился к кресту и поцеловал.

Разбойный Путша тоже поцеловал.

И неверующий Еловит поцеловал.

И неугомонный, стремительный Тальц поцеловал. И громадный, мало что понимающий Лешько тоже поцеловал холодный стальной крест.