Текст книги "Красная ворона (СИ)"

Автор книги: Александра Созонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Так бойся! – Брат пожал плечами. – Но знай меру. Смерть – таинство. Для каждого оно свое, и далеко не для всех оборачивается таким кошмаром, что довелось пережить несчастному старику и рикошетом – тебе. По-настоящему у тебя будет не так. Ведь ты не атеист, верно? И не потомственный коммунист.

– И если будешь умирать в кругу близких – то бишь нас, долго просить об эвтаназии не придется! – бодро пообещал Снешарис.

– Истину глаголешь, – с улыбкой похвалил его Рин.

Следующей была очередь Як-ки. Она вызвалась сама, не дожидаясь решения брата.

Меня удивил ее выбор: молодая женщина со следами насилия – синяки и ссадины по всему телу, резаные раны на груди и животе.

Процесс пошел намного легче: ни дрожи, ни паники, ни обморока.

И Рин, казалось, напрягался не в пример меньше.

– Я помогла ей, – заявила Як-ки, лишь только брат убрал ладони и отступил. – Ей было больно. Страшно. Тот мужчина – он бил ее. Он был муж. Ревновал. Потом ударил ножом. Еще и еще. Очень страшно. Но я говорила с ней. Успокаивала. И ей полегчало. Она перестала кричать. Я потом проводила ее, чуть-чуть. Далеко было нельзя – ты запретил. Хотя мне хотелось… – Она рассказывала, не сводя глаз с Рина и обезоруживающе улыбаясь.

Брат рассмеялся.

– Нет, ты точно уникум! Ну, и как было там – куда ты ее проводила?

– Как сказать? Слов нет. Это как сказки, что я слушаю. Не смогу…

После ее сбивчивого, но достаточно позитивного отчета все немножко взбодрились. Даже я готова была перестать считать это действо глумлением над самым сокровенным – человеческой кончиной.

У Ханаан Ли тоже прошло без больших потрясений. Она выбирала долго, останавливаясь возле каждого тела и вопросительно поглядывая на Рина. Он слегка кивнул, когда она застыла рядом со стариком – вроде того, что был у Маленького Человека, но постарше.

В чувство, по завершению опыта, нашу блистательную инопланетянку приводить не пришлось: нервы оказались крепкими и хватило двух минут для восстановления ровного дыхания.

Доверившись брату, Ли не прогадала: умер ее подопечный не от рака, а от инфаркта. Ее поразил не сам момент смерти, а факт пребывания в дряхлом, разваливающемся на части теле.

– Он был настолько затоплен маразмом, что даже не осознавал происходящего. Только вдруг стало очень больно в груди. Но у него и без того всё, понимаете, всё! – болело. Руки и ноги жутко скрюченные – он как раз посмотрел на пальцы рук, перед тем как отойти. Нет, старость – это отвратительно. Проклинаю и презираю тебя, старость, за то, что ты делаешь с человеком!

– Не хай болезнь, которой сама когда-нибудь непременно заразишься, – хмыкнул Снеш.

– Ну уж, нет! Полтинник – мой предел.

– Не все так плохо относятся к старости, – нравоучительно заметила я. – Английская писательница Бови считала, что если молодость, подобно жаворонку, имеет свои песни, то и старость, как соловьи, должна иметь свои вечерние песни.

– Вечерние песни старости! «Куда, куда я дел вставную челюсть?..» – провыл Снешарис.

– Зря ты так, Снеш. В старости – с ее уродством, слабостью и потерей достоинства – заключен огромный смысл, – назидательно выдал Рин. – Последняя фаза человеческой жизни сотворена столь неприглядной, чтобы не жаль было этой самой жизни сказать «адью».

– Если бы это было так, друг мой, у стариков отсутствовал бы страх смерти, – возразил Маленький Человек. Он вполне оправился от своего опыта и посматривал вокруг с добродушной грустью. – Но он есть. По крайней мере, у моего подопечного присутствовал в сильнейшей степени.

– Я имел в виду мыслящих и уважающих себя стариков, – парировал Рин. – Хоть их и немного.

– Нет уж! – фыркнула Ханаан. – Старухой быть не хочу, даже мыслящей. Лучше я покончу с собой – прежде чем зеркало станет навевать неприятные эмоции.

– Не зарекайся! – Ища поддержки своим словам, Снеш повернулся к Рину, но тот промолчал. Словно точно знал будущее Ханаан Ли, но не желал его озвучивать.

Самому Снешарису, будто в наказание за иронию, крупно не повезло. Уязвленное опытом Як-ки самолюбие заставило его выбрать из всех мертвецов наиболее изуродованного. На мужчине лет сорока не было живого места, лицо смято мучительной гримасой. Рин никак не откомментировал выбор и приготовился водрузить ладони на мертвый лоб и живую макушку с самым бесстрастным видом.

– Подожди! – остановил его Маленький Человек. – Ты совершенно уверен, друг мой? – обратился он к Снешу.

– Вполне. Старческие маразмы, инфаркты и саркомы – не моя стихия: скучно-с, знаете ли.

– Лучше другой! – пискнула Як-ки.

– А это уже никуда не годится, господа, – недовольно произнес Рин. – На вас никто не давил, помнится. Все были абсолютно свободны в своем выборе.

Долго пришлось потом откачивать нашего «золотого мальчика». Даже брат приложил к этому руку – в прямом смысле: принялся массировать потерявшему сознание «подопытному» особые точки на ушах и ступнях.

Когда Снеш открыл глаза, мутные и безумные, он рывком сбросил наши руки и принялся кататься по грязному полу, воя и всхлипывая. Рин насильно влил ему что-то в глотку из фляжки, которую достал из внутреннего кармана. Только после этого Снешарис утих.

Но выдавил лишь три фразы:

– Его пытали братки, чтобы наказать за что-то. Несколько часов подряд. Будь ты проклят, Рин, за такой опыт – и от меньшего сходят с ума.

– Сам выбрал, – пожал плечами брат.

Последней была я. По велению моего кровного родственника всегда и во всем оказываюсь последней: видимо, таким образом он показывает, какое место я занимаю в его жизни. Замыкающая, покорно следующая за другими, плетущаяся в самом конце.

– Погоди, Рэна, – брат придержал меня, когда я пошевелилась, готовая отправиться в скорбный путь вдоль столов. – Я не изверг. Опыт Снешариса поверг всех в уныние, и продолжать дальше было бы насилием с моей стороны. Думаю, никто не будет возражать, если я избавлю сестренку от участия в эксперименте? Зато сам подключусь не к одному бедняге, а к парочке.

– О чем речь, конечно! – поддержал его Маленький Человек.

– Да-да, Рин! – закивала Як-ки.

– Приятный сюрприз! – Ханаан делано зааплодировала. – Оказывается, его превосходительство примет участие в смертельном опыте на равных с простыми смертными.

– Ты стала язвить, совсем как Снеш! – подмигнул ей Рин. – Не узнаю преданную и придыхающую Ли.

– Жизнь научила!

Один Снешарис никак не отреагировал. Сгорбившись и отвернувшись, он тихо насвистывал сквозь зубы.

– А меня ты спросил? Или я пешка, чье мнение абсолютно ничего не весит?! – Чуть не шипя от злости – на Рина, на Снеша, на себя, на весь свет, – я решительно двинулась вдоль цинковых прилавков с выложенным на них товаром.

С самого начала я задумала взять тело самоубийцы. Хотелось узнать, что думает и чувствует тот, кто уходит в смерть добровольно, кто понял, что добился своего и запущенный процесс не остановить. Сообразив, что могу искать долго и в итоге ошибиться, решила спросить совета у брата.

Рин обежал глазами ряды столов.

– Советую взять застрелившегося. Если знание анатомии беднягу не подвело – никаких физических мучений.

Он подошел к одному из мужских тел с округлой раной во лбу и кровавым месивом вместо темени. Лицо кривила гримаса брезгливого изумления.

– Выстрел явно с близкого расстояния. Недавно вычитал в одной остроумной книжке совет: «Стреляться лучше из пистолета с глушителем, тогда меньше шансов оглохнуть».

За его спиной вежливо рассмеялись Ханаан и Маленький Человек.

– Впрочем… – Брат заколебался. – Вполне могли и замочить паренька. Уверенности в диагнозе нету. Если ты настаиваешь на стопроцентно гарантированном суициде, то – вот.

Рин указал на соседнее тело. Оно выглядело отвратительно: вывалившийся язык, выпученные глаза с кровавыми белками. Явно повесившийся бедняга. Штатным гримерам придется немало потрудиться, дабы он предстал перед родственниками в гробу в пристойном виде.

– Не передумала?

Я помотала головой. Нервно сглотнула и зажмурилась, как перед прыжком в пропасть. Хотелось одного: бежать, бежать прочь, без оглядки… Когда почувствовала на темени тяжелую ладонь брата, едва сдержалась, чтобы не заорать: «Не надо!!!»

…Меня швырнуло в сознание парня за пять секунд до того, как он оттолкнул ногой табуретку. Он был очень пьян – заглотил два стакана водки. Оказывается, попытка была не первой – предыдущие совершались в трезвом виде, и преодолеть инстинкт самосохранения не получалось. Алкоголь придушил животный страх, наполнил яростным драйвом. Но решимость, и драйв, и девичье лицо с припухлыми губами и родинкой на подбородке, промелькнувшее в памяти (кажется, он сделал это в отместку любимой девушке) сменились кромешным ужасом, лишь только захлестнулась петля, резко подбросив тело. Парню не повезло: шейные позвонки не сломались – что повлекло бы мгновенную смерть. Он протрезвел тотчас. Руки рванулись к веревке, тщетно пытаясь ослабить ее захват. Ноги задергались… В голове орало, билось одно: «Дышать, дышать!.. Жить!!!» Муки удушья казались вечными… (На самом деле пожалевший меня Рин прервал связь в самом их начале, что ощутилось как анестезия.)

В себя я пришла на удивление быстро. Хватило двух чудодейственных пощечин Ханаан Ли (судя по замаху и звону, хлестала она с удовольствием). Я поблагодарила, даже осилив улыбку. Посоветовала любопытствующим собратьям ни в коем случае не прибегать к веревке, если решат покинуть этот мир по своей воле. Лаконично описала ощущения, удостоившись похвалы Рина:

– Не ожидал, что будешь так спокойно держаться. Молоток.

Но бодрость была напускной: внутри все кричало и выло.

Як-ки, подойдя сзади, обхватила меня руками, согревая и защищая.

– Человек – непоследовательное существо, – заявил брат, задумчиво разглядывая тело, на лбу которого недавно покоилась его ладонь. – На суицидных форумах до хрипоты обсуждают самый лучший – надежный и безболезненный, способ, в домашних условиях изготавливают хлороформ, советуются о форме узла в петле и дозе таблеток. А действительно безболезненный и надежный – уйти зимой в лес и уснуть в сугробе – используют единицы.

Мне показалось, что лицо мертвого парня изменилось за время опыта: стало спокойнее и в то же время с налетом удивления. Неужели, он как-то почувствовал мое присутствие?

Все промолчали – то ли соглашаясь, то ли не желая углубляться в тему.

– Итак, заключительный акт Марлезонского балета! – провозгласил Рин. – Под занавес испытуемым становится экспериментатор. Не сочти это плагиатом, Рэна, но меня тоже более привлекают юные самоубийцы, чем маразматические старики.

Он остановился перед телом девушки. Молоденькая, не больше восемнадцати, рыжеволосая, очень худая – с выпирающими ключицами и маленькой грудью. Повреждений на теле не было, детское лицо в веснушках хранило мирное и спокойное выражение.

– Совсем кроха, – сочувственно пробормотал Маленький Человек. – Наглоталась таблеток от несчастной любви.

Рин положил левую ладонь ей на лоб, а правую на грудь, в область сердца, и закрыл глаза. Видимо, подключаться самому было легче, поскольку напряжение на лице не было мучительным и капли пота не проступали. Не убирая ладоней и не открывая глаз, он тихо заговорил с меланхоличной улыбкой:

– Кошка на раскаленной крыше… Хорошая метафора Теннеси Уильямса… Если смотреть лишь на нее, не зная, что происходит, – можно залюбоваться. Кульбиты, прыжки, акробатические выверты… Чертовски красиво – особенно, если кошка рыжая, под цвет языков пламени. Или черная – по контрасту с рыжим огнем. Можно позавидовать – насколько ярко живет, эпатируя, шокируя, обнажаясь, бросаясь из крайности в крайность. То выстреливая собой в темное небо, то яростно пританцовывая на одном месте… Но это если не знать, отчего ей не стоится – и не сидится. Нельзя опереться на четыре лапы – жжет нестерпимо. И уж тем более нельзя расслабиться и лечь… Долго, как водится, такое продолжаться не может. Кошки на раскаленных крышах со временем отращивают огнеупорные мозоли на лапах и успокаиваются. Либо у них вырастают крылья (правда, этот вариант случается крайне редко). Есть и третий – он банален и печален. Не дождавшись того, кто будет любить ее больше всего на свете, кто положит жизнь, чтобы вытащить из внутреннего ада, кошка сорвется, оборвав все нити, привязывающие к бытию. Видя в смерти анестезию. И никто ее не убедит, что смерть вовсе не исцеляет, не стирает запредельную боль…

Когда мы вышли из морга – с наслаждением и облегчением глотнув свежего воздуха, я сказала, что хочу немного пройтись. Брат не возражал. Он казался рассеянным, но довольным.

Оставшись одна, я забрела в ближайший скверик. Было начало мая – мое любимое время, с первой травой и еще прозрачной листвой. Найдя пустую скамейку, забралась на нее с ногами и от души разревелась.

Я оплакивала и мальчика, что так некрасиво, больно и глупо ушел из жизни, и себя, волею жестокого и бездушного человека пережившую этот ужас. Моя нервная система была истерзана до дыр – словно мне было не двадцать один, а все пятьдесят. Несмотря на безумную любовь к брату, я окончательно осознала, что больше так жить не могу.

То, что было светлым и радостным в детстве: дожки, игры с тенями, мыльные пузыри – с годами превратилось в иррациональное и пугающее. Да, тогда все было иначе: греть руки у веселого огонька в камине – совсем не то же самое, что пребывать в пылающей комнате.

На сегодняшний день я хотела лишь одного: спокойной, нормальной жизни. Как у всех. Пусть у меня будет, как у всех – муж, работа, телевизор, походы в театр по субботам. Ведь если есть одно сладкое, рано или поздно вывалятся все зубы и захочется простого хлеба и картошки. А если поглощать только острое – заработаешь язву и перитонит.

Только вот куда я уйду? И откуда взяться мужу и всему остальному?..

– Простите, девушка! О чем может так горько плакать такая красавица?

– Я сегодня умерла. Мне можно.

Не кобель, не подозрительный хлыщ – отметила сразу с облегчением, подняв зареванное лицо. Обыкновенный мужчина с интеллигентным лицом, лет тридцати с виду, протягивал мне белоснежный платочек.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что незнакомцу двадцать девять. Адвокат, правда, не слишком преуспевающий. Большой, неуклюже-обаятельный, Глеб почти сразу подкупил меня открытостью и теплотой. Не испугавшись распухшего от плача лица, угостил шоколадкой, а, заметив жадность, с которой я на нее набросилась (с утра по приказу брата ничего не ела), сходил к ближайшему киоску и вернулся с хот-догом и баночкой пепси. Даже простодушная лесть (назвал меня красивой, да еще в процессе рева!) не раздражала, казалась искренней.

Я решила ничего не рассказывать ни о своей безумной жизни, ни о том, что творится у меня в душе, и Глеб тактично не расспрашивал. Только поинтересовался в начале разговора, что я имела в виду под словами «я умерла». Подумав, я ответила, что это была метафора сильного потрясения, и он сочувственно покивал:

– Понимаю. Умерли прежние ценности, или близкий человек предстал в своей сути, без идеализации. Не смею претендовать на откровенность, но в случае надобности рад буду послужить «жилеткой».

Когда стемнело, новый знакомый нерешительно предложил:

– Я вижу, домой вам возвращаться не хочется. А может, и некуда? Можно поехать ко мне. У меня двушка. Не думайте, приставать не буду! Вы мне очень нравитесь, не скрою: красивая, умная и при этом скромная девушка – это такая редкость в наши времена. Именно потому, что невооруженным глазом видны ваши скромность и порядочность, вам ничего не грозит. Да и не сторонник я таких отношений, когда с первой встречи сразу в койку. Поехали? Спальных мест и чистого белья у меня достаточно.

Я искренне поблагодарила, но отказалась. Пора было уходить, но обоим не хотелось расставаться. Наконец, в двенадцатом часу ночи мы распрощались, договорившись встретиться в выходные. Я уверила Глеба, что живу рядом и провожать меня не нужно, и он с сожалением зашагал в сторону метро, то и дело оглядываясь и улыбаясь.

Домой я вернулась умиротворенной и радостной. Нет, я не влюбилась, но новый знакомый показался мне милым, умным и порядочным, а его заинтересованность моей скромной персоной вдохновляла и грела. Что если эта встреча в корне изменит к лучшему мою жизнь?

«Если что, приезжай в любое время. Буду счастлив видеть тебя!» – так он сказал на прощанье, перейдя на «ты» и протягивая визитку с адресом и телефоном.

Красный карлик

Недели две после «опыта смерти» Рин не трогал нас. Видимо, давал перевести дух – и квартету, и себе.

За это время я несколько раз встретилась с Глебом. В последнюю встречу – мы долго гуляли по набережной после американского ужастика – поведала о своей жизни. Далеко не все, без подробностей: сказала, что живу с братом, очень ярким и талантливым, но неуравновешенным и деспотичным человеком. Глеб, забеспокоившись, принялся настаивать, чтобы я переехала к нему. «Без каких-либо обязательств с твоей стороны. Просто поживешь рядом, как сестра. Надеюсь, при более близком и частом общении я тебе понравлюсь, и наши отношения перейдут в иную фазу. А нет – придумаем еще что-нибудь. С сумасшедшим деспотом жить нельзя! Пусть он хоть брат, хоть отец – чревато и физическими, и психическими травмами. Знаешь, сколько дел о семейном насилии рассматривается ежедневно в суде?»

Меня очень тронуло беспокойство за мою психику и здоровье. И хотя переезжать отказалась («По крайней мере, не сейчас, да и безумным брата назвать нельзя: крези, как все таланты, но никак не мэд»), почувствовала себя намного уверенней и защищенней. Кажется, то, о чем так долго мечтала – нормальном, как у всех, существовании, – стало понемногу сбываться…

В середине мая Рин вновь поднял всех ни свет ни заря и велел поститься.

– Не беспокойтесь, это будет значительно легче предыдущего. Больше того – явится некой компенсацией за пережитые вами ужасы. Сладкой наградой, десертом.

Вечером брат собрал нас в своей второй спальне (комнате для секса), что само по себе было необычно: территория приватная, интимная, и никаких чудесностей здесь сроду не творилось.

– Укладывайтесь поудобнее, – он кивнул на ложе, на котором могли спокойно разместиться человек восемь. – Не дрожите, расслабьтесь: на предыдущий опыт это будет похоже лишь по форме. По сути – нечто противоположное. Как я уже сказал, у меня возникло желание вознаградить вас за пережитые в прошлый раз страдания.

– Звучит интригующе! – оживился Снешарис. – Надеюсь, это не будет банальной групповухой?

– Фу, Снеш, – поморщился целомудренный Вячеслав.

– Я пошутил! И куда мы отправимся? В мусульманский рай, буддийскую нирвану или на греческие острова блаженных?..

– Можно еще в скандинавскую Валгаллу, – блеснула эрудицией Ханаан.

Сегодня ее угораздило надеть корсет и пышную парчовую юбку, которую она тщательно обматывала вокруг стана, чтобы измять в наименьшей степени.

– В загробное царство Ра, пожалуйста, – попросил Маленький Человек, беззастенчиво плюхаясь рядом с элегантной красавицей.

– Положим, этого вы не заслужили, – охладил общий энтузиазм Рин. – Путешествия будут индивидуальными и не столь далекими. Даю вам три минуты, чтобы вы подумали и решили, кем или чем хотите сегодня побывать. Из ныне существующих предметов или ныне живущих людей, птиц и животных.

– Можно выбрать кого угодно? Даже Путина? – Снеш недоверчиво прищурился.

– Я бы предпочел, чтобы вы выбрали не людей – это облегчит мне задачу. Но дело ваше. Всё в пределах вашей фантазии! Я дам каждому время, но строго определенное. Оно будет зависеть от того, что вы выберете. Когда все вернутся, мы поговорим. Буду ждать с нетерпением ваших рассказов!

Все сосредоточенно засопели, обдумывая задание. Мне пришла в голову любопытная идея, заставившая тихо захихикать в ладони.

– Что с тобой? – изумился Снеш.

– Так… Потом поймешь.

Первой решилась Як-ки.

– Я буду кошкой! Рыжей.

– Надеюсь, не на раскаленной крыше?

– Нет-нет! – Она испуганно затрясла головой.

– Я так и думал. Уличной или домашней? – уточнил Рин.

– Все равно.

– Договорились. Я найду для твоей души самую рыжую и пушистую в мире. Ты в ней пробудешь час – тебе хватит.

– А я тогда деревом, – откликнулся Маленький Человек. – Большим и развесистым.

– Развесистым дубом?

– Не столь важно. Можно ясенем. У древних скандинавов Древом мира был ясень Иггдрасиль. Или буком, платаном.

– Ладненько. Два с половиной часа.

– Птицей, – мечтательно бросила Ханаан Ли.

– А поконкретнее?

– Чайкой на морском побережье.

– Сорок минут. И не спорь: больше тебе надоест.

– А океаном можно? – поинтересовался Снеш.

– А как же Путин? – усмехнулся Рин.

– Ну, ты же просил не заказывать людей.

– Давай тогда озером – на пару часов. С океаном, скажу честно – возни много.

– Как скажешь, шеф, – Снешарис демонстративно вздохнул. – Озеро и океан – все равно, что комар и слон…

Но Рин уже не смотрел на него.

– А ты что молчишь, сестричка? Никак не выбрать?

– Отчего же – давно выбрала. Хочу стать тобой.

Самое обидное, что он даже не удивился. Лишь прищурился в обычной ехидной манере.

Остальные отреагировали ярче: Снеш одобрительно захохотал, Ханаан завистливо простонала, Маленький Человек улыбнулся и тепло потрепал меня по руке. Як-ки отчего-то зажмурилась.

– Мной? О кей. Две минуты.

– Как?! – возмутилась я. – Отчего так мало? Даже на чайку дал сорок минут, а на себя…

– Больше не сдюжишь, – Рин отвернулся, потеряв ко мне интерес, и величественно взмахнул рукой: – Итак, расслабьтесь, господа, устройтесь поудобнее. Закройте глаза, ни о чем не думайте. Начинаем…

Я и вправду стала им. (Честно говоря, не надеялась совершенно – думала, все обернется шуткой.)

Не просто заняла его тело своей душой, нет – он вобрал мою душу в себя. Присвоил. Думаю, с кошкой или деревом было не так, потому он и не хотел, чтобы мы выбирали людей. Человек обязательно почувствует, что в него входит нечто чужое и сознательное, и станет обороняться. А «пришелец» – нападать. Правда, в данном случае ни о какой борьбе с пришлым сознанием не могло быть и речи. Я попала в нечто столь мощное и динамичное, что мое слабенькое «я» тут же спасовало.

Внутреннее пространство Рина напоминало «свето-хаус» – поток мыслей, эмоций и чувств необычайной силы. Главенствовало страшное напряжение – словно невидимые вибрирующие струны пронизывали все вокруг. Если бы я стояла, меня бы сбило с ног и затрясло, как листок в бурю. Не сразу дошло, что неимоверные душевные усилия нужны для удержания всех нас там, где каждый пожелал быть: в кошке, в дереве, в озере, в птице. Рин не просто видел внутренним зрением – рыжую ленивую кошку, высокое дерево с серебристой листвой, горное озеро – но каким-то образом соприкасался с сутью каждого из этих существ.

Помимо напряжения внутренние просторы брата гудели и сотрясались от бурного драйва. Надо всем реяло чувство торжества – горделивого, победительного экстаза. Да, Рин в этом аспекте оказался таким, как и снаружи: пламя адского честолюбия и гордыни поджаривало все его нутро. Он – Творец с большой буквы. Демиург. Весь мир рано или поздно признает его таковым. Имя его загремит от Востока до Запада, от белых медведей до глупых пингвинов…

Чтобы осознать его доминанту, потребовалось несколько мгновений, и я сосредоточилась на более насущном: как Рин относится к тем, кто его окружает. Я вгляделась в распростертые на ложе тела. Первым взор уперся в Як-ки, раскинувшуюся на спине с детской улыбкой на приоткрытых губах. Охватило странное чувство: захлебывающаяся нежность в смеси с острой завистью. Рин может кому-то завидовать?! Но поражаться и размышлять было некогда, и, не задерживаясь на остальных, я остановила зрачки на собственной тушке, сиротливо свернувшейся калачиком с краю – поскольку отношение к моей персоне было самым важным, что я хотела вынести из этого опыта.

Но ничего почувствовать не успела. Ткань моего психического существа стала трескаться, расползаться, ветшать… Видимо, Рин, ощутив мои намерения, активно им воспротивился. Я смирилась, с сожалением готовясь очнуться в своем теле – внутренние часы свидетельствовали, что две минуты прошли. Но не тут-то было. Рин не выпускал меня из себя! С ужасом я осознала, что могу остаться в нем навсегда – раствориться, оказаться проглоченной, присвоенной.

Брат называл меня «катализатором» своих чудес. Что если он решил поместить этот катализатор внутрь – как долгоиграющее лекарство? Будет проще и эффективнее: не нужно возиться с моими желаниями и стремлениями, с моим характером. А молодое девичье тело, что уже не встанет с просторного ложа, похоронят на заднем дворе, объяснив растерянной свите, что не выдержало сердечко: «Сама виновата: следовало выбирать объект по плечу».

Несколько минут я провисела в панике. Но тут Рин, видимо, сжалился и передумал. И изверг меня из себя – сильно закашлявшись.

Хотя всем было дано разное время, очнулись мы вместе. Настенные часы показывали, что с момента начала действа прошло три часа. Делиться пережитым принялись в порядке очередности.

Як-ки, сияя, сообщила, что кошкой быть очень приятно.

– Я лежала на окне. Смотрела на воробьев, на людей, на листики. Они были другого цвета. Шерсть грело солнце. Потом заснула. Во сне охотилась на больших кузнечиков. Еще играла – котенком, с другими котятами. Так хорошо!..

– Это потому, что я сжалился над тобой и подобрал домашнюю кошку. Холеную, сытую, – усмехнулся Рин. – Иначе прогулялась бы по помойкам, поудирала от уличных производителей шавермы.

Снешарис взахлеб поведал, что ни один человек не сможет ощутить такой вселенский покой, как душа озера.

– Беден наш язык. Не придуманы слова, чтобы выразить в одном – свободу, ласку, одиночество, бесконечность. Единым – как душа, и бесчисленным – как мириады капель, как стайки рыб и головастиков, ощущал я себя. Как-то так… Приблизительно.

– Хорошо, что ты не уговорили меня на океан, – резюмировал брат. – Иначе бы сейчас просто булькнул – и смолк.

– На это есть музыка, Рин. Когда-нибудь, я обязательно попробую: одинокая флейта, две арфы, альт… Потом вступает орган…

А вот Ханаан Ли не понравилась быть чайкой.

– Сдуру я это выбрала! – Она досадливо скривила окаймленные стразами губы. – Я была на редкость глупа. И все время хотела жрать. Жрать, жрать!.. Под перьями на шее и животе отвратительно чесалось – видимо, блохи. И от полета – никакого кайфа. Совсем не то, о чем мечталось. Во-первых, я не смотрела по сторонам, а только вниз, высматривая в воде рыбьи спины. (Тьфу, до сих пор во рту отвратный вкус сырых килек!) К тому же крылья дико устают, их выворачивает ветром, нужно прикладывать массу усилий, чтобы не войти в пике. Удовольствие ниже среднего, скажу я вам!..

– Чайки глупы и жадны, – кивнул Рин. – Это и младенцы знают. Выбрала бы орла – впечатления получила б иные. Но – поезд ушел, дорогуша.

– А я рад, безмерно рад, что выбрал дерево! – с улыбкой поделился Маленький Человек. – Спасибо, друг мой, за удивительные переживания. Я был серебристым платаном. Моя крона устремлялась… Нет, в прозе этого не передать! Облеку мои впечатления в стихи и зачитаю.

– Только не это! – взвыла Ли и молитвенно сложила ладони: – Пощади, смилуйся! Избавь от подобной пытки наши уши и души!..

– Нет, я должен! – Поэт был непреклонен. – На меня снизошло вдохновение, меня посетила Муза. Займусь прямо сейчас, – Вячеслав спустил с ложа ноги, намереваясь покинуть наш теплый кружок и ощупывая за пазухой заветную тетрадку.

Снеш придержал его за рукав.

– Постой! Успеешь полюбезничать с Музой. Мы ведь самое интересное еще не слышали. Рэна! Что ты молчишь и тянешь?

Я замялась. Как описать то, что на меня обрушилось? Нечеловеческую мощь Рина, его фантастические амбиции. А то, что он едва не проглотил меня, едва не уничтожил как личность? (И это называется десерт и сладкая награда!..)

– Не стоит, – брат изрек это, опустив глаза и что-то внимательно изучая на своей ладони. – Пусть я останусь для вас загадкой. Хорошо?

Он повернулся ко мне. В радужках, как всегда, рябили светлые волны, а белки были красными из-за полопавшихся сосудов. Впервые на моей памяти взгляд его не требовал, не иронизировал, но просил.

– Конечно. Тем более, ничего особо интересного и не было: мой братец такой же самодовольный и отвратный внутри, как и снаружи.

– Кто бы сомневался, – Снеш кивком показал, что оценил мой дипломатический изворот.

– Ну-у… – разочарованно протянула Ханаан Ли, но протестовать не осмелилась.

Мирная и благодарная атмосфера продержалась в доме недолго.

Уже через пару дней Рин вновь стал раздражаться по пустякам и обидно язвить.

– Масса людей любит читать, чтобы не думать, – небрежно бросил он как-то в обществе уткнувшейся в Камю Ханаан Ли.

– Это сказал Лихтенберг! – оживился Маленький Человек.

– Это сказал я! – рассвирепел брат. – Вы сведете меня с ума своей манией цитирования! Научитесь, наконец, мыслить и выражать свои мысли самостоятельно.

Ханаан сделала вид, что ничего не слышала, поглощенная текстом. Но вскоре, шурша шелками, покинула холл.

На следующий день темой цитирования высекли и меня.

– Великие души переносят страдания молча, – заметила я, без всякой задней мысли, когда Снешарис в очередной раз на что-то томно пожаловался.

– Так сказал Шекспир?! – вскинулся брат.

– Нет, Шиллер.

– О боги мои, когда я отучу тебя попугайничать?! Имей же собственное мнение – ты уже не подросток.

– Мое мнение абсолютно совпадает с шиллеровским.

– Потому что ты не в курсе того, о чем речь. Смысл слова «страдание» тебе неизвестен. Безбурная и сытая жизнь не дает права судить о таких вещах.

Я задохнулась от возмущения, но спорить не стала. Чревато серьезной ссорой, а из двух ссорящихся, как сказал тоже кто-то классический (Гете?), виноват тот, кто умнее.

В тот же вечер досталось и Снешарису.

Он вернулся домой поздно и устроился в углу дивана, бледный и загадочный, закутавшийся до подбородка в светлую шаль Ханаан – хотя было душновато, и периодически тихонько и мелодично постанывал. На тревожные расспросы Як-ки, не приболел ли наш Адонис, было поведано, что нынче он испытал на себе процедуру подвешивания, и израненная спина, что естественно, колет и ноет.

Для меня оказалось новостью (страшно далека я от интересов современного молодого племени), что нынче очень престижно и модно подвешивать себя, как свиную тушу, на двух-четырех крюках за кожу над лопатками и раскачиваться взад-вперед под ободряющие реплики зрителей.

– Это можно назвать триумфом боли, праздником преодоления страха, апофеозом духа. Кто-то расслабляется, как в медитации, кто-то плавает в эйфории. Для меня, конечно, главной целью было вдохновение, новые музыкальные идеи. И они родились, слава творцу…