Текст книги "Красная ворона (СИ)"
Автор книги: Александра Созонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
– А как выглядел выход оттуда?
– Понятия не имею. Я же там не был.
– А если б я не наткнулась на него случайно?
– Осталась там. Скучно бы не было: запас кошмаров в этом месте обширен.
– Спасибо!
– Не за что.
Он послал измученную фиалку щелчком в угол.
Помолчав и немного придушив возмущение, я поинтересовалась:
– А что видели остальные?
Рин пожал плечами.
– Почему бы не спросить у них? Мне это неинтересно.
– Послушай, в тебе есть хоть что-то человеческое? Хоть самая малая капелька?..
– А разве я претендовал когда-нибудь на это «почетное» звание – че-ло-век?
На это возразить было нечего.
Назавтра и послезавтра в доме было тихо: каждый выбрал себе одну из комнат, где уединился, не пересекаясь с остальными. Я обосновалась в папином кабинете: заполнявшая его зелень вытягивала из души стресс, как подорожник – воспаление с кожи. Временами ко мне заглядывала Як-ки, чтобы поинтересоваться самочувствием. Больше никто не тревожил.
На третий день, отдышавшись и оклемавшись, все выползли из своих норок, и прежняя жизнь восстановилась.
Это путешествие мы никогда не вспоминали и не обсуждали между собой, но по обрывкам фраз, так или иначе проскальзывавшим в разговорах, по интонациям, я поняла, что каждый видел что-то свое, закончившееся кошмаром. Кроме счастливицы Як-ки. Мыла ли Ханаан в большом тазу розовых младенцев, осталось неизвестным. Скорее всего, нет, иначе бы она поделилась: ведь в этом действе нет и сотой доли того ужаса, что выпал, к примеру, мне.
Розовый Лес занял особое место в моих воспоминаниях. Но не только животный страх, сильнее которого в жизни ничего не испытывала, стал тому причиной. Именно после этого «чуда» я окончательно осознала, как далек мой брат, моя родная кровь, от всего остального людского племени. И меня в том числе. Думаю – хотя наверняка знать не могу, – он бы пальцем не пошевелил, случись с кем-то из нас нечто серьезное. А ведь Снеш вернулся из путешествия в нарисованный мир с седой прядью надо лбом…
Зеленый Океан
Употреблять опиумные и синтетические препараты Рин категорически запрещал – исключение составляла одна Як-ки. Но вот психодел в доме распространился, с легкой руки Маленького Человека. Я к подобным опытам не рвалась и в общих странствиях по «Внутренней Монголии» участия не принимала. Брат не настаивал – до поры до времени. Но однажды решил за меня взяться.
– Скажи, чего ты боишься? Неужели твое подсознание кажется тебе настолько скучным и неинтересным, что нет никакого желания туда заглянуть?
– Рин, мне просто не нравится состояние, когда не можешь контролировать собственные эмоции и поступки. К тому же это опасно. Кислота разрушает клетки мозга, наносит удар по всему организму.
– Глупости. Мой коктейль не более вреден, чем одна поездка в метро в час пик.
– Все равно не хочу, не уговаривай. Ну, что тебе стоит отстать от меня со всем этим?
– Отстать я могу, конечно, но любопытно: с чего такое яростное сопротивление новому и интересному? Ты с ног до головы закована в кандалы догм и условностей, сестренка. Меня это раздражает. Я ведь уже говорил: не будь ты со мной одной крови, тебя бы здесь не стояло и не сидело. И близко не подошел бы – слишком уж ты… обыкновенная.
– Говорил. – Я слышала такое не раз, поэтому обида не была неожиданной. Но все же сухой болезненный ком подкатил к гортани. Зачем он так со мной? Да, я знаю, что особыми талантами не отличаюсь. Характером и красотой – тоже. Но брат – единственное, что у меня есть. Я люблю его и страшно боюсь потерять. Разве моя вина, что я такая, как есть, и при всем желании не смогу стать яркой и необыкновенной? – Почему тебе так нравится обижать меня, делать больно? Ради того, чтобы настоять на своем, ты готов выставить меня на посмешище перед всеми. Впрочем, пусть я самая обыкновенная, пусть серая мышь – тебе все равно не заставить меня делать то, что мне не нравится.
– А ты не заметила, что я говорю о твоих слабостях только тет-а-тет, и никогда при всех? – Рин подмигнул мне. – В детстве я был жесток, верно, но теперь щажу твое самолюбие, сестренка, что мне обычно не свойственно. Ты умная и рассудительная – видишь, как я щедр на поглаживание по шерстке! – и вот тебе довод в расчете на твою рассудительность: бояться нелепо, поскольку самый сильный и опасный психоделический опыт у тебя уже был.
– Вот как? И почему я его не заметила?
– Заметила, еще как. Три дня в себя приходила!
– Розовый Лес?
– Именно. Я просто не стал сообщать ни тебе, ни остальным, что эта картина – сильнейший психоделик. Только, как ты понимаешь, способ воздействия не химический. Входной билет в подсознание, в самые мрачные его глубины, где таятся кошмары, пережитые или воображаемые.
– Ах, вот почему она сказала… – Я осеклась, не желая даже ненадолго освежать в памяти тот кошмар.
– Кто она? И что именно сказала? – Рин воззрился на меня с живым любопытством. Но тут же небрежно бросил: – Впрочем, если это болезненно, не говори.
– Я сейчас вспомнила, после твоих слов. В четыре, кажется, года у меня была няня. Недолго, пока основная няня куда-то уезжала. Может, помнишь ее? Не старая, с гладкими черными волосами. За две-три недели, что она заменяла мою старушку, сумела существенно надломить детскую психику. Перед сном она не читала сказки, но выдавала страшилки. И классические – про «черную руку», которая ищет девочку, про «зеленые глаза», бегущие по стеночке, – и собственного изготовления. У нее был явный актерский дар и богатое и извращенное воображение. Когда она говорила, вперив в меня немигающие глаза: «Милая девочка», – таким низким, ласковым, замогильным голосом, – я начинала визжать и лезь на стену. Ничего ужаснее в жизни не испытывала.
– Следовательно, стоит сказать мне большое спасибо! – бодро заключил Рин. – Встретить свой детский страх наяву – наполовину искоренить его. Понимаешь теперь, как смешно звучали твои укоры: «А если бы я не нашла выход?» Выход был везде – стоило только хорошо пожелать.
– Видимо, Снеш желал недостаточно. Он тоже должен тебя поблагодарить – за раннюю седину?
Рин нахмурился.
– Не суди о том, чего не можешь постигнуть, Рэна. Снеш творец, а для творца каждый глубокий и острый опыт бесконечно ценен. Когда-нибудь он обязательно поблагодарит – если повзрослеет. Но мы уклонились от темы. Торжественно обещаю, что сегодня и близко не будет ничего похожего на Розовый Лес. Нынешний коктейль я сориентирую не на страхи.
– А на что?
Брат неопределенно пожал плечами.
– Увидишь.
– А главное, ты увидишь? Экспериментатор на живых людях.
– Чья это фраза: «Ангелы умеют летать, потому что мыслят себя легко»? Ангелам хорошо: никто ни грузит их с рождения – ни догмами, ни страхами, ни тоской. Порхают себе. А вот ты, сестренка, летать не умеешь. Даже плавать не умеешь: ни рыба, ни птица.
– Плаваю я отлично.
– Вот и проверим! А чтобы ты совсем расслабилась, прими к сведению, что у квартета сегодня вечером найдутся дела поважнее, чем сидение в четырех стенах. Так что нам с тобой никто не помешает.
– И куда же ты их ушлешь?
Но он испарился, не ответив.
Рин и впрямь после ужина разогнал всех и велел мне принять душ, уложить волосы и одеться красиво и празднично. Первый психоделический опыт, объяснил брат, как потеря девственности – случается раз в жизни. (Про Розовый Лес он то ли забыл, то ли счел это качественно иным событием.) Я попыталась еще раз отговорить от этой глупой и вредной затеи, но наткнулась на такой яростный взгляд, что, поперхнувшись, отправилась от греха подальше мыться, одеваться и прихорашиваться.
Наступил час «Х». Я сидела, где было велено – в студии, на малиновом ковре, в новом зеленом платье, которое нещадно жало в бедрах. Чтобы справиться с нервной икотой, вела мысленный диалог, пока Рин химичил на кухне.
«Ну что ты так трясешься? Половина людей в мире хотя бы раз пробовали наркотики, и ничего, живы».
«Ага. Только препараты им изготовлял не мой сумасшедший братец. Кто его знает, что он там намешал?»
«Но ведь его коктейли пили и Снеш, и Ханаан, и Маленький Человек – и с ними все в порядке».
«Они и без того сдвинутые! В их мозгах ломать уже нечего».
«Если все так плохо, зачем согласилась?»
«У меня не было выбора. Выгнали бы из дому, пинками». (Всегда приятно поныть, хотя бы самой себе.)
«Не выгнал бы. Этот дом такой же твой, как и его».
«Черта с два его бы это остановило! Рин вполне может сделать мою жизнь здесь настолько невыносимой, что я сама уйду. Сбегу, как сбежали бедные папа с мамой».
«Бедные папа с мамой сбежали до его приезда».
«В предвкушении!»
«Да ладно! И папа с мамой не бедные, и к тебе он относится по-другому. Он не станет…»
Диалог прервал своим появлением Рин. В руках он держал поднос с двумя стаканами, наполненными шипучей прозрачной жидкостью. Ловко захлопнув ногой дверь, брат приземлился напротив меня.
– Это твой, – мне протянули один из стаканов.
Я придирчиво понюхала напиток. Угадывался лишь слабый аромат цитруса, и только.
– Из чего состоит коктейльчик?
– Лучше тебе не знать.
– И все же?..
– ЛСД, вытяжка из сальвии, немного бутерата и еще по мелочи – вплоть до апельсиновых корок. Мой собственный рецепт. Пропорции подобраны таким образом, что вещества не соперничают, а отлично ладят и дополняют друг друга.
– Ты тоже будешь?
– Конечно, – он добродушно рассмеялся. – Разве я могу оставить свою маленькую сестренку?
Про эпизод с лесом кошмаров я решила не напоминать.
– Только ты первый!
Рин залпом осушил свой сосуд.
– Ну вот, как видишь, не умер! Твоя очередь.
Помедлив, я повторила его жест, мысленно попрощавшись с рассудком. Затем замерла и почти не дышала. Шло время, но ничего не происходило. Я недоуменно воззрилась на брата.
– Ну, и?..
– А ты что думала – небеса в то же мгновение рухнут тебе на голову? Расслабься и жди, а еще лучше – ляг.
Я покорно вытянулась на мягком ковре. Перед глазами оказался длинный розоватый клык сражающегося с тигром барса. Минута шла за минутой, а эффекта не ощущалось. Я совсем уже собралась сесть и поведать Рину, что химик из него никудышный, либо организм у меня железобетонный, но с удивлением обнаружила, что не могу подняться. Тело словно вклеилось в пол, втекло в него сквозь плетение ковра.
Закрыв глаза, я отдалась ощущениям. Восприятие самой себя дивно менялось. Каждая клеточка тела зажила своей отдельной жизнью. Они хаотически перемещались, собирались в группы, разбегались, вновь сливались в одно целое. Кожа перестала их сдерживать, быть оболочкой и тоже распалась на массу летучих частиц.
Не знаю, сколько я так лежала, прислушиваясь к броуновскому движению бывших внутренностей, пока мне не захотелось взглянуть на окружающий мир – ведь он тоже должен был измениться. Распахнув веки, я ликующе взвыла. Как много красок вокруг, какие они насыщенные, сочные!..
Лучи фонарей и неона, льющиеся в окна, рисуют узоры на стенах и потолке… Тени стремглав разбегаются от них, бархатные мягкие тени… свиваются, переплетаются, танцуют… они живые. Одна из теней стала черным драконом, что нарезает круги вокруг лампы на потолке… Ярко-синяя роза тянется ко мне всеми лепестками из пыльного угла… Под моим животом шевелятся горячие пушистые тела – это тигр и барс продолжают бесконечную схватку. А если они вырвутся за пределы ковра и включат меня в свой смертельный танец? Пусть! Интересно, как у них это получится: ведь частички меня разлетелись по всему огромному помещению…
– Эй, прием! Не уплывай далеко!
С большим трудом я заставила себя принять сидячее положение, кое-как собрав воедино частички тела – не все, но большую часть, и посмотрела на брата. Он изменился: кожа слабо фосфоресцировала, а центральное место на лице занял левый глаз. Он рос и ширился, в то время как правый был зажмурен.
– Останови его сейчас же! – завопила я в ужасе. – Он вытеснит с лица нос и рот, и ты не сможешь дышать и умрешь!..
Рин фыркнул. Глаз был уже размером с блюдце. Всерьез обеспокоившись этой проблемой, я дотянулась до его лица и попыталась пальцами стянуть расползающиеся вверх и вниз веки.
– Эй, полегче! – Рин увернулся, и я, не удержавшись, рухнула, ткнувшись подбородком ему в плечо.
Голова кружилась, в ней была яркая иллюминация и очень просторно. От рубашки брата тоже шло свечение. Я чувствовала, как атомы моего лба, соприкасаясь с ней, обмениваются светом и энергией с атомами ее ткани.
Рин приподнял мою голову. Смотреть на него я уже не могла: его стало слишком много… везде. Брат заполнил собой всю студию, а моя вселенная распалась на мириады осколков. Это были уже не броуновские частицы – в каждом заключалась моя маленькая копия. Отчего-то они никак не хотели слиться назад, стать мной – большой и одной-единственной. От этого меня объяла паника. Вдруг всё так и останется? И как тогда стану жить, раздробленная на мириады? Роем мушек?.. Меня затрясло, словно желе, задетое пальцем. Легионы копий также тряслись и подергивались в одном со мной ритме.
Чьи-то пальцы, как клещи, больно впились в плечо. Меня рывком поставили на ноги.
– Прекрати! Успокойся, расслабься!..
Я слышала слова, как сквозь толщу студня. Только звуки, не понимая смысла. Кажется, что-то похожее уже было. Где, когда?..
Вал безумия нарастал… Копии и клоны со всех сторон корчили жуткие рожи. Они облепили меня, как комары в тундре. Дышать стало нечем, едкий пот струился по лицу. Волосы вмиг стали мокрыми и тяжелыми, сдавливающими череп. Я попыталась разорвать и стащить платье, превратившееся в смирительную рубашку, но кто-то держал мои руки. Сил на сопротивление не было, и я притихла.
Те же крепкие руки прислонили меня к стене. Я тут же стекла по ней на пол, где свернулась в позе эмбриона. Мне хотелось, чтобы он отстал от меня. Мир рушился, и его касания и усилия никак не способствовали остановке этого процесса. Но брат не отставал. Еще сильнее вцепившись жесткими и сильными, как корни, пальцами, поволок куда-то. При этом кричал, но я не понимала, что именно. Разобрала лишь фразу: «Вот тебе зелененькое! Под цвет платья», поскольку она совпала с поглотившей меня прохладой.
…То была вода. Огромная, соленая, прозрачно-зеленая. Я сообразила, что меня впихнули в одну из картин – «Зеленый Океан». Отчего-то разучившись плавать, я захлебывалась и тонула, но было не страшно, а хорошо…
Жесткая ладонь вездесущего Рина, ухватив за волосы, потянула к берегу, и я сопротивлялась ей. Но он все-таки вытащил и швырнул на песок. Черный и жаркий, он крупицами забивался в ноздри и мешал дышать. Низкое лиловое небо давило на зрачки. Проползя змеей по песку, я нырнула назад, в зеленую прохладу.
Океан вытягивал страхи и тьму. Освежал, успокаивал, умиротворял…
Брат перестал меня трогать, и это тоже радовало. Сейчас, когда ничто не пугало и я была целостной и свободной, мне доставляло истинное удовольствие управлять собственным восприятием. Я вглядывалась вглубь себя (что там увидела, рассказывать не буду – слишком это личное и сокровенное), я озиралась вокруг – и незнакомый мир казался все более привлекательным и чарующим под углом зрения, измененным «коктейлем».
Убедившись, что я больше не бьюсь в конвульсиях, Рин отошел от воды.
– Ладно, дальше разберешься без меня! Когда надоест, просто плыви к берегу.
– Хо-о-орошо-о… – Мне нравилось растягивать гласные, от этого приятно звенело в ушах и рот наполнялся сладостью. – Ска-ажи, а что-о-о ты выпи-и-ил? Ведь не то-о, что да-а-ал мне?
– Минералку.
– Что?! – От изумления я на миг протрезвела.
– Минералку, я же сказал. Я не имею привычки пользоваться стимуляторами. Тем более собственного изготовления. Зато теперь можешь не беспокоиться: больше ничего подобного тебе не предложу. Слишком сопротивляемость организма у тебя низкая.
– Ну, ты и скотина!..
На это он никак не прореагировал, лишь сделал ручкой и растворился за барханом черного песка.
Я покачивалась на слабых волнах еще долго, впитывая каждой клеточкой ласковое тепло незнакомого светила и не менее ласковые объятия воды. Даже праведную злость на Рина Зеленый Океан смыл за пару мгновений…
Больше в эту картину брат меня не пускал, как я ни просилась. Мне очень хотелось искупаться в зеленой воде с неискаженным наркотиком восприятием. Но Рин был непреклонен: «Это место отныне для тебя закрыто. Всё там будет не так, вся прелесть рассеется. Уж лучше хорошие воспоминания, чем тщетные поиски и разочарования».
Смертельные развлечения
Водоворот людей, событий, чудес был таким плотным и стремительным, что порой я терялась. Мне начинало казаться, что творящееся вокруг – игра моего буйного воображения, и все остальные также безумны, а Рин – главврач нашей психушки, холодный исследователь, испытывающий на нас новые методики и идеи. С детства я была замкнутой и статичной, свои чудеса Рин творил тогда намного реже (да и были они не в пример спокойнее), и нынешний поток впечатлений давался нелегко.
В обиталище брата (моим дом продолжал оставаться лишь формально), где превыше всего ценились свобода и отличия от толпы, я ощущала себя все той же серой мышкой, что и в детстве: закостеневшей в комплексах, неспособной к спонтанному проявлению и жизнетворчеству – в отличие от остальных. Рин это состояние взращивал – постоянной иронией и язвительными выпадами в мой адрес. И пусть это было уже не при всех, как раньше, но все равно пригибало и угнетало.
Во мне подспудно созревала мысль, что подобный образ жизни – не мое и нужно потихоньку сваливать. Но вот куда? У меня не имелось друзей, помимо квартета, а самым близким существом во вселенной по-прежнему оставался брат. С сожалением вспоминались прекрасные времена, когда я была единственной, посвященной в его чудеса. Я безудержно ревновала его ко всем остальным, хоть и не решилась бы в этом признаться даже самой себе.
Но что-то в нашей совместной жизни начинало не устраивать и самого Рина. Он мог целыми днями и ночами не появляться нам на глаза, а его чудесности становились все более экстремальными и травматичными – по отношению к их участникам.
– Все устарело, стало пошлым и вульгарным. То, что раньше воспринималось как сакральное, стало обыденным. Хлеба и зрелищ, только хлеба и зрелищ! Вечный вой плебса. Надоело! Но вам, мои замечательные друзья, повезло: я решил не разгонять вас к чертовой матери прямо сейчас, как планировал поначалу, а преподать хороший метафизический урок.
Рин объявил эту новость, растолкав всех однажды ни свет ни заря. (Поскольку в доме обитали «совы» – врожденные или поневоле, девять утра было страшной ранью.)
– А это не будет слишком… пассионарно? – Маленький Человек постарался подобрать слово, выразившее общую настороженность, но при этом не повлекшее бы вспышку гнева, каковые в последнее время стали частым явлением.
– Будет. Будет пассионарно, турбулентно и трансцендентно. Это будет настолько сильно, что вся ваша жизнь разделится на ДО и ПОСЛЕ этого события.
– Круче, чем Розовый Лес?! – не сдержалась Ханаан Ли.
У нее не было времени привести себя в порядок, поэтому она накинула тонкую шаль, оставив не задрапированными одни глаза. Без накладных ресниц и туши они выглядели гораздо более человеческими.
– Намного. Но я никого не держу. Мои двери всегда гостеприимно распахнуты на выход. – Убедившись, что никто не собирается воспользоваться его приглашением и ретироваться, Рин продолжил: – Я хочу, чтобы сегодня вы ничего не ели и пили только воду.
– Вообще ничего? – хмуро уточнил не выспавшийся и оттого злой Снеш. – А кофе – чтобы взбодриться?..
– Кофе исключается. Особо голодным разрешаю приготовить на обед одно-единственное блюдо – икедзукури. Если, кончено, среди вас найдутся умельцы и знатоки японской кухни.
– Икедзо… как? – переспросила Ханаан. – Сколько ни была в японских ресторанах, о таком не слышала.
– Блюдо простенькое: срезав плоть с живой рыбы и оставив на костях лишь голову, хвост и нерв, выпускают скелет в аквариум. Он плавает там на радость продвинутым клиентам, намекая на пустотность природы материального мира и его иллюзорность.
– Какая гадость! – передернулась Ханаан.
– Ох, уж эти японцы… – улыбнулся Маленький Человек.
– Гадость… но что-то есть, – заметил Снешарис.
– Как вижу, знатоков и умельцев не оказалось, – резюмировал Рин. – Так что обед отменяется. Как и полдник. О боже, Як-ки, не смотри на меня так! Рэна, объясни ей, что я пошутил: никто в этом доме не будет так издеваться над рыбой.
– Объясни сам.
Воображение – не самое слабое мое качество: я уже видела плавающий скелет в розовой дымке растворяющейся в воде крови, и настроение это видение не улучшило.
– Как-нибудь, на досуге. Признаться, мне самому чертовски интересно, что из сегодняшней моей затеи получится! Жду всех в семь вечера в холле. Для этого опыта нужно будет выползти за пределы дома. А до тех пор настоятельно попрошу меня не трогать.
– Как думаешь, что на этот раз? – В голосе Ханаан Ли сквозил страх.
Мы были вдвоем – остальные разбрелись по комнатам: досыпать. Пожалуй, впервые за все время знакомства она заговорила со мной сама: еще один показатель сильнейшей тревоги.
– Понятия не имею. Но, сдается мне, ничего хорошего. Вряд ли с такой счастливой физиономией он готовится одарить нас экскурсией по стране добрых фей.
– Знаешь, Рэна, я устала.
Ли отвела с лица шаль – передо мной необязательно выглядеть безупречно. Лишенное косметики, оно выдавало возраст – тридцатник, а то и поболе.
– Так что тебе мешает уйти?
Она воззрилась с негодованием, словно услышала святотатство. Затем горько и горделиво усмехнулась, блеснув стразами вокруг губ:
– Я уйду, только если он прогонит меня сам.
– Ну и глупо.
– Ты не понимаешь. Ты его сестра, и потому ничего не можешь понять. Никто из нас не мыслит себя без всего этого, – она повела рукой вокруг. Лишенные накладных ногтей пальцы казались странно короткими, куцыми. – Даже если не будет чудес, это ничего не изменит. Рин – а не его способности – наш главный наркотик, центр мироздания. Ты его сестра, родная кровь, жила с ним с рождения, но тебе он не нужен так, как нам. Скажешь, нет? – Я промолчала, и Ли презрительно улыбнулась. – Но и ты не нужна ему, можешь не обольщаться! Ты слишком ограничена, извини за прямоту. Слишком мелочная и приземленная, такая как все. Ты не его человек. Рин терпит тебя только в силу родственных уз и общих прав на недвижимое имущество.
– Ему никто не нужен. А ты – меньше всех! Он относится к тебе, как к красивой безделушке, произведению прикладного искусства, а не личности. Но красота, в отличие от родственных уз, явление быстротечное. Даже пластическая хирургия рано или поздно перестает помогать. Помни об этом!
Ответа дожидаться не стала – выскочила за дверь, предоставив возможность скрипеть зубами от злости в одиночестве.
Когда вечером, уже на улице, нам поведали, куда мы дружной толпой направляемся, мне стало дурно. Подкосились ноги, и я не рухнула, лишь вовремя вцепившись в плечо Снешариса, по счастью, оказавшееся рядом.
– Как – в морг?!!
– Пешком, тут недалеко.
Рин с откровенно циничной усмешкой наблюдал за моей реакцией. Остальных эта новость шокировала в меньшей степени. Только Снеш скривился и демонстративно высморкался.
Як-ки смотрела на меня сочувственно, Ханаан Ли – с превосходством.
– Отпустим девочку домой, друг мой? – мягко предложил Маленький Человек.
– Я веду ее под конвоем? – удивился Рин. – С дулом пистолета у затылка?..
Устраивать истерики или разборки на улице не хотелось, поэтому, сжав зубы и взяв себя в крепко стиснутые кулаки, я поплелась вместе со всеми, дав себе торжественную клятву (интересно, какую по счету?), что это мое последнее приключение с Рином.
С меня хватит!
Морг был двухэтажным новеньким зданием, безликим и чопорным. Сторож, как видно, вознагражденный Рином заранее, без слов пропустил всех вовнутрь. Пахло, как и следовало ожидать, омерзительно: сладковатый душок разложения перебивался резким запахом формалина и еще какой-то химии. К прочим прелестям добавлялся тусклый свет и могильный холод.
Я снова вцепилась в Снеша, чтобы притупить приступы тошноты. Он в ответ крепко стиснул мне ладонь – верно, испытывал те же эмоции.
– Мне недешево это стоило, но на сегодняшний вечер помещение в нашем полном распоряжении.
Рин пощелкал выключателем, и вспыхнули лампы дневного света, позволившие во всех деталях рассмотреть распростертые на цинковых столах тела.
– Нравится?
– «Все спят, спят на холме»[2]2
Э. Л. Мастерс
[Закрыть], – пробормотала я, героически борясь с подступающим обмороком.
Рин присел на один из столов, бесцеремонно потеснив мужское тело с вскрытой грудной клеткой.
– Сначала, так и быть, расскажу свою задумку. Хотя видеть ваши ошалелые лица и отпавшие челюсти исключительно приятно, томить не буду. Я хочу, чтобы вы почувствовали, что такое смерть. Точнее, процесс умирания, переступания через заветный порог, разделяющий мир грубый и мир тонкий. Момент этот важен – если помните, об этом говорилось, когда я пытался помочь вам вспомнить предыдущее воплощение. Он существенно влияет и на посмертие, и на новую жизнь в теле. Выберите себе по покойнику, кому какой больше нравится. И я по очереди перенесу вас в последние минуты его жизни. Мне не нужно запредельных впечатлений – тоннеля, толпы поджидающих родственников и прочей чуши. Когда душа оторвется от тела и понесется прочь, вы ее сопровождать не будете. Вернетесь сюда, в это прохладное и спокойное место, и расскажете о своих ощущениях. Всем ясно? Вопросов нет?
Присутствующие застыло молчали.
– Ну что ж. Начнем, пожалуй, с…
Брат задумался, и все напряглись.
– …с тебя, Маленький Человек. Тебе этот опыт дастся легко: ты привык переступать пороги в своих кислотных странствиях. К тому же добрая половина твоих стихов о смерти и умирании. Выбирай!
Маленький Человек, вздрогнувший при звуках своего имени, заморгал погрустневшими глазами. В голосе Рина звучало такое железо, что спорить было немыслимо. Потоптавшись, Вячеслав отправился в путешествие между цинковыми столами, вглядываясь в застывшие лица и голые закоченевшие тела. Вскоре замер возле одного из них и, шумно выдохнув, кивнул.
– Этот? Отличный выбор! – одобрил Рин. Он чуть ли не потирал руки, искрясь от радостного возбуждения. Соскользнув со стола и двумя шлепками почистив брюки на заднице, подался к покорной жертве. – Поддержите его, друзья! А то грохнется в обморок.
Мы послушно обступили несчастного собрата. Дрожь, сотрясавшая худое тело в потрепанном пиджачке, тут же передалась мне.
– Неужто так страшно? – В голосе Рина было искреннее недоумение. – Ты ведь не на тот свет отправляешься. Остаешься на этом! А ну-ка, процитируй для храбрости какой-нибудь стишок. Про «бездонную невесту», «неусыпную возлюбленную»… и прочую замогильную хрень.
– Сейчас н-не смогу, – Вячеслав помотал головой. – Из памяти в-вылетело.
– Ладно. Долгие приготовления – долгие мучения. Не буду тебя мучить. Поехали!
Рин положил левую руку на лоб трупа, а правую – на макушку Маленького Человека. Я поняла, отчего был выбран именно этот тип: травм на дряблом теле не было, следов вскрытия тоже. Судя по преклонным годам (явно за шестьдесят), мужчина вполне мог скончаться без боли и иных неприятных ощущений – просто тихо угаснуть от старости.
Первые пару минут ничего не происходило. За исключением метаморфоз Рина. Лицо его покрылось каплями пота, ноздри затрепетали, на лбу вздыбились бугры вен. Затем он резко выдохнул, опустил руки и отступил, шагнув назад. Брат тяжело дышал, в груди что-то клокотало, и я отвела глаза: стало страшно – уже не за себя и друзей, а за его психику.
Несчастная «лабораторная крыска» обвисла на руках у Снешариса и Як-ки.
– Не думал, что это окажется так сложно, – Рин прокашлялся, успокаиваясь. – Словно вернулся в детство, когда за все приходилось платить сразу и немалой ценой – Рэна не даст соврать. Но оно того стоило. Сейчас наш общий друг оклемается и поведает нечто увлекательное.
Маленький Человек, словно услышав его, задергался. Распахнул глаза – бессмысленные, не узнающие нас. Губы раскрылись, готовясь издать вопль, но Ханаан Ли вовремя отвесила бедняге хорошую оплеуху.
Отходил Вячеслав минут десять. Его устроили на полу, подложив под голову чью-то куртку. Он тихонько поскуливал и сучил ногами. Як-ки поглаживала виски и щеки, покуда он не утих.
Рин не торопил исстрадавшегося собрата. Думаю, нашему гуру самому требовался отдых.
Наконец, Маленький Человек поднялся, опершись на меня и Як-ки, и сообщил, что готов рассказывать. Брат предостерег его в обычной язвительной манере:
– Давай только без умных и труднопроизносимых слов. Без пассионарности, турбулентности и фригидности. А то мы мало что поймем в твоем отчете.
– Хорошо, – Вячеслав кивнул. – Мой… этот старик – был болен, давно болен. Саркома… то есть рак печени четвертой степени. Последние дни и часы были наполнены трансцен… жутким ужасом и нестерпимыми муками. На свою беду он был атеистом и потомственным коммунистом, а таким умирать особенно тяжело. От боли спасали только сильные наркотики, но родственники на них экономили, а дешевые обезболивающие не помогали. Он ненавидел родных – жену и детей – за то, что они здоровы. И за то, что как ни молил, ни упрашивал – не мог уговорить сделать эвтаназию. То есть усыпление, умертвление без боли. (Их можно понять – за это в нашей гуманной стране судят.) И еще ему казалось, что все его бросили. Страшно умирать в ненависти. Еще страшнее, когда ни во что не веришь – ни в бессмертие души, ни в реинкарнацию… то есть в то, что душа переходит из одного тела в другое. Он страстно хотел оборвать мучительное существование, и в то же время безумно боялся смерти. Небытия. Сопротивлялся ей изо всех сил. В самом конце было совсем плохо. Последними словами было проклятие близким. К счастью, они не слышали – рядом в тот момент никого не оказалось. Была глубокая ночь, три или четыре часа. Он агонизировал – то есть дергался, долго. Никакого катарсиса… никакого просвета. И пресловутого света в конце тоннеля тоже не было. Полный кромешный мрак.
– Вот как? – Рин был разочарован. – Неужели один негатив, и ничего полезного для себя ты вынести не сумел?
– Вынес, отчего же. Понял, что не хочу так умирать и сделаю все возможное, чтобы этого не случилось. Ты был прав: этот опыт в разы сильнее всех предыдущих. Мне не передать словами всего, даже умными и сложными. Спасибо тебе, Рин. Но повторения мне бы не хотелось.
– Разве я повторялся когда-нибудь? Спасибо и тебе. Но перепугался ты зря – подобного с тобой не случится. У Маленького Человека своя судьба, у старика своя.
– Я знаю, но это в теории. Ты заставил меня бояться того, к чему раньше я относился со спокойным любопытством.
